Текст книги "Каньон Холодных Сердец"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Но не тут-то было. Павлиний оргазм, казалось, ничуть не истощил запаса своей энергии. Хлопая Тэмми крыльями по груди и вздымая, словно конфетти, цветочные лепестки в воздух, павлин продолжал отчаянно бороться за жизнь. Сжав изо всех сил руки и стиснув зубы, Тэмми ощущала, что с каждым мигом ее насильник все больше впадает в неистовство. Он уже высунул изо рта пятнистый язык и, издавая отвратительные утробные звуки, обрызгал ей лицо слюной, от которой у женщины больно зажгло глаза. Она закрыла их, но не отпустила рук, а павлин все бился, впивался в нее когтями, отмахивался крыльями.

Схватка продолжалась три или четыре минуты, когда Тэмми почувствовала, что ей стали изменять силы. У нее онемели руки и до невыносимости саднила грудь. Судя по всему, энергия у птицы тоже начала резко убывать, тем не менее, Тэмми не позволяла себе ослабить хватку, опасаясь, что у насильника может открыться второе дыхание и он возобновит атаку. Она крепко держала руками его шелковистую шею, пока он истерично не замахал крыльями. Лишь тогда позволила себе открыть глаза. Выражение лица получеловека-полупавлина говорило о том, что тварь уже на грани жизни и смерти. Вывалившийся изо рта язык почти касался кончика клюва, взгляд был бессмысленным и рассеянным, но наиболее красноречиво свидетельствовал о состоянии чудища его великолепный хвост, который к этому времени полностью опал и валялся в грязи.

Тэмми продолжала давить большими пальцами на дыхательное горло до тех пор, пока оттуда не вышел последний вздох. Только тогда женщина отпустила сначала одну руку, потом другую и начала выбираться из-под мертвого тела. Теперь, когда самое страшное было позади, Тэмми вновь ощутила холодную павлинью сперму у себя на животе и собственную горячую кровь на груди, и ее захлестнула новая волна отвращения. Но главное – она осталась жива. Несмотря на то, что павлин сделал-таки свое паскудное дело, Тэмми сумела справиться с этой тварью. Схватившись за сук, женщина поднялась на ноги, а поверженный насильник, зацепившийся головой за ее руку, раскинулся на ковре опавших цветочных лепестков. По его прекрасному хвосту пробежала предсмертная судорога, и жизнь навечно покинула тело.

Тэмми откинула в сторону его голову, и, упав на землю, та стала похожа на нескладную тряпичную куклу, которую кто-то бросил в траву. Все остальное напоминало груду нелепых форм.

– Я прикончила тебя, – тихо произнесла Тэмми, – проклятый сукин сын.

Она огляделась вокруг, почти не сомневаясь в том, что их битва происходила при свидетелях. Наверняка это зрелище привлекло внимание всех членов нечестивого племени. И хотя из-за листвы ей не было видно даже блеска их глаз, женщина знала, что преподнесла им хороший урок. Теперь каждый из тех, кто наблюдал за схваткой Тэмми с человеком-павлином из-за кустов, хорошо подумает, прежде чем вступить с ней в противоборство. Но, с другой стороны, ее силы изрядно истощились, и если бы кто-нибудь решился вдруг на нее наброситься, она не смогла бы оказать ему никакого сопротивления.

Тэмми взглянула на свою грудь. Блузка была разодрана в клочья, а кожа до крови исполосована когтями насильника. Она прикоснулась к груди рукой. Хотя кровь уже почти запеклась, раны отозвались жгучей болью. Кровотечение, к счастью, ей не грозило, однако нужно было промыть царапины, чтобы в них не попала инфекция, – одному богу известно, сколько всякого дерьма и грязи находилось у павлина под когтями. Следовательно, ей требовалось как можно скорее найти дорогу к дому, чтобы добраться до проточной воды и чистых бинтов.

Но прежде чем двинуться в путь, нужно было для начала немного привести себя в порядок. Сорвав пучок травы, Тэмми протерла ею живот, как можно тщательнее избавляясь от остатков павлиньей спермы. За один раз это сделать не удалось, поэтому женщина повторила процедуру дважды, потом третьим пучком очистила руки, лишь после этого наконец покинула злополучное место.

