Текст книги "Имаджика. Примирение"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Клайв Баркер
Имаджика. Примирение

Имаджика: Примирение. Главы 37–62

Глава 37

Подобно театральным районам стольких великих городов Имаджики, как в Примиренных Доминионах, так и в Пятом, квартал, где был расположен Ипсе, пользовался дурной славой в прежние времена, когда актеры обоих полов в дополнение к своим гонорарам разыгрывали старую пятиактную пьеску – знакомство, уединение, соблазнение, соитие и передача денежных средств. Пьеска эта постоянно была в репертуаре и ставилась и днем и ночью. Однако позднее центр подобной деятельности переместился в другую часть города, где клиенты из нарождающегося среднего класса чувствовали себя в большей безопасности от взглядов своих собратьев, предпочитающих более респектабельные развлечения. Ликериш-стрит и ее окрестности расцвели буквально за несколько месяцев и превратились в третий по богатству Кеспарат города, предоставив театральному району прозябать в рамках разрешенных законом промыслов.

Возможно, именно потому, что люди находили в нем так мало интересного, этот Кеспарат пережил потрясения последних часов значительно лучше, чем другие Кеспараты его размера. Кое-что здесь все-таки происходило. Батальоны генерала Матталауса прошли по его улицам на юг, в направлении дамбы, где восставшие пытались построить через дельту временные мостики. Позже целая группа семей из Карамесса нашла себе убежище в Риальто Коппокови. Но баррикад здесь никто не воздвигал, и ни одно здание не сгорело. Деликвиуму предстояло встретить утро нетронутым. Но это обстоятельство впоследствии объясняли не общим безразличием, а тем, что на его территории располагался Бледный Холм – место, которое не отличалось ни бледностью, ни холмистостью, но представляло собой памятный круг, в центре которого находился колодец, куда с незапамятных времен сбрасывали трупы казненных, самоубийц, нищих и порою романтиков, вдохновленных мыслью о том, что они будут гнить в подобной компании. Уже утром люди шептали друг другу на ухо, что призраки этих отверженных поднялись на защиту своей земли и помешали вандалам и строителям баррикад уничтожить Кеспарат, разгуливая по ступенькам Ипсе и Риальто и завывая на улицах, словно собаки, что взбесились, гоняясь за хвостом кометы.

В порченой одежде, бормоча одну и ту же нескончаемую молитву, Кезуар миновала несколько очагов боевых действий без малейшего для себя ущерба. В эту ночь по улицам Изорддеррекса бродило много таких убитых горем женщин, и все они умоляли Хапексамендиоса вернуть им детей или мужей. Обычно их пропускали все воюющие: рыдания служили достаточно надежным паролем.

Сами битвы не могли причинить ей страдания – ведь в свое время ей доводилось устраивать массовые казни и наблюдать за ними. Но когда головы катились в пыль, она всегда незамедлительно удалялась, предоставляя другим сгребать в кучу последствия. Теперь же ей пришлось босой идти по улицам, напоминающим скотобойни, и ее легендарное безразличие к зрелищу смерти было сметено таким глубоким ужасом, что она несколько раз меняла направление, чтобы избежать улицы, с которой доносился слишком сильный запах внутренностей и горелой крови. Она знала, что должна будет исповедоваться в этой трусости, когда наконец отыщет Скорбящего, но она и без того несла на себе такое бремя вины, что один лишний проступок едва ли сыграет какую-нибудь роль.

Когда она подошла к углу улицы, в конце которой стоял театр Плутеро, кто-то позвал ее по имени. Она остановилась и увидела человека в синем, встающего со ступеньки крыльца. В одной руке у него был какой-то плод, с которого он счищал кожицу, а в другой – ножик. Похоже, он прекрасно знал, кто она такая.

– Ты его женщина, – сказал он.

«Может быть, это Господь?» – подумала она. Человек, которого она видела на крыше у гавани, стоял на фоне яркого неба, и ей не удалось подробно разглядеть его силуэт. Так, может быть, это он?

