Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Клиффорд Саймак
Круг замкнулся

1

Полученное письмо словно громом поразило Эмби Уилсона, и он вдруг услышал, как рушится вся его жизнь. Письмо было официальное, его имя и звание выделялись – они были, по-видимому, отпечатаны на свежей машинописной ленте. В письме говорилось следующее:

Доктору Амброузу Уилсону

Исторический факультет

С сожалением должен уведомить Вас, что Совет попечителей, собравшись сегодня утром, принял решение по окончании семестра закрыть Университет. Это решение вызвано отсутствием средств и катастрофическим сокращением числа студентов. Вы, разумеется, уже осведомлены о сложившейся ситуации, однако…

Письмо на этом не заканчивалось, но Эмби не стал читать дальше. Он заранее знал, какой набор банальностей содержит оно, и ничего нового не ждал.

Рано или поздно это должно было случиться.

Чудовищные трудности давно донимали попечителей. Университет был практически пуст. А ведь когда-то тут звенела жизнь и пульсировали знания. Теперь он превратился в университет-призрак.

Впрочем, и сам город стал призраком.

А я сам – разве я не стал призраком? – подумал Эмби.

И он признался себе – признался в том, о чем и мысли бы не допустил день или даже час назад: вот уже тридцать лет, а то и больше жил он в призрачном, нереальном мире, всеми силами цепляясь за единственно известный ему старый, смутный образ жизни. И чтобы ощущать хоть какую-то почву под ногами, он лишь изредка позволял себе думать о том мире, который простирался за стенами города.

И на то были веские причины, подумал он, веские и основательные. Все, что находилось за городской чертой, не имело никакого отношения к его собственному, здешнему миру. Кочевой народец – абсолютно чуждые ему люди со своей неокультурой, культурой упадка – наполовину из провинциализмов, наполовину из старых народных поверий.

В такой культуре нет места такому человеку, как я, думал он. Здесь, в университете, я поддерживал слабый огонек старых знаний и старых традиций; теперь свет погас, отныне старые знания и старые традиции канут в Лету.

Как историк он не мог согласиться с подобным отношением к этим ценностям: история – истина и поиски истины. Скрывать, приукрашивать или пренебрегать каким бы то ни было событием – пусть даже самым отвратительным – не дело историка.

И вот теперь сама история взяла его в плен и поставила перед выбором: либо идти и оказаться лицом к лицу с тем миром, либо остаться, спрятаться от него. Третьего не дано.

Эмби брезгливо, словно какое-то мертвое существо, приподнял двумя пальцами письмо и долго смотрел сквозь него на солнце. Затем осторожно бросил его в корзинку. Потом, взяв старую фетровую шляпу, напялил ее на голову.

2

Подходя к дому, он увидел на ступеньках своего крыльца какое-то пугало. Заметив приближающегося доктора, пугало подобрало конечности и встало.

– Привет, док, – произнесло оно.

– Добрый вечер, Джейк, – поздоровался Эмби.

– Я совсем уж было собрался на рыбалку, – сообщил Джейк.

Эмби не спеша опустился на ступеньку и покачал головой.

– Только не сегодня, не до этого мне. Университет закрыли.

Джейк сел рядом с ним и уставился в пустоту по ту сторону улицы.

– Мне кажется, док, для вас это не такая уж большая неожиданность.

– Я ждал этого, – согласился Эмби. – Кроме отпрысков «пузырей», занятий никто уже не посещает. Все новые ходят в свои университеты, если, конечно, то, куда они ходят, можно так назвать. Сказать по правде, Джейк, представить себе не могу, что за знания могут дать им эти школы.

– Но вы хоть обеспечены, насколько мне известно, – сказал Джейк успокаивающе. – Все эти годы вы работали и, наверно, смогли кое-что отложить. А вот мы всегда перебивались с хлеба на воду, и так оно, видать, и дальше будет.

– Да не так уж много у меня денег, – сказал Эмби, – но в общем-то не пропаду как-нибудь. Не так уж долго осталось – ведь мне почти семьдесят.