По дороге Тэмми изо всех сил прислушивалась к разным звукам – шуршанию листьев, потрескиванию веток, – но вокруг было тихо. Либо остальные члены нечестивого клана прекратили преследование, решив, что она для них слишком опасна, потому что убила одного из их наистрашнейших соплеменников, либо им наскучило это занятие и они вернулись к злодеяниям, которые обычно совершали в беспросветной темноте.

Однако это уже мало заботило Тэмми.

Пусть делают все, что им заблагорассудится, решила она. Главное, что они оставили ее в покое.

Глава 3

– Расскажи мне о тех вещах, что хранятся у тебя в домике для гостей, – обратился Тодд к Кате, когда они гуляли по саду. – Откуда это все?

– Большой гобелен в гостиной был изготовлен для «Скорби Фредерика». Жуткая была картина, хотя подготовка к ней потребовала существенных затрат. Чего стоил один замок, возведенный для сцены банкета! Столь грандиозного проекта ты наверняка никогда не видел. Прочая же бутафория досталась мне от «Нефертити».

– Ты играла Нефертити?

– Нет, ее играла Теда Бара. В администрации решили, что она более знаменита, чем я. Я же исполняла роль ее служанки. Но мне это было больше по душе, поэтому я не слишком возражала. Теда в фильме соблазняла мужчин на каждом шагу. Боже, какой же она была сукой! Но и у меня была возможность, хоть и небольшая, проявить себя. В самом конце, когда Нефертити убила моего возлюбленного за то, что он предпочел не ее, а меня, я выбросилась из лодки в Нил.

– И утонула?

– Скорее всего, да. Или была съедена крокодилами, – засмеялась она. – Точно не знаю. Так или иначе, но лучшие отзывы я получила именно за «Нефертити». Кто-то сказал, что я вышла прямо из истории…

Пока они гуляли по тропинке, которая вела кратчайшим путем к большому дому, и которой Тодд прежде не знал, день неминуемо клонился к вечеру. Впервые за долгое время Пикетт не коротал время у окна за бутылкой виски и не глотал таблеток, чтобы забыться от тягостных дум.

– А кровать? – спросил Тодд. – Откуда она тебе досталась?

– От «Невесты дьявола».

– Это фильм ужасов?

– Нет, но это была странная картина. Ее поставил Эдгар Копель. В свое время она произвела шокирующее впечатление. Видишь ли, по замыслу кровать принадлежала дьяволу. Об этом свидетельствует узор ее кованых частей. Но потом она досталась в наследство герою фильма, которого играл Рональд Колман. После того как он провел на ней свою брачную ночь, к его невесте явился дьявол, и начался сущий ад.

– И чем все это закончилось?

– Дьявол добился своего.

– Тебя?

– Да, меня.

– Боюсь, современную публику этим не возьмешь.

– Зато в тысяча девятьсот двадцать третьем году это прекрасно сработало. Очередям не было конца.

Какое-то время они шли молча.

– Что тебя так встревожило? – наконец осведомилась Катя.

– Никак не могу понять, что ты мне говоришь. Кое-что не вяжется…

– И это тебя расстраивает.

– Да.

– Может, лучше об этом просто не думать?

– Как я могу об этом не думать? – возразил он. – Само это место. Ты. Афиши. Кровать. Какой, по-твоему, я должен сделать вывод?

– Тот, который тебя устраивает, – посоветовала она – Почему тебе так важно всему давать объяснения? Помнишь, я тебя предупреждала: здесь все устроено по-другому.

Катя взяла его за руку, и они остановились. Из травы лилась привычная песнь кузнечиков и цикад, наверху выстроились знакомым узором звезды – но что-то в окружающем пространстве Тодду казалось странным. Словно его сомнения распространялись повсюду, как инфекция. Оттого, что он не мог понять, как умудрилась эта женщина прожить жизнь, о которой говорила, его видение мира превратилось в сущую неразбериху. Что он делал в этом месте, между шелестящей травой и сияющим звездами небом? Казалось, он внезапно перестал что-либо понимать. Кожа на лице вновь начала саднить, а глаза – жечь от боли.

