Текст книги "В безумии"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

7

Линда Бейли заметила меня, как только я появился в школе, и заторопилась навстречу, словно важничающая курица. Она была одной из немногих, кого я еще помнил, да и невозможно было не помнить ее. Она, ее муж и целый выводок грязных детей жили на соседней с нами ферме, и почти ежедневно Линда Бейли приходила к нам занять чашку сахара, немного масла или что-нибудь другое, чего у нее постоянно не оказывалось и что она неизменно забывала вернуть назад. Это была большая, костлявая, похожая на лошадь женщина, и если она и состарилась, то, как мне показалось, совсем немного.

– Хортон Смит! – затрубила она. – Маленький Хортон Смит. Я знала, что вы здесь.

Она обхватила меня, гулко шлепнула по спине, пока я, ошеломленный, пытался припомнить, какие такие узы дружбы между нашими семьями оправдывают столь бурное приветствие.

– Вот вы и вернулись! – кричала она. – Не смогли оставаться где-то. Если Лоцман Кноб у вас в крови, вы не можете не вернуться сюда. И после всех этих мест, всех языческих стран… Вы были в Риме?

– Я провел немного времени в Риме, – ответил я. – Это не языческая страна.

– Пурпурный ирис, что растет у меня около свинарника, из сада вашего папы. Но он не очень красивый, я видела гораздо лучший ирис, гораздо лучший. Я давно выкопала бы его и выбросила, но храню его исключительно из уважения к вашей семье. Не всякий, говорю я всегда, обладает ирисом из самого сада вашего папы. Не то чтобы я считалась с вашим папой и со всеми этими глупостями, но этот ирис все-таки какое-то отличие. А как вы думаете?

– Вы правы, – согласился я.

Она схватила меня за руку:

– Ради бога, идемте сядем. У нас найдется о чем поговорить.

Она подтащила меня к ряду стульев, и мы сели.

– Вы утверждаете, Рим не языческая страна, – продолжала она, – но вы были и в языческих странах. Как насчет русских? Вы провели много времени в России?

– Не знаю. Некоторые русские верят в бога, это правительство…

– Похоже, будто вам нравятся русские?

– Многие из них.

– Я слышала, что вы были в Одинокой Долине и приехали оттуда сегодня утром по дороге, бегущей мимо фермы Уильямса. Что вы там видели?

«Есть ли что-нибудь, – подумал я, – чего она не знает, чего не знает весь Лоцман Кноб?»

Быстрее, чем радио, новости разносились по общине – каждое предложение, каждая сплетня.

– Я случайно свернул с дороги, – ответил я, лишь слегка обманывая. – Мальчишкой я охотился в тех холмах на белок.

Она подозрительно посмотрела на меня:

– Может, при дневном свете там все в порядке, но я ни за какие деньги не согласилась бы остаться там в темноте. – Она наклонилась ко мне, и ее лающий голос перешел в хриплый шепот. – Там призраки. Свора собак, если их можно назвать собаками. Лают на холмах, грызутся, при этом откуда-то прилетает холодный ветер. Холод доходит до самого сердца…

– Вы слышали этих собак?

– Слышала их? Много ночей я, как сова, слушаю их вой на холмах, но никогда не была так близко к ним, чтобы почувствовать этот ветер. Петти Кембелл рассказывала мне. Вы помните Петти Кембелл?

Я покачал головой:

– Конечно, вы не можете помнить. Она была Петти Грехем до того, как вышла замуж за Энди Кембелла. Они жили в конце дороги у Одинокой Долины. Теперь их дом пуст. Они ушли оттуда. Их выгнали собаки. Может, вы его видели – дом, я имею в виду?

Я кивнул, не слишком уверенно, потому что не видел дома, только слышал о нем от Ловузии Смит прошлой ночью.

– Странные вещи происходят в тех холмах, – продолжала она. – Никто в здравом уме и не поверит. Это, наверное, потому, что там очень дикая природа. Сейчас заселено много мест, не осталось ни одного дерева, сплошные поля. Но там все еще дикое место. Думаю, что так будет всегда.

