Текст книги "После финала"

Автор книги: Клер Макинтош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 7

Макс

Немного странно возвращаться в дом, где ты вырос. Улица та же, но что-то в ней изменилось: деревья кажутся выше, повсюду новые машины. Какие-то дома снесли, и на их месте появились новые. Когда мои родители в середине семидесятых купили дом № 912 на Уолкот-авеню, это был один из целого ряда таких же домов с фронтонами, лестницами, ведущими к крыльцу, и аккуратными квадратами газонов. Длинные узкие здания с анфиладой комнат, выходящих на задний двор. К тому времени, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы ездить на своем велосипеде по улицам, эти фамильные гнезда уже сносили, чтобы на их месте возвести целый квартал кирпичных кондоминиумов. Сейчас дом моих родителей кажется карликом по сравнению со своими солидными соседями, и таких домиков здесь осталось всего три.

Заперев взятую напрокат машину, я стою и смотрю на наш дом. Его давно пора подновить – краска на кирпичной кладке облупилась, а сайдинг совсем пожелтел. Окна цокольного этажа, где мы с приятелями играли в шпионов, затянуты паутиной.

Я стучу в дверь и слышу, как мама кричит:

– Иду, иду!

Она так торопится, словно боится, что гость, кто бы это ни был, не дождется ее и уйдет. Прислонившись к дверному косяку, я усмехаюсь. Три, два, один…

– О!

Удивление быстро сменяется восторгом, и мама протягивает ко мне руки. На ней свободные брюки и пестрая блузка, темные волосы стянуты в конский хвост.

– Ты не предупредил, что приедешь!

– Я был не уверен, что смогу к тебе заскочить.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее, как всегда изумляясь своему ощущению, будто она стала еще меньше. Когда я учился в колледже, я объяснял себе это тем, что это я становлюсь выше, но, черт возьми, за последние двадцать лет я вряд ли так сильно вырос. Отец умер через два года после того, как мы с Пипой поженились, и мама сразу как будто сжалась. Я беспокоился о ней и хотел, чтобы она жила с нами, но здесь у нее были друзья и своя собственная жизнь.

– Ты останешься до завтра?

– У меня рейс в десять часов.

На мамино лицо набегает тень, и я чувствую себя виноватым, ведь мы так долго не виделись. Когда я переехал в Англию, я всегда добавлял пару дней к своим деловым поездкам в Чикаго или встречался с мамой в центре города, выбираясь между встречами с клиентами, чтобы вместе пообедать. Когда родился Дилан, с этим стало сложнее. Наверное, когда ты сам становишься родителем, надо подольше оставаться ребенком для своих собственных.

– Мы можем пока посидеть в ресторане.

– Ты назначаешь мне свидание? Тогда подожди, пока я приведу себя в порядок.

Чтобы не терять время, я просматриваю сообщения на телефоне. «Готовы к дальнейшему сотрудничеству», – читаю я послание от потенциального клиента, и у меня словно гора сваливается с плеч.

– Я чувствую, что ты не в игре, – сказал мне вчера Честер.

– Но у меня неплохие результаты, – невозмутимо ответил я, стараясь не выдавать своего замешательства.

Он махнул рукой, словно мои слова ничего не значили, хотя отлично знал о моих результатах.

– Ты не пришел играть в гольф. Боб о тебе спрашивал.

Боб Мэтьюз. Главная шишка в «Сенд Ит Пэкинг» – недавно созданной лондонской фирме по доставке, расширяющейся быстрее, чем они в состоянии с этим справиться. Они привлекли нас для повышения эффективности своей работы, чтобы менеджеры среднего звена могли заняться новыми рынками.

– У меня обязательства перед семьей.

У Боба Мэтьюса тоже есть дети, хотя их никто не видел. Как и Честер, он предпочитает проводить деловые переговоры за ужином или на поле для гольфа.

Откинувшись на спинку кресла, Честер сложил ладони.

– Когда ты переехал в Англию, мы договорились, что ты будешь заниматься английскими клиентами. Будешь моим вторым «я» с английским уклоном, – очень раздельно произнес он. – Развлекать их вместе с твоей очаровательной женой.

Я сжал пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Мой сын в больнице.

– До сих пор?

Как будто это была новость.

– Мне очень жаль.

Да ему было наплевать на это.

– Ему еще долго там лежать?

Можно подумать, что это его заботило.

