Текст книги "Знак Сокола (СИ)"

Автор книги: Клавдия Вербицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Знак сокола

  Я закончила раскрашивать фигурку и поставила её сушиться. Как только краска высохнет, я натру её закрепителем, и подарок будет готов. Собственно, это даже не совсем подарок: парнишка честно заслужил право зваться чебурашкой. Но игрушка – это так, шутка. Мы все такие носим, кто на поясе, кто к сумке цепляет, а кто вместо брелка приспособил. Особого смысла в них нет – в нашей команде и двадцати человек не наберётся, и все друг друга в лицо знают, опознавательные знаки нам не нужны. Просто приятно знать, что где-то на другом краю Империи мой друг цепляет на пояс смешного зверька, точно такого же, какого я вырезала сейчас.

  Прибрав в комнате, я задумалась, чем бы заняться дальше. Хоть я и дома, но всё же в большей степени как бы в гостях. Последний раз я приезжала сюда лет пять назад. Мама хоть и обижается, что я почти не заглядываю домой, но ни слова не говорит, когда я сообщаю ей, что снова уезжаю в командировку и не знаю, когда вернусь. Она совершенно искренне считает, что я работаю психологом в одном очень секретном военном учреждении. Подбор персонала, релекс, налаживание конфликтов и всё в таком роде. Я не спешу её разубеждать, так же как и сестёр. Тем более что в нашей команде мне иногда приходиться выполнять работу психолога.

  Я пошла на кухню, где мама готовила праздничный обед, но в коридоре столкнулась с сестрой.

  – На кухню? Не советую. Мамуль готовит! Меня только что выставила.

  Я понятливо вернулась в комнату. Долго побыть наедине с мыслями мне не дали: дверь с грохотом распахнулась.

  – Гэль, Машка звонила, она приедет к обеду, так что всё нормально!

  – А кроме неё кого мы ещё ждём?

  Наивный взгляд сестры мог бы обмануть кого угодно, но не меня. Просто по поводу приезда домой сразу двух непоседливых дочерей мама бы не стала так серьёзно уединяться на кухне.

  – Та-а-ань!

  – Ну что – Тань? Машка придёт, так спроси у неё. Я вчера с ней в городе виделась, так она говорит, у мамы есть кто-то, но она боится, что он нам не понравится. Но очень хочет нас познакомить.

  В этом вся мама. Столько лет мы живём сами по себе, а она всё равно опасается нашего недовольства.

  – Ясно. Семейный обед по всем правилам скуки и тоски. Лучше бы она нас выпихнула погулять, чтоб мы им не мешали.

  – А чего нас выпихивать? Мы и сами сбежать можем. А, Гэль?

  – Машка одна будет или со своим?

  – Одна. А что?

  Я схватила телефон, благо по рабочей привычке ещё в порту подключила его к местной сети. Зарплата у меня немаленькая, но это же не повод платить за местные вызовы как за межпланетные. Судя по горестному вздоху сестры, она такой предусмотрительностью не отличалась.

  – Слушаю! – Официальный голос сестры ответил почти сразу, будто она ждала звонка.

  – Привет, Машенька! Это Галина.

  – А, Галинка! Привет! Не узнала твой номер.

  – Ничего страшного. Слушай, мы тут планируем сбежать с обеда как можно раньше. Ты с нами?

  – Не очень это хорошо...

  – Хорошо, хорошо! А то она так и будет всю жизнь на нас оглядываться. Короче, скажи своему, чтобы заехал за тобой. Заодно я сбегу, якобы вы меня подвезёте в музей.

  – Я тебя и не якобы подвезу, у меня и своя машина есть.

  – Это потом. И надо придумать, куда Танюшку пристроить.

  – Зачем пристраивать? Заберу её с собой, ты то с ней уже наболталась, а я? Не волнуйся, завтра верну её в целости и сохранности. Или послезавтра...

  – Тогда до вечера!

  – Увидимся!

  Довольно улыбаясь, я оглянусь к сестре, и мне стало не до улыбок: больно уж хитрющие глаза глядели на меня из под русой чёлки.

  – Что?

  – Что – что?

