Текст книги "Мой тайный дневник"

Автор книги: Клара Ярункова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Бациллоносители

Бациллоносители – это ребята, которые разносят бациллы.

Так я и объяснил бабке. Но она всплеснула руками и сказала:

– Боже, боже, чего только не выдумают! В старину такого не бывало. Когда я ходила в школу, болезней было много, но бациллы только у одной девочки – у Илонки. Та могла себе это позволить, потому что у ее отца была лесопилка.

– Сейчас у нас все по-другому, – сказал я бабке. – Когда ты ходила в школу, не было ни истребителей, ни ракет, ни бациллоносителей, а теперь вот есть. Сейчас это может себе позволить каждый, неважно, есть у него лесопилка или нет.

Так я сказал бабке, но это все-таки было не совсем так, потому что далеко не каждый может себе все позволить: вот ни я, ни Миша не были признаны бациллоносителями.

И как раз в этом вся несправедливость.

Когда в нашей школе появились случаи дифтерии, в наш класс пришел директор школы вместе с докторшей и с сестрами и сказал:

– Три ученика вашей школы заболели дифтерией, потому что не были как следует привиты. Мы должны выявить всех, кто разносит бациллы и тем самым подвергает опасности здоровье народа. Подходите по одному к доске и открывайте рот.

Первым должен был подойти Бучинский. Он весь си и вместо «а» сказал «э-э-э». Известный трус! Потом нам засовывали в рот палочку, и на ней была вата.

Я должен был подходить три раза, потому что я вспыльчивый и все время разгрызал палку.

Через два дня к нам пришло извещение о бациллоносителях. Из нашего класса среди них оказались три девчонки.

Канторис сказал:

– Можно было и раньше догадаться, что докторша «выявит» только девчонок. Если б это был доктор, то среди бациллоносителей как-нибудь уж оказались бы и мы.

Ведь бациллоносители – люди здоровые, и бациллы они только разносят, отдают другим. Но в школу при ним не ходят и живут себе припеваючи.

В других классах среди бациллоносителей есть и мальчишки. А те уж никак не сидят дома – гоняют в футбол!

Когда мы шли из школы, Канторис сказал, что у него созрел план.

Нас разбирало любопытство, но Миша сказал:

– Наверняка какая-нибудь глупость.

Но Канторис все-таки подозвал одного бациллоносителя из пятою класса, чтобы тот дыхнул на него. В награду предложил две кроны и детектив.

Бациллоноситель свое дело сделал, и на другой день Канторис стал хвастаться, что уже чувствует в своем собственном горле бациллы.

Его послали к врачу, но тот никаких бацилл не обнаружил, и поэтому Канторису снова пришлось заплатить за сеанс две кроны.

Потом бациллоноситель стал приходить к нему уже и за крону, потому что у Канториса был телевизор. Но ничего не помогало. И Канторису так стало жалко денег, что он сказал бациллоносителю:

– Ты мне больше не нужен, потому что твои бациллы никуда не годятся. На телевизор приходить можешь, но теперь уже сам плати мне по кроне.

Так ему удалось вернуть обратно четыре кроны, но сам он все же успел заплатить девять. И вдруг однажды на уроке словацкого языка учитель спрашивает:

– Канторис, что это ты такой красный? Канторис отвечает:

– Голова у меня болит и желудок. Наверно, потому, что я поел ветчины, которую прислал нам дядя из Больших Чаниковиц.

Учитель послал Канториса домой, и он страшно обрадовался. А вечером его взяли в больницу. Конечно, не из-за ветчины, а из-за дифтерии.

Из этого видно, что и на этот раз произошла несправедливость. Ведь Канторису не принесли бациллы никакой пользы, только одни вред. Другие бациллоносители гоняют в футбол по двору, а бедняга Канторис едва-едва не умер и теперь мог бы уже быть в гробу.

Да еще заплатил свои собственные пять крон.

Новая ботаника

В понедельник мы писали письменную работу по ботанике, и сегодня нам должны были сообщить отметки.