Я чуть было не сказал: «Мы не знаем, возможно, еще очень долго». Но вместо этого взял ручку Честера и, постучав ей по столу, согнал с его лица озабоченность.

– Нет, он скоро вернется домой, и все войдет в привычную колею.

Что, как ни крути, было абсолютной ложью.

Мама спускается вниз.

– Ну, как я выгляжу? – спрашивает она, покружившись вокруг себя.

Теперь на ней зеленое платье с широким белым поясом и такого же цвета туфли.

– Просто замечательно, – улыбаюсь я.

Мы ужинаем в «Рокери» в Западном Чикаго. Я заказываю треску по-французски, а мама выбирает салат с креветками и зеленью.

– Ну, как там наш малыш? – спрашивает она, и в ее глазах появляется озабоченность.

Прежде чем ответить, я делаю пару глотков воды.

– Неплохо. Сегодня ему делали томографию. Пипа говорит, что все прошло хорошо.

Она прислала мне фотографию, где прижимается лицом к мордашке Дилана. Оба, не улыбаясь, смотрят в камеру, такие красивые и родные. Я показываю фото маме.

– Завтра мы будем знать больше.

– Пипа перестала присылать мне фотографии. Мне очень их не хватает.

– Я знаю. Но сейчас это тяжело для нее.

– Как она? Глупо, конечно, спрашивать об этом. Но ты ведь заботишься о ней, правда?

– Ну, конечно, я о ней забочусь.

Меня пронзает чувство вины за то, что я сейчас не с ней, что она сидит одна дома или в больнице, беспокоясь за результаты томографии и зная, что доктор Халили уже видела их и обдумывает дальнейшее лечение.

– Мне бы хотелось приехать. Я не видела Дилана с его последнего дня рождения.

До того как он заболел, думаю я. Когда все еще было хорошо.

– Я бы могла помогать Пипе – делать всю домашнюю работу, заменять ее в больнице на какое-то время…

– Приедешь, когда Дилан вернется домой, – перебиваю я маму. – Осталось совсем недолго, и тогда ты сможешь побыть с ним.

Я не говорю ей о том, что тяжелая атмосфера палаты вредна для нее. Все эти гудки, звонки и сигналы будут ее изнурять. Не говорю, что, несмотря на всю ее помощь, ее присутствие будет отвлекать нас с Пипой от Дилана, а сейчас все наши мысли заняты только им и никем другим.

– Тебе виднее, – кивает мама. А я вспоминаю, как мы с Диланом встречали ее в аэропорту и как они с ним ели клубнику в саду, лежа рядом на коврике.

– А как дела у моего мальчика? – спрашивает мама, пристально глядя на меня.

– У меня? – улыбаюсь я. – Я в порядке.

Еще одна ложь за сегодняшний день.

Глава 8

Лейла

Лейла смотрит в окно.

– Я ничего не упустила?

– Нет, – твердо отвечает Ник.

Некоторое время они молчат. Снаружи крошечная малиновка садится на подоконник и тут же улетает.

– Они готовы к этому?

– Они просили нас ничего не скрывать от них с самого начала. Я всегда была с ними открыта. – Лейла ищет глазами птицу, но больше ее не видит.

– Откровенна.

Лейла смущенно смотрит на Ника.

– Откровенна, а не открыта.

– Хорошо, я запомню. Спасибо.

Не очень-то приятно, когда тебя поправляют. Лейла свободно владеет английским. Теперь она даже думает по-английски, и сны она видит тоже на английском. Но иногда тонкости языка ускользают от нее, и Лейла боится быть неправильно понятой или, что еще хуже, невольно обидеть кого-то.

Когда Лейла возвращается в палату, ее голова разрывается от забот. Она думает о пациентах и своих больничных обязанностях. Об отчете, который надо представить в Комиссию по детской смертности; о протоколе последнего собрания у главврача, который она до сих пор не открыла в своем почтовом ящике; о просьбе руководства принять участие в программе обучения. И Лейла ломает голову, где ей найти время на все это. Она уже не помнит, когда ей удавалось выспаться. А еще она думает о своей матери и о том, как убедить ее выйти из дома.

Вчера, когда Лейла вернулась домой, Хабиба ждала ее на кухне. Рядом с микроволновой печью стоял новенький блестящий автомат для газировки.

– Где ты его взяла?

– Его принесли сегодня.