– Успокойся, – ласково произнесла она, – не нужно ничего бояться.

– А я и не боюсь.

В некотором смысле это была правда. Его мучил не страх, а что-то более гнетущее. Пикетт чувствовал себя растерянным, лишенным всякой определенности.

Тогда он посмотрел на Катю, на ее безупречное лицо, и у него на душе сразу стало покойно. Что, если он немножко сошел с ума? Вернее сказать, они оба сошли с ума. Не лучше ли остаться с ней, разделив ее легкое помешательство, чем жить в одиночестве в жестоком и бескомпромиссном мире?

Приникнув к Катиным губам, Тодд запечатлел на них нежный поцелуй.

– За что? – улыбнулась она.

– За то, что мы здесь.

– Пусть даже ты считаешь меня немного не в себе?

– Этого я не говорил.

– Не говорил, но тем не менее считаешь. Думаешь, я живу в иллюзиях?

– Я просто следую твоему совету. Делаю то, что мне нравится. А сейчас мне нравится быть здесь, с тобой. На остальных же мне просто наплевать. Пусть катятся ко всем чертям!

– На остальных?

– Да, наплевать, – повторил он, махнув рукой в сторону города – Я имею в виду тех, кто прежде правил моей жизнью.

– Значит, ты посылаешь их ко всем чертям?

– Ко всем чертям!

– Мне это нравится. – Смеясь, Катя, в свою очередь, чмокнула его в губы.

– А теперь куда? – спросил Тодд.

– Вниз, к бассейну.

– Ты знаешь дорогу?

– Положись на меня. – И она еще раз его поцеловала. На этот раз Пикетт не позволил ей так легко оторваться от его рта. Скользнув под волосы, он обхватил ладонью ее шею; на это Катя ответила пылкими объятиями, прижавшись к Тодду с такой силой, будто собиралась проникнуть в него через кожу. Некоторое время после поцелуя они молча смотрели друг на друга, после чего Тодд наконец произнес:

– Кажется, мы собирались пройтись.

– Тогда пошли, – взяв его за руку, согласилась она. – К бассейну?

– Может, ты хочешь вернуться обратно?

– Для этого у нас будет уйма времени, – ответила Катя. – Давай сходим к бассейну, пока не стемнело.

Держась за руки, они спускались с горы в полной тишине – слова им были уже ни к чему.

На противоположной стороне каньона раздался одинокий лай койота – и сразу же был подхвачен другим сородичем, находившимся на той горе, что осталась позади Тодда и Кати. Тотчас к этому дуэту присоединились еще два койота, и через несколько секунд весь каньон залился многоголосым хором.

Когда Катя с Тоддом вышли на лужайку, по ней бежал тощий койот; направляясь к кустам, он устремил на людей виноватый взгляд. Стоило ему скрыться в подлеске, как звериный лай тотчас прекратился. На несколько секунд воцарилась тишина, которую нарушала лишь песнь насекомых.

– Как жаль, что все приходит в упадок, – посетовала Катя, глядя на открывшийся им вид. Несмотря на щадящий звездный свет, ничто не могло скрыть царившей здесь разрухи. Это поместье знавало куда лучшие времена: статуи с разрушенными руками и ногами, подчас упавшие или обросшие диким виноградом; треснутые и покрытые мхом плиточные дорожки; загаженный, разивший вонью бассейн.

– Что это? – спросил Тодд, указывая на одноэтажное сооружение в псевдоклассическом стиле, которое проглядывалось между растущими вокруг бассейна кипарисами.

– Это Бассейный дом. Давненько я туда не заходила.

– Мне бы хотелось на него взглянуть.

Здание оказалось гораздо крупнее и великолепнее, чем Тодду показалось с первого взгляда. В потолке были проделаны несколько стеклянных люков, и струившийся через них свет луны и звезд отражался от зеркальной поверхности мраморного пола. Посреди комнаты находился коктейль-бар с зеркалами из мраморного стекла и стеклянными полками. Несмотря на то, что бар давно был предан забвению, на полках до сих пор красовались бутылки бренди, виски и ликера.

– Вы часто пользовались бассейном? – поинтересовался Тодд.