  – Та-а-ань!

  – Ну что Тань? Вечно Тань!

  – Ты в музее ведь была уже? – Догадалась я.

  – И что? Ты ведь всё равно туда поедешь, а я просто сказала, когда ты появишься дома.

  И не поспоришь – поеду. Только теперь, раз меня там ждут, придётся собираться всерьёз. Но с другой стороны, почему бы не побыть просто собой, воскресить пострелёнка Гэла, ещё не знающего что такое настоящий бой. Я разложила на кровати костюм из псевдокожи, кольчугу, наручи, шлем. Меч аккуратно поставила рядом. С замиранием сердца я открыла нижний ящик шкафа, где среди призов, грамот и наград лежал пояс. Тот самый. О, Великий Перун, как давно это было!

  Если вспомнить, с чего всё началось, даже захочется сказать «отцу» спасибо. Спасибо за то, что бросил семью, практически лишив нас детства, ведь нам тогда пришлось начать работать до двенадцатилетия. Может, это показалось кому-то странным, всё-таки мама зарабатывала неплохо, да и пособие помогало, но мы понимали, что достойное будущее на эти деньги не построишь. Если не хочешь всю жизнь прозябать на аграрной планетке, весь экспорт которой – натуральная еда (весьма дорогое удовольствие на просторах галактики) и эксклюзивные изделия ручного труда (настоящая диковинка в мире синтезаторов), волей-неволей начнёшь крутиться. И мы крутились. Отец всю жизнь сидел на пособии, так что с алиментами было туго, вот мы и развернули бурную деятельности.

  Мама у нас – художник-модельер. Она покупает лён на нашей мануфактуре и шьёт из него одежду, отделывает вышивкой, тесьмой, кружевами. Очень красиво получается. Туристы из интерактивного музея на её вещи сразу западают. Они приезжают к нам на несколько дней, где погружаются в атмосферу быта древней земли, точнее, Руси дохристианского периода. Наши очень древние корни, каким-то чудом сохранившиеся во время расселения, изоляции, объединения и прочих катаклизмов.

  А почему музей интерактивный? Да потому что, тебе не только покажут жизнь наших предков, как в театре, но и предложат поучаствовать в ней. Тут тебе и вечерние посиделки с рукоделием, и работа в поле, и ткачество, и охота (заменённая фотоохотой), и рыбалка. И неважно, что ты ничего не умеешь, тебе всё объяснят, всему научат. А чтобы не забывали наши гости науку, мы им предложим купить всякие пяльцы-коклюшки, да спицы-иголки. И диск с обучающим пособием. А ещё изделия настоящих мастеров, которые гости, надо сказать, покупают куда охотнее.

  Так вот туристы знакомятся с нашим давним прошлым. Кроме туристов на каникулах привозят детей из исторических клубов в спортивные лагеря. Да и взрослые у нас отдохнуть любят, что и говорить.

  Иначе говоря, музей – махина нешуточная. Кроме полусотни научных сотрудников, работает масса актёров, педагогов (кто-то же должен учить гостей, если они захотят чего-то сшить или ложку себе вырезать), инструкторов (тех, кто «отроков» в дружине обучает) и вспомогательного персонала (убирать в комнатах по старинке всё равно не получается – гостей обычно много). И среди всей этой массы народа крутятся дети, играющие роль детей. Ну и помогающие взрослым. Например, некоторые присматривают за гостями, чтобы те не ходили, куда не следует, не заблудились в лесу, не утонули в реке, не растащили гостиный двор на сувениры. Если назревает проблемная ситуация, ребёнок бежит к ближайшему узлу связи и сообщает о проблеме старшей сестре или старшему брату (официально должность называется помощник менеджера-администратора, вот такая жуть). Хотя мне было всего восемь лет, меня неофициально взяли на работу: маму в музее знали, и отказать в помощи не могли. Так я стала Гэлом, сыном погибшего воина, которого мать отдала в дружину, чтобы он рос достойным памяти отца. Тогда же начался мой путь ко мне сегодняшней.