И Хабиба процитировала рекламный слоган: «Восхитительные газированные напитки одним нажатием кнопки!»

Из кастрюли, которая никогда не покидает конфорку, она налила в тарелку «аш реште»[2]2
  Иранский суп. (Прим. ред.)


[Закрыть], добавив к нему лапшу из ковшика. Бахар[3]3
  Специи, пряности. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Ешь.

Сейчас при мысли о еде желудок Лейлы начинает бунтовать. В ее ящике очередной сверток от Хабибы ждет момента, когда у Лейлы будет окно и она сможет чего-нибудь пожевать.

Вчера вечером Хабиба снова встретила ее в домашней одежде, а когда Лейла спросила, выходила ли та из дома, она только пожала плечами.

– Я была занята. Поздоровайся с дном своей корзинки для белья, приготовленного для глажки, – ты ведь его уже давно не видела!

– Но ты не должна за меня гладить.

– Но кто-то же должен это делать.

– Я беспокоюсь за тебя, мама.

– За меня? Ха! Лучше побеспокойся о себе, Лейла-джан, ты ведь работаешь с утра до ночи. Когда у тебя найдется время, чтобы познакомиться с хорошим человеком?

– Еще успею.

– Но тебе уже тридцать четыре.

– Ты хочешь, чтобы я выскочила за какую-нибудь посредственность?

– Но я же нашла себе хорошего мужа.

Хабиба попыталась сохранить невозмутимость, но губы ее задрожали, а на глазах заблестели слезы. Родители Лейлы любили друг друга так сильно, что, когда ее отец был убит, ей казалось, что мать этого не переживет – просто высохнет от тоски. Хабиба не умерла, но вся она как бы увяла. Перестала выходить на улицу и встречаться с людьми. Лейла очень беспокоилась за нее, ведь в их квартире в Тегеране мать осталась совсем одна.

– Если найду такого, как папа, то уж точно не упущу.

Глаза у Хабибы засветились.

– Такие нечасто встречаются.

– Будем искать.

Лейла все еще погружена в свои мысли, когда наступает время проинструктировать приходящую смену.

Она старается сосредоточиться:

– Люк Шеферд, одиннадцать лет. Успешная пересадка почки от живого донора три дня назад. Вчера удалена трубка. – Лейла рисует в воображении Люка, жизнерадостного мальчишку, ярого болельщика футбольной команды «Бирмингем сити», который все время умоляет пустить его в комнату для родителей, чтобы смотреть там футбольные матчи. Если восстановление продолжится с тем же успехом, то очень скоро ему разрешат это сделать. – Рана хорошо очищается, признаки инфекции отсутствуют.

Многозначительно взглянув на Лейлу, Шерил прерывает ее, чтобы сообщить, что в коридоре ее ждет посетитель.

– Ты можешь идти.

Джи Бересфорд, сменный врач Лейлы и единственная женщина в больнице, которая в белом халате и туфлях без каблуков выглядит эффектно, сверяется со своими записями.

– Мы уже всех обсудили. Остался только Лиам Слейтер из палаты № 1, мальчик пяти лет, острый приступ астмы. Тахикардия. Уменьшение сердечного кровотока.

У Джи светлые волосы и короткая стрижка, которая сделала бы ее похожей на мальчишку, если бы не пухлые красные губы без следа помады.

– Все верно.

– Значит, это все. Возвращайся к своим делам.

Лейла выходит в коридор, где, прислонившись к стене и глубоко засунув руки в карманы, стоит ее недавний знакомый Джим, который помог Лейле, когда ее сбила машина.

– Пришел проверить, как чувствует себя пострадавшая.

– Несколько впечатляющих синяков, но прогноз вполне обнадеживающий. Еще раз спасибо за помощь.

– Может быть, нужны какие-нибудь лекарства?

Лейла оглядывается по сторонам и изображает разочарование.

– А вы случайно не прихватили с собой веселящий газ?

– Работа не позволяет.

Джим проводит носком ботинка по полу, оставляя на нем черный след от резины.

– Но если на следующей неделе у вас будет хотя бы один свободный вечер, могу выписать вам рецепт на витамин П.

– Витамин П?

Лейла несколько озадачена. Она мысленно перебирает в уме витаминные добавки и их действие, но тут Джим делает жест рукой, изображающий, как он опрокидывает в рот стакан.

