Текст книги "Цветы на подоконнике"

Автор книги: Клавдия Пестрово

КЛАВДИЯ ПЕСТРОВО. ЦВЕТЫ НА ПОДОКОННИКЕ (Австралия, 1965)

Зима в Сиднее

 
Холодный ветер весело качает
На голых ветках красные цветы
И, улицы до блеска выметая,
Срывает с крыш железные листы.
И пальму юную схватив за ворот,
Свивает из волос ее клубки.
А солнце лакирует ярко город
И тонут чаек белые платки
В лазурно-золотистой кисее.
И пена бесноватого прибоя,
Как снег, когда-то… Где-то под Москвою…
В разрытой за день, мягкой, колее…
 

Караджонг

Тамаре и Глебу Б.

 
Догорал уже день тот осенний,
Бил заката торжественный гонг
Над долины синеющей тенью
У подножья высот Караджонг.
 
 
Засыпали под заревом алым
Эвкалипты в расселинах скал
И меж листьями осень звучала,
Как немолчный прощальный хорал.
 
 
А кругом – краснобурые спины
Тех же скал, равнодушных к векам
И внизу растекалась равнина,
Почти так же бескрайно, как там…
 
 
И, притихши, как птицы в ненастье,
– Дети чуждых и дальних сторон —
Мы с тобой были близко от счастья,
В этот день, у высот Караджонг…
 

Terra Australis (Южная Земля – лат.)

 
Смоковница, безлистая, сухая,
У лукоморья в сон погружена
И океан брюзжит, припоминая
У ног ее былые времена.
 
 
«…Тогда здесь не было скамеек белых
И паровозный не визжал свисток…
Летели, обрывая листья стрелы
И эму грузно падали в песок.
 
 
Шумела ты, главой зеленолистой
Под клики радостных нагих фаланг.
Свистел, как ветер, лентой золотистой
Добычу настигая, бумеранг.
 
 
В кострах шипели листья благовонно,
Варили любры [1]1
  «Любра» – женщина; «пикканинни» – ребятишки; «корробори» – военная пляска, – на языке австралийских чернокожих. (Примеч. К. Пестрово)


[Закрыть]черные еду.
Сбегались пикканинни. Щелкал сонно
Рой розово-хохлатых какаду.
 
 
И выли, ночью, красные ущелья,
Где разукрашенные дикари,
Бросая копья, в боевом весельи,
Скакали в пламенном корробори.
 
 
Теперь не то… Кликушный вой сирены
В прибрежный ударяется гранит,
А на скамье, в соленых брызгах пены,
Печально любра – белая! – сидит.
 
 
Что надо ей?.. И что нам в белокожих?..»
Молчит смоковница. Ворча, прибой
Колышет пятна нефти у подножья
Морщинистой смоковницы седой.
 

«…Безжалостное солнце…»

 
… Безжалостное солнце
Сегодня, слава Богу, под вуаль
Запрятало свой раскаленный шар.
Как сероватая жемчужина
Сияет, изнутри лучась,
Сегодня день. И – никого кругом.
Лишь далеко, на горке, человек
Стрижет траву, под домиком-игрушкой,
Да предо мной, качаясь на волнах,
Ныряет – ловит рыбу – корморан.
В боках морщинистых, слоновых скал
Бурлит прибой, кипящим молоком;
Ловец, держась за белой полосой,
Вдруг исчезает, кажется, так долго!
А он уже во-он там, – качается
На белом гребне вздыбленной волны
И в темном клюве – рыбка, серебром.
Сливаются в одну симфонию
Три разных звука: чаек тихий стон,
Удары равномерные волны
И монотонное журчание
Холодного и светлого ключа,
Текущего из трещины скалы.
Я так лежу недвижно, что вблизи,
Не далее, чем в двадцати шагах,
Собрались, на горе покатой, чайки,
Как в Троицу, у церкви, девушки,
В платочках белых, в красных сапожках.
Прохаживались чинно и степенно,
Друг к дружке наклоняясь иногда,
Ну, точь-в-точь девушки, шепча секреты!
Потом, взмывая вверх бесшумной стаей,
Парили неподвижно надо мной,
Благословеньем распростертых крыльев
Напоминая дрогнувшему сердцу,
Ту церковь, у Успенья, на горе,
Куда меня водили маленькой…
Лазурный свод и Дух Святой вверху,
В раскрытых окнах ласточки и солнце!
А по углам, в голубоватой дымке,
Летели золотые херувимы,
На белых крыльях… Где б я ни была —
Каких красот, каких очарований
Не колдовала б прелесть надо мной —
В моей душе, в моих глазах, ушах,
Не выдыхаясь столько лет, не тлея,
На веки-вечные – одно и то же:
Благоуханья, краски, голоса
И свет – немеркнущий! – моей земли…
 