– Здесь проходили лучшие вечеринки в Голливуде.

Их голоса эхом отражались от холодных стенок.

– И люди, которые здесь бывали, знали… – Катя на миг запнулась. – Они знали… – Не закончив фразы, она направилась к бару.

– О чем они знали? – спросил Тодд.

– Что нельзя ни о чем судить. – С этими словами она исчезла за стойкой бара и принялась разглядывать бутылки.

– Мне кажется, не стоит прикасаться к этой коллекции напитков, – счел своим долгом предупредить ее Тодд. – Если хочешь, в доме полно свежих запасов спиртного.

Ничего не ответив, Катя продолжала обследовать содержимое бара. Наконец остановившись на бутылке бренди, взяла ее за горлышко и наклонила вперед. Из-за зеркала послышался скрежет, как будто пришел в действие какой-то механизм, и оно разъехалось на три-четыре дюйма в стороны, обнажив небольшой сейф.

Тодд был заинтригован. Перепрыгнув через стойку бара, он подошел к Кате, чтобы посмотреть, что она делает. Очевидно, она пыталась справиться с замком, который тихонько клацал, когда его переключали туда-сюда.

– А что там находится? – полюбопытствовал он.

– Там у нас хранилась записная книжка…

– У нас?

– У меня с Зеффером. Мы завели ее развлечения ради.

– И что же вы в ней записывали?

– Заметки о вечеринках, – слегка улыбнулась она. – Кто, что и для кого сделал. И сколько раз.

– Ты шутишь?

Она еще раз повернула замок и, когда он наконец подался, надавила на ручку. Прогнившая резиновая перемычка с треском порвалась, и дверца резко распахнулась.

– Посмотри, нет ли там свечей, – попросила она Тодда, – в буфете между колоннами.

Тодд отыскал на полках три коробки обыкновенных белых свечей. Одна из них оказалась открыта, вероятно, поэтому ее содержимое за несколько жарких сезонов превратилось в монолитную восковую массу. Однако две другие коробки не пострадали, и под слегка подпортившимся верхним рядом нашлись вполне пригодные к употреблению свечи. Шесть из них Тодд поставил на стойке бара, предварительно накапав расплавленного воска.

Мягкий желтый свет разлился по мраморному интерьеру комнаты. Благодаря особому устройству стен шуршание горящих фитилей, казалось, многократно усиливалось. Как ни странно, они издавали звуки, очень похожие на чьи-то голоса. Тодд даже огляделся вокруг, ожидая, что кто-нибудь вот-вот выпорхнет из-за колон.

– A, voila, – воскликнула Катя, погружая руку в глубину сейфа.

Выудив оттуда небольшую толстую тетрадь вместе со связкой фотографий, она положила, их на освещенную свечами стойку бара. Записная книжка, переплетенная темно-красной кожей, больше смахивала на дневник. Катя с интересом открыла ее.

– Взгляни, – сказала она, явно радуясь своей находке.

Тодд взял тетрадь и пролистал ее. Почти три четверти страниц оказались исписаны, причем некоторые из них были разбиты на две графы. Тодд открыл первую попавшуюся страницу, которая разделялась на колонки. В левой из них перечислялись имена, но разгадать значение правой ему оказалось не под силу. Иногда в ней значились чьи-то имена, но гораздо чаще фигурировали буквы и символы, порой напоминавшие странные математические записи. Его недоумение немало позабавило Катю.

– Относись к этому как к наследию истории, – не переставая дразнить его улыбкой, произнесла Катя.

– Какой такой истории?

– Истории лучших времен.

Тодд полистал страницы еще раз. Время от времени ему попадались на глаза знакомые имена: Норма Толмадж, Теда Бара, Джон Джилберт, Клара Боу. Все они были в свое время кинозвездами.

– Ты их всех знала? – спросил он Катю.

– Да, конечно. Тот, кто хотел поразвлечься, всегда приезжал ко мне в каньон. Каждый уик-энд мы устраивали вечеринки. Иногда у бассейна, иногда в доме. А иногда мы организовывали охоту по всему каньону.

– Охотились на зверей?

– Нет. На людей. Люди исполняли роли зверей. Мы их подстегивали кнутами, заковывали в цепи и… Ну, ты сам понимаешь.