Лейла смеется. Витамин П. Пиво. Она на минуту задумывается, вспоминая о сотне вещей, которые она должна сделать, пока в ее голову не приходят слова матери о хорошем человеке, и, достав из нагрудного кармана листок бумаги, Лейла пишет на нем номер своего мобильного.

– Но вам придется выписать мне витамины Л и С.

Теперь приходит очередь Джима выглядеть растерянным, а Лейла возвращается к работе, размышляя, как долго он будет соображать, что она имела в виду.

Лейла откладывает свой разговор с родителями Дилана на самый конец смены. Она должна быть уверена, что ее не отвлекут и что на дежурстве достаточно людей, чтобы справляться с повседневными делами. Она хочет отдать все свое внимание Пипе и Максу Адамсам.

– Вам что-нибудь принести? Чай или кофе? – спрашивает Шерил. Она тоже будет присутствовать при беседе, чтобы фиксировать каждое слово, сказанное участниками разговора. Как и Лейла, она спокойна и невозмутима.

– Нет, спасибо, – отказывается Пипа.

– Мне тоже не нужно, – говорит Макс.

У него темные густые волосы, которые вились бы красивыми кудрями, не будь они так коротко острижены. Короткая бородка напоминает трехдневную щетину, и только четкая линия под подбородком исключает вероятность того, что он просто забыл побриться. Высокий – шесть футов[4]4
  Фут – мера длины, соответствующая 0,3048 метра. Таким образом, рост приблизительно равен 1 м 83 см. (Прим. ред.)


[Закрыть], не меньше, – в деловом костюме он выглядит весьма импозантно. Весь его вид вызывает доверие, так что некоторые родители поначалу принимают его за врача.

Они с женой держатся за руки, опустив переплетенные пальцы на диван. В кабинете самая простая обстановка: диванчик для родителей, два стула для персонала. Журнальный столик и корзинка с игрушками для детей. Коробка с салфетками. Пыльные искусственные цветы на подоконнике.

Табличка на двери гласит: «Комната отдыха», и любой может здесь уединиться, чтобы подумать или поговорить без свидетелей.

Лейлу ждет тяжелый разговор.

Она не приглашает сюда родителей для того, чтобы сообщить им хорошие новости: у ребенка ремиссия, инфекция побеждена, малыша можно забрать домой. В тишине этой комнаты узнают лишь самое страшное, и Лейла слышала, что ее называют «комнатой плача».

Лейла не может смягчить то, что она собирается сказать родителям Дилана, поэтому она и не пытается:

– Опухоль выросла.

Пипа громко ахает. Лейла объясняет, что сантиметровая частица опухоли, оставшаяся после операции – полностью удалить ее было невозможно, – увеличилась на три миллиметра. Она, хоть и медленно, но растет.

– Ему нужна еще одна операция? – спрашивает Макс.

Он мрачнеет, а Пипа прикусывает нижнюю губу изнутри. Оба в ожидании наклоняются вперед, надеясь, что Лейла предложит им что-то новое – то, чего они еще не пробовали.

Что-нибудь такое, что поможет сыну.

– Опухоль находится слишком близко к стволу головного мозга, – тихо говорит Лейла, зная, как мучительно для них каждое ее слово. – Дальнейшее вмешательство сопряжено с очень большим риском для жизни.

– Тогда химиотерапия?

Лейла поочередно смотрит на каждого.

– Мистер и миссис Адамс, повреждение мозга Дилана имеет обширный характер. Состояние мальчика не изменится, дальнейшее лечение поможет лишь выиграть немного времени, и мы должны сбалансировать это лечение с качеством его жизни.

За дверью слышатся чьи-то шаги и приглушенный смех.

– Что вы имеете в виду? – шепчет Пипа.

У Лейлы к горлу подкатывает комок. Когда она училась на медицинском факультете, одна из студенток волновалась, что не сможет справиться с эмоциями и расплачется, сообщая пациентам плохие новости. Преподаватель посоветовал ей, вместо того чтобы смотреть собеседнику в глаза, сосредоточиться на его переносице.

«С их точки зрения, вы все еще смотрите прямо на них, – объяснял он. – Но вы не увидите их глаз, и их эмоциональная реакция вас не затронет».

Но Лейле всегда казалось, что это сродни обману. Она смотрит Пипе в глаза. Та чуть заметно трясет головой. «Нет, нет, нет, нет, нет…»

– Я прошу вас принять решение относительно дальнейшей судьбы Дилана.

