Текст книги "Дар"

Автор книги: Кирк Дуглас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава XV

ЛИССАБОН

У главных ворот зазвонил колокольчик. Мигель, беспокоясь о том, как бы этот шум не потревожил отца, только что уснувшего после трудного дня, быстро пересек двор. Что за время для неожиданного визита! И особенно сейчас, когда он предвкушал вечер наедине с Патрицией.

Он открыл ворота и встретил горящий взгляд темных глаз Исабель.

– Исабель? А я… А я как раз собираюсь уезжать.

– Но я приехала вовсе не к тебе. Я приехала к твоему отцу.

В руках у нее был большой букет лилий. Она хотела было пройти, но Мигель встал в воротах, загораживая ей путь.

– Я передам ему эти цветы, – сказал он, забирая букет. – Отец не может принимать посетителей: он очень слаб.

– Ах… Какая жалость!

– Благодарю за сочувствие.

Он попытался было закрыть ворота, но ее рука взметнулась вверх и не дала ему сделать этого.

– Мигель, не прогоняй меня. – Ее лицо было на расстоянии всего нескольких дюймов от его лица. – Я ведь тоже больна.

– Тогда тебе стоит обратиться к доктору.

– Я говорю серьезно. Я больна, я смертельно больна из-за того, что не вижусь с тобой.

– Исабель, прошу тебя… Мне не хочется говорить об этом. У меня сейчас много других проблем – я думаю только об отце.

На ее губах появилась кривая усмешка.

– Вот как? А мне казалось, что тебя куда больше занимает эта злосчастная наследница огромного состояния.

Мигель был поражен.

– Тебе не обмануть меня, – продолжила меж тем Исабель. – А она не сообщила, что ее только что выпустили из сумасшедшего дома?

Мигель ударил ее по лицу.

Исабель медленно поднесла к щеке руку в перчатке. Но прежде, чем она успела сказать хоть что-нибудь, из тьмы во дворе донесся голос Патриции:

– Мигель, где же ты?

– Сейчас приду!

Глаза Исабель превратились в две непроницаемо-черные точки.

– Поторопись, Мигель, – выдохнула она. – Не заставляй ее ждать.

Она отшатнулась, и Мигель, охваченный яростью, захлопнул за нею ворота.

– Кто-то приехал? – спросила Патриция, когда он подходил к дому.

– Нет, это всего лишь привезли цветы отцу. – Он показал ей букет. – Велю служанке поставить их в воду.

Ему нужно было несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. Разумеется, Патриция рассказала ему о своем пребывании в лозаннском санатории, но откуда об этом стало известно Исабель?

– Мистер Кардига! – послышался из темноты голос Патриции. – Расслабьтесь, мистер Кардига, расслабьтесь!

Патриция нежно обняла его, и улыбка у нее на лице заставила позабыть обо всем, связанном с Исабель.

* * *

На занятиях в школе верховой езды Патриция считалась любимой ученицей наставника. Резкий приказ или даже грубый упрек, обращенные к кому бы то ни было другому, превращались, если речь заходила о ней, в мягкий совет или в сопровождаемую улыбкой и комплиментом рекомендацию. Другие учащиеся перешептывались у нее за спиной, и Патриция не знала, догадываются они или нет об истинном положении вещей. Но когда он усадил ее на Ультимато, на которого не позволял садиться никому, шепоток сменился понимающими ухмылками.

Через пару дней она была уже не просто любимицей преподавателя, она превратилась в его помощницу Мигель попросил ее поработать с несчастной девочкой из Франции, уже признанной всеми, кто учил ее ранее, бездарной, хоть и богатой курицей.

Патриции стало жаль девочку, казавшуюся такой растерянной даже на безотказно смирной паломинской лошадке, – ее бриджи промокли от алого вина, по пухлым щекам, не переставая, катились слезы.

– Как тебя зовут? – спросила Патриция по-французски, обняв плачущую девочку за плечи и поспешив увести ее в дальний конец арены.

– Меня зовут Лиз, – по-английски ответила та.

– Вот как, ты говоришь по-английски?

– Да, я говорю по-английски. Но я не умею ездить верхом на лошади.

Патриция улыбнулась.

– В начале это и впрямь нелегко, Лиз. Тебе следует набраться терпения.

