Текст книги "Школьные годы Поля Келвера"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Вы знаете, когда-то я читал разные глупости, – сознался я, – рассказы об индейцах, и все в таком роде, но мама сказала, что я никогда не смогу стать писателем, если буду читать такую ерунду.

– То же самое будет открываться во всех случаях жизни, Поль, – ответил он. – Приятные вещи редко оказываются для нас полезными. А что ты читаешь теперь?

– Сейчас я читаю пьесы Марло и "Признания" де Квинси, – сообщил я ему.

– К ты их понимаешь?

– Да, как будто, – ответил я. – Мама говорит, что когда я вчитаюсь, они мне еще больше понравятся. Я очень, очень хочу научиться писать, доверился я ему, – тогда я смогу заработать кучу денег.

Он улыбнулся.

– Так ты не веришь в искусство ради искусства, Поль?

Я был удивлен.

– А что это значит? – спросил я.

– У нас, писателей, Поль, это значит, – ответил он, – писать книги ради самого удовольствия их писать, не думая о вознаграждении, не мечтая ни о деньгах, ни о славе.

Для меня это было новостью.

– И многие писатели так делают? – спросил я.

Он откровенно рассмеялся. Смех у него был громкий и веселый. Он разбудил эхо в тихом парке, и, не удержавшись, я засмеялся тоже.

– Ш-ш! – сказал он, оглянувшись с притворным страхом, что нас могут подслушать. – Говоря между нами, Поль, – прошептал он, придвинувшись ко мне ближе, – я думаю, что никто так не делает, мы только говорим об этом. Но вот что я тебе скажу, Поль, это профессиональная тайна, и ты ее хорошенько запомни: еще ни один писатель не заработал ни денег, ни славы, если он не старался писать как можно лучше. Пусть это будет не так хорошо, как у других, но всегда надо стремиться дать лучшее, что ты можешь, Запомни это, Поль.

Я обещал запомнить.

– И нельзя думать только о деньгах и славе, Поль, – прибавил он через минуту, говоря уже серьезно. – Конечно, деньги и слава – вещи хорошие, и только лицемеры могут говорить, что это их не интересует. Но, если ты будешь писать, думая только о деньгах, Поль, тебя ждет разочарование. Их гораздо легче заработать другими способами. Скажи, ведь ты хочешь быть писателем не только из-за денег?

Я задумался.

– Мама говорит, что быть писателем – это благородное призвание, припомнил я, – она говорит, что каждый, кто может писать книги, должен гордиться этим и радоваться, потому что он дает людям счастье и заставляет их забывать все неприятности. И еще она говорит, что, если собираешься стать писателем, нужно быть очень хорошим человеком, чтобы быть достойным помогать другим, учить их.

– И ты стараешься быть хорошим, Поль? – спросил меня незнакомец.

– Да, – отвечал я, – но очень трудно быть совсем хорошим, – конечно, пока не вырастешь!

Он улыбнулся, но скорее своим мыслям, чем моим словам.

– Да, – сказал он, – я тоже считаю, что трудно быть хорошим, пока не вырастешь. Вероятно, все мы станем хорошими только когда будем совсем взрослыми.

Услышав такие слова от джентльмена с седой бородой, я был озадачен.

– А что еще говорила тебе твоя мама о литературе, – спросил он, – ты не помнишь?

Я снова задумался, и мне вспомнились ее слова.

– Она говорит, что тот, кто может написать великую книгу, более велик, чем сам король, что дар писать книги дается человеку в залог свершения и поэтому писатель никогда не должен забывать, что он – слуга божий.

Некоторое время он сидел молча, опустив подбородок на скрещенные руки, лежавшие на золотом набалдашнике трости.

Потом он повернулся ко мне, положил руку мне на плечо, и его живые ясные глаза приблизились к моему лицу.

– Твоя мать – умная женщина, Поль, – сказал он. – Никогда не забывай ее слов. Вспоминай их, когда станешь взрослым, они будут лучше влиять на тебя, чем болтуны в клубах...

– Ну, а каких ты читаешь современных писателей? – спросил он, немного помолчав. – Читал ты кого-нибудь – Теккерея, Булвера-Литтона, Диккенса?

– Я читал "Последнего барона", – сказал я ему, – и мне понравилось. Я был в Барнете и видел ту церковь. И мистера Диккенса я тоже кое-что читал.

– Ну и что ты думаешь о мистере Диккенсе? – спросил незнакомец, но мне показалось, что этот вопрос его не очень интересовал. Он подобрал с земли горсть камешков и стал сосредоточенно бросать их в воду.

– Я очень люблю его, – сказал я, – он смешной.

– Но ведь не всегда же? – он перестал бросать камешки и резко обернулся ко мне.

– Нет, не всегда, – согласился я, – но больше всего мне нравятся у него смешные места. Я так люблю то место, где мистер Пиквик...

– К черту мистера Пиквика! – воскликнул он.

– Разве он вам не нравится? – удивился я.

– Да нет, в общем я люблю его – или, скорее, любил, – ответил он, просто он мне немного надоел, вот и все. А твоей маме нравятся книги мистера... мистера Диккенса?

– Только не смешные места, – объяснил я ему, – она считает, что иногда он бывает...

– А, знаю! – прервал он меня, и мне показалось, что он сказал это с раздражением. – Немного вульгарен, да?

Меня удивило, как точно он угадал ее слова.

– По-моему, мама плохо разбирается в юморе, – сказал я, – иногда она не понимает даже папиных шуток.

Он снова рассмеялся.

– Ну, а другие места ей нравятся? – спросил он. – Те места, где мистер Диккенс... не вульгарен?

– Да, – ответил я. – Она говорит, что, когда он хочет, он может писать так тонко и нежно!

Сумерки сгущались. Я решил снова спросить его, который час.

– Чуть больше четверти девятого, – сказал он, посмотрев на часы.

– О, мне так жаль, – воскликнул я, – но мне уже надо идти!

– И мне очень жаль, Поль, – ответил он. – Может быть, мы еще встретимся. До свидания.

И, пожимая мне руку, он сказал:

– Ты так и не спросил, как меня зовут, Поль.

– Разве? – удивился я.

– Нет, Поль, – ответил он, – и это заставляет меня думать о твоем будущем с надеждой. Ты эгоист, Поль, а это – начало всякого искусства.

И он так и не назвал мне своего имени.

– Может быть, в другой раз, когда мы снова встретимся, – сказал он. До свидания, Поль, желаю тебе счастья!

И я пошел своей дорогой. На повороте тропинки я оглянулся. Он все еще сидел на скамейке. Его лицо было обращено в мою сторону, и он махал мне рукой. Я тоже помахал в ответ, а потом кусты и ветки деревьев понемногу скрыли его от меня, и в подымающемся тумане зазвучали грубые, хриплые голоса: "Парк закрыт!", "Парк закрыт!".