Текст книги "Обман"

Автор книги: Клэр Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Доусон строит удивленную гримасу и картинно сжимает виски пальцами правой руки.

– Значит, ваша дочь должна была получить сообщение от отца?

Я падаю, падаю… И увлекаю Кэти за собой.

– Нет… – Я судорожно обдумываю ответ. – Часто дежурные не находят адресата сообщения. И оно тогда не доходит до ребенка. Тогда вам приходится звонить еще раз…

Доусон наклоняется ко мне, как бы стараясь получше расслышать мои слова. Я продолжаю:

– И вы пытаетесь позвонить еще раз…

– Пытаетесь еще раз позвонить, – повторяет инспектор задумчиво. – Значит, это так устроено?

Я киваю. Дыхание у меня перехватывает.

Видимо, я выгляжу странно, потому что Леонард бросает на меня обеспокоенный взгляд. А Доусон спрашивает, не хочу ли я еще чая и, не дожидаясь ответа, передает мой стаканчик женщине-полицейской. Неожиданно все в комнате приходит в движение: кто-то потягивается, кто-то встает, кто-то собирает пластиковые стаканы. У меня появляется время для короткой передышки. Доусон отходит в угол комнаты с пачкой бумажных салфеток и трубно сморкается. Леонард сочувственно смотрит на меня и слегка похлопывает по руке.

Когда перед нами вновь появляются стаканчики с чаем, а дверь в комнату наконец закрывается, Доусон грузно усаживается в свое кресло.

– Прошу прощения. Надеюсь, я вас не заражу. – Он смотрит мне прямо в глаза.

– Мой дедушка, – отвечаю я, – говаривал так: при простуде нужно взять с собой в постель свечку и бутылку бренди, зажечь свечу и потихоньку пить этот замечательный напиток, и когда вместо одного язычка пламени вы увидите два, спокойно задувайте свечу и ложитесь спать, и к утру все пройдет.

Доусон смотрит на меня с удивлением. Затем, поняв, что я шучу, слегка улыбается.

– Ну хорошо, – он снова изображает на лице серьезность, как бы давая понять, что не следует забывать о том, для чего мы здесь находимся. – Может, мы поговорим о том периоде, который предшествовал пятнице двадцать шестого марта? Возьмем несколько предыдущих недель.

Долги. Анонимные письма. После мучительных для меня вопросов насчет телефонного звонка эти темы я воспринимаю чуть ли не с облегчением.

– Могу ли я спросить… – Тон у Доусон извиняющийся, как будто ему неудобно задавать этот вопрос. – Каковы были в тот период отношения между вами и вашим мужем, миссис Ричмонд?

Я сжимаю свой стаканчик с чаем и выдерживаю длинную паузу.

– Как вам сказать… Ситуация была непростая. У Гарри имелись проблемы с бизнесом, долги. В то же время Гарри избегал обсуждать это со мной. В наших отношениях возникли определенные сложности, это точно.

– Других проблем в ваших отношениях не было? Понятно, куда он клонит. Я неопределенно пожимаю плечами.

– В каждом браке есть свои подъемы и спады.

Доусон втягивает нижнюю губу. Некоторое время он молчит, затем спрашивает:

– Вы знали о том, что ваш муж имел связь с женщиной по имени Кэролайн Палмер?

Кто ему об этом сказал? Маргарет? Или Джек?

Я поднимаю голову и без колебаний отвечаю:

– Да.

– Когда вы узнали об этом?

– В октябре прошлого года.

– И что вы думали по этому поводу?

– Сначала я расстроилась. В тот момент, когда узнала. Но потом поняла, что увлечение Гарри несерьезно, что оно пройдет. И я научилась жить вместе с этим.

– Вы предъявляли вашему мужу какие-либо претензии?

– Нет.

Доусон рассматривает поверхность стола.

– Никогда?

– Никогда.

– А почему?

– Я считала, что ни к чему хорошему это не приведет.

Доусон хмурится. Потом яростно трет нос бумажной салфеткой.

– Но, насколько я знаю, вы сильно переживали. До такой степени, что стали следить за своим мужем.

Джек! Только Джек мог рассказать Доусону об этом.