Школа начала заполняться жителями Лоцман Кноба, и я увидел Джорджа Дункана, направляющегося ко мне сквозь толпу. Я встал и протянул ему руку.

– Я слышал, что вы уже устроились, – проговорил он. – Я так и знал, что вам там понравится. Я позвонил Стронтеру и попросил его позаботиться о вас. Он сказал, что вы ушли рыбачить. Поймали что-нибудь?

– Несколько окуней. Будет лучше, когда я узнаю речку.

– Программа вот-вот начнется. Увидимся позже. Здесь немало народу хотело бы поздороваться с вами…

Программа началась. Учительница Кэти Адамс играла на старом пианино, а дети пели песни, а затем разыграли небольшую сценку, которую, как объявила Кэти Адамс, они сочинили сами.

Все это было очень забавно, и я сидел, вспоминал, как в мои школьные годы принимал участие в точно такой же программе. Я пытался вспомнить имена своих учителей и только к концу программы вспомнил лишь мисс Стейн – странную, угловатую женщину с легким характером и массой рыжих волос. Она быстро расстраивалась из-за шалостей. Я подумал, где она сейчас может находиться и как обошлась с ней жизнь. Я надеялся, что гораздо лучше, чем обходились с ней некоторые ученики, как было в то время, когда я ходил в школу.

Линда Бейли потянула меня за рукав и громко прошептала:

– Хорошие дети, верно?

Я кивнул.

– Эта мисс Адамс очень хорошая учительница, – продолжала Линда. – Боюсь, что она не останется у нас надолго. Такая маленькая школа, как у нас, не может рассчитывать на хороших учителей.

Программа кончилась, через толпу пробивался Джордж Дункан. Он потащил меня за собой и начал представлять жителям города. Некоторых из них я помнил, других нет, но все они, казалось, помнили меня. Поэтому я делал вид, что тоже помню и узнаю их.

Как раз посредине этой процедуры мисс Адамс встала на маленький помост в передней части комнаты и позвала Джорджа Дункана.

– Вы действительно забыли, – сказала она, – или только делаете вид, что забыли? Хотите избавиться? Но вы пообещали быть сегодня нашим аукционером.

Джордж возражал, но я видел, что ему приятно. Сразу стало заметно, что Джордж Дункан – важная персона в Лоцман Кнобе. Он владел магазином, был почтмейстером и членом школьного совета и мог заниматься множеством других маленьких гражданских обязанностей, подобных вот этой – быть аукционером при продаже корзиночек в пользу общины. К нему жители Лоцман Кноба обращались всегда, когда нужно было что-то сделать.

Он поднялся на помост, повернулся к столу со множеством декоративных корзиночек и шкатулок и поднял одну из них над толпой. Прежде чем начать торговать, он произнес небольшую речь.

– Вы все знаете, – сказал он, – для чего все это делается. Деньги от продажи корзиночек пойдут на покупку новых книг для школьной библиотеки, так что вы можете быть довольны, зная, что потраченные вами деньги потратят на доброе дело. Вы не просто покупаете корзинку и право пообедать с леди, чье имя найдете внутри корзинки. Вы выполняете также важную общественную обязанность. Поэтому я призываю вас раскошелиться и потратить часть денег, что осела в ваших карманах. – Он поднял корзиночку, которую держал в руке. – Вот это именно такая корзинка, какую я рад вам предложить. Говорю вам, она довольно тяжелая. В ней немало хорошей еды, и она отлично украшена. Леди, которая делала ее, уделяла внимание как содержимому, так и внешнему виду. Может, вам интересно, что я чувствую запах доброй жареной курицы… Ну, сколько же я услышу?

– Доллар… – сказал кто-то.

А кто-то немедленно дал два.

А из глубины комнаты уже слышалось:

– Два с половиной.

– Два с половиной доллара, – сказал с обиженным видом Дункан. – Неужели вы остановитесь на двух с половиной? Это же совсем дешево! Что я слышу…

Кто-то дал три доллара, и Дункан выбил еще пятьдесят центов, поднял цену до четырех семидесяти пяти и заявил, что корзинка продана.