 
Кружитесь, чайки, над моей тоской…
 

«Ты помнишь след проселочной дороги…»

 
Там неба осветлённый край
Средь дымных пятен.
Там разговор гусиных стай
Так внятен.
 

А. Блок

 
Ты помнишь?.. След проселочной дороги…
И золотую поднимали пыль,
С шуршаньем мягким ехавшие дроги,
И волновался по ветру ковыль.
 
 
Ты помнишь?.. Дым над табором… Цыганам
Та голубая степь – и мать, и друг!
Как плавно реял коршун над курганом
И, камнем, падал на добычу вдруг!
 
 
И речка, в стройных камышах теряясь,
Шептала им забытые слова,
И цвел горошек алый, завиваясь,
И дрёмно поникала сон-трава.
 
 
И полустертые тысячелетья
Смотрели с придорожных серых баб —
Раскосый след былого лихолетья,
Монгола плоский лик, свиреп и ряб.
 
 
Ты помнишь степи свежую безбрежность?
И звон кузнечиков, и свист синиц,
И черной ночи бархатную нежность,
В мерцанье сонном звездных колесниц?
 
 
Ты носишь в сердце аромат отчизны?
Хранишь ли в нем ты Русский уголок?
Но если нет… так правь по сердцу тризны —
Оно мертво, как ссохшийся венок.
 

Вишневый сад

 
Там – за холмом, за рощей, за долиной —
Мой дом родной скрывается во тьме.
 

А. Блок

 
Все было… Грусть запущенного сада
И первый снег… И сизой степи даль.
Пушистых веток вешние каскады
И тонких веточек ноябрьская печаль…
Все было… Свет родного небосвода
И дом, с цветущей вишнею в окне.
Сияла кротко русская природа.
Родные звезды пели в вышине…
Все разлетелось в леденящем шквале.
Ушел глубоко в землю тайный клад.
Нет!.. Мы не продали! Мы потеряли
Пути-дороги в наш вишневый сад.
Что жизнь без родины?.. Холодная, пустая,
Как заколоченный навеки дом.
Где ждет душа забытая, стеная,
И ветви бьются, плачут за окном.
 

«Распускалися почки…»

 
Распускалися почки.
Кружили черемух метели.
Пахло сыростью, прелью,
Фиалками, влажной землей
И – пронизаны солнцем —
Сверкали дождей карусели,
Был апрель весь прозрачный,
Сияющий и голубой.
 
 
Пасха… Русская Пасха!
Заутреня – Свет и победность!
Ослепительность розговен,
Алые пятна яиц,
Горделивый кулич,
Сырной пасхи миндальная бледность,
Дорогих – невозвратных —
Лучистость пасхальная лиц.
 
 
И когда мое сердце – до срока,
Чужбина источит,
Вспомнив Пасху в России,
Умру я легко, как во сне.
Было что-то особое
В звездном цветении ночи
И земля, трепеща,
Ожидала в святой тишине.
 

«Куличей горделивые башенки…»

 
Куличей горделивые башенки,
Гиацинтов Страстная краса,
Разноцветные яркие крашенки
И повязана бантом коса.
 
 
Эти звезды, как гроздья смородины!
Как видение светлое – Мать…
Это детство мое, это – Родина!
Это то, с чем легко умирать…
 

Литания

 
Тополь, мой желтеющий,
Стародавний друг!
Что под зноем млеющий,
Ищешь ты вокруг?
 