Я не знаю, стоит ли мне разубеждать в этом инспектора, и в этот момент слышу собственные слова:

– Да, некоторое время я делала это.

– Можно сказать, что вы ревновали своего мужа?

К чему он ведет? Я быстро поправляю Доусона:

– Я была расстроена. Была расстроена этим фактом.

Инспектор смотрит на меня так, как будто пропустил эту поправку мимо ушей.

– Вы предпринимали усилия по контролю за местопребыванием вашего мужа? Вы звонили ему на квартиру в Лондон? Вы расспрашивали его друзей о том, где он находится?

Определенно, Джек! Только ему я звонила несколько раз для того, чтобы спросить, где мог быть Гарри. Только он знал, что я испытывала по поводу Кэролайн Палмер. Значит, таким образом он отплачивает мне за дело с благотворительным фондом?

– Да, одно время я действительно старалась быть в курсе, где именно находится мой муж, – признаю я. – Когда была особенно расстроена его поведением.

– И испытывали чувство ревности?

– Да, если вам так угодно, – сдаюсь я.

Доусон отводит плечи назад. Видимо, он испытывает удовлетворение.

– Скажите, а тот факт, что ваш муж хотел перегнать яхту на южное побережье, каким-то образом связан с его отношениями с мисс Палмер?

– Гарри просто хотел совершить морской поход.

– А не планировал ли он в действительности перегнать яхту на южное побережье для того, чтобы устроить на ней место встреч с мисс Палмер?

– Вполне возможно.

– И вы знали об этом?

– Ну… догадывалась.

– Так знали?

– До какой-то степени, – сдаюсь я.

– И вы хотели бы помешать этому, если бы были в состоянии?

В комнате повисает мертвая тишина. Такое впечатление, что все присутствующие затаили дыхание.

Мне предъявляется обвинение.

Наконец Леонард произносит:

– Инспектор, правомерен ли этот вопрос?

Доусон наклоняется грудью к столу и тихо спрашивает:

– Так вы пытались помешать вашему мужу отправиться в это плавание, миссис Ричмонд?

Я часто моргаю, как будто на глаза у меня наворачиваются слезы.

– Нет.

– Миссис Ричмонд, почему вы сразу не сказали мне правду о том, где именно вы обнаружили надувную лодку в субботу двадцать седьмого марта?

– Я уже говорила…

– А действительная причина?

Я качаю головой и делаю рукой жест, как бы вопрошая: «Зачем вы мучаете меня?» Доусон вздыхает.

– Миссис Ричмонд, я хочу спросить вас… Тот звонок от вашего мужа. – Тон у инспектора становится тяжелым. – Вы ведь ответили на него, не правда ли?

Леонард делает такое движение, будто хочет вмешаться в разговор, но Доусон останавливает его коротким властным жестом. Я чувствую, что пол уходит из-под моих ног и мне не за что уцепиться.

– Нет, – выдыхаю я.

Инспектор слегка поворачивает голову вбок, как бы стараясь лучше расслышать мой ответ.

– Простите?

Я повторяю свое отрицание более твердо.

Доусон откидывается на спинку кресла и заходится тяжелым кашлем. Откашлявшись, он с сожалением смотрит на меня.

– Может быть, вы хотите получше обдумать ситуацию и свои ответы, миссис Ричмонд?

– Мне нечего особенно обдумывать, – отвечаю я с деланной бравадой.

– Тогда встретимся завтра. Скажем, часов в десять.

– Джош? – Я пытаюсь положить руку сыну на плечо. Но он стряхивает ее с такой силой, что я отодвигаюсь от него на кровати и беспомощно смотрю на Кэти. Затем предпринимаю еще одну попытку. – Я думаю, что это ошибка, дорогой, – говорю я, и фальшь в моем голосе слышна даже мне. – Просто не верю, чтобы кто-то хотел причинить зло папе. Я просто не верю в это. Вот раньше у полиции была правдоподобная версия. Она заключалась в том, что никто в смерти папы не виноват. Просто он сам…

Неожиданно я замолкаю, не в силах продолжать, хотя Джош для меня – это сейчас, пожалуй, самое важное. Мы находимся в этой спальне уже в течение получаса – я, Кэти и Джош. И в течение получаса говорим об одном и том же – новой версии полицейских. Вернее, говорим мы с Кэти, не оставляя от версии об убийстве камня на камне. А Джош упрямо молчит, напряженно вытянувшись на кровати. Он игнорирует все наши знаки внимания.

