Текст книги "Под увеличительным стеклом"

Автор книги: Клаус-Петер Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

20

– Все ясно, – сказала Катя. – Нас хотят уничтожить. Ситуация такая, что мы либо сдаемся, либо защищаемся, как только можем.

Ули кивнул. Лотар сидел с задумчивым видом, не проявляя никаких эмоций.

Я был воинственно настроен. Негодовал. И вместе с тем испытывал страх.

– Как просто, оказывается, нас задушить, – сказал я. – Одного влиятельного человека не устраивает наш журнал, и этого уже достаточно, чтобы начать рыть нам яму. Он обзванивает своих приятелей, и те уже расторгают с нами договора.

– Может быть, есть два-три десятка читателей, которые готовы платить больше, если мы будем говорить правду, а не рекламу подсовывать!

– Ребята! Это идея! – вскричала Катя. – Давайте подготовим тематический номер. Специальный выпуск. Подробно, во всех деталях, расскажем, что здесь произошло в эти дни. Никаких комментариев давать не будем. Тогда нас никто не обвинит в оскорблении. О том, что все это дело рук Менгендорфа, тоже ни слова. Мы просто расскажем, что мы делали в последние дни и в каком положении теперь находимся. Читатель сам поймет что к чему.

– Это был бы шанс.

– И все-таки мы не сможем обойтись без рекламы…

– Мы останемся в убытке…

– Вот именно.

– Мы рискуем головой.

– И вое же это лучше, чем сдаться!

– Может получиться так, что это будет наш последний номер.

– Мы все равно на волоске. Выбора нет: либо он свернет нам шею, либо мы ему.

– Давайте официально обратимся за помощью к нашим читателям, – предложил Ули. – С просьбой о пожертвованиях на журнал.

Катя заявила, что она готова отказаться от очередной зарплаты. К ней волей-неволей присоединились остальные. Итак, средства на издание следующего номера были обеспечены. Но такое мы могли позволить себе только один раз. Не могли же мы вообще отказаться от зарплаты.

Пока я еще сетовал на наше бедственное положение, Катя уже развивала план действий.

– Нам нужны фотографии Менгендорфа, его зятя, возможно, дочери. Мог бы пригодиться и его дом. И даже Менгендорф рядом со своей яхтой, если она у него есть, конечно.

– А откуда ты их возьмешь?

– Стяну из семейного альбома. В любом случае в очередном номере этот тип должен предстать таким, каков он есть, со всеми своими потрохами. Мы должны разузнать обо всех союзах, обществах, фирмах и домах престарелых, с которыми он повязан. И все это графически изобразить – так, чтобы самый последний дурак мог уразуметь что к чему.

– Значит, как я понимаю, это будет полная дискредитация. Но это нам может дорого обойтись, – высказал свои опасения Ули. – И потом мне не нравятся сами методы. Твоя затея, Катя, может окончиться плачевно для журнала, мы идем на верную гибель. Но ради чего? Ты высмотрела себе очередную жертву из числа видных особ. Сперва бургомистр, потом начальник полиции – и вот теперь этот благотворитель, с которым ты решила во что бы то ни стало разделаться. Наш журнал ты используешь для своих личных целей – для расправы с авторитетными лицами. Это похоже на болезнь. Ты и твоя ненависть к авторитетам.

Ули распалялся.

– Надеюсь, до драки дело не дойдет… – пробормотал Атце. Он терпеть не мог споров внутри редакции.

Я попробовал поддержать Катю, хотя понимал, что Ули прав.

– Неважно, почему она занялась им, факт тот, что у этого господина рыльце в пуху. С помощью своего христианского общества он отправляет людей в дома престарелых и обирает их. Но мы пока вот над чем не задумывались… – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас, и я попытался ее сформулировать. – Почему Менгендорф и его люди это делают? Что они имеют от этого?

Лотар и Ули рассмеялись.

– Ты наивный!