  Работать в музее мне нравилось. Я приходила после обеда на свои законные четыре часа, и мы, трое детей, следили за отроками: там, полотенце вовремя подать, воды принести, помочь брони снять... Инструктора у нас были хорошие, это мы на себе тоже испытали, и в этом я вижу ещё один дар судьбы. Днём дружинники гоняли отроков за их деньги до седьмого пота, а по вечерам занимались с нами, причём совершенно бесплатно. Многие бросали, иногда вместе с работой, иногда раньше. Некоторые уходили в клубы. Кажется, я единственная, кто продержалась всё десять лет работы там.

  Потом мне исполнилось девять лет, и я пошла в школу. Ничего существенного тогда не изменилось, разве что по утрам мы со старшей сестрой не могли помогать маме с шитьём из-за занятий, но после обеда я исправно приходила в музей. С началом учебного года жизнь там немного стихает, уезжают спортивные лагеря, да и обычных туристов меньше: детей на экскурсию уже не привезёшь. Но работы хватает и тогда: надо готовиться к следующему сезону, помогать нашим мастерам в их делах, присматривать за учёными, что любят приезжать к нам именно в туристическое затишье... Дел много, и, надо сказать, именно это работа нравилась мне больше.

  Через два года Машка тоже устроилась на работу, смешно сказать по обычному объявлению. Шла мимо ничем ни примечательного здания со скромной вывеской 'Реабилитационный центр', а на двери свежее объявление: 'Срочно требуется технический рабочий'. Моей сестре нахальства не занимать, она и вошла, здраво рассудив, что пылесос запрограммировать она сможет, а всему остальному научится. Нет ничего неожиданного в том, что ей попытались отказать. А вот того, что хвостатая пигалица спросит, нужно ли специальное образование для работы техническим рабочим, главврач (она до главврача дошла) не ожидал, и лишь беспомощно развёл руками, тогда моя сестричка наизусть оттарабанила статьи закона о труде несовершеннолетних, включая номера параграфов. Если перевести его содержание с юридического языка на человеческий, всё получается очень просто: исполнилось двенадцать лет – можешь работать. Сестра прижилась в том центре, как я – в музее. Прижилась настолько, что стала физиотерапевтом и теперь работает там же.

  А я всерьёз осела в музее. К двенадцати годам ни о каких четырёх часах в день и посменной работе два дня через два уже речи не шло. И дело вовсе не в деньгах. Мне нравилось там бывать. Когда наши менеджеры обнаружили меня, слоняющуюся без дела по крепости, они меня сразу к делу припрягли: что-то посчитать, проверить, принести, передать, текст набрать, позвонить. А в свои официальные рабочие дни я отбывала порядком наскучившую мне трудовую повинность пастухом (так с моей лёгкой руки прозвали ребят, присматривающих за гостями). Через полгода после официального оформления меня сделали старшей сестрой, объяснив, что надо было формальности соблюсти: только приняли ребёнка на работу, а сразу помощник администратора... непорядок, в общем.

  В семнадцать лет моя старшая сестра ушла с работы, чтобы готовится к поступлению в Невскую медицинскую академию. Вот тут-то до меня и дошло, что нас трое. Даже если сестра получит стипендию (а она её получила), содержать её всё равно нам. Мне госстипендия не светила, поскольку моей целью была Ахтубинская социальная академия, которая стипендиатов не брала. Насчёт поступления я сильно не волновалась, а вот с деньгами была проблема, которую вполне решил бы кредит.

  Так и случилось, когда пришло время. Директриса дала мне длиннющую характеристику на два листа. Я до сих пор помню её глаза, когда я робко так зашла к ней в кабинет, поговорить по личному вопросу. А вопрос состоял из заявления об увольнении в связи с предстоящим окончанием школы и поступлением в академию и просьбой о характеристике для банка. Она никак не могла поверить, что я не шучу. Надо сказать, здесь наша служба персонала здорово лажанулась. Меня должны были отправить в учебный отпуск ещё год назад, потому что по закону учащиеся выпускных классов должны готовится к выпускным экзаменам. В ту пору я уже стала помощником менеджера по персоналу и приписана была как раз к службе персонала.

