Текст книги "Миры Клиффорда Саймака. Книга 14"

Автор книги: Клиффорд Дональд Саймак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

9

Не скрывая тревоги и страха, директор ЦРУ закончил свой доклад.

– Вы уверены в достоверности вашей информации? – спросил президент.

– Господин президент, – сказал директор ЦРУ, – я отвечаю за каждое свое слово.

Президент вопросительно взглянул на двух других людей, которые находились в кабинете.

– Все вышесказанное соответствует данным, которые находятся в нашем распоряжении, сэр, – доложил председатель ОКНШ.

– Но это невероятно! – воскликнул президент.

– Они боятся! – вскричал директор ЦПУ. – Они не спят по ночам. Они убедили себя, что мы вот-вот сможем путешествовать во времени. Их попытки сделать что-нибудь подобное закончились ничем, но они уверены, что мы близки к успеху. Наши враги понимают, что, если нам удастся покорить время, их конец неизбежен, поэтому они решили нанести последний удар сейчас или никогда. Но три года назад мы полностью отказались от проекта «Мастодонт». Прошло десять лет с тех пор, как мы приостановили исследования. Двадцать пять лет назад этот Хадсон…

– Какая разница, сэр? Они убеждены, что мы прикрыли проект только для отвода глаз, а сами в тайне продолжают работу. Это вполне соответствует их собственной стратегии…

Президент поднял карандаш и начал что-то машинально рисовать в блокноте.

– Как звали того старого генерала, – спросил он, – который закатил целый скандал, когда мы отказались от проекта? Помню, я был тогда в сенате. Он так и вился вокруг меня.

– Бауэрс, сэр, – напомнил председатель ОКНШ.

– Да, верно. Что с ним стало?

– Ушел в отставку.

– Жаль, хотя, думаю, теперь это не имеет значения. – Он нарисовал что-то еще и наконец сказал: – Джентльмены, похоже, вы правы. Сколько времени, вы говорите, у нас осталось?

– Максимум девяносто дней. В худшем случае – дней тридцать.

Президент взглянул на председателя ОКНШ.

– Мы готовы, как никогда, – доложил председатель. – Думаю, мы справимся с ними. Конечно, есть некоторые…

– Знаю, – сказал президент.

– Может быть, припугнуть их? – предложил министр иностранных дел, переходя на шепот. – Я знаю, это их не остановит, но по крайней мере мы выгадаем какое-то время.

– Вы хотите дать им понять, что у нас есть машина времени?

Министр кивнул.

– Нам это не удастся, – устало возразил директор ЦРУ. – Если бы мы ее действительно имели, тогда бы не было проблем. По своим каналам они бы тут же узнали, что она у нас есть, и превратились бы в добрых воспитанных соседей.

– Но ее у нас нет, – мрачно подытожил президент.

10

Поздним вечером, вскинув на плечи оленя, подвешенного к шесту, двое охотников повернули домой.

При дыхании с их губ срывался пар, было очень холодно, и они уже не помнили, сколько дней кряду с неба падал снег.

– Меня тревожит Уэс, – тяжело дыша, сказал Купер. – Он принимает это слишком близко к сердцу. Мы должны присматривать за ним.

– Давай передохнем, – задыхаясь, предложил Хадсон.

Они остановились и опустили оленя на землю.

– Он во всем винит только себя, – продолжал Купер, смахивая пот со лба. – Причем совершенно напрасно. Каждый из нас знал, на что шел.

– Он злится на себя, и сам понимает это, но злость помогает ему не сдаваться. Пока он ковыряется в своей штуковине, с ним будет все в порядке.

– Ему не удастся починить модуль, Чак.

– Знаю, что не удастся. И он тоже это знает. У него нет ни инструментов, ни материалов. Вернись мы обратно в мастерскую, он еще мог бы что-то сделать, но здесь все его попытки обречены на провал.

– Да, ему нелегко.

– Всем нам нелегко.

– Да, но не нам пришла в голову внезапная идея, из-за которой два старых приятеля оказались в безвыходном положении на самых, можно сказать, задворках времени. И он не может выбросить это из головы, сколько бы мы не говорили, что все хорошо, что мы вообще об этом не думаем.