Перед ботаникой ребята натерпелись страха. Я тоже уж было испугался, и Миша, заметив это, сказал:

– Мне все нипочем, я в себя верю!

Мне было неприятно, что он плохо подумал обо мне, ведь мне тоже все было нипочем, я тоже в себя верил. Только вот я не знал, написал я правильно ответы или нет.

Но прозвенел звонок.

Учительница принесла письменные работы и показалась нам веселой. От души отлегло: значит, все в порядке!

– Знаете что? – сказала она. – Один из наших шестиклассников изобрел новую ботанику. Она достойна внимания, и поэтому я позволю себе как все десять заданных вопросов, так и все ответы на них написать на доске – для большей наглядности.

И принялась писать.

Кончив писать, учительница так смеялась, что у нее текли слезы, но мы смеялись еще больше. Смеялся даже Петер, который сидит вместе со мной, а он вообще никогда не смеется, потому что его отец работает в похоронном бюро.

Шпала тоже смеялся. Но как-то неуверенно. И мы сразу поняли, что, наверно, это он открыл новую ботанику.

Любопытство нас разбирало, и мы стали приставать к учительнице, кто же все-таки так написал, но она сказала, что это тайна.

Канторис встал и сказал:

– Это не я, потому что в семействе бобовых я назвал сливу, и еще я думал, что клетки растений наблюдают через гороскоп.

Потом учительница стукнула по столу линейкой и сказала:

– Ну, теперь хватит, я начинаю опрос. Как вы повторили материал?

Это нам не понравилось, и мы больше не смеялись.

Когда зазвенел звонок и все стали выходить из класса, учительница сказала:

– А ты, Фасолька, останься.

Я испугался, но учительница затворила дверь, и мы остались совсем вдвоем. Тогда она сказала:

– Ты все списал, это ясно. Но как ты мог написать «письменная работа» на вопрос о семействе бобовых, я не понимаю. Потому у тебя все ответы и сдвинулись: вместо микроскопа оказался горох, а вместо бамбука – сорокаметровая пшеница.

Я ничего не ответил, но весь покраснел.

Учительница схватила меня за чуб и сказала:

– Открой окно и сотри с доски.

Я убежал. Потом была физкультура. А потом мы пошли домой.

Но с Червенкой я больше не разговариваю. Раньше всегда разговаривал, а теперь не буду. Зачем он написал «письменная работа»? Да еще наискосок? Поэтому я и подумал, что это ответ на первый вопрос. Ни у кого из ребят не было написано «письменная». Учительница не просила надписывать. Это он перестарался, хотел показать, что всех умнее.

Учительницу я люблю, а Червенку больше не люблю, и вообще он не самый умный, а самый глупый.

Вечером пришел Миша. Он все еще смеялся.

Это меня разозлило, но я ему ничего не сказал. Сказал совсем другое:

– Не знаю, что это ты все время хохочешь? Не вижу в этой новой ботанике вообще ничего смешного.

Миша удивился, но ничего не сказал, и мы пошли спать.

После захода солнца

Когда в школе собирают бумагу, мама всегда говорит: «Слава тебе, господи!»– и отдает мне отцовы газеты, журналы и всякие другие бумаги.

А когда собирают стекло и тряпье, отец всегда говорит: «Слава тебе, господи!» – и достает мне из подвала всякие бутылки, а из чемоданов – мамины тряпки, лоскуты и жестянки.

Потом бывает буря. Но я здесь ни при чем, ничего сделать мне нельзя, потому что я ребенок и по закону должен слушаться и отца и мать.

Несмотря ни на что, я сбор бумаги и стекла очень люблю, но больше всего люблю, когда собирают металлолом, потому что тогда мы ходим с тачкой и по очереди бываем лошадью.

Мы берем тачку у Мишиного дяди, огородника.

Когда мы уже пошли домой, то встретили Шпалу, и он попросил у нас тачку.

– У меня есть на примете кое-что из металлолома, только без тачки мне не обойтись.

Мне это не понравилось. Ведь лучше, если у нас будет больше, чем у других. Но Миша сказал:

– Хорошо, поможем. А где это у тебя?