– Подождите, дайте я договорю. Деньги стариков идут на нужды домов престарелых. Не в карман Менгендорфу. Следовательно, он должен искать какие-то пути, чтобы переводить деньги, предназначенные для домов престарелых, на свой личный счет. Это могла бы обнаружить бухгалтерская ревизия. Мы должны выяснить, каким образом…

– Мне все ясно! – перебила меня Катя. Она раскраснелась от волнения, казалось, она вот-вот выпустит весь свой заряд энергии. – Никки прав. Я знаю, как Менгендорф загребает деньги.

– Как?

– Грузовики!

– Какие грузовики?

– Те, что приезжают ночью. С выключенными фарами.

– Ты думаешь?

– Я уверена. Менгендорф закупает товары для домов престарелых. Как положено. Товары отпускаются фирмами под расписку. Но Менгендорф заказывает больше, чем требуется подопечным. Лишнее увозят по ночам. Уже без расписки. Таким образом, сначала товар закупают, потом реализуют. Вот откуда деньги. Бухгалтерская ревизия здесь ничего не вскроет. Попробуй докажи, действительно ли все уходит на стариков или нет. Да такая мысль просто в голову никому не придет.

В принципе я допускал такую возможность, но не верил, что на деле все обстояло именно так. Лотар скептически заметил:

– А что это за товары должны быть, чтобы овчинка выделки стоила? Или ты думаешь он проделывает эти операции на остатках горохового супа, который выдается там по четвергам?

Катя энергично взмахнула локонами.

– Ты раскинь мозгами. Дому престарелых нужна масса самых разных вещей. От мебели до карманных калькуляторов. Постельное белье, медикаменты, чистящие средства, пишущие машинки, напитки, продовольствие, разное медицинско-техническое оборудование. Все это требует бешеных денег.

– А где он реализует все это? На рынке?

– Может, у него собственный магазин? Лотар, погруженный в мысли, ковырял в носу.

– Нам нужно узнать, кто его поставщики. Какие товары отпускаются. И еще мы должны заснять ночную погрузку. Этим мы и откроем очередной номер.

Все закивали и обратили взгляды на меня.

– Нет уж, спасибо! – сказал я. – Пусть кто-нибудь другой. А я не хочу подставлять шею.

21

Марлен было пятьдесят лет, когда ее отправили в дом престарелых. Болезнь приковала ее к постели почти на четыре месяца, и она стала в тягость детям.

В доме престарелых Марлен поправилась, встала на ноги. И захотела вернуться домой. Но ее мебель уже распродали, а комнаты заняли. Марлен устраивала скандалы, бросалась с кулаками на санитаров. Ее усмиряли таблетками и уколами. Потом она пыталась бежать. Теперь она лежала в постели с катетером. У нее наступил паралич ног. Медикаментами ее организм полностью разрушили в течение нескольких месяцев. Теперь это была жалкая развалина.

Но Марлен оставалась в здравом уме. Она только спала больше, чем прежде.

– Вы должны перестать принимать таблетки, – прошептала моя мать. – Мы хотим помочь вам выйти отсюда. Но для этого вы должны встать на ноги.

Марлен покачала головой.

– Вы думаете, я не видела, что тут происходит? Я не глотаю эти таблетки. У меня целых полкило лежит в тумбочке. Пора бы уже их выбросить. Если они заметят, что я не принимаю таблетки, тогда они еще больше уколов мне будут делать.

– А сейчас сколько делают?

– Один в два дня. Я думаю, что у меня от этого отнялись ноги. Когда я устраиваю скандалы, то они тоже делают уколы. После них спишь почти целый день. Но последнее время я стараюсь себя сдерживать. Зачем мне лишние уколы. Я ведь не хочу умирать. А вы действительно можете помочь мне выйти отсюда?

– Мы хотим попробовать. Густав еще в силе. А вот Хедвиг мы уже не поставим на ноги.

– Меня тоже. Если бы мне перестали делать уколы, тогда бы еще можно было надеяться.