– Да, такое трудно принять, Джонни.

– Но что с нами будет, Чак?

– Мы построим себе жилье, заготовим еды. Боеприпасы оставим для большой дичи, чтобы на каждую пулю иметь горы мяса, а мелких животных будем ловить в капканы.

– Мне интересно, что с нами будет, когда не останется ни муки, ни других припасов. У нас и так их не слишком много. Мы всегда думали, что в любой момент можно будет привезти еще.

– Перейдем на мясо, – успокоил его Хадсон. – Мы можем добывать бизонов миллионами. Простые индейцы питались только ими. Весной мы накопаем всяких корешков, летом будем собирать ягоды. А осень нам подарит урожай орехов – полдюжины разных сортов.

– Как бы ни экономили боеприпасы, они все равно когда-нибудь кончатся.

– Сделаем лук и стрелы, рогатки и копья.

– Здесь водятся такие зверюги, которых копьем не испугаешь.

– А мы их не будем трогать. Если надо – спрячемся, если негде прятаться – убежим. Без оружия мы перестанем быть владыками мироздания особенно в этих местах. И чтобы выжить, нам придется признать этот факт.

– А если кто-нибудь из нас заболеет, сломает ногу или…

– Мы сделаем все, что будет в наших силах. Никто вечно не живет.

И снова разговор вращался вокруг той проблемы, которая тревожила каждого из них, подумал Хадсон, – и о которой они предпочитали помалкивать.

Да, они выживут, если позаботятся о пище, убежище и одежде. Они могут прожить долгие годы, потому что в такой плодородной и щедрой стране человек легко мог найти себе пропитание.

Но их угнетало отсутствие цели – в этом и состояла та ужасная проблема, о которой они боялись говорить. Им нужен был смысл, ради которого стоило жить в мире без общества.

Человек, потерпевший крушение на необитаемом острове, всегда живет надеждой, а у них надежды не оставалось. Робинзона Крузо отделяли от его собратьев-людей какие-то несколько тысяч миль – их же отделяет сто пятьдесят тысяч лет.

Уэсу Адамсу повезло чуть больше. На восстановление машины времени оставался один шанс из тысячи, и, даже зная об этом, он упорно добивался своего, лелея пусть крошечную, но все же надежду.

И нам не надо присматривать за ним, думал Хадсон. Присматривать придется тогда, когда он признает свое бессилие и откажется от попыток починить машину.

Что касается его и Купера, им некогда сходить с ума – они построили хижину, запаслись на зиму дровами и вот теперь занимались охотой.

Но однажды они закончат все свои дела, и тогда к ним нагрянет тоска.

– Ты готов идти? – спросил Купер.

– Да, конечно. Уже отдохнул, – ответил Хадсон.

Они взвалили шест на плечи и снова отправились в путь.

Многие ночи Хадсон провел без сна, размышляя над этой проблемой, но все его думы исчезали в бездне безысходности.

Они могли бы написать естественную историю плейстоцена, снабдив ее фотографиями и рисунками, но все это не имеет смысла, потому что ни одному ученому будущего не удастся прочитать ее.

Они могли бы построить мемориал – огромную пирамиду, которая пронесет через пятнадцать сотен веков их весть, высеченную голыми руками на маске вечности. Но в их историческом времени таких пирамид не существовало, а значит, взявшись за строительство, они бы с самого начала знали, что их творению суждено превратиться в прах.

В конце концов, они могли бы отправиться на поиски людей этой эпохи и, пройдя пешком четыре тысячи миль по диким местам до Берингова пролива, выбраться на азиатский континент. Отыскав пещерных сородичей, она оказали бы им неоценимую помощь на пути их великого становления. Но они никогда не сделают этого, а даже если и сделают, пещерные люди найдут какой-нибудь повод, чтобы убить их, да еще и съесть.

Они вышли из рощи; в сотне ярдов от них показалась хижина. Она прислонилась к склону горы чуть выше ручья, откуда открывался изумительный вид на луга, простиравшиеся до самого синевато-серого горизонта. Из трубы поднимался дымок, и они увидели, что дверь открыта.