Я смотрел на толпу. Это были дружелюбные люди, и они умели использовать свое время. Они пришли провести вечер с соседями и были довольны этим. Сейчас они покупают корзинки, потом потолкуют обо всем, о разной чепухе. Они будут говорить о всходах, о рыбалке, о новой дороге, о которой говорят уже двадцать пять лет и никак не перейдут к делу, о последнем скандале (тут всегда случаются скандалы, но, как правило, не очень серьезные), о проповеди, которую произнес в воскресенье проповедник. Они поговорят о многом и пойдут домой легким весенним вечером. У каждого из них свои маленькие заботы, свои отношения с соседями, но ни кого из них не тяготят глобальные проблемы. И это хорошо, сказал я себе.

Я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав. Обернувшись, увидел Линду Бейли.

– Вы должны купить вот эту корзиночку, – заметила она. – Это корзиночка дочери проповедника. Она очень хорошенькая. Вам понравится.

– Откуда вы знаете, что это ее корзиночка? – спросил я.

– Знаю. Покупайте.

Цена была три доллара.

Я сказал:

– Три с половиной.

Немедленно донеслось:

– Четыре доллара.

Я посмотрел туда и увидел трех молодых людей лет двадцати с небольшим, прислонившихся спинами к стене. Все они смотрели на меня и, как мне показалось, усмехались.

Меня снова потянули за рукав.

– Покупайте, – настаивала Линда. – Эти двое парней Болларда, а третий – Уильямс. Ужасные неучи. Нэнси тут же умрет, если кто-нибудь из них купит ее корзиночку.

– Четыре пятьдесят, – выкрикнул я, не задумываясь.

Джордж Дункан на помосте повторил:

– Четыре пятьдесят. Кто даст пять? – Он повернулся к троим, стоявшим у стены, и один из них дал пять. – Теперь мы имеем пять, – заливался Дункан. – Даст ли кто-нибудь шесть?

Он смотрел на меня, но я покачал головой, и он продал корзиночку за пять.

– Почему вы это сделали? – спросила меня Линда Бейли гневным голосом, похожим на ржание.

– Я не для того приехал в город, чтобы отбивать у парня право купить корзиночку. Может, это его девушка и она указала ему, как узнать корзиночку.

– Но Нэнси не его девушка, – отчитывала меня Линда, разочаровавшись во мне. – У нее вообще нет парня. Она очень обидится.

– Вы сказали, что это Болларды. Не те ли, что живут на нашей старой ферме?

– Они и есть. Старики у них плохие. Но эти парни! Все девушки их боятся. Ходят на танцы, сквернословят и всегда полупьяные.

Я посмотрел через комнату: трое парней по-прежнему следили за мной, и их лица светились триумфом. Они перебили у меня покупку. Я был чужаком в этом городе, и они посмеивались надо мной. Конечно, глупо, но в таких маленьких городках подобные победы и мелкие оскорбления часто преувеличиваются молвой.

«Боже, – подумал я, – зачем я встретил эту Бейли?»

Она всегда предвещала неприятности и нисколько не изменилась. Во все вмешивается, хлопочет из-за пустяков, и все это не приводит к добру.

Корзинки распродали быстро, осталось лишь несколько, когда Джордж устал, и торговля пошла вяло. Я убедил себя, что мне следует купить одну, чтобы продемонстрировать, что я не чужак, что я вернулся в Лоцман Кноб и хочу здесь остаться на время.

Я осмотрелся. Линды Бейли не видно. Более чем вероятно, что она, разочаровавшись во мне, ушла. Размышляя об этом, я ощутил слабую вспышку гнева. Какое право она имела требовать, чтобы я защищал дочь проповедника Нэнси от нескольких фермерских парней?

Оставались лишь три корзинки, и Джордж взял одну из них. Она была вдвое меньше остальных и не украшена. Подняв ее, он начал торг.

Было предложено два, потом три доллара, кто-то дал три пятьдесят, и я предложил четыре. Те же трое парней улыбались, презрительно и злобно.

– Шесть, – проговорил я.

– Семь, – бросил средний из них.

– Семь долларов, – произнес Джордж, несколько удивленный, потому что это была самая высокая цена за вечер. – Услышу ли я семь с половиной, или, может, кто-нибудь даст восемь?

