Текст книги "Ужасные дни"

Автор книги: Клавдия Лукашевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

III

Много ужасных дней видела на своем веку многострадальная Гавань, но таких, какие были пережиты в ноябре 1895 года, давно не запомнят и старожилы.

В тот холодный, ветреный день, с которого мы начали свой рассказ, все жители Гавани были сильно перепуганы. Под вечер раздались пушечные выстрелы. «Будет ли наводнение, или ветер утихнет, вода уйдет?.. Ждать ли наводнения?» – вот те вопросы, которые тревожили и мучили всех.

В доме мещанки Андреевой жильцы тоже находились в тревоге.

– Матушки-светы, ветрище какой, дух захватывает!.. Мосты горой вздуло ходить нельзя…

– Страшное будет наводнение! – проговорила одна из старушек торговок, возвращаясь в свой угол и с оханьем, со стонами принимаясь раздеваться.

– Наказание Господне!.. Что-то будет!.. Не к добру вчера у нас половица трещала, – подтвердила ее товарка, подымаясь с постели.

– Полноте вам пророчить!.. Ничего не будет, – сказал набожный старичок, входя в комнату.

– Все говорят, что страшное будет наводнение… Слышите, опять пушка выпалила? – испуганно проговорила молоденькая папиросница.

– Убрать бы вещи… – сказал кто-то.

– Вода везде достанет… – возразил раздраженный голос.

– Вяжите в узлы и тащите на чердак!

– Всего не унесешь… Да и хозяйка не позволит… Небось, она, ведьма, заперлась в мезонине и знать ничего не хочет!.. Бесчувственная она!..

– Мама, свяжи подушки… Спрячь их скорее. Карлушка сказал, что огромное наводнение будет. Я боюсь, мама, боюсь… – твердила испуганно Марина.

– Молчи! Я тебе задам и с твоим Карлушкой! – прикрикнула Василиса и сердито вытащила из-под головы мужа подушки… Он, совсем пьяный, спал на сундуке и храпел на всю комнату.

– Мама, вода сюда придет. Я боюсь. Мы утонем, – ныла Марина.

– Замолчишь ты или нет?!

Василиса шлёпнула девочку по голове, кинула на пол кацавейку и подушку.

– Ложись спать! Сейчас ложись, – строго сказала она дочери.

Та присела на пол, охватила руками драгоценную подушку и, всхлипывая, испуганно посматривала кругом. Старичок вышел на улицу и тотчас же вернулся.

– Кажется, ветер стихает… Э, полно, что горевать раньше времени… Утро вечера мудренее, – успокоительным голосом проговорил он.

– И то правда, дедушка. Больше Бога не будем! Как Он укажет, так и станется, – ответила торговка.

– И пушек что-то не слыхать, дедушка… Должно быть, ветер вернулся, – заметила папиросница.

Мало-помалу затихли толки, разговоры и споры в углах дома мещанки Андреевой; казалось, затих и ветер. Все скоро заснули, и послышались храпы и свисты на все лады.

… В два часа ночи страшный порыв ветра, какой-то отчаянный гул и неистовый шум, частые выстрелы с крепости разбудили всех этих людей и всю заснувшую Гавань.

Гулко, зловеще отдавались эти выстрелы: они говорили о несчастье.

В подвалах, в лачугах, в нижних этажах Гавани поднялись тысячи перепуганных обитателей с сознанием скорой неминуемой беды. Всюду слышались отчаянные, душу раздиравшие крики: «Наводнение!»

В доме мещанки Андреевой происходил невообразимый переполох. Все поднялись, бегали, кричали, спорили, наскоро хватали и укладывали вещи. Ничего невозможно было понять в этой суматохе.

Василиса изо всей силы трясла и толкала пьяного мужа. Марина плакала, цеплялась за платье матери и кричала;

– Мама, побежим!.. Я боюсь воды. Мы утонем… Побежим скорее!..

– Молчи! Собирай вещи… Завяжи в мой большой платок! Ах, Господи, что я буду делать с этим несчастным?! Не разбудить его. Да вставай же ты, пьяница!