– Но у монсиньора Мигеля совсем нет терпения. Он просто чудовище… Я ненавижу его, – внезапно призналась девочка.

– Что ж, пожалуй. Монсиньор Мигель порой бывает грубоват. Но зато конь у тебя замечательный!

– Да нет же! Самый настоящий дракон! Он хочет сбросить меня наземь и затоптать копытами.

– Ах, детка, этого просто не может быть. Поди сюда! Погляди! Погляди ему прямо в глаза.

Девочка послушно подняла голову.

– Видишь, он сам испуган. Испуган – и только. Ему кажется, что ты причинишь ему боль.

Девочка поглядела в добрые глаза коня.

– Ты так думаешь?.. Значит, он тоже боится?

– Да. Обращайся с ним получше, и все у тебя прекрасно получится. Я обещаю.

– Обещаешь?

– Да. Во-первых, сходи перемени бриджи. – Патриция приняла у нее поводья. – А когда вернешься, я сама тебе помогу.

– Мерси, мерси, ты такая добрая, – воскликнула девочка и помчалась прочь.

За спиной у Патриции послышался обращенный к ней мужской голос:

– Сеньора, я бы с удовольствием поучился у вас верховой езде.

Обернувшись, Патриция увидела, что к ней подходит высокий и стройный молодой человек.

– Полагаю, вам следует переговорить с сеньором Кардигой, – сказала она, указав незнакомцу на Мигеля, который занимался сейчас с кем-то из студентов в противоположном конце арены.

– Нет-нет. Нет! Ни за что! – закричал молодой человек. – Вот уж у кого я уроков брать ни за что не стану.

Патриция попыталась было утихомирить незнакомца, который что-то чересчур раскричался:

– Пожалуйста… Вам не надо так волноваться…

– Он же просто чудовище! Вы сами слышали, что сказала эта девчушка. Да и все остальные это знают!

Патриция посмотрела в ту сторону, где находился Мигель, рассчитывая на его помощь, и увидела, что он подходит к ним с широкой ухмылкой на губах.

– Эмилио, – начал Мигель, – мне что, опять придется тебя отсюда вышвыривать?

Незнакомец ухмыльнулся.

– Вот, посмотри, Патриция, этот человек был моим лучшим другом! Был! – подчеркнул Мигель.

Эмилио с шутливой элегантностью поцеловал ей руку.

– Ах, вы даже не можете себе представить, насколько я счастлив тому, что мне наконец-то удалось познакомиться с вами. Я много наслышан о вас от Мигеля, но ведь он такой лжец! – Эмилио подмигнул. – Хорошо хоть, что на этот раз не солгал.

Когда занятия закончились, Эмилио настоял на том, что станет гидом Патриции и по-настоящему покажет ей Лиссабон. Когда они втроем втиснулись в его спортивный автомобиль, он хвастливо объяснил свои мотивы:

– Взяв в гиды Мигеля, вы увидите только конюшни и кучи конских яблок… а я покажу вам Лиссабон во всей его ослепительной роскоши.

Патриция быстро поняла, что так сближало обоих молодых людей. Едва ли не каждое слово, сказанное Эмилио, заставляло Мигеля хохотать.

Эмилио повез их в Альфаму – старинный мавританский квартал, – где они припарковали машину, чтобы пешком пройтись по узким мощеным булыжником улочкам, там и сям перегороженным веревками с развешенным на просушку бельем. Высокие ярко окрашенные здания по обе стороны улочки, казалось, клонились друг к другу в тайной надежде соприкоснуться крышами. Кое-где прямо на улицу были вынесены столы и стулья; мужчины, женщины и дети ели и пили, играла музыка, в воздухе пахло жаренной на углях рыбой. Было время фиесты.

– Патриция, Мигель когда-нибудь рассказывал вам о том времени, когда наши отцы избили нас и вышвырнули на улицу? – осведомился Эмилио.

Задав этот вопрос, он взял ее под руку.

– Он мне что-то такое говорил.

– Какое-то время мы прожили неподалеку отсюда. Сумасшедшее было времечко! Припоминаешь, Мигелино?

– Да как же забыть об этом? Мы собирались поехать в Париж и открыть там цирк. – Мигель рассмеялся. – Чего мы только тогда не придумывали! Чистое безумие!

