Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Кирилл Юрченко

Соавторы: Андрей Бурцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 6

(«Секретно»)

Пятое Управление КГБ СССР.

05.05.1981 г.

(исходящие – в ЦК КПСС)

«…В ответ на постановление ЦК КПСС от 04.05.81 о слухах т. н. «афганского» характера, сообщаем следующее. В настоящий момент наши сотрудники в означенных городах приступили к работе над выяснением источников провокации. Устанавливается круг подозреваемых лиц. Обязуемся регулярно сообщать о ходе следствия…».

(«Секретно»)

Пятое Управление КГБ СССР.

Отдел по борьбе с идеологическими диверсиями.

Выдержки из протоколов, проведенных экспертом по делу № 257-05-81(ЦК).

«– Почему вы связываете смерть Начесова с его поездкой в Афганистан?

– Потому что Начесов вернулся оттуда месяц назад и, как мне показалось, совсем другим человеком.

– Что вы подразумеваете под словом «другой»?

– Ну, он какой-то другой стал, я иначе не знаю, как объяснить.

– Вы упорно указываете на таинственность и загадочность его смерти. Почему?

– Посудите сами. Его соседка постоянно слышала какие-то разговоры, шуршание, разные другие звуки, но когда заходила к Начесову, он всегда оказывался один. А она женщина серьезная, врать не будет, – я ее словам доверяю. Перед его смертью она видела, как Начесов пытался соорудить какую-то конструкцию и что-то чертил все время на бумаге.

– Где эта конструкция, где бумаги?

– Не знаю, наверное, их Начесов спалил в печке, чтобы никто больше не увидел, чем он занимается. Это я вам как коллега безопасник безопаснику говорю – кто-то обработал его там, в Афганистане, на испытаниях. Не надо было его туда пускать. Он всегда идейно слабым был. Что, у нас на оружейном, других мастеров нет что ли?..»

08.05.1981 г. Из допроса свидетеля А.К.Куржакова.

Следственная группа № 11. Ижевск.

«– Расскажите о том, что конкретно вы увидели в квартире Ищенко?

– Крови много. Мне дурно стало. Мой водитель вызвал милицию. Позже сказали, он покончил с собой. Это верно?

– Да.

– Понятно. Будут еще вопросы? Я, знаете ли, тороплюсь на совещание.

– Простите, но я действительно должен…

– Понятно! Давайте по-быстрому! Пять минут!

– Вы не замечали, может, Ищенко нездоровилось в последнее время, или он был болен и нуждался в помощи?

– Как же. Бог шельму метит. Он если и болен был, то болезнь эта была психического характера. Он же пил не переставая. Как с цепи сорвался. Его, дурака, назначили ответственным по связям с Народно-демократической партией Афганистана, а он на это дело большой прибор положил, всю работу нам завалил, теперь разгребай…»

11.05.1981 г. Из допроса свидетеля (вместо фамилии – прочерк).

Следственная группа № 2. Москва.

– Если я произнесу: Афганистан. Какие-нибудь у вас возникнут ассоциации, кроме того, что сейчас там исполняют свой долг наши воины-интернационалисты?

– Афганистан? Ну, ведь Воронков вроде бы там, строил то ли завод, то ли электростанцию.

– А о каких-нибудь животных он говорил? Может быть, он привозил оттуда каких-нибудь зверьков? Или о них разговоры заводил?

– Нет, такого не скажу. Он только будто что-то слышал постоянно вокруг, чего другие не слышали. Это было.

– Как это?

– Ну вот, озирался постоянно. И кидался в последнее время на всех.

– За кем-нибудь из его соседей, знакомых, с кем он постоянно контактировал, что-нибудь подобное наблюдалось?

– Нет. Хотя… Сосед Воронкова… Но у того белая горячка по обыкновению. Вот тот что-то про крыс каких-то говорил.

– А где он сейчас, сосед, о котором вы говорите?

– А вы знаете – умер. Неделю назад. Да. Аккурат на третий день после смерти Воронкова.

16.05.1981 г. Из допроса свидетеля Н.С.Дугова.

Следственная группа № 4. Горький.

«– То есть у него, как вы выражаетесь, перед самой смертью «шифер сорвало»?

– А то! Человек боится в тоннель спускаться! А для метростроевца это кирдык. Это как летчик, которому летать страшно.

– И чем он это оправдывал?