– Но обеих вас мы не сможем вынести. Нужно что-то придумать.

– Через окно лезть я уже не способна, – пошутила Марлен.

– Кресла-коляски, вот что мы могли бы использовать. Одну покатит Густав, вторую – я.

– Неплохая идея. Только как мы минуем сторожа? Но это еще полбеды – ворота во дворе все время закрыты, вот что, а открываются они из будки сторожа. Именно у ворот они меня тогда и поймали. Через стевы мы не перелезем. Тем более с креслами-колясками. У них в стены стеклянные шипы вмонтированы.

– Вы наверняка ходили прежде в театр?

– Да, а что?

– На Шекспира?

– И на него тоже… «Виндзорские проказницы», «Гамлет», «Ричард Второй»… или Пятый?

Мать улыбнулась. Эта женщина еще не погибла.

– Но почему вы спрашиваете?

– У Шекспира есть замечательные слова: где воля, там путь.

Марлен обнадеживающе улыбнулась. А может быть, она просто не хотела разочаровывать мою мать.

Мать изложила Густаву план побега. «Седые пантеры» узнали, что ночной сторож имеет склонность к спиртным напиткам. В особенности любит коньячок. В доме престарелых раздобыть коньяк было практически невозможно. Тут помогли «седые пантеры»: они переслали Густаву бутылку коньяка через своих людей из группы посещения. План был такой: споить ночного сторожа и тем самым усыпить его бдительность. Для полной гарантии Густав бросит в коньяк несколько таблеток снотворного.

– У нас вся надежда на «седых пантер». Без их помощи нам не обойтись. Но тут мы можем чувствовать себя спокойно. Они там уже все устроили и обо всем позаботились. Вам обеспечена и крыша над головой, и медицинское обслуживание, и помощь по хозяйству. А нам здесь нужны два кресла-коляски. Для Хедвиг и Марлен. Об этом мы должны уже позаботиться сами. Оттуда нам их никак не смогут переправить. А мы вполне можем их раздобыть здесь.

Густав кивал головой, потирая руки. Он чувствовал в себе прилив молодых сил.

– Может быть, мы воспользуемся лифтом, чтобы спустить кресла-коляски. Итак, мы попадаем на первый этаж, и, если сторож к тому времени уже будет спать, мы открываем из его будки дверь и ворота во дворе. За воротами нас ждут наши люди с грузовиком. Самое трудное для нас – это 500 метров гравийной дорожки. Нам предстоит их преодолеть с двумя креслами-колясками. Тут нам никто не поможет. Мы должны рассчитывать только на свои силы. Лишь бы добраться до ворот – там мы в безопасности. Санитарам – в случае, если они нас заметят – легче всего изловить нас именно на гравийной дорожке.

Густав Кляйн понимающе кивнул.

– Нам нужна санитарная машина или грузовик. Автомобиль, в котором бы удобно разместились два кресла-коляски. Мы преодолеваем с колясками гравийную дорожку. А там пересаживаемся в машину.

– Ты умеешь водить?

Он засмеялся.

– Мне не раз приходилось расследовать дорожные происшествия, и каких только историй я не насмотрелся, скажу тебе…

– Но водить-то ты умеешь?

– Да, но… – Он замялся, опустив глаза.

– Что?

– Я пятнадцать лет не садился за руль. В 75 лет, думал я, лучше ходить по тротуару, ездить найдется кому и без тебя…

– Ну тогда…

– Что значит «ну тогда»? Ты думаешь, я разучился водить? Никогда в жизни! При всех модных штучках-дрючках все автомобили действуют по одному принципу. Газ, сцепление, тормоз.

– Ну если так…

– С этим все ясно, – сказал Густав, потирая руки. Он входил в азарт. Риск только разжигал в нем нетерпение, он жаждал поскорее приступить к делу.

– Труднее будет угнать машину.

Мать подумала, что ослышалась.

– Что?

– Угнать машину.