– Зря Гэс так ее оставляет, – заворчал Купер. – Того и гляди, медведь залезет.

– Эй, Гэс! – закричал Хадсон.

Но Адамса нигде не было видно.

В хижине на столе они заметили белый лист бумаги.

Хадсон схватил записку и поднес ее к глазам, Купер читал, заглядывая через его плечо.

«Дорогие друзья, я не хочу еще раз пробуждать ваши надежды и вновь разочаровывать вас. К тому же, мне кажется, у меня могут возникнуть проблемы. Но я хочу попытать счастья. Если ничего не получится, я вернусь и сожгу записку, а вам не скажу ни слова. Если же вы найдете мое послание на столе, то знайте, машина заработала и я вернусь, чтобы забрать вас.»

Гэс

Хадсон смял записку в руке.

– Парень сошел с ума!

– Да, похоже, заработался, – сказал Купер. – Ему, наверное, показалось…

Догадка настигла их одновременно, и они метнулись к двери. Обогнув угол хижины, они остановились как вкопанные, изумленно глядя на гребень горы, возвышавшийся над ними.

Пирамида из камней, которую они построили два месяца назад, исчезла!

11

Страшный грохот заставил Лесли Бауэрса – генерала в отставке подскочить на кровати. Старые мышцы напряглись, седые усы ощетинились.

Несмотря на возраст, генерал оставался человеком действия. Он сбросил покрывало, опустил ноги на пол и схватил стоявший у стены дробовик.

Бормоча проклятия, он на ощупь вышел из темной спальни, пробежал через столовую и ворвался на кухню.

Нащупав у двери приборный щиток, он щелкнул тумблером, который включал прожектора. Едва не сорвав дверь с петель, он выскочил на крыльцо и застыл там, переминаясь голыми ногами по доскам настила, – ночная пижама развевалась на ветру, дробовик был грозно нацелен в ночь.

– А это еще откуда? – проревел он.

На том месте, где он оставил свою машину, возвышалась огромная куча камней. Из-под булыжников выглядывало смятое крыло, а чуть дальше виднелась перекошенная фара.

Какой-то человек осторожно съезжал по осыпавшимся камням. Ему пришлось сделать крюк, чтобы увернуться от загнутого вверх крыла машины.

Генерал взвел курок и попытался успокоиться. Незнакомец достиг основания кучи и повернулся к Бауэрсу. Генерал заметил, что мужчина прижимает к груди какой-то предмет.

– Эй, мистер! – крикнул старик. – Вас может спасти только очень внятное объяснение. Там стояла совершенно новая машина. К тому же, с тех пор как у меня начали ныть зубы, мне впервые удалось заснуть.

Человек просто стоял и смотрел на него.

– Ты что, оглох что ли? – закричал генерал.

Незнакомец медленно подошел к нему и остановился у крыльца.

– Меня зовут Уэсли Адамс, – сказал он. – Я…

– Уэсли Адамс! – взвыл генерал. – Боже мой, парень, где ты был все эти годы?

– Знаете, я, конечно, не думаю, что вы поверите мне, но дело в том…

– Да мы ждем тебя! Двадцать долгих лет! Вернее, я тебя жду. Все остальные идиоты махнули на это дело рукой. А я ждал тебя, Адамс. Мне пришлось поселиться здесь, потому что три года назад они приказали снять охрану.

Адамс с трудом сглотнул.

– Прошу извинить меня за машину. Понимаете, это никак…

И он вдруг заметил, что генерал ласково улыбается ему.

– Я верил в тебя, – произнес старик. Он махнул ружьем, приглашая гостя в дом. – Заходи. Мне надо срочно позвонить.

Адамс, спотыкаясь, начал подниматься по лестнице.

– Давай, шевелись! – прикрикнул генерал, но голос его дрожал от волнения. – Бегом! Хочешь, чтобы я простудился?

Войдя в дом, он включил свет, бросил дробовик на кухонный стол и подбежал к телефону.