Он позвал кого-то из дома, на ступеньках которого он сидел до ее появления. Судя по непристойному орнаменту на портике, это был бордель. Появился апостол-этак, одной рукой сжимающий бутылку вина, а другой – ерошащий волосы малолетнего идиотика, абсолютно голого и с лоснящейся кожей. Она засомневалась было в своем первом предположении, но не могла уйти до тех пор, пока ее надежды не будут окончательно подтверждены или перечеркнуты.

– Вы – Скорбящий? – спросила она.

Человек с ножиком пожал плечами.

– Этой ночью все мы скорбящие, – сказал он, отбрасывая так и не съеденный плод. Идиотик соскочил со ступенек, подхватил его и запихал себе в рот, так что щеки у него надулись, а по подбородку потекли струйки сока.

– Ты – причина всего этого, – сказал человек с ножиком, тыкая им в направлении Кезуар. Он оглянулся на этака. – Это она была в гавани. Я видел ее.

– Кто она? – сказал этак.

– Женщина Автарха, – раздалось в ответ. – Кезуар. – Он приблизился к ней на шаг. – Ведь это правда?

Ей было легче умереть, чем отречься от своего имени. Ведь если этот человек действительно Иисус, то как она может начать свою покаянную молитву со лжи?

– Да, – ответила она. – Я Кезуар. Я – женщина Автарха.

– Красивая, как ее мать, – сказал этак.

– Не важно, как она выглядит, – сказал человек с ножиком. – Важно то, что она сделала.

– Да… – сказала Кезуар, отважившись поверить в то, что перед ней действительно Сын Давида, – …именно это и важно. То, что я сделала.

– …казни…

– Да.

– …чистки…

– Да.

– Я потерял множество друзей, а ты – свой разум…

– О Господь, прости меня, – сказала она и рухнула на колени.

– Я видел тебя этим утром в гавани, – сказал Иисус, приближаясь к ней, коленопреклоненной. – И ты улыбалась…

– Прости меня.

– …смотрела вокруг и улыбалась. И я подумал, когда увидел тебя…

Их разделяло уже только три шага.

– …увидел твои сверкающие глаза…

Липкой рукой он схватил ее за волосы.

– …и я подумал, эти глаза…

Он занес нож…

– …должны закрыться.

…и снова опустил его, быстро и резко, резко и быстро, утопив в крови зримый образ своего апостола еще до того, как она успела закричать.

Слезы, неожиданно переполнившие глаза Юдит, были жгучи, как никогда. Она громко всхлипнула, скорее от боли, чем от скорби, и прижала ладони к лицу, чтобы приостановить поток, но безуспешно. Жаркие слезы продолжали жечь ей кожу, голова ее гудела. Она ощутила, как Дауд взял ее под руку, и была рада этому. Без поддержки она наверняка упала бы.

– В чем дело? – спросил он.

Вряд ли стоило объяснять Дауду, что вместе с Кезуар она переживает какую-то муку.

– Это из-за дыма, наверное, – ответила она. – Почти ничего не видно.

– Мы уже почти у Ипсе, – сказал он в ответ. – Но придется пойти в обход. На открытых местах небезопасно.

Это было правдой. Ее глаза, перед которыми в настоящий момент была лишь пульсирующая красная пелена, за последний час насмотрелись такого, что его хватило бы на целую жизнь кошмаров. Изорддеррекс ее мечтаний, город, чей благоухающий ветер несколько месяцев назад донесся до нее из Убежища, словно голос любовника, призывающего на ложе, – этот Изорддеррекс почти полностью превратился в руины. Может быть, именно об этом плакала Кезуар своими жгучими слезами.

Через некоторое время они высохли, но боль не проходила. Хотя она и презирала человека, о которого опиралась, без его поддержки она бы рухнула на землю и не сумела встать. Он упрашивал ее двигаться дальше: шаг, еще шаг. Он сказал, что Ипсе уже рядом, осталось пройти одну-две улицы. Она сможет отдохнуть, пока он будет впитывать в себя эхо былой славы.

Она почти не слышала его монолога. Ее сестра – вот что занимало ее мысли, но теперь радостное ожидание встречи было отравлено тревогой. Она представляла себе, как Кезуар явится на эти улицы с охраной, и при виде ее Дауд просто сбежит, не в силах помешать их воссоединению. Но что, если Дауд не поддастся суеверному страху, что, если вместо этого он нападет на одну из них или сразу на обеих? Будет ли у Кезуар защита от его жучков? Продолжая ковылять рядом с Даудом, она принялась протирать заплаканные глаза, намереваясь встретить опасность с ясным взором и подготовиться наилучшим образом к бегству от даудовской своры.