– Кажется, начинаю понимать. Ну и ну. Как я погляжу, тут бывал даже Чарли Чаплин.

– Да, причем частенько. Обычно он приезжал со своими девчушками.

– Девчушками?

– Он любил совсем молоденьких.

Тодд в недоумении поднял бровь.

– И ты не возражала?

– Я противник всех «нельзя». Их исповедует тот, кто боится собственных инстинктов. Разумеется, когда живешь среди людей, приходится следовать общепринятым правилам. В противном случае рискуешь провести всю жизнь за решеткой. Тебя запрут на замок и выкинут ключ. Но здесь, в моем каньоне, жизнь течет совсем по-другому. Его назвали каньоном Холодных Сердец, потому что считали, что у меня душа как лед. Но какое мне дело до того, что болтают люди? Пусть говорят, что хотят, и платят деньги за маленькие радости в жизни. Я же хочу, чтобы в моем королевстве люди свободно предавались удовольствиям. Хочу, чтобы здесь никому не грозили осуждение и наказание. Видишь ли, это своего рода Эдем. Не хватает только змея. И ангела, чтобы тебя отсюда изгнать, когда ты сделаешь что-нибудь дурное. А почему? Потому что ничего дурного не существует.

– Так уж совсем ничего?

Когда Катя взглянула на него, в ее глазах играл огонек.

– О, ты, верно, имеешь в виду убийство? Один раз, а может, два у нас в гостях были и убийцы. А также сестры, принудившие к половой связи своих младших братьев. И сыновья, трахавшие своих матерей. И даже один мужчина, который заставлял детей сосать ему член.

– Что?!

– Ха! Что, потрясен? А между тем его звали Лоуренс Скимпелл. Красивее мужчины мне не довелось встречать в жизни. Он сошелся с «Уорнер Бразерс», где пообещали сделать его звездой. И не просто звездой, а суперзвездой. Но однажды на студию заявилась одна особа и заявила, что у нее от Скимпелла ребенок. Уорнеры, будучи людьми законопослушными, решили уладить дело полюбовно. Предложили ей деньги и заверили, что со временем оформят усыновление ребенка. Каково же было для них узнать, что на самом деле Скимпелл является не отцом ребенка, а его любовником!

– О боже!

– Больше о Лоуренсе Скимпелле мы никогда ничего не слышали.

– Занятно. Но я не верю ни единому слову из этой истории.

Она рассмеялась с таким видом, как будто и вправду в своем рассказе немного приврала.

– Оказывается, твое имя тоже здесь присутствует, – заметил Тодд. наткнувшись на упоминание Кати Люпи. – Рядом с большим списком мужских имен…

– О, это мы устраивали соревнование.

– И ты была с каждым из этих мужчин?

– Это был мой каньон. И сейчас он мой. Я делаю здесь все, что хочу.

– И позволяешь другим делать все, что они хотят?

– В той или иной степени. – Она вернула Тодду книгу. – Видишь символы рядом с именами?

Тодд кивнул, хотя и не слишком уверенно. Разговор принял такой оборот, который был ему не слишком по душе. Одно дело говорить о свободе в каньоне Холодных Сердец, но совсем другое – позволять Кате хвастаться рассказами о том, как дети сосут мужской член.

– Каждый из символов имеет свое значение, – произнесла она. – Посмотри вот сюда. Эта тильда означает змею. А вот эта узловатая веревка говорит, что кого-то связывали. Чем больше узлов на веревке, тем сильнее человек хотел быть связанным. Например, вот здесь… Бэрримор… у него на веревке шесть узлов. Значит, он хотел, чтобы его очень крепко связали. А здесь изображены язычки пламени. Это означает…

– …Что ему нравилось, когда его поджигали?

– Что он был слишком нетрезв. В последнее время я перестала его приглашать, потому что напивался он до неприличия. От его присутствия не было никакого удовольствия.

– Значит, ты все-таки вершила некоторое правосудие.

– Да, пожалуй, – немного поразмыслив, ответила Катя.

– А он не разболтал вашего секрета, другим? После того, как ты перестала его приглашать? Не стал трепаться направо и налево о том, что здесь происходило?