– Соедините меня с Белым домом в Вашингтоне, – сказал он. – Да, я сказал, с Белым домом Президента? Конечно, его – с кем же мне еще разговаривать… Да, все верно. Он не рассердится на мой звонок.

– Сэр, – осторожно позвал Адамс.

Генерал поднял голову.

– Что, Адамс? Проходи, садись.

– Вы сказали, двадцать пять лет?

– Да, я так сказал. Что вы там делали все это время?

Адамс схватился руками за стол и тяжело оперся о него.

– Но этого не может…

– Да! – прокричал генерал оператору. – Да, я жду.

Он прижал ладонь к микрофону и вопросительно взглянул на Адамса:

– Я полагаю, ты выставишь те же требования, что и раньше?

– Требования?

– Ну да. Признание. Помощь по четвертому пункту. Договор об обороне.

– Наверное, да, – ответил Адамс.

– Ты застал этих олухов на бочке с порохом, – радостно сказал ему генерал, – и можешь просить все, что хочешь. Ты заслужил это после всех своих трудов и того хамства тупоголовых идиотов, через которое тебе пришлось пройти, хотя, знаешь, особенно губу не раскатывай.

12

Редактор вечернего выпуска читал сводку новостей прямо с телетайпной ленты.

– Ну и ну, кто бы только мог подумать! – воскликнул он. – Мы только что признали Мастодонию.

Он взглянул на ответственного за выпуск.

– Где, черт возьми, она находится, эта Мастодония?

Ответственный за выпуск пожал плечами:

– Не спрашивай меня. В этом заведении мозгами должен работать ты.

– Ладно, к утру достанешь мне карту, – приказал редактор.

13

Их полосатый котенок – молодой саблезубый тигр – игриво ударил Купера могучей лапой.

Купер таким же игривым жестом нанес ответный удар по его ребрам.

Кошка зарычала.

– Ах, ты мне еще зубы показываешь! – закричал Купер. – Мы тебя выкормили, воспитали, и вот твоя благодарность. Сделаешь так еще раз, и я дам тебе в челюсть.

Тигренок блаженно растянулся на полу и начал умываться.

– Однажды этому коту не хватит мяса, и он слопает тебя, – предупредил Хадсон.

– Он нежен, как голубка, – заверил его Купер. – Мухи не обидит. Только одно меня и успокаивает – никто не осмелится потревожить нас, пока вокруг бегает это чудовище. Самый лучший сторожевой пес на свете. Надо же кому-то охранять наши запасы. Когда Уэс вернется, мы станем миллионерами. У нас и меха, и женьшень, и слоновая кость.

– Если он действительно вернется.

– Он обязательно вернется. Можешь не волноваться.

– Но прошло уже пять лет, – возразил Хадсон.

– Он вернется. Что-то там случилось, вот и все. Наверное, он уже работает над этим. Он мог сбить регулятор времени, когда чинил модуль, или тот уже был неисправен, после того как Бастер врезался в вертолет. А чтобы исправить дефект, нужно время. Я не сомневаюсь, что он вернется. Я только одного понять не могу – почему он ушел один и оставил нас здесь?

– Я уже объяснял тебе, – сказал Хадсон. – Он боялся, что модуль не заработает.

– Но разве этого надо было бояться? Мы бы ему и слова не сказали.

– Ты прав. Ни слова, ни насмешки.

– Тогда чего же он боялся? – спросил Купер.

– Уэс боялся, что, узнав о его новой неудаче, мы бы дали ему понять, какой безнадежной и безумной была его затея. И он знал, что когда-нибудь мы могли бы убедить его в этом, уничтожив последнюю надежду его жизни. А он хотел сохранить ее, Джонни. Он хотел сохранить ее даже тогда, когда надеяться будет не на что.

– Теперь это неважно, – сказал Купер. – Нам надо думать только о том, что он вернется за нами. А я это сердцем чувствую.

Но Хадсон знал, что был и другой вариант, который мог напрочь перечеркнуть весь смысл их существования.

О, Господи, подумал он, не дай мне стать свидетелем этого!