Он изобразил жестом, как это делается, тихонько присвистнул и подмигнул ей.

– Н… но сможем ли мы?

– Зажигание не проблема. Вот только замок рулевого колеса…

– Но… до сих пор право было на нашей стороне. Теперь мы нарушаем закон…

– Ты боишься? Но что мы теряем? Мы и так сидим в тюрьме. И до самой смерти просидим. Пожизненное заключение, иначе не назовешь. Хотя мы никакие не преступники. Это же абсурд.

– А если мы попадемся?

– Ну, положим, пожизненный срок нам не дадут. Условное осуждение, самое большее.

– Мне становится дурно, как только я подумаю об этом.

– У меня был, так сказать, постоянный клиент. Я шесть раз выносил ему обвинительный приговор. И каждый раз за кражу со взломом и угон автомашины. На его счету в общей сложности 64 виллы и 104 автомобиля. Он и сейчас еще мне пишет. Теперь – когда он сидит в заключении, а я здесь – мы отлично понимаем друг друга. И ты знаешь, что он написал мне в последнем письме?

– Откуда же мне знать?

– Он написал мне: «Шеф, – он так всегда ко мне обращался, – шеф! Через три месяца я выхожу, и вы знаете, что меня больше всего радует? – первый взлом, который я совершу».

Мать растерянно смотрела на Густава.

– И знаешь, что я ответил? – Он ближе подошел к ней. – Желаю тебе удачи! – хихикнул он.

В душе мать не одобряла затею Густава. Все, что он говорил об угоне санитарной машины, ей представлялось не более чем милой болтовней старого человека. Она не верила в успех этого предприятия. Но она не высказала ему свои соображения, а только еще раз напомнила, что они оба должны действовать в соответствии с планом побега, разработанным «седыми пантерами».

22

Никакой радости мне от этого не было. Как вор, перелез тайком через стену. Естественно, разодрал себе ладони об осколки. Взобравшись на дерево, стал наблюдать психиатрическую клинику Менгендорфа. Хорошенькое дело! Особенно я следил за входом в подвал. Позиция для фотографирования у меня была идеальная.

Однако, просидев часа два, я слез с дерева и приискал себе местечко в кустарнике. Отсюда было не так хорошо наблюдать, но дольше на дереве я оставаться не мог, потому что то и дело клевал носом. Скучнее занятия, кажется, пе придумаешь – наблюдать вход в подвал.

Я не был хорошим фотографом, но в данном случае речь шла не о каких-то сверххудожественных фотографиях. Лотар зарядил аппарат пленкой, которая, как он утверждал, настолько чувствительна, что можно снимать даже в темноте. Это было то, что нужно, – работать с осветительной вспышкой я, конечно, не хотел. У меня не было ни малейшего желания, чтобы мне дали по шее.

Я просидел в засаде всю ночь. В результате только промерз – и больше ничего. Две плитки шоколада я умял в первый же час и чай выдул.

Когда я с разодранными ладонями вернулся наутро домой, у меня было только одно желание – оттрепать себя за ухо. Я чувствовал себя полным идиотом. Просидеть целую ночь во дворе клиники – и хоть бы какой-нибудь толк. А мне, может быть, предстояло провести еще несколько таких ночей. Я же должен был в конце концов снять эти ночные фургоны, а они могли иметь отношение не только к домам престарелых.

23

В условленный час перед воротами стоял развозочный автомобиль. В нем удобно могли разместиться два кресла-коляски. Была даже подъемная платформа. За рулем сидел Франц. В прошлом водитель грузовика, за которым – как он утверждал! – не числилось ни одной аварии, а он ездил больше 40 лет. С ним – Иоганнес Штеммлер и Хильде Кууль. На всякий случай. Труде взялась приютить у себя четырех беглецов и обеспечить на первое время уход за ними.

Студент-медик 10-го семестра обещал оказать беглецам первую медицинскую помощь.

В доме престарелых давно царил покой.