– Было время, когда мужчина в шестьдесят пять лет по закону мог выйти на пенсию, – сказал Джейк. – Но эти новые расправились с законами, как и со всем прочим, правда.

Он поднял с земли коротенькую сухую веточку и стал рассеянно ковырять ею в траве.

– Всю жизнь я мечтал – вот скоплю деньжонок и куплю себе трейлер. Без трейлера нынче делать нечего. Теперь, когда времена изменились, без него никуда. Помню, когда я был еще маленький, всякий, у кого был свой дом, мог спокойно доживать свои дни. А ноне и дом не в цене. Ноне нужен трейлер.

Он с трудом распрямил конечности, встал – ветер развевал его лохмотья, – посмотрел на продолжавшего сидеть Эмби.

– Как насчет рыбалки, док? Может, передумали?

– Я чувствую себя совсем разбитым, – ответил Эмби.

– Теперь, раз вы не работаете, – сказал Джейк, – у нас с вами будет куча времени, поохотимся. В округе полно белок, и крольчата скоро подрастут до нужных кондиций. А осенью нас должны порадовать и еноты. Теперь, раз уж вы больше не работаете, я буду делиться с вами шкурками…

– Стоит ли делить шкуру неубитого медведя, – заметил Эмби.

Джейк засунул большие пальцы рук за пояс и сплюнул на землю.

– Можно будет и по лесам побродить – не все ли равно, как убить время? Кто привык быть мужиком в доме, украдет, а деньжат заработает. Правда, теперь уж не резон рыскать по брошенным домам в поисках добычи, только время зря потратишь. Кругом все порушено и рушится дальше, так что не знаешь, где какая ловушка тебя поджидает, стоит войти в дом. Разве угадаешь, что там рухнет на тебя, а то, глядишь, – и пол из-под ног уйдет. – Он поправил подтяжки. – Помните, как мы с вами нашли коробку, полную всяких драгоценностей?

Эмби кивнул.

– Помню. Вам их почти хватило бы на трейлер.

– Правда ведь? Хуже не придумаешь, чем пустить на ветер порядочную-таки сумму. Купил я тогда ружье, патроны к нему, кое-какую одежонку для домашних – видит Бог, как мы в ней тогда нуждались! – и кучу жратвы. Я и опомниться не успел, как у меня осталось с гулькин нос, нечего было и думать о трейлере. Прежде бывало можно было купить в кредит. Всего и заплатил бы каких-нибудь десять процентов. Теперь об этом и думать нечего. Не осталось даже банков. И контор, где давали взаймы. Помните, док, сколько их в городе было?

– Все изменилось, – сказал Эмби. – Когда я оглядываюсь назад, все мне кажется неправдоподобным.

И тем не менее, все так и было.

Прекратили свое существование города; фермы превратились в корпорации, а люди больше не жили в своих домах – в них оставались жить только «пузыри» и бродяги.

И такие, как я, подумал Эмби.

3

Это была сумасшедшая идея – по всей видимости, свидетельство старческого слабоумия. Человек в шестьдесят восемь лет, профессор с устоявшимися привычками, не пустился бы в столь дикую авантюру, даже если бы весь мир рушился у него под ногами.

Он пытался не думать об этом, но не мог справиться с собой. Пока он готовил себе ужин, ел, мыл посуду, мысль об этом не покидала его.

Покончив с посудой, он взял кухонную лампу и направился в гостиную. Лампу он поставил на стол рядом с другой лампой, зажег и ее. Когда человеку для чтения нужны две лампы, подумал он, это значит, что со зрением у него дела плохи. Но, с другой стороны, керосиновые лампы дают слабый свет, не то что электрические.

Он достал с полки книгу и принялся за чтение, но не мог читать, не мог сосредоточиться. В конце концов он оставил это занятие.

Взяв одну из ламп, он подошел с ней к камину и поднял так, чтобы свет падал на висевший над ним портрет. А пока поднимал лампу, загадал, улыбнется ли она ему сегодня; он был почти уверен, что улыбнется, потому что всегда, когда он так нуждался в ее улыбке, она с готовностью нежно улыбалась ему.