– Ну, не такое уж и безумие. Зингаро так поступил – и добился феерического успеха. Публика валом валит посмотреть, какие чудеса он вытворяет со своими лошадьми.

– Зингаро был самым талантливым, но и самым трудным из учеников моего отца, – пояснил Мигель. – Сейчас он живет в Париже. Выдает себя за цыгана и завораживает публику своими выступлениями верхом на лошади. Когда-нибудь я покажу тебе, как это у него получается.

– Что ж, с удовольствием посмотрю.

– Только на это представление нужно прийти пораньше, – вмешался Эмилио. – Перед началом его ассистенты, стоя в седле, щедро угощают публику вином – и хорошего, я вам скажу, урожая.

– Из погребов семейства Фонсека? – хихикнула Патриция.

Внезапно Эмилио остановился.

– Здесь! – крикнул он, указывая куда-то вверх.

– Что здесь? – спросила Патриция.

– Здесь мы тогда и жили. Ах, – вздохнул он, явно купаясь в воспоминаниях. – Как-то чудесным вечером, вроде нынешнего, в час фиесты, я вышел на улицу и осмотрелся по сторонам, чтобы обзавестись на ночь хорошенькой подружкой, а он наводил марафет там, наверху…

Эмилио опять указал пальцем.

Мигель оборвал его.

– Патриции не хочется слушать эту историю.

– Да нет же, ей хочется. – Эмилио не дал ей вставить и слова. – Он вышел из-под душа…

Мигель грубо встряхнул его.

– Еще одно слово, и я из тебя душу вышибу.

– Это нечестно, Мигель, – поддразнила Патриция. – Эмилио уже начал рассказывать, и мне хочется дослушать до конца.

Мигель с деланным отвращением сделал шаг в сторону.

– Что ж, я, по крайней мере, слушать этого не желаю.

– Вот и не слушай! – крикнул ему вдогонку Эмилио. И негромко, чуть ли не на ухо Патриции, продолжил рассказ. – Начал вытираться полотенцем, и вдруг видит, что в окне через дорогу дочь бармена – писаная красавица, между прочим, – стоит обнаженная и пялится на него.

– Хватит, – бросил издалека Мигель.

– Трусишка! – ответил Эмилио.

– Ну, и дальше? – потребовала Патриция.

– А я стою на улице, четырьмя этажами ниже, осматриваюсь по сторонам, ищу себе подходящую подружку, и вдруг – просто глазами своим не могу поверить! Он вылезает из окна, прямо у меня над головой, и перебирается через улицу – по бельевой веревке!

Патриция рассмеялась.

– Ничего, доложу я вам, смешного. Он вылез совершенно голый. Снизу его мог увидеть кто угодно, но Мигелю было на это наплевать. – Эмилио посмотрел на друга, который по-прежнему шагал поодаль с обиженным видом. – Ладно-ладно. Что там произошло наверху, мне неизвестно, но я-то тогда заработал фингал под глазом. Потому что отец девицы решил подняться наверх – и единственным способом остановить его было затеять с ним драку… Короче говоря, через пятнадцать минут, поднимаю вверх единственный глаз, который у меня еще видит, – и глянь-ка! Мигель перебирается по веревке обратно.

– Ну, я убеждена в том, что за столь короткое время ему не удалось ничего добиться!

Патриция подмигнула Мигелю.

– Возможно, вы и правы. – Эмилио поднял руки в знак капитуляции. – Единственное, что я могу добавить, – когда он затем присоединился ко мне на улице, он, в отличие от меня, ничьей компании уже не искал.

Мигель шутливо стукнул его по плечу. Эмилио сделал вид, будто умирает от боли.

– Так-то ты благодаришь человека, который некогда спас тебе жизнь? Если бы бармен застукал тебя со своей дочерью, он бы тебя зарезал.

И все трое расхохотались.

Этой ночью, когда Мигель с Патрицией лежали рядышком в постели, она внезапно хихикнула, нарушив тишину и покой в спальне.

– Что тебя рассмешило? – поинтересовался Мигель.

– Вот что тебя возбуждает – голые девки через дорогу.

– Да нет, тут все дело в веревке. Она опять хихикнула.

– Но когда ты туда проник, она хотя бы попыталась оказать тебе сопротивление?