Густав уже преподнес сторожу бутылку коньяка, обогащенного несколькими таблетками снотворного. Сторож расценил подарок как выражение признательности к нему старых людей, которую он якобы справедливо заслужил тем, что всегда был дружелюбен к ним. Он чувствовал себя польщенным и тотчас налил стаканчик. Он пропустил, естественно, еще не один раз.

Мать и Густав между тем пробрались к «складу запасных частей». Дверь была закрыта, но ключ, как всегда, торчал снаружи в замочной скважине.

В помещении было холодно. С потолка свисала па кабельном шнуре голая лампа. Костыли бросали на пол длинные тени. Переносные носилки. Бегунки. Пустые мешки. Две белые смирительные рубашки. Пустые бутылки. Пахло дезинфицирующими средствами. В одном углу беспорядочная масса нагроможденных друг на друга кресел-колясок. Это напоминало свалку негодных вещей.

Мать и Густав принялись разбирать эту груду в надежде найти исправную коляску. Тут были сплошь устаревшие модели. Ни одной коляски, которая приводилась бы в движение электричеством.

– Эти все сломаны. Может, у них здесь только одни негодные вещи, – прошептала мать.

Густав замотал головой.

– Нет, Иоханна. Совсем негодные они выбрасывают. Лучших у них вообще нет. Колясками здесь практически никто не пользуется. Если не можешь сам передвигаться – лежи в постели, и все. Сюда редко поступают люди, у кого была бы своя коляска. Да и те пользуются ими, только пока их навещают близкие. Потом им уже не дают пользоваться колясками, они вынуждены лежать, а коляски их исчезают.

– Куда, интересно? Здесь их, во всяком случае, нет. Модели все двадцатилетней давности.

– Может, они их продают? Электрическую коляску еще можно продать за какую-то цену. Новая она или подержанная. Больничная касса часто отказывается оплачивать такие. А в газете почти ежедневно бывают объявления. Куплю подержанное кресло-коляску. По самой высокой цене. Может быть, санитары как раз и подрабатывают на этом. Не знаю.

– Ну у нас, во всяком случае, нет времени давать объявление. Давай-ка смотри получше.

– Вот эта, кажется, подойдет.

Они с трудом откатили коляску на несколько метров. Она была тяжелая, но это еще не беда, как-нибудь они бы справились… вот только она скрипела немилосердно. Такая им явно не годилась.

– Масло, – сказал Густав. – Нужно масло.

Мать отправилась искать масло. Густав продолжал разбирать груду. Нужна была еще одна коляска. В тот момент, когда ему показалось, что он нашел подходящую, в коридоре послышались шаги. Это мог быть только санитар. Никто из стариков не ходил так энергично и быстро.

Густав не на шутку перепугался. Дверь в помещение была не плотно закрыта. Санитар уже был совсем рядом. Он увидел, что в помещении горит свет. Он распахнул дверь настежь, оглядел помещение, недовольно пробурчал, дескать, какая халатность или что-то вроде этого, потом выключил свет и запер дверь снаружи на ключ.

Густав лежал, скорчившись, между креслами-колясками. У него уже ныла спина, ведь он был слишком стар, чтобы долго оставаться в такой позе, но он не переменял положения, боясь, что в темноте сделает неосторожное движение и наделает шуму. Во второй раз санитар более тщательно осмотрит помещение и тогда уже наверняка его обнаружит.

Он лежал не двигаясь до тех пор, пока шаги в коридоре совсем стихли.

Моя мать тем временем искала масло. Машинного масла она, разумеется, не нашла, но раздобыла в туалете для сестер флакончик лосьона.

Она уже бежала с флакончиком назад. Слух у нее был не такой острый, как у Густава; она не слышала шагов санитара, а когда его увидела, было уже поздно.

– Ты, бабка, почему не в постели? – грубо накинулся он на нее.