– Просто эти полицейские насмотрелись плохих детективных фильмов, – говорит Кэти. – Я думаю, им нравится видеть себя этакими крутыми парнями, которые рыскают по городу в поисках улик и арестовывают всех подряд. – Кэти подходит к изголовью кровати и заглядывает в лицо брату. – Эй! – Она слегка толкает Джоша. – Эй! – Кэти наклоняется, чтобы заглянуть ему в лицо, но не получив никакого ответа, корчит гримасу, дескать, она прекрасно обойдется и без него.

Понимая, что следующая попытка будет обречена на неудачу, я отступаю.

Я не виню Джоша за его сегодняшнее поведение. Еще в Америке, поняв, что мы с Кэти в основном заняты друг другом, он почувствовал себя брошенным. Теперь это ощущение, видимо, усилилось. Что же я могу сказать ему на это? «Верь мне, Джош?» А почему он должен мне верить, когда я сама уже не верю себе?

Морланд запаздывает. Словно ребенок, я подхожу к окну холла и выглядываю наружу, как будто только моего желания достаточно для того, чтобы на дорожке появилась его машина. Я упираюсь лбом в стекло и неожиданно чувствую страшную усталость.

Со стороны кухни раздается звон посуды. Я нахожу там Молли, что-то быстро размешивающую в сковороде.

– Не думаю, что кто-нибудь будет сейчас есть, – говорю я ей.

Молли вскидывает голову.

– Я тоже так считаю, – неожиданно соглашается она и, резко выключив газ, стряхивает лопаточку с таким видом, будто эта идея давно пришла ей в голову. – Конечно, никто не будет есть, – со вздохом говорит Молли. Затем вытирает руки о фартук, тянется к тлеющей в пепельнице сигарете и глубоко затягивается. – Выпьешь чего-нибудь?

Я бы не против выпить, но тут же внутренне отговариваю себя. Мне нельзя сейчас расслабляться, мне нужна свежая голова. Я все еще тешу себя надеждой, что если хорошенько подумаю, то найду какие-то удачные ходы, благодаря которым смогу убедить Доусона, что мне не в чем признаваться.

– В чем дело, дорогая? – Молли смотрит мне прямо в глаза и ловко выпускает через нос узкую струйку дыма.

Несколько секунд я колеблюсь.

– Хочу попросить тебя об одолжении.

Молли тушит сигарету в пепельнице. Затем она делает свой характерный жест руками – широкое приглашающее движение, сопровождаемое звоном браслетов.

– Для тебя – что угодно.

Я приглашаю ее к столу, и мы усаживаемся рядышком.

– Дело в том, что полицейские, видимо, снова придут к тебе и будут расспрашивать обо мне. Если это произойдет, не могла бы ты… Одним словом, я была бы благодарна, если бы ты не рассказывала им о звонке от Кэти. В ту пятницу.

Молли понимает, о чем я говорю. Она уже энергично кивает головой.

– Я и раньше не говорила им об этом, так с какой стати стану делать это теперь.

– И еще…

– Что?

– Если у тебя возникают сомнения, если тебе не нравится моя просьба, то сразу откажись.

– Перестань! – Молли отмахивается от моих слов.

– В общем, ситуация для полицейских стала бы понятнее, если бы ты сказала им, что я очень беспокоилась за Гарри.

– Но ты же действительно беспокоилась за него!

– Я имею в виду, беспокоилась именно в тот вечер, в пятницу.

– Конечно, – Молли пожимает плечами, как бы удивляясь незначительности моих просьб. – Какие-то конкретные причины для беспокойства? Он был болен? В плохом настроении? – В голосе Молли интерес и одновременно облегчение от того, что я не попросила о большем.

– Плохое настроение. Депрессия. Поэтому я и уехала от тебя так рано.

– А ты уехала рано?

– Да, около десяти вечера.

– Значит, ты хотела убедиться, что с ним все в порядке?

– Да.

– Нет проблем. – Молли прижимается ко мне щекой.

– Мне, конечно, очень неудобно…

Молли резко отодвигается от меня и предостерегающе поднимает руку.