 
Не овсы ль зеленые?
Голубень ли льна?
Эх, пески каленые!
Чуждая страна…
 
 
Все пески зыбучие
Здесь – куда ни кинь.
Полыхают, жгучие
Ветры из пустынь.
 
 
Вихри окаянные
Сушат-жгут кору,
Смехом, птицы странные
Будят поутру.
 
 
Ни весны, ни осени,
Ни родимых вьюг,
Ни зеленой просени
Р ечушек-подруг…
 
 
Оттого сребристую
Клонишь ты главу,
Усыпая листьями
Жесткую траву.
 
 
Помнишь, как, любимые
Пели небеса?
Ширь необозримая! —
Степи да леса…
 
 
Ливни благодатные,
Как ласкали лист?
Как в часы закатные,
Сладок птичий свист?
 
 
В зелень-мох увитые
Булькали ручьи,
Пашней, домовитые,
Бегали грачи.
 
 
А когда с черемухи
Облетит фата,
Зацветут подсолнухи,
Маки… Красота!
 
 
Зазвенят под тополем
Косы о бруски,
Замелькают по полю
Яркие платки.
 
 
Отрокочет грозами
Августовский зной,
Отшумит березами
Лето за весной.
 
 
И, стопой багряною,
Осень вступит в круг,
Сизыми туманами
Обовьется луг.
 
 
Звонко лес аукнется,
Дух пойдет грибной,
Мягко оземь стукнется
Жёлудь вырезной.
 
 
А потом – замечутся
Вихри спозарань,
Волчьи очи светятся,
Стонет глухомань.
 
 
Ждут поля печальные,
Под вороний грай,
Зимушку хрустальную,
Белоснежный рай.
 
 
Вот они, пушистые!
В санках, с бубенцом!
Пахнут, серебристые,
Стелятся ковром.
 
 
Веточки – жемчужные!
Леса не узнать!
Как под звоны вьюжные
Сладко было спать!
 
 
Эх, блаженство бывшее,
Плачем, ты и я…
Где ты, нас родившая,
Русская земля?..
 

Прогулка по лесу

Наташе М.

 
Иду и таю… Пот стекает струйками.
Скорей бы солнышко пошло к закату!
И даже ёлкам жарко – под чешуйками
Висят смолы прозрачные агаты.
 
 
Я весело пою. Ай! Шишки… бьются колко!
Навек все перепутались тропинки!
Паук уже за делом: он, претонким шелком
От ёлки к ёлке тянет паутинку.
 
 
Повалена сосна и мне кричит попреки
Какая-то хохлатенькая птица!?..
Не я же!.. Ух, змея!.. Пригрелась, на припеке
И, язычком, – ко мне: «Иди, сестрица…»
 
 
Пансионат лисичек юных. На дорожке
Начальница, под колпачком цветистым.
А, вот, улитка дразнится, мне кажет рожки
И белка хвастает хвостом пушистым.
 
 
А лес всё разливает запахи и краски!
И ели – в синь – нерукотворно-стройно!
Гудят жуки. Бубнят шмели. У мошек – пляски,
Тут и пиры, и свадьбы, тут и войны —
 
 
Разбойник!.. Прямо в лоб! Теперь гудишь: «не буу-ду…»
Ну, есть ли у воюющих рассудок!
Просека. Посветлело. Скоро и запруда,
В кольце из желтоглазых незабудок.
 
 
Там, где потряхивает молодая ива
Своим зеленым, новым тамбурином,
Так хорошо вздремнуть, под плеск и переливы
Воды, бегущей живо от плотины.
 

«Охапки листьев золотых…»

 
Охапки листьев золотых
Усыпали траву,
А паутинки, как мечты
Летели в синеву.
Душа покорна и тиха
И стелет ветел для стиха
Янтарную канву.
Плывут, за летом, облака…
Еще, – прельстясь теплом, —
Снует пчела вокруг цветка,
А воздух, как стекло!
Роняет звезды старый сад,
Шуршит, вздыхает ветру в лад,
Аллеи замело…
 
 
О, грусть!.. О, листопад!
 

«Задымились в низком небе тучи…»

 
Задымились в низком небе тучи,
Беспокойным полотном Сезанна,
Задышала, тяжко и могуче,
Хмурая громада океана.
 