Я мгновение колебался, так как был убежден, что эта троица немедленно продолжит торг. Ведь они торгуются, только если цену предлагаю я. Парни издевались надо мной, и я был уверен, что все в комнате понимают это.

– Восемь? – спросил Джордж, глядя на меня. – Я услышу восемь?

– Нет, не восемь, – ответил я. – Десять!

Джордж сглотнул слюну.

– Десять! Кто даст одиннадцать? – воскликнул он и искоса взглянул на троих у стены. Те молчали.

– Одиннадцать, – предложил Джордж. – Ну, еще доллар. Услышу ли я одиннадцать?

Никто не ответил.

Когда я заплатил и взял корзиночку, то взглянул в сторону, где стояли эти трое. Их там не оказалось.

Отойдя в сторону, я открыл корзинку. На листке было написано:

«КЭТИ АДАМС…»

8

Расцвела первая сирень и заполнила холодный влажный воздух вечера своим слабым ароматом, который спустя неделю повиснет тяжелым облаком над улицами и тротуарами маленького города. Ветер с реки раскачивал уличные фонари, смещая пятна тени и света на земле.

– Я рада, что все кончилось, – сказала Кэти Адамс. – Я имею в виду программу, да и школьный год тоже. Но я вернусь сюда в сентябре.

Я посмотрел на шедшую рядом со мной девушку, и она показалась мне совсем другой: не тем человеком, которого я видел сегодня в магазине. Она что-то сделала со своими волосами, и ее учительская внешность исчезла, когда она сняла очки.

«Защитная окраска, – подумал я. – Она специально принимала строгий вид, чтобы походить на учительницу и быть хорошо принятой общиной. Какой стыд. Ведь она хорошенькая!»

– Вы утверждаете, что вернетесь, – произнес я. – Где же вы проводите лето?

– В Геттисберге.

– В Геттисберге?

– Да. Штат Пенсильвания. Я там родилась, и моя семья все еще живет там. Я приезжаю туда каждое лето.

– Я был там несколько дней назад. Останавливался по пути сюда. Провел целых два дня, бродил по полю битвы и представлял, как все это было сто лет назад.

– Вы никогда не бывали там раньше?

– Только однажды. Много лет назад, когда отправился в Вашингтон как начинающий репортер. Совершил автобусную экскурсию. Это меня не очень удовлетворило. Я хотел бы побродить один и увидеть то, что мне захочется, заглянуть во все щели и просто постоять и посмотреть, сколько захочется.

– Значит, второе ваше посещение Геттисберга оказалось более удачным?

– Да, прожил там два с половиной дня. Старался представить, что я нахожусь там сто лет назад.

– А мы жили этим так долго, что уже привыкли. Мы гордимся этой битвой. Конечно, и интересуемся ею. Но туристы… Они приходят и видят все несколько не так, как мы, привыкшие к мысли о прошлом.

– Может, вы и правы, – сказал я, хотя на самом деле так не думал.

– Но Вашингтон…

– Я люблю этот город. Особенно Белый Дом. Он очаровывает меня. Я часами могу стоять у его большой железной ограды и просто смотреть.

– Вы и миллионы других людей.

– Там всегда стоят люди и смотрят.

– Я люблю белочек, – призналась девушка. – Этих нахальных белочек Белого Дома, что сидят наверху ограды и выпрашивают подачку, а иногда спускаются к самому тротуару и шныряют у ваших ног, потом садятся и, сложив лапки на груди, смотрят на вас своими глазками-бусинками.

Я засмеялся, вспомнив белок.

– Они имеют на это право, – сказал я.

– Вы как будто завидуете.

– Может быть, – согласился я. – У этих белок прекрасная простая жизнь, в то время как жизнь человека стала слишком уж сложной. Мы производим ужасное количество вещей. Может, наша жизнь и не хуже, чем раньше, но она не становится лучше с течением времени.

– Вы хотите этому посвятить свою книгу?

Я с удивлением взглянул на нее.

– О, – проговорила она, – все знают, что вы приехали сюда, чтобы написать книгу. Они сами догадались или вы признались кому-нибудь?