– Ничего не говори. Не нужно. – Чувствуется, она довольна, что проявляет черты конспиративности. Как будто мы играем в какую-то безобидную игру, а Молли удалось быстро понять ее правила.

Звонит телефон, и Молли, продолжая роль моего ангела-хранителя, идет к аппарату.

– О, Чарльз, привет! – Она скашивает глаза в мою сторону. И получив сигнал «Меня нет!», спокойно говорит Чарльзу, что я приняла снотворное и уже сплю.

Со стороны подъездной дорожки слышится шум машины. Наконец-то! Я с облегчением вздыхаю и выскальзываю на улицу через кухонную дверь. При виде старенького черного «гольфа» моментально забываю обо всех своих проблемах. Во мне просыпается давно забытое волнение любви и ощущение счастья. Я смотрю, как Морланд вылезает из машины и мысленно сравниваю его с тем образом, который живет во мне. Все сходится. Просто он стал мне еще роднее, как человек, которого я знаю уже много-много лет. В груди поднимается теплая волна. Это, наверное, и есть любовь.

Когда я вижу глаза Морланда, то без слов понимаю, что случилось нечто очень неприятное.

– У тебя есть немного времени? – спрашивает Ричард. Он не целует и даже не касается меня. Взгляд у него серьезный и жесткий.

В горле у меня вдруг становится сухо. Я безмолвно киваю и иду предупредить Молли, что ненадолго отлучусь. Когда я возвращаюсь, то вижу, что Морланд держит для меня открытой левую переднюю дверцу.

– В чем дело? Что случилось? – спрашиваю я, когда мы уже трясемся на кочках аллеи.

Ричард хмурится и с трудом отвечает:

– Я скажу тебе, когда приедем на место. – Он бросает на меня быстрый взгляд. – Если ты, конечно, не возражаешь. – И эта его вежливость меня убивает.

На основной дороге мы не сворачиваем в сторону Вудбриджа и дома Морланда, двигаемся по направлению к морю. Если бы даже я и захотела что-то сказать, меня останавливает жесткий профиль Ричарда, его крепко сжатые губы. Мы проезжаем один поселок, другой, затем сворачиваем на небольшую дорогу, потом попадаем на совсем узкую аллею, где едва могут разъехаться две встречные машины. И вдруг я понимаю, куда мы едем.

Солнце уже почти село, землю окутывают сумерки, верхушки высоких деревьев позолочены отблеском заката. За рядами деревьев начинаются обширные поля. Эта – некогда болотистая низменность, теперь осушена. Мы пересекаем ее и перед моими глазами встает огромный земляной вал, похожий на крепостную стену. За ним уже море.

Мы едем по узкой бетонной дороге, которая, поднимаясь на вал, разветвляется. Одна дорожка ведет в сторону группы строений, принадлежавших береговой охране; они стоят на самом гребне вала. Другая поворачивает налево, проходит несколько сот метров по валу и спускается к морю. Его свинцово-серая громада расстилается перед нами до самого горизонта. Морланд проезжает немного вдоль берега, находит какую-то только ему ведомую точку и выключает двигатель. В ту же секунду нас обволакивает рокот волн и шуршание гальки. Я ощущаю соленое дыхание моря.

Морланд кладет руки высоко на руль и упирается в них лбом. Такое впечатление, что он сильно устал. Медленно выпрямившись, Ричард устремляет взгляд вдаль и начинает говорить. В его голосе сквозит что-то близкое к отчаянию.

– Еще пару дней назад, когда я относился к версии с Аткинсом всерьез, когда мне казалось, что она отвечает на все вопросы… – Морланд быстро взглядывает на меня, затем снова переводит взгляд в сторону моря. – Я попытался представить себе, как именно Аткинс мог бы осуществить задуманное. Представить чисто логически. – Ричард горько усмехается. – Доморощенный детектив! – С трудом он продолжает: – Я рассчитал, что Аткинс должен был бы подплыть на плоскодонке к берегу где-то в этом районе. А отсюда добираться до какого-нибудь транспортного средства. Но в какой именно точке этого района он высадился? И что за транспорт у него был? Я не допускал, что он проплыл вверх по реке. Слишком уж заметно. Если предположить, что он оставил машину возле Пеннигейта, то должен бы был высадиться где-то здесь. А затем ему нужно было пройти через болота.