– Уэс уже работает над этим – прямо сейчас, – уверенно говорил Купер.

14

И он действительно работал. Но не один – ему помогали тысячи других, доведенных до отчаяния людей, которые знали, что времени в обрез, и которых тревожила не только судьба двух человек, затерянных во времени, но и угроза войны, нависшая над их страной. Они работали, чтобы обрести мир, о котором мечтали, – тот самый мир, к которому человечество стремилось многие века.

Но для использования машины времени им был нужен нулевой уровень такой же нулевой уровень, по которому артиллеристы устанавливают батареи орудий, – только тогда каждая машина времени могла бы доставлять пассажиров в один и тот же миг прошлого, только тогда их действие распространялось бы на один и тот же период с точностью до секунды.

И вновь возникла проблема управления и калибровки, из-за которой нулевой модуль был настроен на прыжки через пятьдесят тысяч лет – плюс минус десять тысяч.

Проект «Мастодонт» наконец-то заработал.

Все ловушки земли

(перевод С. Васильевой)

Инвентарная опись была очень длинной. Своим убористым четким почерком он исписал много страниц, перечислив мебель, картины, фарфор, столовое серебро и прочие предметы обстановки – все движимое имущество, накопленное Баррингтонами за долгий период семейной истории.

И теперь, заканчивая опись, последним пунктом он внес в нее самого себя:

«Один домашний робот Ричард Дэниел, устаревший, но в хорошем состоянии».

Отложив в сторону перо, он собрал все страницы описи в аккуратную стопку и положил на нее сверху пресс-папье – маленькое, тончайшей резьбы пресс-папье из слоновой кости, которое тетя Гортензия привезла из своего последнего путешествия в Пекин.

На этом его работа закончилась.

Отодвинув стул, он встал из-за письменного стола и неторопливо прошелся по гостиной. В этой комнате было собрано множество самых разнообразных реликвий из семейного прошлого. Здесь над каминной полкой висел меч, который когда-то, давным-давно, носил Джонатон во время войны между штатами, а под ним, на самой полке, стоял кубок, который завоевал Коммодор на своей прославленной яхте, и банка с лунной пылью, которую привез Тони, вернувшись после пятой высадки Человека на Луну, и старый хронометр с давно уже выброшенного на свалку семейного космического корабля, совершавшего в свое время рейсы на астероиды.

И на всех стенах почти вплотную друг к другу висели фамильные портреты, и мертвые лица взирали с них на мир, который они помогали создавать.

И Ричард Дэниел подумал, что среди тех, кто жил в последние шестьсот лет, не было ни одного, кого бы он не знал лично.

Вот справа от камина висит портрет старого Руфуса Эндрью Баррингтона – судьи, который жил лет двести назад. А по правую руку от Руфуса находится Джонсон Джозеф Баррингтон, возглавлявший Бюро Паранормальных Исследований, на которое человечество некогда возлагало огромные надежды, ныне утраченные. У двери же, которая ведет на веранду, смутно виднеется хмурое пиратское лицо Дэнли Баррингтона, положившего начало семейному благосостоянию.

И многие, многие другие – администратор, искатель приключений, глава корпорации. Все добрые и честные люди.

Но все пришло к концу. Семья иссякла.

Медленным шагом Ричард Дэниел начал свой последний обход дома – гостиная, тесно заставленная мебелью, небольшой рабочий кабинет со старинными сувенирами, библиотека с рядами древних книг, столовая, в которой сверкал хрусталь и мягко светился фарфор, кухня, блестевшая медью, алюминием и нержавеющей сталью, и спальни на втором этаже, каждая из которых хранила отпечаток личности своих прежних хозяев. И наконец, спальня, где скончалась тетя Гортензия, со смертью которой перестало существовать семейство Баррингтонов.

В опустевшем жилье не ощущалось заброшенности дом словно ждал, что вот-вот в него возвратится былое оживление. Но впечатление это было обманчивым. Все портреты, весь фарфор и серебро, все, что находилось в его стенах, будет продано с аукциона, чтобы покрыть долги. Комнаты будут опустошены и ободраны, вещи разбредутся по белу свету, и последним оскорблением будет продажа самого дома.