Его монолог внезапно прервался. Он замер и притянул Юдит к себе. Она подняла голову. Улица впереди была почти не освещена, но свет пламени отдаленных пожаров пробивался между домами и ложился на мостовую, и в одной из таких мерцающих колонн она увидела свою сестру. Юдит застонала. У Кезуар были выколоты глаза, а ее мучители преследовали ее. Один из них – ребенок, другой – этак. Третий, больше всех забрызганный кровью, был также и наиболее человекоподобным из них, но черты лица его искажало то удовольствие, которое он получал от страданий Кезуар. Нож ослепителя по-прежнему был у него в руке, и теперь он занес его над голой спиной жертвы.

Прежде чем Дауд успел помешать, Юдит вскрикнула:

– Стойте!

Нож замер на полпути, и все трое преследователей Кезуар оглянулись на Юдит. На тупом лице ребенка не отразилось ничего. Человек с ножом также молчал, но на лице его появилось выражение недоверчивого удивления. Первым заговорил этак. Слова его звучали неразборчиво, но в них отчетливо слышалась паника.

– Эй вы… не подходите, – сказал он, переводя испуганный взгляд то на ослепленную женщину, то на ее эхо, лишенное признаков физического ущерба. Ослепитель наконец-то обрел голос и попытался заставить этака замолчать, но тот продолжал трещать языком.

– Посмотрите на нее! – повторил он. – Что это за ерунда, так вашу мать? Да посмотрите же вы!

– Заткни хлебало, – сказал ослепитель. – Она нас не тронет.

– Откуда ты знаешь? – сказал этак, подхватывая ребенка одной рукой и перебрасывая его через плечо. – Я здесь ни при чем, – продолжал он, пятясь назад. – Я до нее даже пальцем не дотронулся. Клянусь. Клянусь своими шрамами.

Юдит проигнорировала его улещивания и сделала шаг по направлению к Кезуар. Не успела она сдвинуться с места, как этак пустился в бегство. Ослепитель, однако, удерживал свои позиции, черпая мужество в обладании ножом.

– Я с тобой сделаю то же самое, – предупредил он. – Мне плевать, кто ты такая, мать твою, я тебя прикончу!

У себя за спиной Юдит услышала голос Дауда, в котором послышалась неожиданная властность.

– На твоем месте я бы оставил ее в покое, – сказал он.

Его реплика вызвала ответную реакцию у Кезуар: она подняла голову и повернулась в направлении Дауда. Глаза ее были не просто выколоты, а фактически выдраны из глазниц. Видя эти зияющие дыры, Юдит устыдилась, что придала такое значение собственной боли, которой отозвались в ней страдания Кезуар. Но, как ни странно, голос ее оказался почти радостным.

– Господь? – сказала она. – Возлюбленный Господь! Достаточно ли это наказание? Простишь ли ты меня теперь?

Ни природа заблуждения Кезуар, ни его глубокая ирония не ускользнули от внимания Юдит. Спасителем Дауд не был. Но, похоже, он был счастлив принять на себя эту роль. Он ответил Кезуар с нежностью в голосе, которая была такой же поддельной, как и властность, которую он имитировал несколько секунд назад.

– Разумеется, я прощу тебя, – сказал он. – За этим я и пришел сюда.

Юдит была уже готова вывести Кезуар из заблуждения, но заметила, что спектакль Дауда отвлекает ослепителя от его жертвы.

– Скажи мне, кто ты, дитя мое? – сказал Дауд.

– Не делай вид, что ты не знаешь, кто она, твою мать! – рявкнул ослепитель. – Кезуар! Это же Кезуар, едрит ее налево!

Дауд оглянулся на Юдит. На лице его отразилось не столько потрясение, сколько прозрение. Потом он снова перевел взгляд на ослепителя.

– Так оно и есть, – сказал он.

– Ты не хуже меня знаешь, что она сделала, – сказал ослепитель. – Она заслужила наказание и покруче.