Неожиданно Морланд замолкает, прищуривает глаза и смотрит в сторону горизонта, словно пытаясь там что-то отыскать. Немного погодя он с какой-то неохотой возобновляет свои размышления вслух:

– И я стал расспрашивать людей в этом районе. Местных жителей, рыбаков, знакомого парня, приезжающего на выходные дни в один из домиков, занятых береговой охраной. Всех, кто мог бы хоть что-нибудь знать по поводу этого происшествия. Я даже встречался еще раз с тем человеком, который прогуливался здесь утром в ту субботу и видел, как «Минерва» выходила в море. Но из всех этих бесед не выяснил ничего конкретного. – Ричард явно старается не смотреть в мою сторону. – А сегодня мне позвонил тот парень, что наезжает сюда на выходные. Он сказал, что у него был случайный разговор с одним стариком, который живет в соседнем коттедже, и что мне следовало бы с ним переговорить. И вот этим вечером я ездил к нему.

Морланд наконец встречается со мной взглядом. Выражение лица у него грустное и одновременно испуганное. Меня вдруг охватывает нежность к нему и жалость по отношению к нам обоим. Я понимаю, что он собирается мне сказать.

– Однажды утром он видел болтающуюся на волнах лодку-плоскодонку. Дату он, конечно, не помнит, но думает, что это было в марте. В конце недели. Лодка была белая. Ему показалось, что в ней никого не было. Старик понаблюдал за ней некоторое время. Она двигалась на север и вскоре, из-за тумана, он потерял ее из виду. Зато вскоре увидел, как по берегу в сторону земляного вала шел человек. Это было как раз там, где мы сейчас находимся. На человеке была белая непромокаемая одежда с какими-то цветными полосами. Старику показалось, что зелеными. Это он помнит точно, потому что его внимание привлекла неуверенная походка шедшего по берегу человека. Он видел, как этот человек упал и некоторое время лежал на гальке. Старик даже хотел выйти и посмотреть, не нужна ли его помощь, но когда он уже собрался это сделать, незнакомец поднялся и двинулся дальше. Старик спустился в кухню и через некоторое время увидел, как этот человек обходит домики береговой охраны с задней стороны, затем направился в сторону прибрежной болотистой низины. – Тут Морланд хмурится и голос у него начинает слегка дрожать. – Старик сказал, что это была женщина. Он в этом вполне уверен.

Молчание заполняет пространство между нами.

– Скажи мне, что он ошибается, Эллен.

Но я не могу этого сказать. Нет смысла даже и пытаться.

ГЛАВА 17

– Это была я, – произношу я быстро, как будто таким образом могу смягчить удар.

Морланд слегка отстраняется. Он смотрит на меня с открытым изумлением и даже страхом.

Я отворачиваюсь. Бывают моменты, которых ты ужасно боишься и заранее готовишься к ним. Но когда они наступают, все оказывается совсем не так, как ты предполагал. В данный момент я испытываю одновременно чувство потери и облегчения.

Я делаю как бы извиняющийся жест.

– Да, это была я.

– Ты была на «Минерве»? – глухо спрашивает Морланд.

Я не могу ответить ему на этот вопрос, не рассказав всего. Мне нужно время. Я опускаю окно, вдыхаю прохладный, соленый морской воздух и вслушиваюсь в рокот прибоя.

– Каким образом ты попала туда? Зачем? – требовательно спрашивает Ричард.

– Дело было в Гарри, – говорю я взволнованным голосом. – Тебе этого не понять, но он был в ужасном состоянии…

Нет, не так! Если я хочу сохранить хоть какое-то самоуважение, если хочу, чтобы мне хоть немного верили после всей той лжи, что я наговорила, мне нужно обойтись без всех этих мелодраматических эффектов.

– Можно, я начну сначала? – спрашиваю я Морланда.

Он жестом показывает: «Пожалуйста, делай как тебе угодно».