Та же судьба ждала и его самого, подумал Ричард Дэниел, ибо он тоже был движимой собственностью. Был частью всего этого имущества, последним пунктом инвентарной описи.

Однако ему они уготовили нечто похуже простой продажи. Потому что прежде, чем пустить с молотка, его должны будут переделать. Ведь никто не захочет дать за него, такого, какой он есть сейчас, приличную сумму. И кроме того, еще существовал закон – закон, который гласил, что ни один робот не имел права жить одной жизнью более ста лет. А он без единой переделки прожил в шесть раз больше.

Он посетил адвоката, и адвокат посочувствовал ему, но не подал никакой надежды.

– Если исходить из закона, – сказал он Ричарду Дэниелу своей отрывистой адвокатской скороговоркой, в настоящий момент вы являетесь злостным правонарушителем. Просто ума не приложу, как вашим хозяевам удалось выйти сухими из воды.

– Они очень любили старинные вещи, – проговорил Ричард Дэниел. – А потом, ведь меня видели очень редко. Почти все время я проводил и доме. Я нечасто отваживался выходить на улицу.

– Но существуют же официальные документы, возразил адвокат. – Вы непременно должны быть зарегистрированы…

– У этой семьи, – пояснил Ричард Дэниел, – когда-то было много влиятельных друзей. Вам должно быть известно, что до того, как для них наступили трудные времена, Баррингтоны были весьма выдающимися фигурами в политике и многих других областях.

Адвокат понимающе хмыкнул.

– Мне все-таки не совсем ясно, – произнес он, – почему вы так противитесь этому. Ведь вас не изменят полностью. Вы останетесь все тем же Ричардом Дэниелом.

– А разве я не утрачу все свои воспоминания?

– Разумеется. Но воспоминания не так уж важны. И вы накопите новые.

– Мне дороги мои воспоминания, – сказал ему Ричард Дэниел. – Это все, что у меня есть. Это единственная истинная ценность, которую оставили мне минувшие шестьсот лет. Вы можете себе представить, господин адвокат, что значит прожить шесть веков с одной семьей?

– Думаю, что могу, – промолвил адвокат. – А что, если теперь, когда семьи уже больше нет, эти воспоминания заставят вас страдать?

– Они утешают меня. Утешают и поддерживают. Благодаря им я проникаюсь чувством собственной значимости. Они вселяют в меня надежду на будущее и дают убежище.

– Неужели вы ничего не понимаете? Ведь как только вас переделают, вам уже не понадобится никакого утешения, никакого чувства собственной значимости. Вы станете новеньким с иголочки. У вас в основных чертах останется только сознание собственной личности – этого они не могут вас лишить, даже если захотят. Вам не о чем будет сожалеть. Вас не будет преследовать чувство неискупленной вины, не будут терзать неудовлетворенные желания, бередить душу старые привязанности.

– Я должен остаться самим собой, – упрямо заявил Ричард Дэниел. – Я познал смысл жизни и то, в каких условиях моя собственная жизнь имеет какое-то значение. Я не могу смириться с необходимостью стать кем-то другим.

– Вам жилось бы гораздо лучше, – устало сказал адвокат. – Вы получили бы лучшее тело. Лучший мыслящий аппарат. Вы стали бы умнее.

Ричард Дэниел поднялся со стула. Он понял, что без толку теряет время.

– Вы не донесете на меня? – спросил он.

– Ни в коем случае, – ответил адвокат. – Что касается меня, то вас здесь нет и не было.

– Благодарю вас, – произнес Ричард Дэниел. – Сколько я вам должен?

– Ни гроша, – ответил ему адвокат. – Я не беру гонорар с клиентов, которым перевалило за пятьсот.

Последнее, конечно, было сказано в шутку, но Ричард Дэниел не улыбнулся. Ему было не до улыбок. У двери он обернулся.

«Для чего, – хотел было он спросить, – для чего нужен такой нелепый закон?»