– Я говорил Джорджу.

– Этого достаточно. Все, что вам нужно было сделать, это упомянуть о книге в разговоре хотя бы с одним человеком. Через три часа все в городе будут знать, что вы произнесли. Завтра, к полудню, весь город узнает, что вы проводили меня домой и заплатили десять долларов за мою корзинку. Что заставило вас так поступить?

– Это не хвастовство. Вероятно, некоторые подумают так, а жаль. Я не сделал бы этого, если бы не три парня у стены.

Она кивнула:

– Я догадываюсь, кого вы имеете в виду. Два парня Боллардов и сын Уильямса. Но вам не следовало обращать внимание на них. Вы – подходящая мишень – новый человек. Они просто хотели показать вам…

– Ну, и я им показал и думаю, это было таким же ребячеством с моей стороны, как и с их. И меня невозможно извинить за это, потому что я образованнее.

– Долго ли вы собираетесь пробыть здесь?

Я улыбнулся:

– Еще буду, когда вы вернетесь в сентябре.

– Я не это имела в виду.

– Знаю, но книга потребует много времени. Я не собираюсь торопиться. Постараюсь написать ее как можно лучше. И займусь рыбалкой. Все эти годы я мечтал о рыбной ловле… Может, немного поохочусь. Тут, должно быть, немало уток.

– Да. Многие местные жители охотятся на них, когда начинается перелет на юг.

Я так и знал. В этом заключается соблазн и притягательная сила таких мест, как Лоцман Кноб. Успокоительное сознание того, что вы знаете, о чем думают люди, и можете присоединиться к их разговору, посидеть вокруг печи в магазине, и побеседовать о перелете птиц или о том, как клюет рыба в Инспекторском Омуте, или как полег весь овес и ячмень от ночной бури. Там, у печи, был стул моего отца. Проходя по улицам, наполненным запахом сирени, я размышлял, найдется ли там стул для меня…

– Вот мы и пришли. – Кэти свернула на тропу, ведущую к большому белому дому в два этажа, окруженному деревьями и кустами смородины.

Я остановился и посмотрел на дом, стараясь вспомнить его.

– Дом Форсайта, – сказала Кэти. – Банкира Форсайта. Я живу здесь с тех пор, как работаю учительницей. Уже три года.

– Но банкир…

– Да, он умер. Больше десяти лет назад. Здесь живет его вдова. Теперь она совсем старая, полуслепая и ходит с тростью. Говорит, что ей очень одиноко в этом большом доме, вот она и пустила меня.

– Когда вы уезжаете?

– Через день или два. Особенно торопиться некуда, все в моих руках. В прошлом году я преподавала в летней школе, но в этом году решила этого не делать.

– Мы можем еще увидеться перед вашим отъездом?

По какой-то причине, которую мне не хотелось для себя выяснять, я собирался снова с ней встретиться.

– Не знаю… Я буду занята…

– Завтра вечером, может быть, поужинаем вместе? Можем куда-нибудь прокатиться.

– Будет забавно…

– В семь часов не слишком рано?

– В самый раз. И спасибо, что проводили меня.

Это была отставка, но я колебался.

– Вы сможете войти? – спросил я глуповато. – У вас есть ключ?

Она рассмеялась:

– У меня есть ключ, но он не понадобится. Вдова ждет меня и сейчас смотрит на нас.

– Кто?

– Миссис Форсайт, конечно. Она полуслепая, но все знает и следит за мной. Пока она рядом, никто не может навредить мне.

Я почувствовал легкое раздражение. Забыл, совсем забыл, что здесь невозможно пойти куда-нибудь или что-нибудь сделать без того, чтобы за тобой не следили и не информировали об этом весь Лоцман Кноб.

– Завтра вечером, – повторил я, уже стесняясь и чувствуя на себе взгляд из-за занавески на окне.

Я стоял и смотрел, как девушка поднимается на обвитое виноградом крыльцо. Прежде чем она дошла до двери, та распахнулась и оттуда вырвалась полоса света. Кэти была права – миссис Форсайт следила за ней.