И все же полной уверенности не было, но вот он увидел – улыбается, и остался стоять, вглядываясь в ее лицо, улыбку.

В последнее время он довольно часто разговаривал с ней, потому что помнил, с каким вниманием она всегда выслушивала его, рассказывал ли он о своих неприятностях или о победах – хотя, по правде говоря, побед у него было не так уж много.

Но сегодня он не мог говорить – она бы его не поняла. Мир, в котором он жил после ее ухода, перевернулся вверх тормашками, ей никогда не понять этого. Если он станет рассказывать ей о нем, она расстроится, встревожится, а он не мог, не смел допустить ничего подобного.

Ты думаешь, сказал он себе с укором, что самое лучшее – все оставить без перемен. Тебе есть где спрятаться. Есть возможность провести остаток дней своих в тепле и безопасности. И он точно знал, что именно такое решение его больше всего устроило бы.

Но занудный голос в мозгу настаивал: ты потерял свою работу и не жалеешь об этом. Ты закрыл на это глаза. Ты потерпел поражение, потому что смотрел только назад. Настоящий историк не вправе жить только прошлым. Он должен пользоваться знанием о прошлом для понимания настоящего; и он должен одинаково хорошо знать и прошлое и настоящее, чтобы видеть, в каком направлении идет развитие, куда устремляется будущее.

Но я вовсе не хочу знать будущее, противился упрямый доктор Амброуз Уилсон.

Но занудный голос настаивал: единственное, что достойно познания, это будущее.

Он молча стоял, держа лампу над головой и пристально вглядываясь в портрет, будто в ожидании, что она заговорит или подаст какой-нибудь знак.

Никаких знаков не последовало. Да и не могло их быть, он знал. В конце концов это был всего лишь портрет женщины, умершей тридцать лет назад. Неразрывная близость, давнишние, горькие воспоминания, улыбка на губах – все это было в его сердце и памяти, а не на куске холста, на который умная кисть нанесла мазки, сохранившие на долгие годы блистательную иллюзию любимого лица.

Он опустил лампу и вернулся в свое кресло.

Как много нужно сказать, и некому, хотя, если, как к старому другу, обратиться к дому, он, может, и выслушает. Он был другом, подумал он. В нем стало одиноко только тогда, когда ушла она, но вне его стен станет еще более одиноко, потому что дом был частью ее.

Ему было покойно в этом старомодном доме, покойно в этом покинутом людьми городе с его пустыми жилищами, одичавшем городе, где бегали белки и кролики, городе многоцветном и полном ароматов – ведь наступило время цветения одичавших лилий и уцелевших нарциссов, городе, полном бродяг, что предавались своим забавам в кустах на многочисленных лужайках и охотились в полуразрушенных строениях за остатками имущества, годного на продажу.

Сомнительны теории, думал он, согласно которым культуру можно создать, это просто рабское следование привычкам, характерное для любого общества.

Впервые распад культуры начался лет сорок назад. Нельзя сказать, что он произошел одномоментно, обвально, рухнуло не все сразу, но согласно историческим меркам это не было постепенным процессом, скорее это был внезапный скачок.

Барабанным боем прогрохотал по земле страх; насколько он помнил, это произошло в Год Кризиса, и каждый человек тогда ложился в постель, напряженно прислушиваясь, не летит ли бомба, хотя отлично понимал, что, как ни прислушивайся, все равно не услышишь ее приближения.

Страх – вот что послужило началом всего этого, думал он. А когда и каким будет конец?

Скорчившись сидел он в своем кресле, старик, затерявшийся между прошлым и будущим, и ежился от мысли о темном вандализме, господствовавшем там, за пределами его города.

4

– Что за красавец, док! – восклицал Джейк и опять шел осматривать его со всех сторон. – Право же, сэр, – похлопывая металлический бок, повторял он, – подлинный красавец! Не думаю, чтобы я когда-нибудь видел что-либо красивее этого трейлера, клянусь Богом! А сколько я перевидал их на своем веку!