И мы пошли, потому что Миша – наш командир.

Когда мы подошли к дому Шпалы, то только диву давались, а Зузка сказала:

– Да какой же это лом? Это нормальная печка.

И на самом деле, это была печка, а когда мы ее сдвинули с места, то почувствовали, что весит она килограммов пятьдесят.

Когда мы возвращались из школы, мы встретили мать Шпалы. Она несла белье и попросила нас ей помочь. Шпала не пошел, сказал, что он должен посторожить тачку, чтобы ее никто не украл.

Все белье вместе с рубашками Шпалы мы сложили в корыто, а мать Шпалы пошла затопить печь, но сразу же обнаружила, что топить-то ей нечего.

– Иисус-Мария! – воскликнула она. – Кто-то украл у меня печь!

Мы ничего не сказали, но поспешили уйти подальше. И Шпала ушел вместе с нами. Я сказал:

– Ты же обокрал собственную мать, и к тому же теперь будешь ходить грязный.

Шпала был готов уже зареветь.

– Я не знал, что мама как раз сегодня собирается стирать! Я хотел только выиграть настольный футбол, я бы и вам давал его поиграть.

Я ему сказал:

– У лжи короткие ноги, и теперь ты выиграешь фигу с маслом.

Но Миша остановил меня:

– Не дразни его и замолчи. Нужно подумать, как поправить дело.

Он за Шпалу всегда заступается, помогает ему даже по математике.

Потом мы ходили без дела, только так, за компанию, к тому же нам давно хотелось есть, но Миша все размышлял и размышлял и поэтому мы должны были ждать. Потом наконец отдал приказ:

– Сразу же после захода солнца встречаемся во дворе. Каждый должен принести с собой по десять килограммов металлолома, потому что нас всего пять человек. Кому приказ не нравится, пусть не приходит.

Дома я начал исследовать шкаф и выпросил у отца одну сковородку, одну жестяную ванночку моих детских лет, три железные вилочки, у которых оставалось всего по два зуба, и один старый утюг. Отец все это мне дал, потому что мама была в магазине.

Когда пришла мама, я начал исследовать подвал и отцову мастерскую. От матери я получил один сломанный душ, полтора метра проволоки, два напильника и четыре колечка от лыжных палок, потому что отец уходил играть в шахматы.

Все это я отнес на двор, положил в ванночку, сел на нее и стал дожидаться захода солнца. Солнышко и на самом деле зашло, и мы все отвезли на школьный двор. Было там этого металлолома очень много, одних умывальников я насчитал семь штук.

Миша сказал:

– Теперь печку мы возместили, можно отгрузить.

Мы снова взвалили ее на тачку и поставили обратно в прачечную к Шпаловым.

Только мы скрылись в темноте, как в прачечную вошла мать Шпалы вместе с отцом, и мы едва удержались от смеха, когда отец сказал:

– Что ты все-таки за человек? Кричишь без толку! Ну вот же твоя печка!

Тетя Шпалова все удивлялась и приговаривала:

– Ну честное слово, после обеда ее здесь не было! Что за времена настали? Нельзя уже верить собственным глазам.

Потом мы стали катать друг друга на тачке и все по очереди бывали то лошадью, то кучером. Потом нам стали уже кричать родители, и Миша сказал Шпале:

– В другой раз не делай глупостей! Сколько кувшину по воду ни ходить, но разбитому быть.

Шпала не ответил ни слова. Но мы ему сказали, что настольный футбол будет все-таки общим.

И так вот случилось, что тачка осталась у нас и на другой день.

Скамеечка

Когда мы возвращались с урока труда, Червенка надулся, потому что на спине у него вскочила шишка. Он все время снимал пиджак и просил Шпалу приподнять ему рубашку, чтобы мы все ее видели. Но мы все равно ничего не видели. Наверное, эта шишка была микроскопическая. Червенка хныкал и не верил нам:

– Не может она быть маленькой. Должна быть хотя бы такой большой, как слива, и такой же синей.