  Последние два года работы были просто сумасшедшими. Зимой я так и жила в музее, откуда вместе с детьми сотрудников, проживающих в музее, ездила в школу на музейной же машине. Да и в светлое время года частенько оставалась там ночевать. Едва у меня выпадала свободная минутка, я открывала ноутбук и садилась за уроки. Ко мне все настолько привыкли, что, видимо, забыли, что по закону я всё ещё ребёнок.

  Кредит я получила, так что деньги, копимые на образование, остались не тронутыми. Экзамен сдала успешно, набрав тридцать семь баллов из сорока возможных (как мне это удалось, так и не поняла, всё как в тумане). Отмечать успех пришлось несколько раз. Сначала дома, потом на работе с друзьями из административного и научного секторов, а потом с дружиной. Я то хотела их объединить, но они как-то очень естественно разделились, не иначе как заранее сговорились, и я поняла потом для чего.

  Впервые в одном кругу с друзьями я чувствовала себя неловко. Мои вещи я уже перевезла домой, и среди «костюмированных» воинов в «светской» одежде выглядела неуместной. А они, как назло, давай речи толкать, про то, что знали они меня, как храброго воина и верного друга, а теперь вот, перед самым уже расставанием увидели они, что я ещё и красавица, каких на всём белом свете и не сыскать боле, и всё в таком духе. Тут воевода на них цыкнул, мол, совсем засмущали девчонку. И из-за стола поманил, вроде как прогуляться, пока парни остынут. Я и обрадовалась. С воеводой разговаривать интересно, он и сам много знает, и собеседнику высказаться даёт.

  И прогулял он меня за разговором довольно далеко от нашей горницы. Вдруг двое ребят как из ниоткуда выскочили и глаза мне завязали, под руки подхватили и потащили куда-то. И всё в молчании. Я тоже молчала, хоть любопытство и разбирало: что происходит-то? Вдруг чувствую, в помещение мы уже. Они меня усадили на что-то высокое и блузку с меня снять пытаются, а у блузки замок потайной, пока его не расстегнёшь, вся блузка цельной кажется, а просто через голову снять нельзя – горловина узкая. Чую, ребята сейчас оконфузятся, и шёпотом им подсказываю, где застёжка. Они такого явно не ожидали, и один спросил, я что, не боюсь совсем? Я переспросила: «А что, надо?» Страшно действительно не было. Я знала, они мне вреда не причинят. Парни еле смех сдержали, отчего руки у них дрогнули. С дрожащими руками они бы долго застёжку искали. Расстегнулась я, бурча, что парни совсем пропащие пошли, даже приличную девушку раздеть не могут. Не знаю, может, ребята покраснели, может, нет, а вот сдавленный хрип, похожий на сдержанный смешок, меня заинтриговал. И заподозрила я, что принадлежал он, скорее всего, воеводе.

  От любопытства умереть не успела: ребята, наконец, разобрались с блузкой и стащили её с правого плеча. Воевода (никто другой это точно быть не мог) подошёл ко мне и нарисовал на обнажённом плече сокола. В древности такие знаки татуировкой наносили или железом выжигали. Мы ограничиваемся специальной краской, которая сама сходит через пару месяцев. Кто хочет, может закрепить рисунок или смыть специальным раствором. Я своего сокола стирать не стала, но и не закрепила: не во всякой работе художества на теле уместны.

  Ребята меня снова под руки подхватили и переместили куда-то. Воевода сзади встал, повязку сдёрнул и мне на плечи руки положил. А прямо передо мной... И как кусок дерева, пусть искусно вырезанный и обработанный, может внушать такой трепет? А воевода тихо сказал, что Перун увидел меня, и теперь на мне всегда его взгляд. И в тот момент я поняла, что никогда не смогу поступить против Правды, которой меня учил воевода, Перунов воин, потому что в глазах этого идола жили миллионы и миллионы воинов, отдавших свои жизни, чтобы жили другие. И я, их безвестный потомок, тоже. Кажется, я заплакала. Ребята ушли, чтобы не мешать мне. А воевода обнимал меня за плечи, терпеливо ожидая, пока я успокоюсь.