Как ей хотелось сказать ему в ответ: кто тебе дал право, хам ты этакий, тыкать мне? Кто тебе позволил называть меня бабкой? И какое твое собачье дело, почему я не в постели?

Она, естественно, ничего этого не сказала.

– Мне нужно было в туалет. Ведь это, кажется, не возбраняется!

– Ясно, бабка, но это не твое отделение.

– Ну так я, верно, заблудилась.

– Если у тебя бессонница, то прими таблетку, или мне вызвать врача, чтобы тебе сделали укол?

– Нет, спасибо, не надо.

Она попыталась обойти его. Он подозрительно смотрел на нее.

– Какая комната?

– Номер 108, – солгала мать.

– Ладно. Если бы сейчас же не заснешь, я утром поставлю в известность врача.

Так запугивали здесь стариков.

Но моя мать была не робкого десятка. Она сделала вид, что пошла в комнату. Спустившись этажом ниже, она затаилась и стала ждать, когда он уйдет. В туалет отлучится или по вызову в какую-нибудь комнату. Тогда она незаметно проскользнет через коридор. Ждать пришлось долго. Наконец санитара вызвали. Мать сорвалась с места и со скоростью рекордсмена преодолела расстояние от лестницы до двери склада. Она ухватилась за ручку, но дверь не поддалась.

– Густав? – испуганно позвала мать.

– Я здесь, – облегченно закряхтел Густав. – Скорее открывай. Дежурный запер дверь на ключ. Меня тут чуть пе накрыли.

– Дело плохо.

– Что такое?

– Он взял ключ с собой.

– Ну, дьявол…

– Ах, Густав!

– Надо же такому случиться!

– Что нам теперь делать?

Матери пришлось идти за ключом. Она пробралась к комнате дежурного по отделению. Может быть, он оставил ключ где-нибудь здесь на столе? Ключа не было. Санитар уже возвращался назад. Мать прыгнула к шкафу и встала сбоку от него, прижавшись к стене. Шкаф был невысокий, и мать пригнулась, чтобы оставаться незамеченной. Но если санитар вдруг полезет в шкаф за лекарствами, он обнаружит ее.

Он налил себе кофе, сел на стул и уткнулся в ковбойский роман.

Выждав немного, мать осторожно выглянула из своего укрытия. Санитар сидел, положив ноги на стол, и читал.

«Сколько же мне тут теперь стоять, – думала она. – И что там делает бедный Густав? Наверное, ни жив ни мертв от страха. И Марлен с Хедвиг волнуются, ждут нас. А наши там, за воротами!»

Протекли десять томительных минут. Санитар вдруг поднялся и направился к шкафу. В этот момент раздался звонок. Кто-то его вызывал. Он не торопился идти. Поставил чашку на шкаф, выдвинул ящик стола, достал оттуда другой «вестерн» и принялся листать. Потом отложил книгу и не спеша пошел посмотреть, кто звонил.

Мать поняла, что, пока санитар будет топтаться туда и сюда, ничего с побегом у них не выйдет. Она уже сообразила, что ей надо делать. В одну секунду она достала из шкафа снотворное, бросила в кофе четыре таблетки, хорошенько размешала и кинулась к выходу, надеясь успеть проскочить в туалет. По не вышло – санитар уже шел назад, и мать снова шмыгнула в свое укрытие.

Он взял чашку, сел на прежнее место и, устроившись поудобнее, принялся читать.

Прошло около часа, который ей показался вечностью. Он сидел не двигаясь, ноги на столе, в руках книжка. Мать готова была поклясться, что он спит, и все же не решалась выйти из своего укрытия. А вдруг сон еще не такой крепкий…

Снова позвонили. Санитар сидел неподвижно.

Мать осторожно выступила из-за шкафа. Она подошла совсем близко и тихонько вытащила у него из кармана ключ. Голова его откинулась набок.

«Если он еще раз повернется во сне, то непременно проснется, – подумала мать, – потому что грохнется со стула».