– Покруче, ты думаешь? – переспросил Дауд, продолжая двигаться навстречу ослепителю, который нервно перекладывал нож из одной руки в другую, словно почувствовав, что жестокость Дауда превосходит его собственную раз в сто.

– И что бы такое ты сделал покруче? – спросил Дауд.

– То же самое, что она делала с другими, много-много раз.

– Ты думаешь, она делала это сама?

– Но ведь и она отвечает за это? Кому какое дело, что там происходит у них наверху? Но исчезают люди, а потом находят их расчлененные трупы… – Он выдавил слабую, нервную улыбку. – …вы же знаете, что она заслужила это.

– А ты? – спросил Дауд. – Что ты заслужил?

– Я не говорю, что я герой, – сказал ослепитель. – Я просто считаю, что она заслужила это.

– Понятно, – сказал Дауд.

С того места, где находилась Юдит, о том, что случилось дальше, можно было судить скорее по предположениям. Она видела, как мучитель Кезуар попятился от Дауда с выражением отвращения и испуга на лице; потом она увидела, как он бросился вперед, судя по всему намереваясь вонзить Дауду в сердце нож. Во время выпада он оказался в сфере досягаемости жучков, и прежде чем его клинок коснулся плоти Дауда, они, очевидно, прыгнули на него, так как он отпрянул с воплем ужаса, зажимая свободной рукой лицо. То, что за этим последовало, Юдит уже приходилось видеть.

Ослепитель стал скрести пальцами глаза, ноздри и губы. Жучки начали свою разрушительную работу, и ноги отказали ему. Упав у ног Дауда, он забился на земле в припадке ярости и боли и в конце концов засунул нож себе в рот, пытаясь выковырять пожирающих его тварей. За этим занятием смерть и застигла его. Рука упала вниз, а лезвие осталось во рту, словно он поперхнулся им.

– Все кончено, – сказал Дауд Кезуар, которая лежала на земле в нескольких ярдах от трупа своего мучителя, обхватив руками дрожащие плечи. – Больше он не причинит тебе никакого вреда.

– Благодарю тебя, Господь.

– Эти обвинения, которые он предъявил тебе, дитя мое?..

– Да.

– Эти ужасные обвинения…

– Да.

– Они справедливы?

– Да, – сказала Кезуар. – Я хочу исповедовать все свои грехи, прежде чем умру. Вы выслушаете меня?

– Выслушаю, – сказал Дауд, источая великодушие.

Юдит уже устала от роли простой свидетельницы происходящих событий и теперь направилась к Кезуар и ее исповеднику, но Дауд услышал ее шаги, обернулся и покачал головой.

– Я согрешила, мой Господь Иисус, – сказала Кезуар. – На совести моей столько грехов. Я умоляю тебя о прощении.

Не столько отпор Дауда, сколько отчаяние, которое слышалось в голосе ее сестры, удержало Юдит от того, чтобы обнаружить свое присутствие. Страдания Кезуар достигли высшей точки, и какое право имела Юдит отказать ей в общении с неким милостивым духом, которого она себе вообразила? Конечно, Дауд вовсе не был Христом, как это представлялось Кезуар, но имело ли это какое-нибудь значение? К чему может привести разоблачение Отца Исповедника, кроме как к новым страданиям несчастной?

Дауд опустился на колени перед Кезуар и взял ее на руки, продемонстрировав такую способность к нежности или, во всяком случае, к ее имитации, какой Юдит за ним никогда не подозревала. Что же касается Кезуар, то ею, несмотря на раны, овладело блаженство. Она вцепилась в пиджак Дауда и продолжала благодарить его снова и снова за безмерную доброту. Он мягко сказал ей, что нет никакой необходимости перечислять свои преступления вслух.

– Они в твоем сердце, и я вижу их там, – сказал он. – И я прощаю тебя. Расскажи мне лучше теперь о твоем муже. Где он? Почему он не пришел вместе с тобой, чтобы просить прощения?

– Он не верит, в то, что ты здесь, – сказала Кезуар. – Я говорила ему, что видела тебя в гавани, но у него нет веры.

– Совсем?

– Только в себя самого, – горько сказала она.