Но мы все-таки не видели.

– Да это вы не видите потому, – решил Червенка, – что уже смеркается. А темнота поначалу тоже бывает голубой.

Эту шишку он посадил сам себе молотком. Не нарочно, конечно, а когда пытался забить гвоздик. Так замахнулся, что попал не по стене, где был гвоздик, а по собственной спине.

– С тобой один грех! – сказал Миша. – Сколько раз мы тебе говорили, что молоток держат не в левой, а в правой руке! И коль ты до сих пор берешь его в левую, то пеняй уж на себя!

А Шпала засмеялся:

– Да ему ж все равно, в левую, он берет или в правую – у него ведь обе они левые.

Червенка тогда обиделся:

– А ты, второгодник, помалкивай. Ты ведь проваливался-то, а не я, у меня пока что одни пятерки.

Червенка любит хвастаться своими отметками и думает, что тот, у кого не одни только пятерки, должен помалкивать. Но тогда Миша сказал:

– Лучше помолчи ты, Червенка, потому что это из-за тебя мы все получим по колу за труд.

Ведь мы все четверо – одна бригада. Мише Юрану, Червенке, Шпале и мне поручено сделать один предмет. И этот предмет – скамеечка, не такая со спинкой, а просто обыкновенная скамеечка.

И все равно это очень трудно.

Когда нас с Мишей учитель определил в бригаду к Шпале, мы не очень-то обрадовались, потому что он ведь действительно провалился по математике. Зато когда к нам добавили Червенку, то мы восторжествовали, потому что он ведь отличник, хоть, прямо скажем, нам и не товарищ.

Но мы дважды жестоко ошиблись.

Шпала – самый ловкий парень, а Червенка – самый неловкий. Это мы сразу поняли, потому как Червенка сломал два напильника, рубанком разорвал одну рубашку (Шпалы), испортил четыре ножки (у скамеечки) и ударил один раз по спине (собственной).

И вот сегодня все мы получили из-за него по труду по двойке.

У всех бригад скамеечки уже готовы, а у нашей всего еще три ноги. Учитель увидел ее и засмеялся. «Я, говорит, требую от вас не сапожный треножник, а нормальную человеческую скамейку», и поставил нам по двойке. Он бы, конечно, не преминул поставить нам и по колу, но ножка Шпалы была столь прекрасна, что он смилостивился над нами всеми.

Ножка Шпалы действительно была прекрасная. Мишина и моя – так себе, а у Червенки вообще никакой не было – он успел испортить целых четыре штуки. Первую сделал слишком тонкой, вторую – слишком толстой, третья была на десять сантиметров короче, а четвертая – на пять сантиметров длиннее.

Червенка спорил, утверждал, что пять сантиметров никакой роли не играют, но Шпала его быстро урезонил:

– Ты лучше не спорь, а работай! А то только материал портишь. Дай тебе целый лес, и ты изведешь его на одну скамейку.

Червенка разволновался, начал в сердцах колотить по гвоздю и вот как раз и попал себе по спине.

Поэтому, когда мы шли домой, он все еще дулся.

– Успокойся ты наконец! Ты действуешь мне на нервы с этой своей шишкой! – сказал Миша. – Мы и так ума не приложим, как исправить скамеечку, а тут приходится все время слушать еще твои причитания!

Я тоже сказал:

– Еще из-за тебя провалимся!

Но Червенка был по-прежнему горд собой и сказал:

– Здесь большого ума не требуется – пусть Шпала сделает за меня ногу, а я дам ему один раз переписать арифметику.

Миша рассердился – он же дает Шпале уроки по арифметике, и не одни раз, а все время. И он сказал:

– Он у тебя списывать не будет. Не нуждается! У него и без тебя уже была по контрольной четверка! Знаешь что? Вообще уходи-ка ты лучше обратно в бригаду Канториса! Нам такой вельможа не нужен.

Червенка испугался, потому что Канториса он боится. Перестал пыжиться и только сказал:

– Какой же я вельможа? Это Шпала вельможа, потому что он все умеет и не хочет мне показать.