  Тогда я захотела извиниться, но воевода сразу развернул меня к себе, и я вдруг разучилась говорить. У него через плечо висел широкий воинский пояс, который он застегнул на мне. И было от чего онеметь. Получить лицензию воина музейной дружины не всякому дано, ибо нигде больше нет таких суровых испытаний претендентов. Воинское мастерство и знание Правды (Устава, Кодекса) обязательно проверяется у всех. А вот экзамен по древней истории и истории Империи предусмотрен только у нас.

  Не знаю, сколько бы я так стояла, да воевода подтолкнул меня, чтобы я оделась. Сокол спрятался под длинным рукавом, и я осторожно коснулась его, боясь стереть. Воевода улыбнулся и дал мне шаблон и флакончик с краской (кстати, не забыть нанести рисунок, когда пойду в музей). А потом мы вернулась к ребятам. Как только я немного пришла в себя, мне преподнесли новое потрясение. О, наш воевода умеет говорить речь! Вместе с речью он и вручил мне подарки: сумку, чтобы было, куда складывать знания, и, чтобы было чем себя защитить и Правду Перунову отстоять – новенький меч, не настоящий, естественно.

  Я уехала из поселения, оставив дома часть себя, но очень скоро мне пришлось эту часть вызывать к себе. У нас на курсе училось несколько ролевиков. Вообще, меня поражают люди: это ж надо догадаться, покидая переполненную, отравленную Землю, бросаясь в неизвестность, брать с собой книги, диски, кассеты в ущерб практически ценным вещам! Но именно благодаря этому мы сохранили культуру прошлого. Когда прошло время изоляции, практически ни на одной из планет будущей Империи не было серьёзных проблем с воссозданием прошлого. И, может быть, именно потому, что мы не забыли, кто мы такие, объединение Империи прошло относительно безболезненно.

  А из нашего прошлого мы притащили и такие вещи, без которых, как я думала, вполне можно обойтись. С теми же ролевиками: играют в непонятно кого, а туда же, мечи понацепляли! Одному, кто себя эльфом называл, я честно сказала, что он размером не вышел, потому как эльфы – лесные духи, маленький народец, иногда с крылышками. Я думала, что от зубовного скрежета оглохну, но крик окружающих был громче. Мол, все знают, кто такие эльфы, и нечего на них наговаривать. А я им ссылку на энциклопедию мифов. Ну, в сеть влезли, нашли, посмотрели, извинились. А ролевики со мной потом до сессии не разговаривали. А после сессии у наших возникло желание устроить грандиозную вечеринку, отметить, так сказать. А организовывать кто будет? И взялись за дело мои извечные враги, у которых был уже опыт организации неформальных сборищ, ну и я, помощник менеджера. Так мы стали разговаривать. Потом они вытащили меня на игры. Бред, конечно, полный (а я вообще игры не люблю), но затягивает. С ними было интересно, но не так, как в музее. Игра, она и есть игра.

  Каково же было моё удивление, когда я встретила нескольких своих знакомых по играм в институте! Вообще, то, что я попала в институт практического изучения альтернативной истории, просто чудо какое-то! Подозреваю, без наводки воеводы здесь не обошлось. И вот в тридцать пять лет – я полевой агент института.

  А однажды мы изучали возможность легализации в одном из потерянных миров, где несколько групп работали параллельно на разных социальных уровнях. И всё пошло прахом из-за какого-то кретина, который проигнорировал сигнал «Запретная зона» и, в довершение всего, плюхнулся на планету не просто аварийно, а с фейерверком и иллюминацией. То, к чему привела развёрнутая им деятельность, вполне можно назвать охотой на ведьм. От четырёх групп едва ли осталось двадцать человек. Тогда-то я и обнаружила среди них двух своих знакомых. Пустячок, а приятно.

  Мы разделились. Одна группа ловила нарушителя, а другая – пыталась сгладить последствия. Так получилось, что вторую группу возглавила я. Мне её и оставили потом. Мои чебурашки. Почему чебурашки? А такие мы тогда и были: наивные, растерянные, и очень мечтающие о друзьях больших и сильных. Сейчас мы одна из лучших групп института, но название не меняем. Мы мягкие и пушистые, если нас не злить.