 
Ветер с моря, резкими толчками,
Бьется в ставни на моем окошке.
Кипарисы темными рядами,
Пригибаясь, слушают сторожко.
 
 
По садам алеют – на прощанье,
Георгин последние кораллы
И на летний буйный жар желаний
Веет осень влажным опахалом.
 

Туман

 
Отчаянно гудели пароходы,
Как будто с неба. Где была вода
И где к воде спускались неба своды —
Не видно. Всё, как мутная слюда.
 
 
Маячили деревьев привиденья.
Вселяли жуть незримые шаги
И фонарей оранжевые звенья
Бросали в ночь дрожащие круги.
 
 
И таял след последних очертаний
В испуге затаившейся земли.
А где-то, – одиноко, – в океане,
Потерянно, взывали корабли.
 

Бессонница

 
Зудит комар. Прильнула ночь к балкону.
Ребристое застыло море крыш.
Четвертый час. Погасли все Неоны.
Летучая чертит зигзаги мышь
 
 
И горы ящиков – салат, капусту,
Цыплят, петрушки свежие пучки —
Для пасти жадной миллионноустой,
Гремучие, везут грузовики.
 
 
Дома все крепко спят. Лишь, одиноко,
Плюясь зловонным дымом из трубы,
Сияет каменный квадрат, стооко, —
Всю ночь снуют в нем бледные рабы…
 
 
Бледнея, незаметно, гаснут звезды
И вдруг, все сразу, тухнут фонари.
В саду напротив, на росистых гнездах,
Шепчась, проснулись птицы, ждут зари
 
 
И, высоко воздвигнутые в небо,
Вдруг засквозили, клетками, леса.
Еще квадрат… Где будет, ради хлеба,
Всю ночь усталый люд клясть небеса…
 

Ангел счастья

 
Сияли блестки золота в эфире,
Слетая с крыльев радужной пургой, —
То Ангел Счастья пролетал над миром,
Прекрасный, лучезарный и… слепой…
 
 
Плевки, бутылки, крысы, тараканы…
Как в язвах весь заплесневелый двор,
Где пес визжал и бился на аркане
И грыз, от голода, гнилой забор.
 
 
Где – маленький, большеголовый, жалкий,
Среди отбросов мерзостных бродя,
Запустит в чахлого котенка палкой
И пакостно хохочет, – попадя.
 
 
От этих слепленных, слепых домишек
Нет к добрым чувствам радостных дорог.
Из этих тонкошеих злых детишек
Никто не слышал дома слово: Бог…
 
 
Тут, по субботам, в опьяненьи диком,
Отец посуду исступленно бьет
И новорожденный исходит криком
А мать храпит, разинув темный рот…
 
 
… Коснутся ль блестки счастья, слепо рея
И этих?.. Небывалою весной?..
Но с каждой ночью, голос все слабее
Ребенка, плачущего за стеной.
 

Всякое дыхание…

 
Трамвая нет. Дождь зачастил не в шутку.
Бьет ветер. Потемнел асфальт от брызг.
Запахло сыростью и пылью в будке
И, в шуме дождика – собачий визг.
 
 
Вокруг прохожих – скрытых под зонтами,
Угрюмых, злых, стремящихся домой,
Усталый, мокрый, с впавшими боками,
Повизгивая, бродит, «брат меньшой».
 
 
Бездомный пес, ты никому не нужен,
Напрасно ласков взор умильный твой.
Один спешит в театр, другой на ужин,
Нет никого, кто б взял тебя с собой.
 
 
Как объяснить тебе мои докуки?..
Что дома я – не дома, дом – чужой.
Что я моту?., Лишь сжать, до боли, руки,
Лицом к лицу с реальностью крутой.
 
 
И я кручу, кручу на сумке пряжку,
Стараясь оправдаться пред тобой.
Я бормочу, что с улицы бродяжку
Не смею я вести к себе домой.
 
 
Как нам с тобой понять, неумным, жалким,
Что на земле, прекрасней кущи роз!
Нужны – зачем-то – писк котят на свалке
И твой бездомный вопль, мой бедный пес.
 