Тогда Шпала его спросил, есть ли у них дома дерево. Оказалось, что есть. Они пошли к ним в сарай, и Шпала, наверно, часа два учил Червенку делать ножку.

Шпала возвращался домой через наш двор, и на небе были уже звёзды. А мы все еще играли в футбол и позвали всех ребят; Шпала к нам присоединился, а Червенка – нет, потому что у него болели все части тела – так он старался сделать ножку. Тогда мы поставили его в ворота, но он все равно пропустил все голы. Ведь под мышкой у него была готовая ножка, и он не хотел ее выпустить из рук. А ногами брать голы еще не умел.

Он страшно неловкий.

Когда мы шли домой. Миша сказал:

– Знаешь что, Червенка? У тебя хорошая голова, и ты все знаешь, но, если б тебе пришлось, как Робинзону, оказаться на необитаемом острове, ты, наверно, не сумел бы сделать себе даже постель. И пришлось бы тебе спать на земле. И дикие козы ходили бы по тебе и не давали бы спать. И ты простыл бы и умер раньше, чем тебя спасли.

Червенка подумал и сказал:

– Я не буду Робинзоном, я буду доктором.

Миша сказал:

– Как хочешь, но мне медицина не нравится. Если бы я не решил стать астронавтом, я стал бы Робинзоном. Был бы у меня целый остров, и я построил бы на нем все, что захотел. Даже настоящий зверинец – пусть бы моряки удивлялись, когда приехали бы меня спасать.

Потом Червенка сказал, что и он, пожалуй, тоже хотел бы стать Робинзоном, но только вместе со Шпалой – если бы Шпала согласился быть его Пятницей и сделал бы ему постель.

Вот тогда-то мы и поняли, что Червенка не так уж глуп, а скорее просто хитер.

Но свою шишку он больше нам не показывал.

Когда я был маленьким

Бабку я очень люблю, он молиться всё-таки не хочу. Я ведь выбиваю ей ковры, бегаю за хлебом, в молочную…

Когда я был маленьким, я бабке верил. Да и сейчас верю. Пусть никто не подумает, что моя бабка обманщица или врунья.

Но когда я был совсем маленьким-маленьким и бабка меня клала спать, а я не хотел молиться, то бабка меня пугала. Мол, если вечером не помолиться, так до утра умрешь и господа бога прогневаешь. Она пугала меня, потому что я ленивый. Что же ей оставалось делать?

А я бога боялся, да и умирать мне не хотелось, потому что в постели куда лучше, чем в гробу. Поэтому я молился. Потом она меня пугать совсем перестала, а я все молился и молился. Каждый день, всегда. Иногда я путал молитву, но начинал все сначала, чтобы уж наверняка знать, что помолился как положено.

Но в третьем классе отец пообещал купить мне лыжные ботинки, а сам взял да купил самые обыкновенные. И мне стало очень обидно, потому что Мише купили как раз лыжные. Значит, у него были, а у меня нет.

Вечером я лег в постель и не помолился нарочно. Решил до утра помереть.

Долго я не мог уснуть, все представлял себе, как меня найдут утром мертвым. Отец не пойдет на работу, и мама тоже. Все будут плакать надо мной, и всем будет жалко меня. Зря, мол, не купили ему эти ботинки. Но будет уже поздно, потому что я умру, вот и все.

Я лежал и не засыпал, потому что уже плакал сам над собой. Но молиться все-таки не стал.

Потом я уснул – на вечные времена.

А когда утром проснулся, то очень удивился, что я вовсе не мертвый, а совсем даже живой.

Так я понял, что с этой молитвой дело обстоит совсем не так, а по-другому. С того времени я и не хочу молиться. Знаю – не помогает.

Но бабку я и теперь люблю.

Звёздочки

Когда мы с Мишей шли со сбора звёздочек, мы разговаривали о проблемах воспитания, потому что это нас очень волнует. Мы ведь руководители звездочек и хотим своих малышей по-настоящему воспитывать, как и подобает хорошим пионерам.