Но ему незачем было спрашивать – не так уж трудно было догадаться.

Он знал, что всему причиной было человеческое тщеславие. Человек мог прожить немногим больше ста лет, и поэтому такой же срок жизни был установлен для роботов. Но, с другой стороны, робот был слишком дорог, чтобы после ста лет службы его просто-напросто списать в утиль, и был издан закон, по которому нить жизни каждого робота периодически прерывалась. И таким образом человек был избавлен от унизительного сознания, что его верный слуга может пережить его на несколько тысяч лет.

Это было нелогично, но люди всегда были нелогичны.

Нелогичны, но добры. Добры во многом и по-разному.

Иногда они были добры, как Баррингтоны, подумал Ричард Дэниел. Шестьсот лет неиссякаемой доброты. Это была достойная тема для размышлений. Они даже дали ему двойное имя. В нынешние времена мало кто из роботов имел двойное имя. Это было знаком особой любви и уважения.

После неудачного визита к адвокату Ричард Дэниел стал искать другой источник помощи. Теперь, стоя в спальне, где умерла Гортензия Баррингтон и вспоминая об этом, он пожалел, что так поступил. Потому что он поставил священника в невыносимо трудное положение. Адвокату ничего не стоило сказать ему, на что он может рассчитывать. В распоряжении адвокатов были законы, которые почти избавляли их от мучительной необходимости принимать собственные решения.

Но лицу духовного звания свойственна доброта, если оно, конечно, по праву занимает свое место. И тот, к кому он обратился, был добр не только профессионально, но и по натуре, и от этого было еще хуже.

– При определенных условиях, – с какой-то неловкостью сказал ему священник, – я посоветовал бы терпение, смирение и молитвы. Это великое тройное подспорье для каждого, кто пожелает этим воспользоваться. Но я не уверен, что вам нужно именно это.

– Вы сомневаетесь, – сказал Ричард Дэниел, – потому что я робот.

– Видите ли… – промямлил священник, сраженный столь прямым заявлением.

– Потому что у меня нет души?

– Право же, – жалобно сказал священник, – вы ставите меня в неудобное положение. Вы задаете мне вопрос, над решением которого на протяжении столетий бились лучшие умы церкви.

– Но этот вопрос, – заявил Ричард Дэниел, – должен решить для себя каждый человек.

– Если бы я только мог! – в смятении воскликнул священник. – Как бы я хотел решить его!

– Если это поможет вам, – произнес Ричард Дэниел, – могу признаться – иногда я подозреваю, что у меня есть душа.

Он тут же ясно увидел, что его последние слова вконец расстроили этого доброго человека. С его стороны было жестоко произносить их, упрекнул себя Ричард Дэниел. Они не могли не смутить священника, ведь в его устах это высказывание уже не было простым умозаключением, а свидетельством специалиста.

И, покинув кабинет священника, он вернулся домой, чтобы продолжить опись имущества.

Теперь с описью было покончено, и бумаги стопкой сложены там, где Дэнкурт, агент по продаже движимого и недвижимого имущества, сможет найти их, когда явится сюда завтра утром, и для Ричарда Дэниела, выполнившего свой последний долг перед семейством Баррингтонов, наступила пора заняться самим собой.

Он вышел из спальни, закрыл за собой дверь, не спеша спустился по лестнице и направился по коридору в маленькую каморку за кухней, которая была отдана в его полное распоряжение.

И это, в приливе гордости напомнил он себе, гармонично сочеталось с его двойным именем и его шестьюстами годами. Не так уж много роботов имели комнаты, пусть даже маленькие, которые они могли бы назвать своими.

Он вошел в каморку, зажег свет и закрыл за собой дверь.

И впервые взглянул в лицо трудностям задуманного им шага.

Плащ, шляпа и брюки висели на крючке, а под ними на полу были аккуратно поставлены галоши. Сумка с инструментами лежала в углу каморки, деньги были спрятаны под одной из досок пола, где он много лет назад устроил тайник.

Дальше тянуть бессмысленно, сказал он себе. На счету была каждая минута. Путь предстоял долгий, а ему необходимо быть на месте до рассвета.