Задавая ей все новые вопросы, Дауд принялся покачиваться взад и вперед, внимание его было настолько сосредоточено на его жертве, что он не заметил приближения Юдит. Она позавидовала Дауду, держащему Кезуар в своих объятиях. Хотелось бы ей быть на его месте.

– А кто твой муж? – спрашивал у нее Дауд.

– Ты знаешь, кто он, – отвечала Кезуар. – Он – Автарх. Он управляет Имаджикой.

– Но ведь он не всегда был Автархом?

– Да.

– Так кем же он был раньше? – поинтересовался Дауд. – Обычным человеком?

– Нет, – сказала она. – Не думаю, чтобы он когда-нибудь был обычным человеком. Но я не помню точно.

Он перестал покачивать ее.

– Я думаю, ты помнишь, – сказал он слегка изменившимся тоном. – Расскажи мне, кем он был до того, как начал править Изорддеррексом? И кем была ты?

– Я была никем, – ответила она просто.

– Так как же тебе удалось подняться так высоко?

– Он любил меня. С самого начала он любил меня.

– А ты не совершила никакого нечестивого поступка для того, чтобы возвыситься? – сказал Дауд. Она заколебалась, и он стал настойчивее. – Что ты сделала? – спросил он. – Что? Что?

Его голос отдаленно напоминал голос Оскара: слуга говорил тоном своего хозяина. Оробевшая от натиска, Кезуар ответила:

– Я много раз бывала в Бастионе Бану, – призналась она. – И даже во Флигеле. Туда я тоже заходила.

– И что там?

– Сумасшедшие женщины. Те, которые убили своих мужей или детей…

– А почему ты стремилась в общество этих жалких созданий?

– Среди них… прячутся… силы.

– Какие такие силы? – спросил Дауд, произнося вслух вопрос, который Юдит уже задала про себя.

– Я не совершила ничего нечестивого, – запротестовала Кезуар. – Я просто стремилась очиститься. Ось наполняла мои сны. Каждую ночь на меня ложилась ее тень, ее тяжесть ломала мне хребет. Я только хотела избавиться от этого.

– И ты очистилась? – спросил ее Дауд. И снова она ответила не сразу, только после того, как он надавил на нее, почти грубо, – Ты очистилась?

– Я не очистилась, но я изменилась, – сказала она. – Женщины загрязнили меня. В моей плоти – отрава, и я хочу избавиться от нее. – Она принялась рвать на себе одежды, добираясь пальцами до груди и живота. – Я хочу избавиться от нее! – закричала она. – Из-за нее у меня появились другие сны, еще хуже, чем раньше.

– Успокойся, – сказал Дауд.

– Но я хочу избавиться от нее! Хочу избавиться. – Неожиданно с ней случилось нечто вроде припадка, и она так яростно забилась в его руках, что он не сумел удержать ее, и она скатилась на землю. – Я чувствую, как она сгущается во мне, – сказал она, ногтями царапая грудь.

Юдит посмотрела на Дауда, надеясь, что он вмешается, но он просто стоял, наблюдая за страданиями женщины и явно получая от этого удовольствие. В припадке Кезуар не было ничего театрального. Она царапала себя до крови, продолжая кричать, что хочет избавиться от заразы. Во время мучений с ее плотью начала происходить малозаметная перемена, словно зараза, о которой она говорила, выходила из нее вместе с потом. Ее поры источали радужное сияние, а клетки ее кожи постепенно изменяли цвет. Юдит узнала этот оттенок синего, который распространялся от шеи ее сестры – вниз по телу и вверх по искаженному мукой лицу. Это был синий цвет каменного глаза. Синий цвет Богини.

– Что это такое? – спросил Дауд у своей исповедницы.

– Прочь из моего тела! Прочь!

– Это и есть зараза? – Он присел рядом с ней на корточки. – Это и есть?

– Очисти меня от нее! – воскликнула Кезуар и снова принялась терзать свое тело.

Юдит больше не могла выносить этого. Позволить сестре блаженно умереть на руках у суррогатного божества – это одно. Но совсем другое – смотреть, как она калечит саму себя. Она нарушила обет молчания.

– Останови ее, – сказала она.