В углу, напротив, папиросница с братом одевали своего идиота, тот не давался и кричал.

Все жильцы метались, убирали свои вещи, связывали и складывали узлы повыше. Пушечные выстрелы раздавались чаще и сильнее; с дома сорвался кусок железной крыши и, ударяясь со страшной силой, хлопал по стене. Маленький домишко весь вздрагивал и, казалось, вот-вот разлетится на мелкие куски.

Марина побледнела как полотно, вся дрожала и испуганно посматривала кругом. Она увидела, что три брата-немца направляются к двери…

– Карлушка, возьми меня, Немца и подушку, – умоляюще просила девочка.

– Иди, иди, после возьму…

– Карлушка, Мишу вытащи… Возьми меня… Миленький, возьми!

– Ладно. Отойди от двери.

Кто-то открыл дверь, и в то же мгновение раздался громкий, пронзительный крик:

– Вода! Вода! Спасайтесь!

Грозная стихия холодной свирепой волной хлынула в подвал; она врывалась в нижние этажи, в лачуги, всё беспощадно губя, унося, подхватывая в своем порыве.

Что затем произошло – не поддается никакому описанию. Кто раз видел этот панический ужас подвальных бедняков, эту борьбу за жизнь, кто слышал эти отчаянные крики о помощи, о спасении – тот во всю жизнь не забудет.

– Матушки-светы! Весь двор затонул! Куда бежать?.. Спасите, православные! – кричали торговки-старушки, бегая по воде.

– Бегите скорее! Зальёт… Ребят тащите… – раздавались голоса.

И продрогшие, посинелые люди, по колени в воде искали кто вещи, кто близких, кто чужих. Каждый думал о погибели. На дворе слышалось ржание лошадей, крики извозчиков, стук дрожек, плач и стоны. Все это сливалось в один невообразимый гул. Вода все прибывала.

– Господи, спаси и сохрани! – слышался чей-то отчаянный вопль…

– Потоп! Настоящий потоп! Наказание Божие! Все погибнем!

На улице было темно. В полумраке огромные волны носились по улицам, срывая и унося все, что попадалось на пути. Брёвна, доски, мебель, обломки вещей, мостков, сорванные крыши носились на гребнях волн, ударялись о дома, о двери, об окна; стекла разбивались вдребезги, и вода стремительно врывалась в жилища бедняков. Тут она портила и губила всё нажитое тяжелым трудом многих лет, скопленное грошами.

Вся Гавань, казалось, затонула. Ужаса, горя и страданий не передать словами.

При появлении воды в подвале Марина не помня себя от ужаса, схватив кота и позабыв о подушке, бросилась по лестнице наверх. Она стучалась и просилась к хозяйке, но та заперлась и никого не пускала. Девочка прижалась в угол к какому-то выбитому окну и долго не могла прийти в себя от пережитого страха. Там, внизу, на дворе, в темноте плескались волны, слышались крики, стоны, плач, споры и гул. И вдруг в этой темноте раздался душераздирающий женский голос:

– Спасите, спасите!

Так могла кричать только мать, теряющая ребенка. «Это сапожница», – мелькнуло в голове Марины и, сбежав стремительно вниз, стоя на пороге, она по колени в воде тоже начала кричать:

– Карлушка, Карлушка, вытащи Мишу!

На дворе было много народу, кто-то толкнул и выбранил девочку, но отчаянных криков больше не раздавалось. Марина видела, что высокая, худощавая фигура пронесла куда-то на улицу двоих детей. «Это Карлушка», – узнала девочка своего приятеля.

Утренний рассвет озарил страшную картину наводнения. Ветер еще дул с прежней силой и пронизывал до костей, вода все еще прибывала. Эти ужасные, губительные волны разгуливали между домов, все ломали и рушили и подымались все выше и выше. Но в Гавань со всех сторон спешили на помощь: ехали ломовые, извозчики, телеги, приплыли по улицам спасательные лодки. Детей вытаскивали прямо из окон, сажали на телеги и увозили. Много погибло народу в это наводнение: не всех успели спасти.