  Я прицепила своего зверька на пояс. Пусть не по форме оберег, но не думаю, что меня оговорят за него.

  – А в кольчугу ты сейчас не влезешь!

  Я и забыла, что моя драгоценная сестрёнка сидит у меня в комнате. Она своими неожиданными комментариями когда-нибудь доведёт меня до психоза. Самое обидное, что она права. Одно утешало – хоть наручи оказались впору.

  ***

  Машка приехала часа за полтора до обеда. Мы быстро накрыли стол. Говорили мы много и шумно и даже не заметили, как мама закончила подготовительную возню на кухне и в гостиной. Она вошла и очень тихо села в сторонке, но мы не дали ей остаться незамеченной, накинувшись с требованиями обеда. Её отговорки, что ещё не время, закономерно вызвали вопрос:

  – А разве мы ещё кого-то ждём? – Вот только почему именно мне пришлось спрашивать?

  – Да. Вы не будете против, если придёт один мой знакомый? – Такой чуть смущённый взгляд... – Я ему много рассказывала о вас, он очень хочет познакомится.

  – А если бы мы были против? – Я Таньку когда-нибудь на языке повешу!

  – Я сейчас позвоню, скажу, чтоб не приезжал!

  Мама метнулась к телефону, я еле успела схватить её за руку.

  – Погоди! Кто сказал, что мы возражаем? В конце концов, это твой друг, как мы можем что-то возразить?

  Мда... А мамины сомнения скоро прояснились. Маленький, полноватый, лысоватый... С первого взгляда очень хотелось поинтересоваться, что наша красавица-мать в нём нашла. Но с первого слова интересоваться расхотелось. У меня. У Машки, кстати, тоже.

  В общем, обед прошёл на удивление нескучно. На самом деле, нам вместе скучно не бывает. Всегда найдётся о чём поговорить, поспорить... А не спорить мы тоже не можем. Но никогда не обижаемся. Мы ж не всерьёз, а так, для развлечения. Просто у каждой из нас своё отношение ко всему, с вой подход, своё понимание. Часто посторонние люди удивляются, как мы умудряемся не ссориться в таких спорах. Константин не удивился. Но в разговор почти не встревал. Молчал, слушал, изредка бросал реплики. Но больше смотрел на мать.

  И я вдруг поняла, что мы ему мешаем. Все три. Своей бессмысленной болтовней, шумным весельем, да и самим фактом присутствия. На самом деле он пришёл не ради нас. А раз так... я поймала Машкин взгляд и повела глазами в сторону двери. Она чуть нахмурилась, но я настойчиво опустила веки.

  ***

  Как же рада я была увидеть их всех! Наверно так же, как и они меня. Директриса в очередной раз предложила перебраться в музей, мол, психологи всегда нужны. Я опять вежливо отказалось, хотя на душе заскребли кошки. Как же, всегда нужны! Да на каждую возможную вакансию здесь уже очередь на пятьсот лет вперёд! Тяжело чувствовать себя неблагодарной. Директриса даже смутилась и пообещала не соблазнять меня больше. У каждого человека своя дорога, и кому, как ни историку, понимать это.

  В дружине занятия с отроками давно закончились, и теперь туристы могли увидеть древний обряд встречи побратима. Что здесь древнего – не понятно: обнимали они меня вполне современно. В любом случае, до 22 часов (по местному) пришлось подыгрывать на тему «вернулся дружинник из командировки... то есть из похода»: торжественно предъявиться воеводе, провести несколько поединков, потравить байки к огромному удовольствию как наших, так и туристов. Уж что дано, то дано: мои байки даже воевода послушать любит, а ведь он сам рассказчик хоть куда. К окончанию рабочего дня собрались все, даже те, у кого был выходной. Как только последний гость покинул территорию, ставшую служебной (ночью их перемещение по музею ограничено), на столе появились бутерброды, конфеты, овощи с местного огорода, вода, чай и россыпь пластиковых стаканчиков и тарелок. Иногда безумно хочется побыть обычными людьми, что у нас, почему-то, ассоциируется с пластиковыми стаканчиками. Наверно, потому что их можно выкинуть, а «рабочую» посуду придётся мыть.