Я повернулся, прошел через калитку на улицу. Луна поднялась над большим утесом к востоку от города. Утес Лоцман Кноба служил вехой лоцманам в дни первых пароходов, что и дало городу название. Лунный свет пробивался сквозь ветви вязов, росших вдоль улицы, и образовывал сложный узор на тротуаре. Воздух пах сиренью.

Подойдя к школе, я свернул на дорогу, ведущую к реке. Здесь поселок кончался, а деревья, взбираясь на высокие склоны утеса, становились толще.

Я сделал лишь несколько шагов в их глубокой тени, когда они прыгнули на меня. Для меня это было совершенно неожиданно. Кто-то бросился мне в ноги, а как только я упал, другой ударил меня по ребрам. Я упал, покатился по земле и услышал звук шагов. Я уже поднялся, когда увидел перед собой очертания человека и почувствовал (не увидел, а именно почувствовал), что сейчас меня ударят ногой. Я увернулся, нога скользнула по руке, вместо того, чтобы ударить меня в грудь.

Я знал, что их несколько: я слышал топот ног на дороге. Если я останусь лежать, они начнут бить меня ногами, поэтому я постарался встать, хотя голова у меня немного кружилась. Я попятился, чтобы встать более устойчиво и уперся спиной во что-то твердое. Я понял, что стою спиной к дереву.

Их было трое: теней более плотных, чем ночная тьма.

Это те трое, стоявшие у стены и издевающиеся надо мной, потому что я был чужак и легкая добыча. И вот они ждали меня здесь, пока я провожал Кэти домой.

– Ладно, маленькие выродки, – проговорил я, – подходите ближе и получайте.

И они подошли. Все трое. Если бы у меня хватило ума промолчать, они бы не напали, но моя насмешка разозлила их.

В моем распоряжении был только один сильный удар: больше бы мне ударить не удалось. И я ударил кулаком в лицо среднего из них. Удар получился хорош. И звук был, как от удара топором по металлу или мерзлому дереву.

Затем со всех сторон на меня обрушились кулаки, я упал, и они пустили в ход ноги. Я покатился по земле, вернее, старался кататься, свернувшись в клубок, чтобы как можно лучше защититься от ударов. Так продолжалось некоторое время, и, может, на какой-то момент я потерял сознание…

Потом я сидел один на пустой дороге. Все тело у меня болело. Я встал и побрел, вначале слегка покачиваясь от головокружения.

Я добрался до мотеля, прошел к себе в комнату и отправился в ванную. Включив свет, я усмехнулся. Зрелище было ужасное. Один глаз распух, вокруг налился синяк. Лицо вымазано кровью, множество царапин. Я осторожно смыл кровь и осмотрел царапины: все они оказались неглубокими. Но это слабо утешало, теперь, конечно, несколько дней лицо у меня будет «красивое».

Я считал, что больше всего унизили мое достоинство. Вернуться в родной город, где тебя часто видят по телевизору и слушают по радио, и в первый же вечер быть избитому шайкой деревенских парней за то, что отторговал у них корзинку учительницы.

«Боже, – подумал я, – если только об этом узнают в Вашингтоне или Нью-Йорке».

Я ощупал себя и пришел к выводу, что еще легко отделался. Я обнаружил лишь несколько синяков. Слава богу, ничего более серьезного. День или два поболит, и все. Мне придется усиленно заниматься рыбалкой в следующие несколько дней. Стану сидеть на реке, где меня никто не увидит, пока не сойдет опухоль с глаза. Но я знал, что невозможно сохранить в тайне этот случай от добрых жителей Лоцман Кноба. Да, а как же свидание с Кэти?

Я подошел к двери, чтобы взглянуть в ночь. Луна теперь стояла высоко над утесом Лоцман Кноб. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев, листва слабо шуршала, и неожиданно я услышал звук – лай множества собак, яростный лай.

Вначале он был очень слаб, ветерок принес его и тут же стих. Я прислушался, припоминая, что говорила мне Линда Бейли о псах-оборотнях в Одинокой Долине.

Звук повторился – дикий, леденящий душу вой своры, гонящей добычу. Ветер стих, и больше ничего не стало слышно…