– Конечно нет. А о чем он мог порассказать? Даже у него были свои правила приличия. Кроме того, в этом бассейне в то или иное время побывала половина Голливуда. А другая половина была весьма не прочь последовать примеру первой. Никто ничего не говорил, но все всё знали.

– Что… именно? Что здесь устраивались оргии? Что женщины трахались со змеями?

– Да. Знали все, что здесь творилось. Но главное – из каньона Холодных Сердец люди возвращались совершенно в другом состоянии духа.

– Что ты имеешь в виду, говоря о состоянии духа?

– Только то, что это означает. И не делай такое удивленное лицо. Душа и тело между собою крепко связаны.

Между тем лицо Тодда выражало полное недоумение.

– Однажды Луиза Брук мне сказала; «Я ни на что не променяю свою свободу». Наряду с остальными она не раз бывала у нас на вечеринках, но в конце концов все бросила и уехала. Она утверждала, что мы пытались похитить у нее душу, и что ей до смерти это надоело.

– Поэтому она перестала сниматься?

– Да. Но Луиза была редким исключением. Кому как не тебе знать, как это происходит. Тебя затягивает слава, точно наркотик. Слава – весьма коварная особа. Киношники это знают и ловко этим пользуются. Каждые два года тебе позарез нужно сниматься в хитах, в противном случае ты начнешь страдать от никчемности. Не так ли? Поэтому, пока тебе отпускают твою порцию времени на съемочной площадке, ты находишься у них в кулаке.

Во время разговора Тодд безотрывно листал записную книжку – не потому, что проявлял к ней большой интерес, а потому, что не хотел встретиться взглядом с Катей. Все, что она говорила, являлось истинной правдой, но ему было больно это слышать. Особенно теперь, когда из-за жажды зрительского внимания он причинил себе непоправимый вред.

Позади Пикетта раздался какой-то звук. Тодд посмотрел в зеркало, ограждавшее полки бара. Но не задержал взгляда на собственном изуродованном лице, а устремил его к двери, мимо которой, как ему показалось, кто-то прошел.

– По-моему, там кто-то есть, – шепнул он. Однако хозяйка сохраняла невозмутимый вид.

– Конечно, – подтвердила она, – ведь они знают, что мы здесь. – Катя взяла у него из рук книгу и закрыла ее. – Позволь мне представить тебя им.

– Постой, – потянулся он к связке фотографий, которые женщина также достала из сейфа. Они по-прежнему лежали на стойке бара.

– Тебе не стоит пока смотреть их.

– Я только одним глазком.

Он принялся просматривать фотографии, которых насчитывалось около сорока. В большинстве своем они сохранились хуже, чем книжка. Снимки были сделаны наспех, поэтому изображения получились не в резкости и с плохой выдержкой; на многих фото к тому же имелись темно-коричневые пятна. Тем не менее, почти все фотографии вполне можно было разглядеть; снятые на них сцены красочно подтверждали непристойные и пикантные подробности Катиного рассказа Они запечатлели не просто акты соития мужчин и женщин, но наиболее изощренные формы получения сексуального наслаждения.

На одной из них Тодд увидел мужчину, так туго скованного металлической цепью, что она глубоко впивалась ему в кожу. Женщина в черном лифчике стегала его по груди и члену. Если это была не инсценировка (а качество фотографий говорило как раз об обратном), то последствия такого истязания для жертвы могли быть плачевны. Во всяком случае, от нанесенных ран мужчина истекал кровью. К тому же на бедрах и пенисе виднелись рубцы от старых побоев; из этого напрашивался вывод, что подобное обращение доставляло ему большое удовольствие. На другом снимке тот же самый мужчина (его лицо было как будто знакомо Тодду) хотя имени он вспомнить не мог), но уже освобожденный от цепей, лежал на плиточной дорожке около бассейна, а другая женщина (на этот раз полностью обнаженная), сидя над ним на корточках, мочилась на его свежие раны. Судя по выражению лица мазохиста, это занятие доставляло ему еще большее наслаждение, чем истязание кнутом. Зубы у извращенца были крепко стиснуты, а тело сильно напряжено, как будто из него рвался наружу нечеловеческий крик.