  Едва все расселись, вошёл воевода, сообщив о своём появлении водружением на стол звякнувшей сумки. Он достал штопор, кивнул, приглашая смелых открывать вино, и сел рядом со мной, что было далеко от его обычного места во главе стола. На нашем внутреннем языке это означало его разрешение веселиться совершенно неофициально, то есть без ограничений. Насколько я знаю, такое веселье у некоторых могло закончиться тяжёлым похмельем, но ни опоздавших на работу, ни разбитых окон, ни недовольных нашим поведением гостей после наших вечеринок никогда не было.

  У нас было делом обычным накладывать еду не к себе в тарелку, а тарелку соседа, при этом считалось невежливым смотреть в чашу соседа, поэтому я с наслаждением тянула маленькими глотками любимое вино, обильно запивала бутерброды минералкой, и, с лёгкой руки соседей, поглощала неимоверное количество конфет. Наконец веселье преодолело границы повода, и я поняла, что моё исчезновение не привлечёт лишнего внимания.

  Я остановилась в двух десятках метрах от храма. Простая одноэтажная постройка без окон, с высоким потолком в лучах подсветки казалась величественной и таинственной.

  – Я знал, что ты придёшь сюда.

  Я не вздрогнула, хотя и не слышала, как он подошёл. Воевода сунул мне в руки два стаканчика и открытую бутылку и присел у одного из прожекторов. Из его основания выдвинулась панель управления, и воевода быстро набрал код. Неспешно преодолев 'мёртвую зону', он открыл коммуникационную панель на воротах храма и приложил ладонь к идентификационной пластине. Я услышала, как он отрывисто бросил:

  – Панов. Я отключил сигнализацию. Откройте храм.

  – Воевода, сейчас пол первого ночи! У тебя все дома? – Донесся вопль из коммуникатора

  – У меня гости.

  – Псих! – Скорее догадалась, чем услышала я. Но мнение дежурного меня мало волновало. Панов! За время учёбы в моих мозгах осело столько имён и фамилий, что прежние стали стираться, да и раньше я никогда не ставила себе целью запоминать лишнюю информацию в виде фамилий, званий и достоинств окружающих людей, если для общения достаточно имени-отчества. А уж запоминать фамилию воеводы, если для всех, от директрисы до кондитеров, он был и есть просто воевода, единственный и непревзойдённый...

  Внутри было тёмно, только через дверной проём проникал свет прожекторов. Я помогла воеводе зажечь факелы. Загудел, включаясь, кондиционер, очищая воздух от продуктов сгорания. Воевода закрыл дверь. Неровные блики пламени желтоватым светом залили вытянутое помещение. В зале не было никакой мебели, только в углу стояло что-то вроде жаровни, на которой лежала серебряная братина. Идол, поразивший меня в прошлое посещение, так и стоял на своём месте, древний и безмолвный. Я снова смотрела в его деревянные глаза, и не могла отделаться от ощущения, что они живые. По правому плечу разлилось тепло. Воевода подобрал оставленную у двери выпивку и дал мне полный стаканчик вина. Я помотала головой:

  – Не, мне, пожалуй, хватит, а то ещё увижу, как он мне подмигивает. Или почую, как у меня с плеча улетел сокол. Не хотелось бы веселить охранников ловлей нарисованного беглеца.

  – Не волнуйся, сокол от тебя никуда не улетит. А вот подмигнуть он вполне может.

  Панов говорил серьёзно, и я машинально взяла стаканчик и глотнула вина. Воевода сел на высокий уступ, тянувшийся вдоль стен, и зачем-то пояснил:

  – Здесь огнетушители. Распределены по периметру, на всякий случай. Открытое пламя шуток не любит.

  Я села рядом.

  – Дзинь! – Воевода стукнул мой стаканчик своим.

  – Дзинь! – Согласилась я. – А он не пьёт?

  – Никогда не спрашивал.