На крыше дома мещанки Андреевой сидела Марина, ухватившись за трубу, и горько плакала.

– Послушайте! Послушайте! – вскрикивала она. – Вон доска уплыла! Кот мой уплыл!

Многие видели эту рыдающую девочку, но не обращали на нее внимания. Она была в безопасности, а кругом другие ждали спасения.

Вдруг Марина заметила своего приятеля. Он то тут, то там боролся с волнами, прыгал, хватая то одно, то другое. Казалось, ему необходимо было спасти все и всех.

– Карлушка, Карлушка, схвати моего Немца! Вон доска уплыла… Миленький! Добренький!

– Где? – спросил басистый голос.

– Вон из ворот выплыли… Через забор перескочили… Ай, уплывут, беги скорее!

Карлушка, подымая высоко ноги и прыгая по воде, пробрался через улицу, через забор и погнался за доской, на которой действительно сидел кот.

Марина с замиранием сердца следила за ним. Как он борется с волнами, как он прыгает… Вот схватил… Нет, кот уплыл далеко… Завернул за дом… Все исчезли: и Карлушка, и доска, и кот… Девочка заплакала еще громче. И плакала долго и горько.

– Бери что ли! – раздался где-то близко сердитый, знакомый окрик. Она очнулась. Внизу на дворе стоял Карлушка и протягивал ей кота.

Марина сбежала вниз.

– Какой ты мокрый, синий! Ты весь дрожишь! Иди, Карлуша, погрейся, – участливо сказала девочка.

– Возьми Мишку, – тихо сказал он.

– Разве это Мишка? Что ты? – рассмеялась и удивилась Марина.

– Я поеду на корабль! – крикнул юноша, вдруг неожиданно расхохотался и, смешно подпрыгивая, скрылся за воротами.

«Что это он мелет?! Уж не рехнулся ли он?!» – с тревогой подумала Марина. В это время снова раздался пушечный выстрел, налетел порыв ветра, и нахлынула новая страшная волна.

Девочка, прижимая к себе кота, побежала спрятаться на чердак.

Страшная, губительная картина разрушения длилась не более 6–7 часов. Затем ветер стал стихать, вода отхлынула. Но то, что представилось глазам, было поистине беспросветно. Ужасные дни переживала многострадальная Гавань!

IV

На другой день после наводнения Галерная Гавань представляла жалкую, печальную картину разрушения, несчастий – и горя. Легкий мороз сковал разлившуюся воду, которая в канавках застыла в виде прозрачных льдинок, громоздившихся друг на друге. Было очень холодно, резкий ветер пронизывал до костей даже тепло одетых людей. На улицах всюду было движение, копошился народ, чего-то искали, чинили, убирали.

Следы наводнения были везде, на каждом шагу; там сорванная дверь, тут кусок крыши, какие-то бочки, бревна, приплывшая на улицу будка, сдвинутые мостки. Кое-где валялись кресты и крышки гробов с ближайшего кладбища. Всюду шла какая-то печальная разборка.

Но могло ли это все равняться с тем, что делалось в холодных, сырых, насквозь промерзших подвалах и лачугах? Там все было испорчено, вымочено. Всюду были больные, голодные и холодные.

В доме мещанки Андреевой во всех углах копошились жильцы, разбирая и растряхивая свой мокрый скарб. Кто-то растоплял сырыми дровами печку и сердился. Одна из торговок натягивала по всей комнате веревки, чтобы сушить свои вещи. Воздух был сырой, удушливый, смрадный.

Марина сидела на полу с котом на руках и смотрела на мать бессмысленно и печально; в больших черных глазах ее стояли слезы. Девочка только что узнала, что ее приятеля Карлушку отвезли в сумасшедший дом. Бедняга помешался, убегая от страшной волны. Он кричал и бредил этой волной и кошкой. Марине казалось, будто и она виновата в его горькой судьбе, и ее сердечко сжималось болью.