– Знаешь что, – сказал Миша, когда мы возвращались с собрания, – мне что-то не правится, что нас эти первоклашки как следует не слушаются. Ты посмотри: мы с ними разговариваем, а они шумят, кричат. Им ведь положено силен, тихо. У меня эти проблемы воспитания просто не выходят из головы.

У меня они тоже не выходили из головы, и поэтому я сказал:

– Самая большая беда в том, что им всего только по шесть лет. Будь им хотя бы по двенадцать, не беда, что они не слушались бы. Зато они умели бы бегать.

Это была сущая правда, и Миша ее признал. На самом деле, если б они умели как следует бегать, можно было бы с ними во что-нибудь и поиграть.

Но потом сказал:

– Ничего не поделаешь! Придется с ними помучиться. Иначе стыд и позор перед всем отрядом.

Я сказал:

– Скорее всего, такие малыши больше слушаются отца с матерью, чем вожатого.

Мы еще долго раздумывали о проблемах воспитания и потом в четверг снова пошли к своим звездочкам. Миша обратился к ним с речью:

– Звездочки, мы о вас много думали и пришли к выводу, что школа для вас как дом родной, а мы для вас все равно что ваши родители. Я вот буду вашим отцом, а Мирек Фасолька – матерью. Не в прямом, конечно, смысле, а так, как будто бы. А это означает, что вы должны теперь нас беспрекословно слушаться, потому что нам придется вас воспитывать.

Один малыш поднял руку и сказал Мише:

– Папа, а сегодня ты сделаешь за меня уроки?

Миша сначала даже растерялся: как на это ответить? Но потом стал объяснять, что все должны готовить свои уроки сами.

Потом мы играли, как дома.

Но когда мы шли домой, я все-таки выразил свои сомнения, гожусь ли я на самом деле малышам в матери. Ведь, когда мы вышли на улицу, они мне все так и отсалютовали:

– Честь труду, мамочка!

Все прохожие обернулись, а увидев, что мама – это я, все засмеялись. И Миша тоже засмеялся. Ему легко смеяться – он ведь только папа.

Потом мы с Мишей поругались.

Но потом все-таки снова помирились, потому что мы товарищи.

В следующий четверг мы опять держали перед звездочками речь и сказали им, что школа – это все-таки не дом родной и мы им все-таки не родители. Школа это школа, и все тут. А мы для них все равно как учителя.

– Сколько будет шесть и шесть? – спросил Миша.

– Десять, товарищ учитель, – ответил малыш. Ничего не поделаешь, у него всего-навсего было десять пальцев.

Когда мы это поняли, то начали ребятишек учить чистописанию. Но мы не знали, что они проходят только «и», и научили их писать «р».

Из этого впоследствии приключилась целая беда. Учительница увидела у них в тетрадке «р» и очень рассердилась. А когда она стала за это упрекать нас, все ребятишки расплакались: что же с нами теперь будет?

И мы поняли, что малыши куда лучше всяких взрослых, хотя им всего и по шесть лет.

Вернувшись из школы домой, мы вспоминали об этом до самого вечера и потом еще всю неделю рисовали для них картинки. Каждому малышу – по картинке. Мальчикам – волков, а девочкам – овечек, чтобы не испугались. Потом мы их раскрашивали: овечек – в зеленый цвет, потому что они едят траву, а волков – в черный, потому что они едят людей.

В четверг мы ребятишкам свои картинки раздали, и были очень счастливы.

Один малыш, тот, что получил волка, то есть мальчик, сказал:

– Я попрошу маму сделать мне для этой прекрасной чёрной автомашины рамочку.

Я громко рассмеялся, потому что волков рисовал Миша. Но потом пришла очередь смеяться Мише, потому что ребята моих овец приняли за салат.

Мы, правда, объяснять им ничего не стали, потому что картинки им все равно понравились.

Потом мы играли и пели. Нам было хорошо и весело.

Наши звездочки – самые хорошие на свете, и мы не променяли бы своих малышей ни на каких двенадцатилетних.

Но воспитывать все-таки дело тяжелое.