Но я все еще не знаю, с чего начать. Может, с того, как Гарри потерял место в парламенте, с возникновения финансовых проблем у «Эйнсвика», даже с интрижки Гарри с Кэролайн Палмер. Но я не думаю, что эти факты смогут что-нибудь добавить к вполне ясной картине того, что якобы произошло. Мне только нужно правильно все изложить. и не только ради себя, но и ради Кэти. Лгать не так уж сложно. Гораздо сложнее запоминать то, что говоришь, чтобы в дальнейшем не запутаться.

– Гарри было очень тяжело, – неуверенно начинаю я. – В течение длительного времени на него одна за другой наваливались все более сложные проблемы. Он находился под воздействием сильного стресса. В нем постепенно росло убеждение, что ему уже не выправиться, он чувствовал, как идет ко дну. Судя по всему, я уже перестала быть для него опорой. Я не могла пробиться к его сердцу. Он полностью отошел от меня. Ото всех. Думаю… – Я замолкаю на секунду, собираясь с мыслями. – Я думаю, что депрессия у него приобрела клиническую форму. Она затронула не только его нервную систему, но и вообще весь мозг. Знаешь, говорят, что при длительном нервном возбуждении организм человека начинает вырабатывать и направлять в мозг вредные химические соединения. Короче говоря, Гарри был серьезно болен. Но, конечно, обратиться к врачам он не захотел. Он никогда бы не сделал этого, никогда бы не признал, что не может справиться с собой.

Эта полуправда мне ненавистна. Мне кажется, что она абсолютно прозрачна и Морланд легко видит меня насквозь. Но когда я поднимаю глаза, то с удивлением обнаруживаю сочувствие в его взгляде.

– В ту пятницу, – торопливо продолжаю я, – у меня было ощущение, что происходит что-то ужасное. Я никогда еще не видела Гарри в таком плохом настроении. Когда мы загружали яхту, он делал все механически. Создавалось впечатление, что мыслями он далеко от меня. Гарри был как будто полумертвый. В воздухе витало ощущение обреченности и отчаяния. И он намеревался выйти в одиночное плавание! В такую-то погоду! Меня буквально мутило от переживаний. Поэтому после обеда я пошла к пристани, чтобы узнать, как там Гарри и не нужно ли ему чего-нибудь. Но я не добралась до яхты, которая была пришвартована к плавучему бую на середине реки. Я кричала и махала руками, но Гарри не откликнулся. Ведь до буя довольно далеко. Когда яхта находится возле него, докричаться до Гарри трудно и в хорошую погоду. Я попыталась позвонить по номеру его мобильного телефона, но Гарри, видимо, отключил его. В тот вечер у Молли я не могла найти себе места. Меня охватило какое-то странное предчувствие.

Вот это театр! Какая фантазия! Какие детали! Я и не подозревала у себя таких способностей.

– Поэтому в тот вечер я вернулась домой пораньше. Спустилась к пристани. Было очень темно. «Минерву» я не увидела, на реке вообще не было ни огонька. Подумала, что Гарри уже отплыл. В некотором роде я даже была довольна этим. Поход на яхте обычно бодрил Гарри, заставлял его забывать о житейских проблемах. А это плавание было особое – достаточно дальнее и сложное. Я думала, что оно сможет вернуть ему чувство уверенности, поднимет в собственных глазах. Но погода была ужасная – дождь и сильный ветер. И это пугало меня. Да еще ночь.

Я делаю паузу и смотрю вперед через лобовое стекло. Морланд следит за моим взглядом. Сумерки сгущаются, море уже почти черное.

– Допоздна я прислушивалась к сводкам погоды, – продолжаю я и вижу, что Морланд вновь поворачивается ко мне. – Окна я оставила открытыми, все слушала шум ветра. К ночи он затих, и я вздохнула с облегчением. Представила себе, что Гарри уже где-то в устье реки. И с более легким сердцем отправилась спать. Потом… Где-то в десять минут двенадцатого… В общем, сразу после одиннадцати я услышала… выстрел. Из ружья. Такие выстрелы часто раздаются в окрестностях Пеннигейта, когда начинается охота на фазанов. И еще я поняла… Не знаю почему… Что это был Гарри. Я просто почувствовала это.

Ветер усиливается, и я слегка поворачиваю лицо к окну. Морланд наклоняется вперед и продолжает внимательно смотреть на меня.