У Пипы вырывается стон. Он рождается где-то в глубине ее существа и рвется через приоткрытые губы, пока у нее не перехватывает дыхание.

– Я знаю, что вы с самого начала боялись именно этого, но мы сделали все, что было в наших силах.

– Сколько он проживет без лечения? На что мы можем рассчитывать?

Голос Макса звучит так громко, что Пипа невольно вздрагивает.

Это то, что хотели бы знать все родители, но на этот вопрос им не ответит ни один врач.

– Никто не может сказать наверняка. Конечно, мы облегчим ему существование – снимем боли, возможно, проведем еще один курс химиотерапии. Но все это паллиативные меры, они лишь облегчат симптомы, чтобы ребенок не страдал.

– Сколько?

– Несколько недель. Самое большое, три месяца.

Глаза Лейлы как два жала. Надо держаться. Она не имеет право потерять самообладание.

– А если мы продолжим лечение? – спрашивает Пипа, захлебываясь слезами. – Еще одна операция. Химиотерапия. Радиотерапия. Что тогда?

Лейла чуть колеблется.

– Возможно, это добавит ему еще несколько месяцев. Даже год, а может быть, и больше. Но даже при самом агрессивном лечении Дилан проживет не более двух или трех лет, и степень неврологических нарушений у мальчика говорит о том, что он будет глубоким инвалидом.

Пипа закрывает глаза, лицо ее искажается страданием, она судорожно сжимает кулаки.

– Многие люди с инвалидностью ведут вполне полноценную жизнь, – резко бросает Макс, словно цитируя социальную брошюру.

И он прав. Конечно же, он прав.

– Дилан полностью парализован. Он вряд ли сможет ходить, говорить, глотать и контролировать свой мочевой пузырь и кишечник. Без лекарств он будет испытывать постоянные боли. И вряд ли когда-нибудь осознает, что происходит вокруг. То есть он будет полностью зависеть от вас.

Пипа медленно поднимает глаза и морщит лоб.

– Но ведь мы его родители. Это наша забота.

– Сейчас онкологические заболевания исследуются больше, чем любые другие, – говорит Макс. – Появляются новые лекарства и методы лечения.

– Да, – соглашается Лейла.

– И есть случаи чудесного исцеления.

Лейла молчит. Она не верит в чудеса, только в науку, лекарства и МРТ-сканирование. Ей кажется, что Дилан уже достаточно настрадался. Но решение принимать не ей.

– Слепые люди пишут книги, безрукие рисуют картины ногами.

– Да.

– Инвалиды делают немыслимые вещи.

– Да.

Наклонившись вперед, Макс испытующе смотрит на Лейлу.

– Вы сказали, что Дилан вряд ли будет ходить. Значит, точно вы этого не знаете?

Лейла колеблется. Она уверена, что Дилан Адамс никогда не будет двигаться. Но стопроцентной гарантии она дать не может.

– Нет.

Макс встает, Пипа следует за ним, и Лейле ничего не остается, кроме как подняться тоже.

– Тогда мы продолжим лечение.

– Ну, чем у вас кончилось дело?

Ник и Лейла идут к стоянке, и ей приходится почти бежать, чтобы поспевать за его широкими шагами.

– Я дала им несколько дней, чтобы они подумали об этом и задали мне любые вопросы, а потом сами решили, что лучше для их сына.

Из родильного отделения выходит мужчина, в каждой руке у которого по детскому автомобильному креслу с живыми свертками. Изо всех сил напрягая руки, он старается держать кресла так, чтобы они не бились о его ноги. За ним осторожной походкой недавно родившей мамы идет миниатюрная блондинка. Лейла улыбается новоиспеченным родителям, и те сияют в ответ. На их лицах смесь гордости и страха – теперь не акушерки, а только они отвечают за благополучие своих детей. Сегодня отец поедет домой медленнее, чем когда-либо ездил, а мать усядется на заднем сиденье между своими младенцами и не спустит с них глаз, боясь пропустить малейший тревожный симптом.

Лейла с Ником ныряют в проход между родильным отделением и лабораторией, чтобы выйти к узкому зазору в живой изгороди, через который можно покинуть территорию больницы, сэкономив минут пять. Они направляются в «Королевский герб», паб по соседству с больницей, где вечно толкутся медики, забежавшие после работы выхватить пинту пива или выпить перед дежурством чашечку кофе без кофеина. Вообще-то Лейла сейчас должна быть в другом месте – ее подруга Руби отмечает сегодня день рождения, – но перед выходом во внешний мир ей требуется снять напряжение.