– Каких-то афганских пчел упоминал, что, мол, вылететь могут из темноты быстрее пули, а если так, то он в собаку превратится! Ну не бред? Вообще-то, жалко его. Хороший мужик был, не пьющий, что странно. А как башню снесло, начал какую-то хрень лепить. Про ракеты, подземные установки, даже оборонщикам рацпредложение собирался направить. А какое рацпредложение, у него же три класса образования, да банный коридор. Мы хотели его в отпуск отправить, да не успели. У него, кстати, сын в Афганистане ранен был, а здесь в госпитале помер. Может, на этом фоне у старика и повредилась психика…»

20.05.1981 г. Из допроса свидетеля А.А.Хугаева.

Следственная группа № 9. Новосибирск.

1 июня 1981 г. Сибирск.

Однокомнатная квартира, в которой жил Кулагин, создавала гнетущее впечатление. Сразу видно – холостяцкая берлога помешавшегося на науке человека: весь пол, шкафы, стулья и половина кровати были загромождены стопками книг, преимущественно справочной литературой, рулонами ватмана и барикадами чертежных досок. Одна из таких досок, поставленная на два табурета посреди комнаты, служившей ученому одновременно кухней, была превращена в шаткий стол: на ней красовалась груда немытых тарелок, вперемешку с черствыми хлебными корками, скукожившейся колбасной кожурой и почерневшими от заварки стаканами и кружками, меж которыми прятались упитанные на вид тараканы. Никогда еще Вольфрам не наблюдал подобного зрелища. Слышал и читал о сумасшедших ученых, совершенно забывающих об элементарной гигиене, но воочию видел впервые.

Когда агенты познакомились на кладбище с родственниками покойного и, в частности, его родной сестрой, они узнали, что квартира опечатана, а родственникам запрещено соваться туда до конца расследования. Это только подзадорило Вольфрама, который настаивал на том, чтобы проникнуть в квартиру ученого, не откладывая в долгий ящик. Заодно прихватили сестру Кулагина, что бы ею же, в случае чего прикрыться: мол, сама пригласила покупателей так внезапно освободившегося жилища.

Он не ошибся – судя по пыли, все вещи покойного лежали в прежнем порядке, дожидаясь, когда ими кто-нибудь займется. Пусть не те, кто опечатывал квартиру, но кто-то же должен был быть первым.

Пока Вольфрам с Анисимовым осматривались, сестра покойного, похожая на рыночную торговку бойкая тетка сосредоточенно обводила взглядом засаленные стены, потолок, наверняка обсчитывая стоимость ремонта и сопоставляя его с возможной стоимостью самой квартиры. Подобревший взгляд ее свидетельствовал о том, что дебет с кредитом по совокупности давали значительный плюс.

– Если бы я знала, до чего он бабкину хату доведет, подселила бы к нему кого-нибудь, чтобы следили за порядком. Ну, куда это годится, а? – посетовала она. – Я мамке сколько раз талдычила, надо было Кольку насильно женить в свое время! Уж при жене-то, наверное, приличным бы человеком жил.

– Не, Колька бы никогда не поддался жениться! – Анисимов качнул головой. До сих пор шеф очень натурально изображал бывшего собрата Кулагина по альма-матер. – Уж он такой был!

Но добродушие тетки, после того как она попыталась убить пыльной книжкой попавшегося ей на глаза рыжего усача и только раскокала стакан, вновь сменилось недоверчивостью:

– Так вы с ним, значит, в институте вместе учились? – она напряженно посмотрела на Анисимова.

Этот вопрос тетка задавала уже пятый раз.

Настроенный на ее психоэмоциональный фон «либерализатор» в кармане Вольфрама тихонько завибрировал. Он нащупал регулятор и осторожно добавил уровень.

– А Николай-то наш, какой молодец был! Такую светлую голову потеряли!.. – на глаза ее накатили слезы, она вытерла их платочком. – Как жаль, что он вас не дождался! Вот бы он обрадовался старому другу. Добрый он был. Да что я говорю, вы же сами знаете…

Она будто таявшая Снегурочка, и казалось, что двое невесть откуда свалившихся гостя – самые желанные люди на земле.

– А вы когда последний раз у него были? – спросил Вольфрам.

– Да с неделю назад, наверное, заглядывала. Только он меня даже за порог не пустил. Дерганый какой-то был и уставший. – Она вновь заплакала.

«Как бы не переборщить», – подумал Вольфрам, продолжая держать пальцы на регуляторе, но мощность убавлять пока не стал.

– Так, говорите, он практически ни с кем не общался?

Тетка кивнула.