– Теперь мы можем всласть попутешествовать на нем, – согласился Эмби. – Единственно, чего нам будет недоставать, это хороших дорог. Полагаю, они теперь совсем не такие, какими были раньше. Эти «новые» урезали дорожные налоги, и теперь у правительства не хватает денег на то, чтобы прилично содержать их.

– Приспособимся скоро, – доверительно сказал Джейк. – Нужно только глядеть по сторонам. И вскорости мы найдем стан, где нас примут. Готов поклясться, нам непременно попадется такой, в котором мы сгодимся.

Он обошел трейлер и стер пыль с его полированного бока рукавом своей драной рубахи.

– Док, с тех пор, как вы сказали нам, мы глаз не могли сомкнуть. Мерт, так она просто поверить не может и все спрашивает меня: «И чего это док решил взять нас с собой? Мы же ему никакие не близкие, всего только соседи».

– Староват я путешествовать в одиночку, – сказал Эмби. – Мне нужно, чтобы кто-нибудь был рядом, помогал вести машину, да и во всех прочих делах. А вы все это время только о том и мечтали, как бы отсюда выбраться.

– Что правда, то правда, – согласился Джейк. – Лучше не скажешь, док. Я так этого хотел, что ощущал прямо на вкус, и, смотрю я, всем нам того же хочется. Вы только взгляните, как идут дела в доме, как все пакуется, что не надо – выбрасывается. Мерт прямо вне себя. Док, говорю вам, не суйтесь в дом, пока Мерт не успокоится хоть немного.

– Да мне и самому нужно было бы кое-что упаковать, – сказал Эмби. – Не очень много, я ведь почти все оставлю.

Но он не сдвинулся с места – не хотелось ему смотреть на все это.

Покинуть свой дом тяжело, хотя уже сама мысль об этом устарела: нет больше домов. «Дом» – слово из прошлой эры. «Дом» – ностальгическое слово-рудимент для стариков вроде него, чтобы они пережевывали его в своих туманных воспоминаниях; это символ застойной культуры, которая сгинула во имя выживания Человека. Остаться, пустить корни и быть погребенным под ворохом барахла – не только физического, но и интеллектуального, традиционного, – значило умереть. Вечное передвижение и неустойчивость, путешествия натощак, на полуголодном пайке, отсутствие лишней обузы – вот цена свободы и жизни.

Круг замкнулся, подумал Эмби. Мы вернулись на круги своя. От кочевой жизни – к городу и теперь опять – к кочевьям.

Джейк подошел и сел рядом.

– Скажите, док, скажите честно: зачем вы это делаете? Я-то конечно, рад, иначе бы мне ни в жизнь не вырваться из этой крысиной норы. Но моя башка никак не может взять в толк, вы-то какого черта сматываете удочки? Не такой уж вы молодой, док, да и…

– Понятно, – сказал Эмби, – но, может, как раз в этом причина. Не так много осталось мне жить, и за оставшееся время я хочу сделать как можно больше.

– Вам хорошо живется, док, вам ничто в мире не грозит. Теперь, когда вы в отставке, вы ж на все можете плевать и наслаждаться за милую душу.

– Мне нужно разобраться.

– Разобраться в чем?

– Не знаю, может, просто в том, что происходит.

Они тихо сидели, поглядывая на трейлер во всем его блестящем великолепии. Издалека слышалось позвякивание кастрюль и банок. Мерт продолжала упаковывать вещи.

5

В первый вечер они остановились у покинутого становища, расположенного через дорогу от бездействующей фабрики.

Стан занимал большое пространство и казался покинутым совсем недавно – трейлеры укатили всего день или два назад. Оставались еще свежие следы от колес на пыльной дороге, обрывки бумаги шевелил ветер, на земле под водопроводными кранами темнели мокрые пятна.

Джейк и Эмби присели в тени трейлера и смотрели на безмолвные корпуса через дорогу.