Ни один из них не берет для себя алкоголь. Лейла не употребляет его совсем, а Ник сейчас на дежурстве. Поэтому, заказав две чашки кофе, они несут их к свободному столику, где Ник задумчиво смотрит на Лейлу:

– А какого решения ты хочешь от них сама?

У Лейлы тяжело на сердце. «Хочешь» – неверное слово. Она вовсе не хочет ставить родителей Дилана перед мучительным выбором. Но в ее работе таких ситуаций не избежать.

– Мне кажется, они должны его отпустить, – наконец произносит она.

За дверью слышится громкое женское гоготанье. Все говорят одновременно. «Перианальный абсцесс… она все время дергалась… Мы были все в гною!» Потом они заказывают вино. «Большой бокал или маленький? Конечно, большой!» И стоят у бара, пока не нальют всем.

– А если они так не думают? – Ник делает паузу, чтобы придать вес словам, которые собирается сказать. – Ты подумала, что будешь делать дальше?

Мать Лейлы пыталась понять роль Ника в жизни Лейлы.

– Он твой учитель? – все время спрашивала она. – Ты опять учишься?

– Я учусь непрерывно, мама. Но он не учитель. Он мой наставник.

«Ты подумала, что будешь делать дальше?»

За все время, что Лейла была знакома с Ником, он ни разу не давал ей ответов. Он лишь задавал вопросы. Спрашивал, что она думает, и ободрял ее. «Вот видишь, ты и сама знаешь, что делать». Всегда, когда Лейла обращалась к Нику за советом, она уже знала ответ сама.

До сегодняшнего дня.

Ее молчание говорит само за себя. Опустив глаза, она смотрит на свой кофе.

– Тебе нужно над этим подумать, – мягко, но настойчиво произносит он.

Наверное, к Руби идти уже поздно. К тому же из нее сегодня плохая компания.

– Ты голоден? – спрашивает она прежде, чем успевает остановить себя. – Может быть, поужинаем вместе?

Повисает неловкое молчание. Потом Ник дружески улыбается, что еще хуже, чем молчание, потому что ясно, что он боится ее обидеть. Лейле хочется залезть под стол и исчезнуть.

– Мне надо идти. Дела семейные.

«Дела семейные». Его жена.

– Ну, конечно, – вспыхивает Лейла.

Она вовсе не хотела…

Или все-таки хотела?

– Как-нибудь в другой раз.

– Обязательно.

Она торопливо встает, ударяясь о стол.

Исчезнуть.

– Все равно я должна быть на вечеринке. Во всяком случае, мне нужно хотя бы показаться.

Сигнал телефона, оповещающий о пришедшем сообщении, приходит как раз вовремя, и Лейла счастлива чем-то занять руки. Номер ей незнаком.

«Лайм с содовой!»

Джим наконец догадался, какие витамины предпочитает Лейла. На следующей неделе он хочет пригласить ее в бар.

«Почему бы и нет?» – набирает она ответ.

Ресторан полон, и Лейла не сразу находит стол подруги.

– Извини, задержалась на работе, Руби.

– Ничего страшного, – чуть натянуто улыбается та. В последнее время она слишком часто слышит эту отговорку.

Есть причина, почему врачи и медсестры предпочитают общаться, заводить романы и семьи в своем кругу – меньше объяснений, и не нужны извинения.

Руби пододвигается так, чтобы Лейла могла протиснуться на скамейку рядом с ней. Лейла целует мужа Руби, машет Скотту и Дэнни, которые беседуют на другом конце стола, и оглядывается в поисках знакомых. За столом собралось около дюжины гостей, пришедших отметить сорокалетие Руби. Она была первой, с кем познакомилась Лейла, когда приехала в Англию, чтобы получить степень магистра гуманитарных наук. Руби, испытав то, что она называла «кризисом среднего возраста», бросила вполне надежное и безопасное бухгалтерское дело и, получив постдипломное свидетельство, стала преподавателем естественных наук. Через восемь лет она доросла до заместителя директора школы, что, по мнению местной газеты, было «серьезным испытанием», и теперь ее светская жизнь ограничивается лишь праздниками и каникулами.