Утром девочка обегала много обездоленных углов Гавани; везде были страдания и одни страдания. У сапожницы заболел муж и трое детей; потонула хромоногая Катя, а сестра ее умирала; слепая старушка и ее внуки дрожали от холода в своем углу, а старый Роман даже слова не мог выговорить от страха; вода в это наводнение плескалась даже по его постели.

Василиса, сидя над своим сундуком, горько плакала и причитала. Все вымокло, полиняло, испортилось. Стол и стул расклеились и лежали на боку. Подушки вымокли насквозь и издавали гнилой запах.

– Вот копила, копила… Все пропало! Теперь с моим муженьком не наживешь, не справишься, – плакала бедная женщина, растряхивая мокрые тряпки.

Марина сидела около матери совсем безучастно, в отупении.

– Брось кошку! Вот я ее поленом! Лучше бы матери помогала! У-у-у, несчастная! – крикнула Василиса на дочь.

Девочка отлично знала, что мать ничего дурного не сделает ее безумному Немцу, что она с горя вымещает на ней злобу, но на всякий случай отбежала в сторону.

В углу напротив метался в жару идиот – брат папиросницы, а молодая девушка ухаживала за ним.

– Мариша, сходи, купи мне на две копейки малины, – попросила девушка.

– Сейчас, Лизанька, сейчас, – девочка проворно оделась и убежала.

В комнату то и дело входили и выходили жильцы, сетовали, жаловались, плакали.

– Знаете ли, милые, сказывают, завтра с утра в Гавани всем будут дрова и деньги раздавать, – сказала, входя, старушка торговка.

Все переполошились. Послышались возгласы:

– Дал бы Бог! Неужто же погибать!

– Ой, что-то не верится!

– Говорят, правда!.. Спросите сами…

– Пойти разве узнать?!

Между тем Марина, убежавшая в аптеку, как в воду канула.

– Что это Маришка не возвращается?! – сетовала папиросница.

– Ах, скверная девчонка! Вот я ей задам! – грозилась мать.

– Она, верно, проела твои две копейки, да и боится вернуться, – заметила одна из торговок.

– Уж не случилось ли чего с ней? – тревожно проговорила мать, направляясь к двери.

Судили и рядили, а время шло, и девочка не возвращалась…

Между тем с Мариной в это время случилось такое происшествие. Выбежала она из ворот дома мещанки Андреевой с твердым намерением мигом слетать в аптеку. Вдруг она заметила вдали на Безымянной улице большую толпу. Ей, конечно, понадобилось узнать, что там такое, и она помчалась туда.

– Там бедным дрова и деньги раздают, – крикнул кто-то. У девочки замер дух, и она припустилась шибче; сердце ее так и колотилось.

По улице медленно двигалась пролетка, на ней сидели двое мужчин, одетых в шубы. Огромная толпа, по преимуществу ребятишек, обступила их и кричала на все голоса:

– Дайте нам! У нас ничего нет.

– К нам пойдемте, дяденька, у нас отец помирает.

– Мы бедные! У нас ребята замерзнут…

Марина протискивалась вперед, получила за это несколько здоровых ударов, но все-таки достигла дрожек.

– Я знаю бедных… Пойдемте, я покажу… Я знаю самых бедных, – неистово кричала она, протягивая руки.

– Убирайся ты, убирайся, – раздались сердитые окрики, и девочку вытолкали из толпы.

Приехавшие господа сошли с пролетки и в сопровождении толпы заходили в подвалы и лачуги, действительно оказывая помощь. Но лишь только они снова показывались на улице, как в их ушах раздавался звонкий отчаянный детский голос:

– Пойдемте! Я вам покажу самых бедных! Я знаю очень бедных, – и растрепанная, оборванная девочка хватала их за рукава и смотрела большими умоляющими черными глазами.

– Отойди прочь! Какая назойливая девочка! – сказал один из приехавших.

Марину отгоняли и били.

Приезжие заходили в один дом за другим, удаляясь от Безымянной улицы. Но «назойливая девочка» всюду преследовала их, старалась протиснуться вперед, и ее жалобный, замирающий голос доносился, как эхо: «Пойдемте!.. Я вам покажу самых бедных! Я знаю очень бедных!..»