– Чудно, – сказал Джейк, – и почему фабрика не работает? Судя по всему, она выпускает продукты питания. Вроде даже – завтраки. А может, елки зеленые, ее закрыли, потому что нет рынка сбыта?

– Может быть, – отозвался Эмби. – Впрочем, рынок для хлебных продуктов должен оставаться, ну, хоть какой-то, чтобы поддерживать работу фабрики, пусть не на полную мощь.

– А не было ли тут каких-нибудь беспорядков?

– Не похоже, – сказал Эмби. – Такое впечатление – просто поднялись и поехали.

– А вон на холме большой дом. Вон, смотрите, там, наверху.

– Да, вижу, – сказал Эмби.

– Не «пузырь» ли там живет?

– Вполне вероятно.

– Хотелось бы мне побыть «пузырем». Сидишь себе и поглядываешь, как денежки сами валятся тебе в карман. А другие пусть вкалывают на тебя. Получаешь все, чего твоя душенька пожелает. И ни в чем не нуждаешься.

– А мне кажется, – сказал ему Эмби, – что у «пузырей» теперь свои проблемы.

– Мне бы их проблемы, елки-моталки. Я прямо слюнками истекаю по их, черт бы их побрал, проблемам, хоть бы год или два пожить по-ихнему. – Он сплюнул на землю и выпрямился. – Пойти, что ли, да посмотреть, не попадется ли мне кролик или белочка. Не хотите со мной?

Эмби покачал головой.

– Я немного устал.

– Может, и не попадется ничего. Так близко к стану – небось, все вычистили под метелку.

– Вот отдохну немножко, – сказал Эмби, – и через некоторое время пойду прогуляюсь.

6

Дом на холме был действительно домом «пузыря». От него так и несло богатством. Он был большой, высокий и широченный, очень ухоженный, окруженный газонами в цветах и кустарнике.

Эмби присел на низенькую каменную изгородь возле газона и посмотрел назад, на тропинку, по которой шел. Там, внизу, виднелась фабрика и покинутая стоянка – большое вытоптанное пространство и на нем – только один его трейлер. Далеко за горизонт уходила белая под летним солнцем дорога, она была совершенно пустынна – ни машины, ни грузовика, ни трейлера – ничего и никого на ней не было. Все стало совсем другим, подумал он. Было время, эта дорога буквально кишела машинами.

Да, это был совершенно иной, не знакомый ему мир. Эмби пренебрегал этим миром более тридцати лет, и за эти тридцать лет он стал чужим для него. Он сам добровольно отгородился – и вот потерял этот мир; теперь, когда он пытался вновь обрести его, этот мир удивлял, а порой пугал его.

Сзади раздался голос.

– Добрый вечер, сэр.

Эмби повернулся и увидел человека среднего – или чуть старше – возраста, в костюме из твида, с трубкой во рту. Почти в традициях Старой Англии, подумал Эмби. Похож на деревенского помещика.

– Добрый вечер, – отозвался Эмби. – Надеюсь, я не нарушил границ.

– Нет, нет. Я видел, как вы припарковались внизу; очень вам рад.

– Мой партнер пошел поохотиться, а я вот сюда – прогуляться.

– А вы что, меняете?

– Меняем?

– Ну да, в смысле – меняете стоянку. Все только этим и занимаются… Правда, теперь пореже.

– Вы имеете в виду, что меняют один стан на другой?

– Вот именно. Сам процесс расселения, я о нем. Разочаруются в одном – снимаются с места и ищут другое.

– Пожалуй, – сказал Эмби, – настало время, когда эти перетряски должны прекратиться. Теперь каждый человек должен найти свое место.

«Пузырь» кивнул.

– Вполне возможно. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом.

– Да и я тоже, – откликнулся Эмби. – Мы только что выехали из города. Прикрыли мой университет, поэтому я купил трейлер. Мои ближайшие соседи составили мне компанию. Сегодня наш первый день.