– Сейчас подадут десерт, – сообщает она Лейле.

Все уже покончили с горячим, и со стола убрали грязную посуду, оставив на усеянной пятнами скатерти лишь тарелки с оливками. Лейла заказывает мохито и обмакивает кусочек оставшегося хлеба в бальзамический уксус. Атмосфера вокруг наполнена звяканьем приборов и оживленными разговорами, прерываемыми взрывами смеха. Громкого и беззаботного. Лейла оглядывает зал. За центральными столиками под большими люстрами сидят в основном компании: шумные девичники и запоздалые рождественские посиделки. По краям разбросаны небольшие столики, где в романтическом полумраке ужинают парочки. Пожилая пара, одетая, вероятно, для похода в театр, проверяет часы и поспешно оплачивает счет. Жизнь, полная любви, счастья и развлечений. У Лейлы перехватывает горло, и она с трудом глотает свой хлеб. Интересно, что сейчас делают Макс и Пипа и что они в конце концов решили.

– У тебя все в порядке? – спрашивает Кирсти, учительница, работающая вместе с Руби.

– Тяжелый день на работе.

– И ты говоришь это мне! Мой класс ждет от меня, что я устрою им пробный экзамен по истории, одного повторения им мало!

– И как же они его сдадут?

На лице Кирсти появляется самодовольное выражение.

– Как обычно! Отличники и двоечники получат то, что заслуживают, а те, что в середине, получат пинка под зад, чтобы должным образом подготовиться к основному экзамену. Если, конечно, они не хотят упустить свои шансы на место в университете.

Глотнув из бокала, она добавляет:

– Сплошная головная боль!

У Лейлы вибрирует телефон. Она проверяет экран на случай, если это с работы, но видит, что сообщение от Джима, который уточняет время их встречи.

– О, у тебя свидание? – интересуется Руби.

Лейла кладет телефон экраном вниз.

– Так, пустяки.

– Да ладно тебе, не будь такой.

Руби хватает телефон, и Лейла мгновенно взрывается – сказывается напряжение тяжелого рабочего дня:

– Черт бы тебя побрал, Руби!

За столом на долю секунды повисает тишина, после чего шум разговоров возобновляется.

– Извини меня, Руби, – говорит Лейла, дотрагиваясь до руки подруги.

– Трудный день?

Лейла кивает. Она хочет поговорить об этом с Руби, но ее муж кладет вилку и наклоняется над столом:

– Вы слышали о переэкзаменовке по биологии? Наши аттестаты уже ничего не стоят.

Разговоры прерываются общим вздохом негодования.

Лейла обменивается взглядом солидарности с Дэнни – журналистом и единственным в компании, кто не имеет отношения к преподаванию.

– Хотел бы я, чтобы мой французский аттестат ничего не стоил, – произносит кто-то. – Тогда у меня был бы шанс поменять это дерьмо.

Все дружно смеются, а Лейла, откинувшись на спинку скамейки, вспоминает о Дилане. Покидая сегодня отделение, она задержалась у палаты № 1. Дверь была открыта, и она увидела, как Кили Джекобс из отделения общей педиатрии нежно покачивает на руках Дарси, жадно сосущую из бутылочки. Лейла уже собиралась уходить, когда монитор Дарси вдруг суматошно запищал. Кили ловко вытащила бутылочку и, дождавшись, когда дыхание у девочки стабилизировалось, снова поднесла ее к губам Дарси. Поймав взгляд Лейлы, она улыбнулась.

– Глаза у этой крошки больше, чем желудок.

Дилан спал на средней кроватке, окруженный клубком из трубок и проводов. Из его ноздри тянулась тонкая питательная трубка, а на обеих ручках торчали канюли, позволяющие быстро добраться до вен. Рядом с ним сидели Пипа и Макс. Их стулья были тесно сдвинуты, и Пипа прижалась к мужу, а он крепко обнимал ее за плечи. Они даже не подняли головы. Они не видели ни Лейлы, ни ее слез, которые она не успела смахнуть.

– Что произошло?

Лейла смущенно поднимает глаза. Уже принесли десерт.

– Что-то случилось на работе? – спрашивает Руби, всматриваясь в ее лицо.

Лейла молча качает головой, не решаясь говорить.

– Кто-то умер?

Лейла делает глоток, чтобы прочистить горло.

– Нет, никто не умер.

Еще не умер.