Пока мать ходила за ключом, Густав отобрал еще два кресла-коляски. Эти не скрипели, так что масло теперь было не нужно.

Они осторожно подкатили оба кресла сначала к комнате Хедвиг. Она сильно нервничала. Еще больше нервничала женщина на соседней койке.

– Если вам удастся, если вам удастся… – причитала она.

– Я вам тысячу раз говорила, пойдемте с нами! – отвечала Хедвиг.

– Да куда же мне идти? Я там никому больше не нужна…

– А что здесь? Лучше, что ли?

– У нас нет времени для дискуссий, – прервал их Густав.

Вдвоем с матерью они подхватили Хедвиг на руки и перенесли в кресло-коляску.

– Мне холодно.

– Что бы такое на тебя накинуть… Пальто у тебя есть? Или что-нибудь еще из вещей?

– Куда мы потащимся сейчас с чемоданом, – фыркнул Густав.

– Да у меня все равно ничего нет.

Мать стащила с кровати одеяло и укутала им ноги Хедвиг.

– Спасибо. Этого вполне достаточно.

– Ну все, пошли.

– Всего вам доброго, фрау Михаэлис. Я черкну вам открытку, если только выберусь отсюда.

– Если вам удастся, боже праведный, если вам удастся…

Густав вывез Хедвиг в коридор.

Теперь к Марлей. Им предстояло пройти мимо спящего санитара. Звонок все еще звонил. Густава как будто что-то кольнуло в сердце: если кому-то действительно очень нужен сейчас санитар?

У Марлен была приготовлена полиэтиленовая сумка с вещами. Ее сразу посадили в коляску. Соседка по комнате даже не проснулась. Теперь можно было и трогаться.

– Вы ждите здесь в комнате. Я тихонько пройду один и посмотрю, спит ли сторож, открою дверь и ворота и вернусь к вам. Если мы двинемся все вместе, можем наделать шуму. Кроме того, одному мне будет легче спрятаться в случае чего.

– Удачи тебе, Густав.

Сторож спал мертвецким сном. Густаву оставалось проникнуть в его будку, нажать на кнопку и открыть ворота – все проще простого, и входная дверь – сущий пустяк… Только Густав не знал, что за ним следили.

Ночная сестра спустилась вниз, чтобы поболтать со своим приятелем-сторожем. Но нашла его в бессознательном состоянии. Она заподозрила что-то неладное. Побеги случались здесь часто.

Она притаилась за выступом стены и ждала уже с полчаса… Она не хотела раньше времени бить тревогу. Если ее приятель-сторож хватил лишнего, он получит нагоняй. Другое дело, если бы она выследила какого-нибудь беглеца. Это сильно возвысило бы ее в глазах начальства. Одному санитару, предотвратившему побег, дали, например, внеочередной отпуск. Четырнадцать дней. С сохранением содержания.

Итак, она хотела действовать наверняка.

Наконец она увидела, как судья крадучись прошел в комнату.

В то время как он потирал руки, довольный тем, что все шло как нельзя лучше, она тихонько поднялась наверх и доложила санитарам.

Густав весело толкал перед собой коляску с Марлен и только из осторожности не насвистывал; он уже подкатил ее к выходу и хотел отворить дверь со словами «Сезам, откройся», как вдруг его жестко схватили за плечо.

– Ага, дед, попался! Тебе, видно, надоело ноги таскать, ты лежать захотел!

У Густава сердце оборвалось. Это конец. Ни о каком новом побеге теперь и думать нечего. Рухнула последняя надежда. Его ждут уколы, парализующие движения, медленное угасание… Есть ли смысл сопротивляться? – пронеслось в его сознании. Их двое, молодых крепких мужчин, третья – сестра. Он – стар, слаб, куда ему тягаться с ними. Это он когда-то был виртуозом в фехтовании на шпагах…

Они еще не знали, что там. в коридоре, моя мать и Хедвиг. Те двигались медленнее и отстали от Густава. Услышав шум, мать притаилась за углом и стала выжидать…

Хотя Густав не пытался сопротивляться, один из санитаров ударил его в правую почку. Он свалился на пол. Санитар нанес ему еще удар в подложечную впадину. Густав зашелся кашлем и рвотой.