– Мне частенько приходит в голову мысль, – сказал ему собеседник, – что было бы весьма приятно совершить небольшое путешествие. Когда я был еще мальчиком, мы не раз отправлялись в длительные поездки на машине и посещали разные города, но сейчас их, кажется, не так уж много осталось. Обычно в городах можно было остановиться на ночь в так называемых мотелях. И чуть ли не через каждую милю было где поесть, заправиться на бензоколонке. А теперь поесть или купить горючее можно только в каком-нибудь стане; но, поверьте, немало таких, где вам ничего не продадут.

– Но мы путешествуем не ради удовольствия. Мы намерены поселиться в каком-нибудь стане.

«Пузырь» подозрительно посмотрел на него и сказал:

– Глядя на вас, я бы никогда не подумал…

– Вы не одобряете мое намерение?

– Не обращайте внимания, – сказал «пузырь». – В данный момент я порядком зол на них. Вчера они вдруг взяли и укатили от меня. Закрыли фабрику. Оставили меня здесь сидеть.

Он поднялся на горку и сел рядом с Эмби.

– Понимаете, они хотели отнять у меня все, – начал он свой рассказ, умостившись поудобнее. – У меня с ними был контракт, по нему они и нанялись работать на фабрике. Закупали сырье, сами распоряжались работами и поддерживали порядок. Они определяли производственную политику и выход продукции. Мне даже на посещение фабрики приходилось испрашивать их дозволения. Но и этого им показалось мало. Знаете, что они задумали?

Эмби покачал головой.

– Они задумали овладеть рынком сбыта. А ведь это было последнее, что еще оставалось у меня, и это последнее они решили у меня отнять. Им нужно было окончательно от меня отделаться. Платить мне проценты от прибыли и ничего больше.

– Да-а, – протянул Эмби, – не больно-то это справедливо.

– А когда я отказался подписывать новый контракт, они собрались и уехали.

– Забастовали?

– Пожалуй, другого слова и не подберешь. И весьма эффективно.

– И что вы теперь будете делать?

– Ждать, когда прибудут другие. Через некоторое время появятся. Увидят бездействующую фабрику и, если они народ рабочий, поднимутся сюда, ко мне, поговорить. Может, и сойдемся. Но даже если не получится с этими, появится еще какой-нибудь стан. Эти станы только тем и заняты, что носятся туда-сюда. Или стан, или стая.

– Стая?

– Это, знаете ли, вроде пчелиного роя. Когда в стане оказывается слишком много людей… слишком много для выполнения работ по контракту, который они подписали… вот тут происходит раскол и кучкование. Обычно молодежь пускается в новую жизнь стаями. С ними легче иметь дело, чем с сезонниками. Сезонники – это чаще всего всем недовольные радикалы, ни с кем ладить не умеют, а молодежь рвется начать свое дело, хоть какое.

– Все это очень интересно, – сказал Эмби, – но что будет с теми, кто уехал от вас? На какие деньги они позволили себе смотаться?

– Они при бабках, – сказал «пузырь», – работали здесь почти двадцать лет. Сорвали капиталец – хватит корову придушить.

– Подумать только! – воскликнул Эмби.

Сколько же вокруг такого, о чем я и понятия не имел, подумал он. Не только манера мыслить, привычки, но даже их терминология во многом непонятна.

В прежние времена было совсем другое дело: каждый день газеты – и новое выражение или новая идея становились достоянием публики молниеносно; все сколько-нибудь значительные события на другой же день лежали перед вами, отпечатанные черным по белому. Но не стало ни газет, ни телевидения. Оставалось еще, конечно, радио, но оно не столь мощное средство информации, чтобы удовлетворить человека, да и, кроме того, что это было за радио, горе одно, он его никогда и не слушал.

Не было газет, не было телевидения, не было и многого другого. Не было мебели, потому что в трейлере не нужна никакая мебель: все необходимое уже встроено в него. Не было ковров и занавесей. Мало было предметов роскоши, потому что в трейлере негде их хранить. Не было костюмов для приемов и официальных костюмов – кому они нужны в трейлерном стане, кто будет их надевать, да и не было места для дорогого гардероба, а жизнь в тесном ежедневном общении отбивает охоту от всяких формальностей. В трейлерном стане вся одежда, без всякого сомнения, скатится до единственно приемлемой – спортивной.