– Конечно, нет. Она прикинулась совершенно беспомощной. Дескать, в том что происходит, нет ни капли ее вины.

– Ага, я могу это понять, – прошептала Патриция. Затем нежным голосом добавила. – Мне бы тоже хотелось быть совершенно беспомощной.

– Зачем это?

– Затем, чтобы ты смог сделать со мной все, что тебе заблагорассудится!

Она плотнее прижалась к нему.

Несколько минут они провели в молчании. Со двора доносился головокружительный запах весенних цветов – глициний и сирени.

– Значит, тебе хотелось бы ощутить себя совершенно беспомощной?

В ответ она нежно поцеловала его в губы.

– Ступай к окну, – отрывисто произнес он.

– Что такое?

– Доверься мне!

Она выполнила его просьбу.

– Ну, и что теперь?

Мигель посмотрел на ее силуэт между полураскрытых штор, выхваченный из тьмы лунным светом.

– Сними шнур от шторы.

Сняв шелковый шнур, Патриция посмотрела на него.

– Второй тоже.

Голос Мигеля доносился как бы издалека.

Патриция подошла к нему и раскинула руки. В каждой из них было по шелковому шнуру.

Мигель пристально посмотрел на нее и забрал шнуры. Не произнеся ни слова, она опустилась на постель рядом с ним. Она тяжело дышала, нетерпение и любопытство возбуждали ее.

Он взял ее за запястье, опутал его шнуром и привязал к ножке кровати. Перевалившись через Патрицию, ухватил ее за другую руку и проделал то же самое.

Затем сел и окинул ее взглядом – обнаженная, раскинувшаяся, открытая, она ждала. И его язык начал медленно скользить по ее телу.

Она затрепетала; узы на руках, лишая ее свободы движений, делали волнение более утонченным, а наслаждение – более сильным.

– Мне нравится быть беззащитной, – простонала она.

Патрицию разбудил какой-то отдаленный шум, но она только зарыла лицо поглубже в подушку. Рядом слышалось ровное дыхание Мигеля, в головах у нее, свернувшись калачиком, спала Феба, Таксомотор тихо похрапывал у ног.

Патриция, стараясь не шуметь, встала и отошла от кровати. Улыбаясь, она подобрала с пола два шелковых шнура и подошла к окну. Раздвинула шторы и вновь прикрепила к ним шнуры.

Издалека вновь раздался звук, разбудивший ее пару минут ранее, – это был колокольный звон. Она вспомнила, как отец читал ей стихи: «Слышишь к свадьбе звон святой, золотой! Сколько нежного блаженства в этой песне молодой!»[1]1
  Строки из стихотворения Э.А. По «Колокола» в переводе К. Бальмонта; Патриция цитирует их по памяти с искажениями. – Прим. перев.


[Закрыть]

Со вздохом, она отвернулась от окна и посмотрела на постель. Мигель лежал, уставившись в потолок.

– Мигель, послушай!

– Чертовы соборные колокола, – пробормотал он. Патриция рассмеялась.

– Что тут смешного? – спросил он.

– Ты смешной!

И она бросилась на постель, упала на Мигеля, принялась страстно целовать его в губы.

Когда она отпустила его, он с трудом выдохнул:

– Еще раз так сделаешь – и воскресенье пиши-пропало. Бедный Ультимато меня сегодня так и не дождется.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты туда ехал.

– Поехали вместе.

– Нет, не надо… Я там слишком разволнуюсь.

– Это я понимаю. Причем переживать ты будешь не за меня, а за быка.

– Но ведь и правда… Дело кончится кровью, не так ли?

– Патриция, когда мы тренируемся, на быка всегда надевают защитный панцирь. И даже на подлинной корриде мы быков не убиваем. Португалия – это тебе не Испания. Мне бы хотелось, чтобы ты когда-нибудь посмотрела на меня во время боя быков.

– Хорошо, но только не сегодня.

– Ладно, но поработать мне все равно придется. Решительным жестом он откинул простыни, и кошка с собакой кубарем полетели с постели. Мигель сел на край кровати, взял протез, прикрепил его.

– Я многим обязан твоему бывшему возлюбленному, – бросил он через плечо.

– Чем же это?

– Вот этим.

Он постучал себя по протезу.

– Ах да, припоминаю, он дал тебе какую-то брошюру.