Сквозь завалы Вольфрам добрался, наконец, до окна. Его внимание привлекла тарелка, стоявшая на полу за стопкой книг, рядом с которой почему-то оставался не занятым приличный участок пола. Возле тарелки лежала сложенная квадратом в несколько частей грязная штора. Вторая такая же штора висела на крючках, закрывая только половину окна. Вольфрам наклонился, рассматривая содержимое тарелки. Похоже, что это когда-то было молоко, скисшее и превратившееся в простоквашу.

Он дал знак шефу. Анисимов, балансируя руками и осторожно перешагивая, чтобы не расстелиться на стопках книг и рулонах бумаги, приблизился к нему.

– Он держал собаку? – повернулся Вольфрам к тетке. – Или кошку?

– Что вы? – удивилась та. – Николай никогда не держал животных. За ними ухаживать нужно, а у него времени не было.

– Да, в самом деле. Логично, – сказал Анисимов.

– Не пожалел места для собаки, – шепнул Вольфрам. – Если это была собака.

– Кстати, совсем не подходящее место для животного, не находишь? – шеф показал на форточку. – Сквозняк и всякое такое.

Вольфрам кивнул и с сожалением посмотрел на тарелку. С сожалением – потому что ему хотелось, чтобы Кулагин хоть в чем-то показал себя человеком, а не бездушным ученым, не машиной для изобретений. Зверушка, которую тот приютил в порыве жалости (не просто же так он поставил эту тарелку), наверняка сдохла, не в силах выдержать образ жизни чокнутого доцента.

– Но в день его смерти животных в доме не было?

– Не было.

В глазах тетки снова слегка вспыхнуло недоверие: кем больше интересуются – ее братом, или какими-то собаками-кошками.

– Дай мне «либерализатор», – тихонько сказал Анисимов. – Я с ней поговорю, а ты пока засними все, что нужно.

Волков передал шефу прибор. Анисимов с теткой отправились на кухню, а он, нацепив на голову резиновое кольцо с прикрепленной миниатюрной камерой, стоя возле подоконника, обвел комнату взглядом. Из этого ракурса она казалась еще теснее, а завалы – выше. Он приступил к изучению квартиры Кулагина. Старался снимать все подряд: названия книг в стопках, уже осмотренные вещи, включая эту тарелку возле шторы в виде коврика. Добрался до первых залежей тетрадей и папок. Это оказались черновики каких-то записей и чертежей, сделанные ручкой. Среди прочих бумаг он обратил внимание на листы, испещренные каракулями, словно Кулагин окончательно сошел с ума и в какой-то момент даже сам не понимал, что пишет, но потом словно спохватывался и начинал писать по-человечески – у покойного был вполне разборчивый почерк.

Поняв, что записи, вероятно, скажут больше о личности автора, Вольфрам на них и сосредоточился. И на чертежах тоже. Разворачивая листы ватмана, он медленно обводил их взглядом, позволяя камере зафиксировать все подробно. Где-то на задворках сознания у Вольфрама засвербила мысль, что времени слишком мало, чтобы так им разбрасываться. Происходит что-то значительное. Причем, раскручивается прямо на глазах. В точности так же, как он сейчас разматывает рулоны чертежей, к сожалению, ничего в них не понимая. Но работа есть работа – все эти бумаги попадут на изучение ГРОБу – вот он пусть в них и вникает.

– Ну, как наши дела? – поинтересовался Вольфрам, когда они покинули квартиру и стали спускаться вниз.

– Фу-у! – вздохнул Анисимов, возвращая ему «либерализатор». – Сам знаешь, сложно общаться с людьми с помощью этой штуки. Особенно, если перед тобой принципиально недоверчивая личность. Эта баба меня утомила. Я буквально руку с регулятора не убирал. Того и гляди, пережмешь. То молчит, набычится, то чуть на шею не бросается. И с наводящими вопросами намучился. Мнемотехников бы сюда, да где ж их напасешься.

Остановив поток жалобы, он посмотрел на Вольфрам. Заместитель понимающе кивнул, не сдерживая улыбки.

– А что еще она рассказала?

– Да ничего особенного. Как был Кулагин чокнутым ученым и непутевым братом, так им и оставался до самой смерти. А у тебя как? Все снял?

– Да, – сказал Вольфрам. – Возможно, некоторых бумаг не хватает. Но нужно сначала все его записи рассортировать хронологически. Посмотрим, что скажет наша железяка.