– Я быстро проехала к пристани на машине и на этот раз увидела на реке огонек. Это могла быть только «Минерва». Она стояла на своем обычном месте. И тогда я отправилась к ней. Чтобы посмотреть… – Я опускаю голову и, упреждая незаданный Морландом вопрос, поясняю: – Отправилась на плоскодонке. Потому что у пристани стояла только она. Я не знала, как опустить подвесной мотор в воду. И если бы даже сделала это, то все равно не умела его заводить. И тогда стала работать веслом, как на каноэ, зная, что в это время течение мне поможет. Я чуть было не промахнулась и не проплыла мимо яхты. Поняв, что меня несет мимо, начала грести, как сумасшедшая. В конце концов мне удалось ухватиться за трос нашего «Зодиака», стоявшего возле «Минервы», и подтянуть плоскодонку к яхте.

Картина встает перед моими глазами во всех красках. Меня охватывает ужас той ночи.

– Он был… мертв.

Морланд кивает, как будто именно это он и ожидал услышать.

– Сомнений не было, – перехожу я на шепот, – он был мертв. Я проверила пульс и все такое. У него… – Воспоминания наваливаются на меня, мой голос прерывается. – У него были открыты глаза.

Он снова кивает.

– Возле него лежало ружье, – тихо произношу я. На несколько секунд я замолкаю, потом продолжаю чуть окрепшим голосом: – Я долго сидела рядом с Гарри. Не знаю, час или больше. Да, я покрыла его морской картой. Ничего другого не смогла найти. Карта была большая… – Мне трудно говорить. Я делаю резкое движение головой и замолкаю. До сих пор я ясно вижу кровь. Удивительно яркий красный цвет. Вижу, как она блестит на свету. Широко раскрытый рот Гарри, как будто он только что начал зевок. – И вот я сидела рядом с ним…

Сидела и рыдала. Но я не говорю об этом. Рыдала и стонала до тех пор, пока не охрипла. До тех пор, пока не поняла бессмысленность своих рыданий.

– Я испытывала ужас и одновременно злость, – тихо рассказываю я. – Все вспоминала события последних дней и не могла понять, почему он так… Почему он мне ничего не сказал…

Морланд протягивает руку и кладет на мою ладонь.

– Самое страшное то, что он мне никогда ничего не говорил.

Воспоминания захлестывают меня. Я снова думаю о том, что так разъярило меня, когда я привязала плоскодонку к поручням яхты и вскарабкалась на палубу «Минервы». Отнюдь не то, что Гарри не рассказал мне о своих проблемах, я и не ожидала этого от него. Я была в ярости от того, что он столь нагло предал и меня, и Кэти. И что к своему предательству шел так долго.

Теплая рука Морланда сжимает мою ладонь.

– Я поняла тогда, почему он сделал это, – произношу я со вздохом. – Единственное, что могло заставить его совершить такой поступок, – это…

Ричард убирает свою руку и внимательно слушает. Последние отблески солнца бросают тени на его лицо.

– Я думаю, в те дни вот-вот должно было вскрыться дело с благотворительными деньгами. Видимо, люди из фонда уже прижали Гарри, и он не мог перенести мысли о позоре. – Я смотрю на плывущий далеко в открытом море корабль и его мерцающие в сгущающейся темноте огоньки. – Кроме того, у него были долги. Сложности с бизнесом. И… – я спотыкаюсь, – …другие проблемы. Но главное, что его терзало – это мысль о скандале. Уверена в этом.

Несколько секунд я молчу.

– И что же произошло дальше? – тихо спрашивает Морланд.

– Дальше?

– На «Минерве», – мягко подсказывает он. – Что произошло там?

– О… – Я возвращаюсь к своему повествованию. – Я сидела и думала. О том, как это все ужасно и одновременно бессмысленно. Да, бессмысленно. А потом… Потом подумала о детях. – Я бросаю взгляд на Морланда, у которого детей нет, и вдруг с опаской думаю, а что, если он меня не поймет. – О том, что будет с ними после произошедшего. Какой отпечаток на их жизнях оставит самоубийство отца. О том, что люди всегда будут шептаться за их спинами. О том, что Кэти и Джош станут… мечеными. И что им никогда не освободиться от этого пятна. И меня охватила злость… Злость на Гарри за то, что он оказался таким эгоистом. Я понимаю, что это не делает мне чести. Понимаю, что должна была чувствовать нечто другое. Но я ничего не могла с собой поделать. Я была просто зла.