– Знаешь, я возненавидел его с первого взгляда. Он сразу показался мне жалкой пародией на мать Терезу. Но, главное, я ревновал тебя к нему. – Мигель наклонился и поцеловал ее в щеку. – А теперь он мне кажется великим врачевателем. Тебе, наверное, неизвестно, что он позвонил в Сиэтл и все для меня организовал. Когда-нибудь я надеюсь отблагодарить его за это… – Он прошел в ванную и на мгновение выглянул уже оттуда. – И за то, что ваша помолвка не состоялась.

Патриция раскинулась на постели, чувствуя себя на вершине блаженства. Она находилась в Лиссабоне, с человеком, которого любила. И Мигель во всех отношениях превосходил Тома. Она никогда не забудет его слова о «простом человеческом участии».

Она встала, накинула халат и прислонилась к двери, ведущей в ванную, наблюдая за тем, как бреется Мигель.

– Знаешь, Том причинил мне истинное страдание, но сейчас это уже не имеет никакого значения. Более того, я ему благодарна за все.

– Правда?

– Правда. И я дам деньги на его больницу. У меня появятся деньги, когда я продам компанию.

– Что такое?

Мигель отложил бритву в сторону.

– Я продаю свою часть акций финансово-промышленной группы Стоунхэм.

– А с какой стати?

– Ах, Мигель, у нас есть предприятие в Ногалесе – это такой ужас! Мне просто стыдно.

И она описала ему увиденное в Мексике. Мигель внимательно выслушал ее.

– Я не могу принимать в этом участие, – так закончила она свой рассказ.

– Но разве продажа компании поможет решить проблему?

– У меня нет власти, чтобы решить проблему, поэтому я просто отступаюсь.

Пока Мигель вытирал лицо полотенцем, Патриции не было видно выражение его лица. Он прошел в комнату и начал одеваться.

– И все же есть какой-то другой выход – и ты сумеешь его найти. Я знаю это, потому что знаю тебя, Патриция.

– Но я просто ничего не могу поделать, – с обиженным упрямством повторила она.

– Ничего не можешь? Что ж, не исключено, что ты права.

Он продолжал заниматься собственным туалетом.

Патриция закусила губу. Он вообще ничего не понял, но у нее недоставало слов, чтобы втолковать ему. Она увидела, что он уже устремился к выходу. Открыв дверь, он вновь обернулся к ней. На губах у него была вялая улыбка.

– Послушай, Патриция, люди почти столь же достойны любви, как и животные.

И этот полуупрек был подчеркнут грохотом захлопнувшейся двери.

Переодеваясь для занятий конным спортом, она никак не могла стряхнуть с себя чувство стыда, постепенно разливавшееся по всему телу. Мигель словно высветил лучом прожектора темную сторону ее души – ее главную слабину, ту самую главную слабину, которую она в себе просто ненавидела.

Надев жакет, Патриция стремительно выбежала из комнаты. Она торопилась найти утешение там, где всегда его находила, – на конюшне. По полу резко застучали каблучки ее сапог для верховой езды.

– Кто тут грохочет?

О Господи, она разбудила Пауло.

– Извините, что потревожила вас, – крикнула она из коридора. – Я нечаянно подняла такой шум.

– Зайди ко мне!

Это прозвучало приказом.

Она приоткрыла дверь в его спальню и обнаружила, что Пауло сидит в постели.

– Идешь кататься?

– Да… Извините, что разбудила вас.

– Это не ты меня разбудила, а проклятые колокола. Но почему ты помчалась с такой прытью?

– Да нет, что вы… это не совсем так.

Угрюмое выражение на его суровом лице несколько смягчилось.

– Ладно, зайди посиди со мной.

И он похлопал по постели.

Она послушалась.

– А ты не пойдешь полюбоваться на великого матадора?

– Нет, я решила остаться дома.

– Ага, поэтому ты так и нервничаешь. Что ж, я в состоянии такое понять. Мне все это тоже не нравится. Мне кажется, мой сын попусту растрачивает отпущенный ему талант на бессмысленную и жестокую забаву.

Она не знала, что на это ответить.

– Бой быков разлучил нас с сыном – мы наговорили друг другу по этому поводу много жестоких слов. Не повтори моей ошибки. Научись принимать и то, что тебе совсем не по вкусу. Вот так-то, Патриция.