Дауд прервал наблюдение и сделал ей знак молчать, резко проведя большим пальцем по горлу. Но было поздно. Несмотря на свое состояние, Кезуар услышала голос сестры. Ее конвульсии замедлились, и слепая голова повернулась в направлении Юдит.

– Кто здесь? – спросила она.

Лицо Дауда было искажено яростью, но он попытался успокоить ее. Это ему, однако, не удалось.

– Кто с тобой, Господь? – спросила она.

Своим ответом он совершил ошибку, он солгал ей.

– Здесь никого нет, – сказал он.

– Но я слышала женский голос. Кто здесь?

– Я же сказал тебе, – настаивал Дауд. – Здесь никого нет. – Он положил руку ей на лицо. – А теперь успокойся. Мы одни.

– Нет, мы не одни.

– Неужели ты усомнилась во мне, дитя мое? – вопросил Дауд, и его голос, после грубости предшествующего допроса, так резко сменил тональность, словно он был смертельно ранен таким вероотступничеством. В ответ Кезуар молча сняла его руку со своего лица и крепко обхватила ее голубыми, забрызганными кровью пальцами.

– Вот так лучше, – сказал он.

Кезуар ощупала его ладонь.

– Шрамов нет, – сказала она.

– Шрамы остаются всегда, – сказал Дауд, вложив в эту фразу все свои таланты по части умудренного опытом милосердия. Но он не разобрался в подлинном смысле ее слов.

– На твоей руке нет шрамов, – сказала она.

Он высвободил руку.

– Верь в меня, – сказал он.

– Нет, – ответила она. – Ты – не Скорбящий. – Радость исчезла из ее голоса, он звучал глухо, почти угрожающе. – Ты не можешь спасти меня, – сказала она и неожиданно яростно забилась, отталкивая от себя обманщика, – Где мой Спаситель? Мне нужен Спаситель!

– Его здесь нет, – сказала Юдит. – И никогда не было.

Кезуар повернулась в направлении Юдит.

– Кто ты? – сказала она. – Твой голос мне откуда-то знаком.

– Держи пасть на запоре, – сказал Дауд, тыкая пальцем в направлении Юдит. – Если не хочешь пообщаться с жучками…

– Не бойся его, – сказала Кезуар.

– У нее ума побольше, – ответил Дауд. – Она уже видела, что я могу сделать.

Юдит с жадностью воспользовалась поводом заговорить, чтобы Кезуар могла лучше вслушаться в ее голос, и польстила тщеславию Дауда.

– Он говорит правду, – сказала она Кезуар. – Он может убить нас обеих. И он действительно не Скорбящий, сестра.

То ли из-за повторения слова Скорбящий, которое Кезуар сама уже произнесла несколько раз, то ли из-за того, что Юдит назвала ее сестрой, то ли по обеим причинам, ее лицо смягчилось, и озадаченность покинула его черты. Она поднялась с земли.

– Как тебя зовут? – прошептала она. – Скажи свое имя.

– Она никто, – сказал Дауд. – Она уже труп. – Он сделал шаг в направлении Юдит, – Ты понимаешь так мало, – сказал он. – И из-за этого я прощал тебе очень многое. Но больше я не могу проявлять снисходительность. Ты испортила прекрасную игру. И я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. – Он поднес вытянутый указательный палец к губам. – У меня осталось мало жучков, – сказал он, – так что одного будет достаточно. Медленное уничтожение. Ведь даже такую тень, как ты, можно уничтожить.

– Так что, теперь я уже стала тенью? – сказала ему Юдит. – А я-то думала, что мы два сапога пара. Помнишь наш разговор?

– Это было в другой жизни, дорогуша, – сказал Дауд, – Здесь все иначе. Здесь ты можешь навредить мне. Так что боюсь, что настала пора сказать тебе «спасибо» и «спокойной ночи».

Она попятилась, прикидывая, где кончается сфера досягаемости жучков. Он с жалостью наблюдал за ее отступлением.

– Без толку, дорогуша, – сказал он. – Я знаю эти улицы как свои пять пальцев.

Она проигнорировала его снисходительность и сделала еще один шаг назад, не отрывая взгляда от кишащего жучками рта, но краем глаза заметив, что Кезуар на расстоянии не более ярда от своего спасителя.