– Это естественно, – ровным голосом говорит Морланд, – я уверен, что естественно.

– Особенно разозлила меня бессмысленность этого поступка Гарри.

Здесь начинается самая трудная часть. Именно в этой части своей истории я могу совершить принципиальную ошибку.

– Ведь самоубийством он ничего не искупал. Напротив, лишь усиливал обвинения в свой адрес в том случае, если бы дело о мошенничестве с благотворительными деньгами выплыло наружу. Представляешь, что бы это значило для детей? Эта мысль была для меня непереносима. Мысль о страшном позоре, который ляжет на два существа, меньше других заслуживающих его. И меньше других способных его вынести. Я понимаю, что в конце своей жизни Гарри был болен и предъявлять к нему какие-то претензии отчасти и несправедливо, но он должен был подумать об этом. Он должен был подумать о детях. А поскольку он не сделал этого, то думать о них должна была я. – Я чувствую, что Морланда очень интересует то, что произошло дальше. – И вот я сидела и думала об их будущем, – торопливо продолжаю я, – о том, что должна сделать все, чтобы избавить их от этого позора… О том, что впереди у них целая жизнь… Теперь, когда Гарри был мертв, они оставались для меня самым важным делом, самой большой ответственностью.

Я бросаю взгляд на Ричарда и мне кажется, что в его глазах проблескивают искорки некоторого недоверия к моим словам, но тут же лицо его освещается понимающей улыбкой, и я чувствую, что он пока на моей стороне.

Холодный ветер дует мне в шею, и я поднимаю боковое стекло почти до самого верха. Шуршание гальки и рокот волн становятся неслышными, их место занимает затянувшаяся пауза.

– В конце концов я пришла к мысли о том, что должен быть какой-то конкретный способ защитить их. По-моему, на эту мысль я натолкнулась, думая о благотворительных деньгах. Воображая, что каким-то образом можно уговорить попечителей фонда закрыть глаза на это дело. Например, предложив вернуть им пропавшую сумму в обмен на обещание никогда не разглашать его обстоятельства. У Гарри денег не было. И я это знала, но полагала, что смогу где-нибудь одолжить приличную сумму. Или что-нибудь продать. Наконец, воспользоваться страховкой Гарри… – горько усмехаюсь я, – он ведь застраховал свою жизнь. Я не знала точно, на какую сумму, но не меньше, чем тысяч на двести. Этого было бы достаточно, чтобы расплатиться с благотворительным фондом… И тут меня как током ударило… Я же никогда не получу денег по его страховке! Ведь страховые возмещения по самоубийствам не выплачиваются! Разве не так? – саркастически смеюсь я, и этот смех неприятно отдается у меня в ушах. – Боже! Я сидела совсем ошарашенная. Даже по страховке – ничего! Я почувствовала, что не только для Гарри, но и для меня жизнь кончена. Видимо, я находилась в шоке. Скорее всего, так и было, иначе никогда не решилась бы на то, что сделала. Я не смогла бы даже подумать об этом. – Я устало откидываю голову на подголовник кресла и блеклым голосом заканчиваю: – Об остальном можешь догадаться сам.

Голос Морланда глух, в нем звучит изумление, близкое к неверию:

– Ты вывела «Минерву» в море?

– Да.

– Ты… – Ричард с трудом подбирает слова, – затопила ее?

Я еле заметно киваю.

Пока Морланд ошарашенно смотрит перед собой, я в уме проигрываю только что сказанное ему. И чем внимательнее прислушиваюсь к собственным словам, тем менее убедительными они мне кажутся. В выдуманной мною истории вижу сплошные неувязки, начиная с самой идеи о том, что сидя в каюте рядом с мертвым мужем я могла так подробно и неторопливо обдумывать свою жизнь. Меня подмывает сделать некоторые добавления, чтобы закрыть наиболее зияющие прорехи, но какой-то инстинкт предостерегает меня от этого. Что-то подсказывает мне, что дополнительные объяснения лишь подчеркнут мою неуверенность и отчаяние.