– Надеюсь, что и Мигель научится принимать во мне то, что не придется ему по вкусу, – мягко сказала Патриция.

– Наверняка. Когда любишь, это получается само собой.

За эти слова одобрения и поддержки она почувствовала к Пауло такую благодарность, что едва не расцеловала его в обе щеки.

Заметив ее состояние, Пауло взял Патрицию за руку и мягко погладил ее.

– Знаешь ли, Патриция, мой сын – человек не совсем обычный.

– Да, я знаю это.

– А понимаешь ли ты, что он рассматривает фору, которую вынужден принимать от людей, как своего рода дар Божий.

– Дар Божий? Он говорил вам об этом?

– Ах нет, он никогда ничего мне не говорит. Большую часть того, что я знаю, рассказал мне Эмилио, а ведь Эмилио мне всего не рассказывает. Он сообщает только о том, что мне, по его мнению, следует знать. – Пауло улыбнулся. – И то, что мне, на его взгляд, приятно услышать. Он мне не сын, поэтому мы с ним можем разговаривать свободно. А интересно, есть ли такие отцы и сыновья, которые искренни и откровенны друг с другом?

Прикосновение его сухой старческой руки было ей странным образом приятно, и она слушала его, не перебивая.

– Эмилио рассказывает, что, по словам Мигеля, увечье изменило его, превратило в другого человека. Сделало лучше и научило многому – поэтому-то он и взялся готовить Ультимато, поэтому-то и встретил тебя…

Патриция была растрогана словами сурового аристократа, рассуждающего о собственном сыне с таким почтением.

Он нежно посмотрел на нее синими глазами.

– Ты бесконечно много значишь для него, Патриция.

– Благодарю вас за то, что вы сказали мне об этом. Именно сейчас мне было важно это узнать.

– Ну что ж. Да и на что годится старикан, как не на то, чтобы сказать пару добрых слов.

Он засмеялся. Но тут же его смех перешел в приступ кашля. Патриция схватила с ночного столика стакан с водой и, поддерживая старика за плечи, напоила его.

Измученный приступом, он откинулся на подушки и выдавил из себя вялую улыбку.

– Жаль, что у меня нет дочери… Но, как знать, может быть, однажды и появится.

Патриция поцеловала его в щеку.

– Вам сейчас лучше отдохнуть. Я загляну к вам попозже.

Когда она уже подходила к двери, Пауло окликнул ее:

– А на какой лошади ты ездишь?

– На Корсаре.

– А, это чудесный конь, его готовил Мигель. Но, как и сам Мигель, он, бывает, упрямится. Будь осторожна, Патриция.

Патриции было трудно сосредоточиться на выездке. Она продолжала размышлять о Мигеле и о его загадочных словах о том, что люди нуждаются в любви почти так же, как животные. И она чувствовала, что ее гложет стыд.

Словно для того, чтобы смыть это чувство, она вернулась к себе и легла в ванну.

Когда она вернулась из Ногалеса, то была полна решимости помочь тамошним обездоленным. Проникнутая этой решимостью, она ворвалась в кабинет к Коулмену, и тут он сумел нажать у нее в душе на какую-то кнопку, вызвав тем самым чувство собственной вины. Она винила себя в смерти Дж. Л., и Коулмен прекрасно это знал. Он напомнил ей о жестоких словах, брошенных тогда в лицо деду, и вся ее решимость на этом и угасла. Она подавила в сознании все, связанное с Ногалесом, решила поскорей ото всего отделаться.

Но Мигель заставил ее вернуться к этим размышлениям. А вслед за ним – и Пауло.

Мигель преодолел ту фору, которую ему давали другие, – но разве богатство, оставленное ей дедом, не является, в свою очередь, форой? Мигель нашел в себе силы смириться с этим, преодолеть ограничения, тем самым налагаемые, воспринять фору как дар Божий. Неужели она не в силах поступить точно так же? Мигель, казалось, был убежден в том, что сил у нее на это хватит. Он в нее верил. Рядом с ним она чувствовала себя сильной и неуязвимой, способной совладать с самим Хорейсом Коулменом.

Патриция вышла из ванны и крепко растерлась полотенцем. Она не предаст того, во что верит.