– Сестра? – сказала женщина.

Дауд оглянулся, на мгновение отвлекшись от Юдит; этого оказалось достаточно, чтобы она пустилась в бегство. Дауд вскрикнул, и слепая женщина бросилась на этот крик, схватив его за руку и за шею и рванув на себя. Она при этом тоже закричала. Юдит никогда не доводилось слышать ничего подобного, и она в известном смысле даже позавидовала своей сестре. Это был вопль, от которого бледнел воздух и кости разлетались вдребезги, словно стекло. Хорошо, что она успела отбежать на некоторое расстояние, иначе он, наверное, сбил бы ее с ног.

Один раз она оглянулась, успев заметить, как Дауд выплюнул своих смертельных жучков в пустые глазницы Кезуар, и взмолилась о том, чтобы ее сестра оказалась более защищенной, чем предыдущие жертвы. Но так или иначе, помочь она ничем не могла. Лучше бежать, пока еще есть шанс, чтобы хоть одна из них сумела выжить.

Она завернула за первый же угол и дальше не пропускала ни одного поворота, чтобы сбить Дауда со следа. Не было сомнений в том, что его хвастовство – не пустая фраза: он действительно знал улицы, якобы бывшие свидетелями его триумфа. Следовательно, чем раньше она покинет их и окажется в районе, незнакомом им обоим, тем больше надежда оторваться от погони. А пока надо двигаться быстро и невидимо, насколько это возможно. Стать той самой тенью, которой назвал ее Дауд, превратиться в темное пятно на фоне еще более густого мрака, скользящее и проносящееся мимо, мелькнувшее и через мгновение исчезнувшее.

Но тело ее не желало повиноваться. Оно было измождено, охвачено болью и дрожью. В ее груди пылало два пожара – по одному в каждом легком. Чьи-то невидимые пальцы изрезали ей бритвой пятки. Однако она не позволила себе замедлить бег до тех пор, пока не покинула улицы театров и борделей и не оказалась в месте, которое вполне могло бы послужить декорацией для какой-нибудь трагедии Плутеро Квексоса. Это был круг диаметром ярдов в сто, обнесенный высокой стеной из гладкого черного камня. Над стеной виднелись трепетавшие, словно светлячки, языки пожирающего город пламени, которые освещали наклонную, вымощенную камнем дорожку, ведущую к отверстию в центре круга. Она могла только догадываться о его предназначении. Был ли это вход в тайный подземный мир под городом или колодец? Повсюду лежали цветы, лепестки которых успели опасть и загнить. Из-за этого камни под ногами были скользкими, и ей приходилось продвигаться вперед с осторожностью. В душе ее росло подозрение, что если это и колодец, то вода его отравлена. На камнях были нацарапаны имена, фамилии, даты жизни и смерти, краткие надписи и даже неумелые рисунки. Чем ближе к центру она подходила, тем больше их становилось, а некоторые были высечены даже на внутренних стенках колодца руками людей, которые были настолько храбрыми или отчаявшимися, что не испугались возможного падения.

Хотя отверстие вызывало то же желание, что и край утеса, приглашая подойти и заглянуть в его глубины, она поборола искушение и остановилась, не дойдя до него один-два ярда. В воздухе стоял тошнотворный, хотя и не очень сильный запах. То ли колодец давно не использовался по назначению, то ли его обитатели слишком далеко внизу.

Удовлетворив любопытство, она огляделась вокруг в поисках наилучшего выхода. Выходов было восемь-девять, считая сам колодец, – и сначала она оказалась на улице, параллельной той, по которой пришла сюда. Улица была темной и дымной, и Юдит собралась уже было отправиться по ней, но заметила вдалеке обширные завалы. Она двинулась к следующему выходу, но и там улица была заблокирована, а в нескольких местах горели груды деревянных обломков. В тот момент, когда она направилась к третьим воротам, за спиной у нее раздался голос Дауда. Она обернулась. Он стоял по другую сторону колодца, слегка склонив голову набок с выражением напускной строгости, словно отец, который столкнулся с ребенком, прогуливающим школу.

– Ну разве я тебя не предупреждал? – сказал он. – Я знаю эти улицы…

– Я это уже слышала.