– Погоди. Я его узнал, – произнес Тодд. – О боже. Этого не может быть.

– Может.

– Ведь он всегда был «хорошим мальчиком».

– Но иногда «хорошие мальчики» любят, чтобы на них мочились.

– А она? Постоянно играла таких паинек. Как ее зовут? Вечная жертва.

– Кстати, это часть той игры, в которую приходится играть в моем каньоне. Здесь ты делаешь то, что тебе не позволяют делать на экране. Так сказать, слегка мараешь свое лицо. Ведь потом, в понедельник утром, можно почистить зубы, надеть на себя улыбку и продолжать корчить из себя добропорядочного американца. То есть принимать тот образ, который нравится людям, несмотря на то, что это чистой воды иллюзия. Когда тебя никто не видит, ты можешь быть самим собой. Делать все, что тебе по душе. А на людях нельзя позволять себе ничего такого, что может разрушить их мечту. Они должны верить в то, что ты само совершенство. Но если каждый божий день соответствовать идеалу, со временем можно сойти с ума. Все, кто побывал здесь, были далеко не совершенством, но их это не слишком заботило.

– Господи, – ужаснулся Тодд при виде грязной порнографии на одном из снимков. – А кто эта дуреха?

Катя повернула к себе снимок, чтобы лучше разглядеть женское лицо.

– Это Эдит Вайн. По крайней мере, это ее настоящее имя. Не помню, под каким именем она снималась. У нее был семилетний контракт с одной из киностудий, но звезду из нее так и не сделали.

– Может, боялись, что просочись дурные слухи – и плакали вложенные в нее денежки.

– Нет, просто она постоянно беременела. Эдит была из тех дам, что залетали от одного взгляда на мужчину. Ей приходилось делать по два-три аборта в год. К тому же она была неравнодушна к анчоусам и мороженому. Ее тело вскоре полетело ко всем чертям.

– И где же она пристроилась в конечном счете?

– О, она пристроилась здесь, – ответила Катя. – У нас в каньоне были не только известные люди. Но и неудачники тоже.

Не вполне уразумев, что она хотела этим сказать – а возможно, не очень-то и желая понимать, – Тодд перешел к другой картинке. Мужчина, всегда выступавший на экране в роли ковбоя, был так туго затянут в талии, что ее изяществу могла позавидовать любая стриптизерша.

– Эта фотография подошла бы для семейного альбома.

– Наряжаясь таким образом, он хотел, чтобы его называли Мартой. Так звали его мать. Подозреваю, это был ее корсет.

Тодд рассмеялся, про себя удивившись этой своей жуткой веселости. Но, очевидно, парад извращений оказал на него столь сильное действие, что смех явился обыкновенной защитной реакцией.

– Господи! Что это?

– Кружка пчел и грудь Клодетты.

– Ей нравилось, когда ее жалили пчелы?

– Она визжала так, как будто из нее вырывали легкие. А потом любила, чтобы кто-нибудь вытаскивал из нее жала зубами.

– Какая гадость!

– Она была такая мокрая, что ее выделениями можно было наполнить целый стакан.

Чаша терпения Тодда наполнилась до самых краев. Пчелы, моча, корсеты… Он отложил все в сторону. В конце концов, это были только фотографии, которые не содержали для него никакого смысла. Среди них имелись и те, которые нельзя было постичь здравым рассудком, – хитросплетения конечностей, лиц и всяких подсобных предметов, в которых он не чувствовал ни малейшего желания разбираться.

Когда он отложил снимки, его мучил только один вопрос, который он тут же задал Кате:

– И ты тоже в этом участвовала?

– Разве ты не встречал моего имени в книге?

– Значит, все, что ты рассказала мне в игровой комнате, не было вымыслом? И ты вправду предлагала себя победителю?

– Конечно.

– И как далеко ты заходила?

Она перевернула фотографии, скрывая сцены всевозможных извращений.

– Настолько, насколько мне этого хотелось, – улыбаясь, ответила она, – но об этом немного позже.

Катя чувствовала, что Тодд нервничает.

– Пошли, – взяла она его за руку, – пока совсем не стемнело.