 
И так стоим, на улице пустынной,
Ты – потому, что некудаидти,
Я – с гневным сердцем от судьбы звериной,
Растерянно стою, стыдясь уйти.
 
 
Потом, вздохнув, ты лег на тротуаре
(Покорно так) и горестно застыл.
Вбежав в трамвай, я слышу, как в кошмаре,
Как ты негромко, жалобно завыл…
 
 
И ночью той, мучительной, бессонной,
Я не могла заснуть, придя домой —
Все чудилось, сквозь дождик монотонный,
Что слышуя смиренный, тихий вой.
 
 
Все жгли меня вопросы без ответа —
Как их решить?.. Как мне прозреть, слепой?
Зачем всё так?.. Как страшно жить на свете!..
Какславословить жизнь, паря душой?..
 

«Клубился город мокрою толпой…»

 
Клубился город мокрою толпой.
Котенок вымокший, чихая тихо, —
Асфальтовой пустыни злое Лихо, —
Бродил, как тень, по мокрой мостовой.
 
 
Он, синегубо раззевая пасть,
Мяукает, беспомощно-беззвучно.
Скользит в воде, стараясь не упасть
И людям в ноги тычется докучно.
 
 
Дрожит на улице больной зверек.
Гранитные сердца неумолимы.
Снует толпа, спешит. Проходят мимо…
 

Звериный рай

 
Пахнут розы. Звезды блещут ярко.
Вся в цвету прекрасная земля!
Нить прядет седая, злая Парка,
В темных пальцах вьется жизнь моя.
 
 
Ужас, горе, страхи, униженья —
Всё на нитку!.. Старая карга!
А вокруг – восторг и песнопенья!
Волны сини!.. Ярки берега!..
 
 
И когда обид, потерь и скверны
Чаша перельется через край —
Ангел строгий, в шуме крыльев мерном,
Унесет меня в Звериный Рай.
 
 
Там, в просторах золотых и синих,
Многих, многих я друзей найду.
Мне навстречу, бросив апельсины,
Закартавит звонко какаду.
 
 
Он, соседской кошкою помятый,
Перестал дышать в моих руках.
Будь здоров, мой милый друг крылатый!
Хорошо ли в Божеских садах?
 
 
Ласково потрется мне о ноги
Кошка, заболевшая паршой.
Каждый уходил с ее дороги,
Хоть жалел, конечно, всей душой…
 
 
Вот и ты, бездомная собака,
Тычешь в руку мне холодный нос.
Ты прости мне, что тогда, заплакав,
Я сбежала ночью, милый пес.
 
 
Только постояла, сердцем тлея,
Только покормила пирожком…
Это кто мне там щекочет шею?
Скворушка, с простреленным крылом!
 
 
Вишь, какой! И перья – заблестели!
Больно ты тогда был неказист.
Улетел ты через три недели, —
Помню, до сих пор, веселый свист!
 
 
Вот мартышка – черные ладони,
Помнишь тот банан, тогда, зимой?
Вот, сгоревший в шахте, белый пони,
Вон и конь, ободранный живой…
 
 
Вот оно, пришло, – что вы искали!
То убежище от всяких бед,
Где ни униженья, ни печали,
Где ни воздыханий больше нет.
 
 
Тут никто нам – никогда! – не скажет:
Прочь, бродяга!.. Нечего смотреть!
Не заморит голодом, не свяжет,
Не прогонит, не поднимет плеть…
 
 
…Знаю, – будет, будет так, когда я
Грохнусь навзничь в жизненном бою
И застыну, горькая и злая,
Чтоб очнуться в ласковом раю…
 

«Я даже больше не молюсь…»

 
Я даже больше не молюсь, —
Лишь только пред Твоей иконой
Я ставлю свежие цветы,
Немой смиренной обороной.
 
 
Мне жизни не понять вовек.
Живу, грешу и горько каюсь
И пред молчанием Твоим
Неоднократно отрекаюсь.
 