Не было банков, страховых компаний, кредитных контор. Государственная социальная защита приказала долго жить. Не стало нужды ни в банках, ни в кредитных компаниях, все это заменили профсоюзные фонды – наследие прежних профсоюзов. Профсоюзные фонды здоровья и благосостояния заняли место государственного социального страхования, медицинского страхования и государственных фондов гражданского благосостояния. И наконец также заимствованная у тред-юнионов идея военного фонда превратила каждый трейлерный стан в самостоятельное, самообеспеченное объединение.

Все шло нормально, потому что у резидента стана мало было денег на

посторонние траты. Прежние погоня за развлечениями, потребность в дорогой одежде, расходы на домашнюю утварь – все это кануло в вечность: обстоятельства принуждали к бережливости.

Теперь даже налоги не платили – что о них говорить! Прекратили свое существование правительства штатов, муниципалитеты. Осталось только федеральное правительство, но и оно почти не контролировало ситуацию – это можно было предвидеть уже тогда, сорок лет назад. Жителям оставалось платить только пустячный налог на оборону и чуть более весомый налог на дороги, причем «новые» громко и страстно выступали даже против него.

– Все изменилось, – сказал «пузырь», – профсоюзы совершенно отбились от рук.

– Но из всего сохранившегося только они могли как-то гарантировать жизнь людям, – возразил ему Эмби. – Только в них еще сохранялась какая-то логика, что-то надежное, на что могли опереться массы. И, естественно, профсоюзы с их идеологией заменили правительство.

– Правительству следовало бы поступить иначе, – сказал «пузырь».

– Может быть, оно и поступило бы иначе, но все мы были слишком напуганы. Это все страх наделал; если бы мы не испугались до такой степени, все было бы в порядке.

«Пузырь» возразил:

– Если бы мы не испугались, нас, может быть, разнесло бы ко всем чертям.

– Вполне вероятно, – согласился Эмби. – Я помню, как это случилось. Вышел указ о децентрализации, и, как я теперь догадываюсь, промышленники были осведомлены лучше нас, они поднялись и рассеялись по всей стране без всяких возражений. Может, они точно знали, что правительство не обманывает, у них на руках могли быть документы, известные узкому кругу лиц. Хотя, насколько я помню, и общественное сознание склонялось к весьма мрачным прогнозам.

– Я тогда был подростком, – сказал «пузырь», – но помню кое-что. Имущество потеряло всякую цену. Даже за самую мизерную плату ничего из городского имущества нельзя было продать. Рабочие не могли оставаться в городах, потому что их рабочие места уехали – уехали из городов в деревни. Децентрализация охватила большую часть страны. Крупные предприятия раскололись на мелкие, некоторые из них – на множество небольших ассоциаций.

Эмби кивнул.

– Таким образом не оставили ни одной достаточно крупной цели для бомбы. Для уничтожения промышленности теперь им пришлось бы заплатить слишком дорогую цену. Там, где прежде хватило бы одной бомбы, сейчас понадобилось бы не меньше сотни.

– Черт его знает, – сказал «пузырь», все еще не соглашаясь с концепцией доктора. – Думается мне, что правительство могло бы иначе распорядиться своей властью и не дать событиям развиваться таким путем.

– Полагаю, у правительства тогда проблем было выше головы…

– Согласен, было. Но прежде оно по самые уши увязло в делах строительства, причем в строительстве самых разнообразных дешевых домов.

– Но их главной заботой оставались промышленники, правительство старалось помочь им в создании новых предприятий. А в это время трейлеры решили жилищную проблему.

– Скорее всего, – согласился наконец «пузырь», – так все и было.

И, конечно, именно так все и было.