– Это уж лишнее, – прошипела сестра. Марлен потеряла сознание.

Они заставили Густава вытереть блевотину. Потом подхватили его под мышки и поволокли в карцер. Сестра осталась у двери.

Мать собралась с духом и, толкая коляску, во весь опор устремилась к выходу. Надо пробежать только 500 метров! Там, за воротами, спасение.

Сестра бросилась наперерез матери, загородив дорогу. Мать с размаху влепила ей две увесистые пощечины – куда увесистее тех, что доставались когда-то мне. «Не тронь, мучительница!» – крикнула она и, с силой толкнув коляску, ринулась в дверь. Сестра стояла как вкопанная и тупо смотрела ей вслед. Выкатив коляску во двор, мать свернула в сторону от гравийной дорожки и устремилась прямо через лужайку к кустам. Оттуда было всего сто метров до ворот.

Сестра, опомнившись, испустила дикий вопль. Не прошло и минуты, как в конусе света, падавшем из раскрытой двери в сад, возникли фигуры двоих санитаров. Они стали всматриваться в темноту.

– Карманные фонарики! – выругался один.

Тут выскочил третий санитар – не лучше ли теперь сказать: охотник? Один помчался без фонарика наугад по гравийной дорожке.

– Вое равно не уйдешь, старая ведьма! – кричал он. Второй санитар уже выбежал с фонариком и стал светить на лужайку в сторону тополей.

Мать бежала что есть силы.

– О Хедвиг, если бы не твои ноги, мы могли бы еще успеть…

– Беги одна, беги, пока они не сделали с тобой то же, что со мной.

Быть может, мать и обольстилась на миг этой мыслью – и кто бы мог ее упрекнуть? Но она бежала и толкала перед собой коляску. Луч карманного фонарика шарил по лужайке, метался в темноте и вот-вот мог настигнуть их… Ворота еще были открыты. Санитары впопыхах, видно, не заметили, что они вообще были открыты.

Мать и Хедвиг достигли кустов. Тут они могли уже не опасаться фонарика. Они остановились передохнуть. Матери надо было собраться с последними силами, чтобы преодолеть остаток пути. Вдруг она увидела санитаров – все трое теперь бежали через лужайку к воротам. Сейчас они, конечно, увидят, что ворота открыты.

Мать рванулась с места. Последний шанс. Все или ничего!

– Вот она!

Луч света полоснул ее. Она налегала изо всех сил. Санитары бежали втрое быстрее моей матери, но они еще намного отставали от нее.

– На помощь! Убийцы! – заголосила Хедвиг.

До ворот оставалось всего каких-нибудь пятьдесят метров, не больше. Вдруг застопорилось колесо. Раздался щелчок. Коляска резко накренилась, и Хедвиг вывалилась на дорожку. Мать споткнулась об опрокинувшуюся коляску и рухнула на нее всем телом. Колесо соскочило с оси.

– Вот дьявол! – вскричала мать, и это слово исторглось из ее губ, наверное, первый раз в жизни.

– Ворота! – заорал санитар. Сестра пустилась бежать к дому, чтобы нажать на кнопку.

– Вставай! – Санитар схватил мать за руку.

– Чтобы провалиться вам всем вместе с вашими допотопными драндулетами! – в исступлении крикнула мать, плача слезами злобы и отчаяния.

Перед воротами уже стояли Франц, Иоганнес и Хильде.

Франц рванулся вперед.

– Я покажу вам, свиньи!

Ворота закрылись перед самым его носом.

Побег не состоялся.

В то время как Хедвиг и мать волокли по двору

к дому, Франц кричал:

– Мы вас освободим! Мы вас всех освободим! Свобода для всех стариков! Свобода!