 
О, нет!.. Я больше не молюсь,
– Отступнице ли ждать пощады? —
И только свежие цветы
Я приношу Тебе из сада…
 

«Дней отмерянных рвется намётка…»

 
Дней отмерянных рвется намётка.
Жизнь ускользает попусту, зря.
Вспомнишь, зачем-то – в снегу решетка…
Снег крутился вокруг фонаря…
 
 
Лжет надежда, прекрасная лгунья:
– Подожди… Что-то там, впереди!.. —
Как томится душа в полнолунье,
Закипая слезами в груди.
 
 
Подводи, если хочешь, итоги,
Как скупец у пустого ларя —
Вот, она – уже тут, – на пороге!..
…Снег крутился вокруг фонаря…
 

«Свершилось. Глупость победила разум…»

 
Свершилось. Глупость победила разум.
От злых безумцев отстранился Бог.
Нажаты кнопки. Смерть объяла сразу
Весь север, юг… и запад и восток.
Огонь и дым… Милльоны миллионов…
Брат брату не успел сказать «Прощай!»…
………………………………………………
 
 
Утихли человеческие стоны.
Навеки замер щебет птичьих стай.
Не стало рыб в прохладе вод зеленой,
Ни топота степного табуна,
Ни гуда пчел в шиповнике сожженном…
Царила жуткая повсюду тишина.
 
 
Как прежде бьет о брег волна морская,
Закат янтарный золотит поля.
Безмолвная, нагой красой сияя,
Летит в пространстве мертвая Земля.
 

Земля Твоя

 
Горят лучи на скатах розоватых,
Дымится небо в гаснущих кострах.
И, струйками, дымок голубоватый
Повис на засыпающих кустах.
 
 
Земля Твоя!.. В сиреневых закатах!
В румянах расцветающего дня!
В цветеньи звездном, в буйных ароматах —
Бесценный, щедрый дар!.. Земля Твоя!
 
 
Я ж, недостойная, – в болоте ржавом
Греха, пустых забав, дневных сует —
Кляну Твой свет и мудрствую лукаво…
И меркнет в пыльном небе звездный свет.
 
 
Но знаешь Ты… Застынет, в час расплаты, —
Улыбкой, на коснеющих устах, —
Весь блеск земли!.. как тот, голубоватый,
Дымок, что стынет, нежась, на кустах.
 

Чудо

 
Птицы, спросонья, в кустах зашептались о брезжущем свете
И ветерок предрассветный прильнул к занавеске в окне.
В небе холодном теплели, светлели края облаков.
Четко, одно за другим, выступали из мрака деревья,
Ветки расправив от сна, пожимаясь, шурша, в холодке.
Поднял головку на клумбе, готовый раскрыться тюльпан.
В хлопаньи крыльев, петух, торжествующе солнцу навстречу,
Миру о чуде грядущем, фанфарной трубой, возвестил.
Брызнул горячий поток, заливая счастливую землю,
Пышным каскадом рубинов, смарагдов, червонного злата
И засияли росинки, как капли сребристые ртути,
В круглых и масляных листьях оранжево-желтых настурций.
Дуб, старомодно склоняясь, прошелестел: «С добрым утром!»
Пред грациозной березкой, в нарядных, зеленых сережках,
Бабочкой белой, жеманно, украсившей юную грудь.
Томным, грудным переливом запела влюбленная горлинка.
Нежно-заливчатым щебетом, ласточки вторили ей.
Радостно вспыхнули стекла угрюмо дремавших домов.
Звонко трещали под солнцем, за ночь отсыревшие, крыши
И заплескалася песня в распахнутом, настежь, окне.
Мир засверкал, зазвенел, зашумел, в благодарственном хоре,
Славя Творца за «Сегодня», – за новый подаренный день.
 

Утро на Snowy River

 
Прибрежным, затонувшим ивам
Бормочет речка торопливо,
Захлебываясь от чудес
 
 
И серых валунов ватага,
Когтистой кланяясь коряге,
Торопится по горке в лес.
 
 
Там, в ярком опереньи птицы
Разносят эти небылицы
Болтливой странницы-реки,
 
 
Роняя их костру, под ёлкой,
Где я ютилась, втихомолку,
Размешивая угольки.
 
 
Кружат стрекозы-сомнамбулы.
Внизу, меж каменного гула,
Играет радостно форель
 
 
И утро это, как причастье!
И тысячей улыбок счастье
Дробится о речную мель.
 