Рабочие вынуждены были последовать за своими рабочими местами – или остаться, чтобы умереть с голоду. Лишенные возможности продать свои городские дома, на которые уже почти через сутки не было никакого спроса, они согласились на жизнь в трейлерах; и вскоре возле каждого небольшого промышленного предприятия вырос трейлерный лагерь.

Чем дальше, тем, по-видимому, больше нравилась им жизнь в трейлерах, хотя не исключено, что они просто боялись строить дома при мысли, что все может повториться, – не строили даже те немногие, кто мог позволить себе это, но большинство и не имело на это средств. А может быть, они во всем разочаровались и им все опротивело. Но жизнь в трейлерах распространялась все шире, стабилизировалась, и даже те люди, которых децентрализация коснулась лишь боком, потихоньку присоединились к жителям трейлерных станов, пока наконец большинство поселков и городов не опустело.

Культ вещей был отринут. Снова возникла кочевая жизнь.

Первым сыграл свою роль страх, а затем свобода, свобода от имущества, свобода встать и ехать без оглядки, а также – профсоюзы.

Трейлеры покончили с гигантскими профсоюзными организациями. Профсоюзные боссы и бизнесмены, которым в свое время удавалось держать под своим контролем крупные профсоюзные организации, оказались совершенно беспомощными перед сотнями разбросанных единиц, на которые раскололись большие местные союзы. Но в каждом отдельно взятом стане местный профсоюз приобрел новую власть и значение. Он способствовал сплочению людей в крепкое единое сообщество. Он стал близок каждой семье, потому что удовлетворял ее интересы. Профсоюзное движение, если говорить с точки зрения простых людей и их интересов, обеспечивало существование трейлерных станов и их кочевой жизни.

– Я еще много чего могу рассказать о них, – сказал «пузырь». – Они представляли собой весьма активную группу. Вели дела на фабрике куда лучше, чем я, всегда знали о дефиците и совершенствовали технологию. За двадцать лет, что работали здесь, они, по сути дела, перестроили производство полностью. Именно на это они и напирали при переговорах. Я объяснял им, что они делали это для себя же, тут они и взъелись и уехали все, как один.

Он постучал трубкой об изгородь, выбивая из нее табак.

– Знаете ли, – продолжал он, – не очень уверен, но думаю, что, по всей видимости, у новых бандюг, которые прибудут сюда со дня на день, переделка всех этих наспех состряпанных сооружений, оставшихся от только что отбывших бродяг, займет не больше месяца. Вся моя надежда только на то, что они примутся за это не так скоро и не раздолбают все мое заведение.

Он рассеянно погладил свою трубку.

– Нет, поверьте, я хотел бы понять этих людей – просто для себя, раз уж ничего другого я не могу. Ведь стан-то был хороший, в основном здравомыслящий. Они были старательные работники и, вплоть до последних дней, с ними было легко ладить. Большинство из них жили вполне нормально, но было в них что-то, чего я не могу взять в толк. Что-то вроде суеверия, и оно все возрастало. Они разработали огромный регистр запретов и, черт бы их побрал, как бы заклинали, заручались чьей-то поддержкой. Вы, конечно, скажете, что и мы не без греха – скрещиваем, например, пальцы рук, или плюем через левое плечо, или еще там что-то, – но мы ведь сами посмеиваемся над этим. У нас это, скорее, от нежелания расставаться с какими-то символами, связывающими нас с нашим прошлым. Но готов поклясться, эти дикари всерьез верили во все это, они этим жили.

– Сказанное вами, – отозвался Эмби, – лишний раз подтверждает мою мысль о том, что культура деградировала и стала эквивалентной культуре древних кочевников и, вероятнее всего, упала даже глубже, чем я думал. Почвой для этого стала жизнь изолированными, небольшими племенами. В более интегрированной среде нет места подобным суевериям, их убивает ирония; но в отгороженных клочках земли они глубоко пускают корни и произрастают…

– Хуже всего обстоят дела с фермерскими станами, – сказал «пузырь». – Они танцуют мумбу-джумбу, чтобы вызвать дождь, колдуют ради хорошего урожая и делают много еще всякой всячины.