Он опустился на колени, приподнял едва державшуюся на паре гвоздей доску, засунул под нее руку и вытащил несколько пачек банкнотов, деньги, которые он много лет хранил на черный день.

Там было три пачки банкнотов, аккуратно перетянутых эластичными лентами, – накопленные за долгие годы чаевые, денежные подарки к рождеству и дню рождения, вознаграждения за кое-какие работы, с которыми он особенно хорошо справился. Он открыл на своей груди дверцу и положил в специальное отделение все деньги, за исключением нескольких бумажек, которые он засунул в набедренный карман.

Сняв с крючка брюки, он принялся надевать их. Нелегкое это было дело, ведь до сих пор он никогда не носил никакой одежды, если не считать того, что несколько дней назад он примерял эти самые брюки. Ему повезло, подумал он, что давно умерший дядя Майкл был дородным мужчиной, иначе брюки ни за что бы ему не подошли.

Надев брюки, он застегнул «молнию» и затянул их на талии поясом, потом втиснул ноги в галоши. Эти галоши внушали ему некоторое беспокойство. Ведь летом ни один человек не выходит на улицу в галошах. Но он ничего не мог придумать получше. Ни одна пара найденной им в доме обычной обуви даже приблизительно не подходила ему по размеру.

Он надеялся, что никто этого не заметит, у него ведь не было другого выхода. Так или иначе он должен был закрыть свои ступни, потому что, обрати на них кто-нибудь внимание, они сразу же выдадут его с головой.

Он надел плащ, и плащ оказался для него слишком короток, он надел шляпу, и она оказалась тесноватой, но он все-таки натянул ее поглубже, и она плотно села на его металлический череп, и он сказал себе, что это только к лучшему: теперь ее не сорвет даже самый сильный ветер.

Он захватил полную сумку своих запасных частей и инструментов, которыми он почти никогда не пользовался. Быть может, глупо было брать их с собой, но все это как бы составляло с ним единое целое и по праву должно было последовать за ним. У него было так мало собственных вещей – только деньги, которые он скопил по доллару, да эта его сумка.

Зажав под мышкой сумку, он прикрыл дверь каморки и направился по коридору к выходу.

У массивной парадной двери он в нерешительности остановился и, обернувшись, бросил взгляд вглубь дома, но увидел лишь темную пустую пещеру, из которой исчезло все, что некогда наполняло ее жизнью. Здесь не осталось ничего, что могло бы удержать его, ничего, кроме воспоминаний, а воспоминания он уносил с собой.

Он вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь.

И теперь, подумал он, как только за ним закрылась дверь дома, вся ответственность за его будущие поступки легла на его собственные плечи. Он убегал. На нем было надето платье. Он ночью вышел на улицу без разрешения хозяина. И все это было нарушением закона.

Его мог остановить любой полицейский, даже просто первый встречный. У него не было абсолютно никаких прав. И сейчас, когда не осталось никого из Баррингтонов, за него некому было замолвить слово.

Он спокойно прошествовал по дорожке, открыл ворота и медленно пошел до улице, и ему почудилось, будто дом зовет его и просит вернуться. Его потянуло назад, его сознание твердило, что он должен вернуться, но ноги его упрямо продолжали шагать вперед.

Он одинок, подумал он, и теперь одиночество из мысленной абстракции, которая много дней владела его сознанием, превратилось в действительность. Вот он идет по улице – громоздкое неприкаянное созданье, которому в эту минуту не для чего жить, нечего начинать и нечего кончать, некое безликое, беззащитное существо, затерянное в бесконечности пространства и времени.

Но он все шел и шел, и с каждым остававшимся позади кварталом он медленно, точно ощупью, возвращался к своему «я», вновь становился старым роботом в старой одежде, роботом, бегущим из дома, который уже более не был домом.

Он поглубже запахнул на себе плащ и устремился дальше по улице, и сейчас он шел быстро, потому что уже пора было поспешить.

Ему встретилось несколько человек, но они не обратили на него внимания. Мимо проезжали машины, но его никто не побеспокоил.