Тишина

 
Под низким солнцем, как в румянце,
Краснеют облака
И вьются чайки, в быстром танце
Вкруг красного буйка.
 
 
Над парусником гнется криво
Уставший за день кран.
Атласным шелестом отлива
Вздыхает океан.
 
 
Огни заката гасит Кто-то
Невидимой рукой
И вечер полнит медом соты
Сумятицы мирской.
 
 
Над бухтой всходит, синей тенью,
Прохладная луна,
И в сердце льется примиренье,
И в душу – тишина.
 

Облака

 
Когда к тебе, ладонью черной,
Потянется тоска,
Не поддавайся ей покорно —
Смотри на облака!
 
 
Смотри на розовые башни,
На белых лебедей,
На змеев, на драконов страшных,
На скачущих коней.
 
 
Скользят, меняют очертанья, —
То парус, то собор,
То вдруг монах с подъятой дланью…
Не поспевает взор.
 
 
Смотри на облака. Всё минет.
Ведь, вечной боли нет.
Сегодня – мозгло, мрачно, зги нет!..
…Тем ярче завтра свет!
 

Молодой месяц

 
Родился месяц, нежно выгнул спинку,
Окинул взором долы и леса
И, тоненькой серебряной пластинкой,
Взошел на палевые небеса.
 
 
В саду деревья задышали сыро.
С чулком старушка вышла на порог
И, убаюканный вечерним миром,
Закрыл тюльпан оранжевый глазок.
 
 
«Мир на земле и Богу в Вышних Слава»
шуршал тихонько ветер по листве.
И в сердце больше нет дневной отравы —
Один покой и синий звездный свет.
 

«Как рано наступила осень…»

 
Как рано наступила осень…
Как рано облетели листья!
Как нежно в голых ветках просинь
Наводит осень, бледной кистью…
 
 
Но все еще янтарно ярко
Песков сияние на мысе
И черной, траурной помаркой
Грустят в том блеске кипарисы.
 
 
И никнут летние дерзанья,
Как градом сбитые колосья.
Даль океана все туманней
Как рано наступила осень!
 

«Тепло и тихо. Нет вчерашней стужи…»

 
Тепло и тихо. Нет вчерашней стужи.
Дождь подбодрил усталую траву
И крутогрудый голубь пьет из лужи
Сияющую неба синеву.
 
 
Медовый ветерок гоняет стадо
Ошеломленных листьев по траве
И в воздухе круженье листопада,
Как золото на выцветшей канве.
 
 
И астры тлеют пламенем прощанья…
Когда-нибудь… В иных уже мирах…
Я, вспомнив вдруг земли очарованье —
Земную осень, – захлебнусь в слезах.
 

Бродяжеская звезда

 
Взметнулись ветры вешние,
Дыханием земли
И вновь, тоской нездешнею,
Позвали журавли!
 
 
В дымящихся проталинах —
Весь аромат земли!
В оврагах, на прогалинах
Фиалки зацвели…
 
 
Смирись, метанье русское!
Бродяжнический дух!
Ходи тропинкой узкою,
Протоптанной (всё в круг…)
 
 
Забей окошко ставнею —
Пусть ветры не поют!
Баюкай скукой давнею
Насиженный уют.
 
 
Но все пути размерены
И ставня – настежь! – трах!
И сердце вмиг затеряно
В обетованных мглах…
 

 
Ветер рыщет в коноплянике,
Ветер путает овсы…
Ах, как сладко, Божьим странником,
Мерять версты по Руси!
 
 
Все, из сердца, вынуть тернии…
Спать в оврагах, по жаре,
Слушать шорохи вечерние,
Встретить солнце, на заре…
 
 
Со слепцом, у храма Божия,
Петь про реку Иордань
И – каликой перехожею —
Протянуть смиренно длань.
 
 
А под вечер наступающий,
На откосе, в дымной мгле,
Над костром сидеть пылающим
И картошку печь в золе.
 
 
И, запив вечерю скудную
Родниковою слезой,
Вновь брести – за изумрудною,
За бродяжеской звездой…