Один из приехавших наконец обернулся к ней и строго проговорил:

– Нехорошо так надоедать… Ну говори, где ты живешь?

– Я живу там… Я знаю самых бедных, – робко ответила Марина.

– Кто ж у тебя бедный?

– Много, много… Вот тут близко… Старичок Роман живет… Еще Анюта умирает, у нее сестра утонула… Еще старушка слепая… У нас в доме еще сапожница… Я знаю самых бедных, – радостно, задыхающимся голосом твердила девочка.

– Ну, веди нас… Только здесь поблизости…

Хотя толпа и шумела, и ссорилась, и кричала, отгоняя девочку, но приехавшие пошли вслед за сиявшей счастьем Мариной. Она показала им слепую старушку со внуками и умирающую в чахотке Анюту, безутешно оплакивавшую свою погибшую в волнах сестренку… Они поверили, что она знает самых бедных.

– А где же твои отец и мать? Кто они? – спросили приезжие Марину.

– Мои – фабричные… Там… Ах, пойдемте… Я знаю еще старика… Он без ног и льдинки об его койку хлопали…

– Пойдем! Ты славная девочка! – сказал один из приехавших, поняв это отзывчивое сердечко, и погладил Марину по голове. Она не поняла, за что ее хвалят, и радостная помчалась вперед, говоря: «Я знаю самых бедных».

… Поздно вечером Марина вернулась домой – продрогшая, раскрасневшаяся; ее выразительное лицо сияло необыкновенным счастьем.

– Где ты, дурная, пропадала целый день? – грозно крикнула на нее мать.

– Где же малина? – спросила папиросница.

– Малина? – повторила растерявшись девочка. – Я забыла… Вот, Лизанька, твои две копейки… Я сейчас сбегаю… Ах, мама, там ведь помощь раздавали бедным…

Все подвальные жильцы обратились в слух, повставали с мест и окружили девочку.

– Ну, и что же? – радостно спросила мать.

– Они говорят: покажите самых бедных…

– Кто они-то?

– Господа. Хорошие господа, в шубах… Приехали на извозчике и говорят: покажите самых что ни на есть бедных…

– Ну, и что же?

– Они давали билеты для дров и деньги… Я им показала самых бедных.

Василиса вскочила как ужаленная.

– А нас-то?! Нас ты что же не показала?! – закричала она не своим голосом.

– Я забыла, мама, – испуганно отскакивая в сторону, шепнула Марина, не зная, что сказать.

– Забыла про нашу бедность?! Слышите ли, добрые люди?! Слышите, что это за девчонка! Что это за зло такое! Вот я тебе! Я тебе! Рассвирепевшая женщина бросилась на дочь. Та, защищая руками трепаную черную головенку от ударов, плача, присела в угол на пол. Все жильцы были согласны с Василисой… Но за Марину вступились старик и старушка, жившие в кухне. Они отняли и укрыли рыдавшую девочку.

– Опомнись, Василиса! Что ты бьешь дитя? Может, ей Сам Господь указывал путь к самым бедным!.. Невинно и чисто сердце ее… Не тронь девочку! Опомнись!

– Да как же, дедушка, разве мы-то не нищие? Ведь все испорчено, все пропало, и подушки новые никуда не годятся!..

Марина, всхлипывая и вся дрожа, прислушивалась к словам матери. Да, действительно, как же это она забыла и про свою бедность, и про испорченные драгоценные подушки, и про гнев матери?!

– Полно, Василиса! Не сердись! Ты молодая, здоровая… Твоя жизнь впереди… Еще заработаешь всё… Всё у тебя будет, – успокоительным голосом говорил старичок.

А во многих темных, сырых углах Гавани несчастные, получившие помощь и, может быть, спасение от гибели, с благодарностью и с лаской вспоминали о маленькой черноглазой девочке, которая неожиданно привела к ним благодетелей. Вспоминала о ней с молитвой на устах слепая старушка с внуками, и старик Роман, и больная Анюта, – все они были сыты, согреты, и в их темной жизни промелькнула светлая, отрадная полоса.