  – А мне неудобно как-то. Сидим здесь, пьём тет-а-тет, а рядом будто кто-то третий стоит, причём не чужой, а мы его даже не пригласили. Шиза?

  – Тебе виднее, ты же психолог.

  Воевода спрыгнул с уступа. Оглянувшись, он заметил братину. В неё он вылил остатки вина, и поставил бражную ёмкость у ног идола.

  – Дзинь! Твоё здоровье, Перуне!

  Я подняла стаканчик в приветствии:

  – За тебя!

  Воевода вернулся ко мне.

  – Ты надолго?

  – На весь отпуск. То время, когда я была готова отпуск провести в мотаниях по галактике, прошло, новых впечатлений мне хватает и на работе. Только слетаю на Неву, у меня там знакомые эльфы живут.

  – Эльфы... а ты веришь в эльфов?

  – В смысле?

  – В то, что настоящие эльфы раньше жили или даже сейчас где-то живут...

  – Ты ещё про Деда Мороза спроси! – Фыркнула я.

  – А к магии как относишься?

  – На эту тему я бы не хотела говорить с тобой, воевода.

  – Почему?

  – Ты – интересный, эрудированный и очень умный человек...

  – Спасибо...

  – Поэтому с тобой интересно разговаривать, спорить, обсуждать и так далее. Но говорить с экспертом о природе магии, в которой я не очень хорошо разбираюсь... избавьте!

  – А если я буду настаивать?

  – Опять экзамен, Александр Андреевич? Или моим хозяевам не понравился мой последний доклад?

  – При чём тут доклад? Мне интересно, что ты думаешь. По-моему, я, если интересовался твоим мнением, всегда интересовался им искренне, так что твоё возмущение мне не понятно.

  – Прости, воевода, совсем не умею пить. – Под его взглядом мне стало неуютно. – Вам вправду интересно?

  – Ты мне не веришь?

  – Я знаю академика Панова Александра Андреевича как одного из ведущих специалистов в области становления и развития магических культур в потерянных мирах. Что я могу сказать, что бы он уже не знал?

  – Как бы много я ни знал – у тебя есть опыт, которого у меня нет.

  – И что же это за опыт?

  – Люди. – Воевода помолчал, а потом пояснил задумчиво: – Понимаешь, ритуалы, обряды, эпос – всё это я знаю достаточно хорошо. Ведь и Перунова дружина – фактически мистико-религиозный культ, демо-версия.

  Я вздрогнула, где-то в области сердца кольнуло невыносимой болью.

  – Ты – жестокий человек, воевода!

  – Почему это?

  – Ты так равнодушно говоришь о том, что для нас... для меня было дорого.

  – Было?

  Не знаю, что заставило меня говорить. То ли вино, то ли таинственный свет факелов, а, может, глубокий взгляд идола...

  – Я не могу говорить за других, воевода. Только за себя. Все эти годы я жила, чувствуя, что приобщилась к чему-то настоящему. Кем бы я ни попадала на планеты – от воина до кружевницы, от сказительницы до служанки, я всегда помнила, что есть Перунова Правда. А сейчас ты говоришь, что всё, чем я жила несколько лет, всего лишь макет, социальный проект. Что это было: диссертация, грант?

  – Устный договор с директрисой. А что до Правды? Полностью моя разработка. Как ты, наверно, понимаешь, история дохристианской Руси – сплошные потёмки. Можно реконструировать быт – по предметам быта, строениям, захоронениям или их фотографиям. Но как восстановить колыбельную, если записи не сохранились, по причине отсутствия записывающих устройств? То же и с законами, по которым жили воины. Что-то, конечно, удалось восстановить, по более поздним памятникам, по сведениям о других воинских группах. Но, самое главное, я делал такую Правду, по которой можно будет жить сейчас за пределами крепости. Только тогда мой макет можно было бы счесть действующим. А ты думаешь, почему так трудно стать воином Перуновой дружины? Те, кто хотят поиграть, могут играть столько, сколько им влезет, но они остаются лишь штатными сотрудниками. Всего воинов Сокола здесь одиннадцать человек вместе со мной. И ещё двадцать семь живут вольной жизнью, как ты.