– Не так уж и плохо, что ты пришла сюда, – сказал он, направляясь к ней ленивой походкой. – Это сэкономит мне одного жучка.

– Почему ты желаешь мне зла? – спросила она.

– Я могу задать тебе тот же самый вопрос, – сказал он, – Ведь правда? Тебе нравится, когда мне бывает больно. А еще больше ты была бы рада причинять эту боль своею собственной рукой. Признаешь это?

– Признаю.

– Ну вот. Что ж, разве плохой из меня исповедник? А ведь это только начало. У тебя есть какие-то тайны, о существовании которых я даже не подозревал. – С этими словами он поднял руку и очертил в воздухе круг, – Теперь я начинаю понимать совершенство всей этой истории. Круг замыкается, и все возвращается к тому, с чего начиналось. А именно – к ней. Или к тебе, что одно и то же.

– Мы близнецы? – спросила Юдит. – В этом дело?

– Это вовсе не так банально, дорогуша. И далеко не так естественно. Я оскорбил тебя, назвав тенью. Ты – гораздо более удивительное существо. Ты… – Он запнулся, – …Нет, подожди-ка. Это несправедливо. Я рассказываю тебе все, что знаю, и ничего не получаю взамен.

– А я ничего и не знаю, – сказала Юдит. – Но хочу знать.

Дауд остановился и подобрал цветок – один из немногих, до сих пор не увядший.

– Но то, что известно Кезуар, знаешь и ты, – сказал он. – Во всяком случае, в чем была причина неудачи.

– Неудачи чего?

– Примирения. Ты была там. Конечно, я знаю, ты считаешь себя невинным наблюдателем, но никто из тех, кто был замешан в это, – слышишь, никто! – не может быть назван невиновным. Ни Эстабрук, ни Годольфин, ни Миляга со своим мистифом. Списки их грехов такие же длинные, как их руки.

– И ты? – спросила она.

– Ну нет, со мной другая история, – вздохнул он, нюхая цветок. – Я принадлежу к актерской братии. Я подделываю восторги. Мне нравится изменять мир, но цель для меня – развлечение. А вы, вы – любовники… – он произнес это слово с особенным презрением, – …которым абсолютно наплевать на мир, когда вас обуревает страсть. Вы и есть те, кто сжигает города и рассеивает народы. Вы – основная движущая сила трагедии, но в большинстве случаев вы об этом даже не подозреваете. Так что же делать представителю актерского племени, если он хочет, чтобы его принимали всерьез? Я тебе объясню. Он должен научиться так хорошо подделывать чувства, чтобы ему позволили сойти со сцены в реальный мир. Для того чтобы оказаться на том месте, которое я занимаю сейчас, мне потребовалось много репетиций, поверь. Знаешь, я начинал с малого. С очень малого. Вестник. Копьеносец. Однажды я сводничал для Незримого, но это была роль на одну ночь. А потом снова пришлось обслуживать любовников…

– Вроде Оскара?

– Вроде Оскара.

– Ты ненавидел его, не правда ли?

– Нет, мне просто надоели – и он, и вся его семья. Он был так похож на своего отца и на отца своего отца, и так далее, вплоть до чокнутого Джошуа. Мной овладело нетерпение. Я знал, что жизнь в конце концов опишет круг и у меня появится шанс, но я так устал ждать и иногда позволял себе это демонстрировать.

– И ты устроил заговор.

– Ну разумеется. Мне хотелось подтолкнуть события к моменту моего… освобождения. Все было рассчитано. Но ты же понимаешь, таков уж я есть: артист с душой бухгалтера.

– Это ты нанял Пая, чтобы убить меня?

– Без всякого умысла, – сказал Дауд. – Я привел в движение кое-какие рычаги, но никогда не думал, что у этого будут такие далеко идущие последствия. Я даже не знал, что мистиф жив. Но когда события закрутились, я стал понимать, какая предопределенность заключена в их ходе. Сначала появление Пая. Потом вы встречаетесь с Годольфином и сходите с ума от одного только вида друг друга. Все это было предрешено. Собственно говоря, для этого ты и появилась на свет. Кстати, ты скучаешь по нему? Скажи правду.