Выйдя из дома, они направились к улице, чтобы поймать такси. Анисимову это удалось только с десятой попытки, но уж оказавшись в их руках (а вернее – под действием могущественного прибора), представитель самого ненавязчивого в мире советского сервиса готов был отвезти их хоть на край света.

– Нет, так далеко не нужно! – сказал Вольфрам в ответ на предложение. Садясь в машину за шефом, он чуть убавил мощность «либерализатора» и назвал адрес института, где служил (или числился, смотря как посмотреть) Кулагин.

В кабинете профессора Дымова в полном смысле стоял дым коромыслом, как будто несколько минут назад здесь прямо на полу жгли осенние листья. Вольфраму даже было тяжело дышать – он давно отвык от табака, хотя когда-то сам курил напропалую. Он посмотрел на Анисимова и заметил, что шефу тоже не по себе.

– Может, проветрить? – спросил Вольфрам Дымова.

– Простите, форточка не открывается. Но, секундочку, сейчас я что-нибудь придумаю! – пролебезил тот, намереваясь влезть на подоконник, чтобы все-таки исполнить просьбу.

Вольфрам успел схватить его за штаны и усадить на место.

– Оставьте. Давайте вернемся к прежнему вопросу. Нас интересует Кулагин. Над чем он работал в последнее время?

Дымов неожиданно рассмеялся (это был один из побочных эффектов либерализатора). Жиденько и довольно противно: смех его был похож на стук рассыпавшихся горошин.

– Вы издеваетесь? А то не знаете? А-а… Да-да-да, понимаю… Это как бы провокация и вы меня проверяете… – произнес он, немного успокоившись, и со слащавой подобострастной улыбкой зашептал: —Что я должен говорить?

Вольфрам и Анисимов посмотрели друг на друга. Их немой диалог не продлился и секунды.

«Он принимает нас за кого-то?» (Вольфрам вопросительно приподнял брови).

«Это даже к лучшему» (Едва заметным движением головы ответил шеф).

– Говорите, как есть, – мягко, но настойчиво ответил профессору Вольфрам. – Над чем работал Кулагин? Что-нибудь необычное?

Дымов потянулся за лежавшей на столе сигаретной пачкой, но Вольфрам, вежливо и нежно, отвел профессорскую ладонь и убрал пачку к себе поближе, подавив желание забрать совсем.

– Вы говорите, необычное? – снова засмеявшись, спросил Дымов. – Да он же меня под монастырь подвел! Вы же сами – свидетели!

Его смех вдруг превратился в булькающий кашель, когда Дымов нагнулся и целиком исчез под столешницей. Через несколько секунд он вытащил пачку каких-то бумаг.

– Вот, посмотрите, товарищи, до чего может довести человека его фанатичная страсть к науке, принимающая угрожающие черты. Не ваша вина в том, что вы решили довериться Кулагину! Каюсь, это была моя ошибка рекомендовать его вам. Вы просили меня взглянуть на его бумаги. Пожалуйста!.. Нет, я, конечно, понимаю! Мы все ученые…

Он, наконец, вылез из-под стола и подвинул бумаги к агентам. С удивлением Вольфрам обнаружил, что эти листы с корявыми надписями и рисунками, похожими на старания идиота, – почти в точности такие же, как найденные в квартире Кулагина.

– А что это? – спросил он.

Дымов перестал хихикать.

– Ну как же… Вы же сами мне их дали, чтобы я…

Вольфрам подстроил прибор, слегка усилив действие.

– Да-да, конечно, помню, – сказал он. – И каков ваш ответ?

– Боюсь, мой ответ оскорбит ваш слух! В то время как вы давали Кулагину совершенно четкое техническое задание, он позволил себе посмеяться, и выдал вот эту, извиняюсь за выражение, ахинею!

Вольфраму показалось, что профессор начал заводиться и готов был забрать бумаги из рук Вольфрама, чтобы самолично разорвать их на мелкие кусочки. Пришлось еще усилить над ним контроль. Но вместо того, чтобы поддаться действию прибора, Дымов неожиданно обмяк и уронил голову на стол. Анисимов поспешил к нему, дотронулся рукой до шеи, проверяя пульс, затем заглянул под столешницу.

– Ха!

Он извлек оттуда маленький граненый стакан и графинчик, в котором плескались остатки прозрачной, цвета бледного чая жидкости. Он осторожно понюхал стакан и горлышко графина.

– Похоже на коньяк.

– Горе заливает, – разочарованно кивнул Вольфрам и достал из кармана прибор. Индикатор на нем светился красным, подсказывая, что испытуемый выпал из зоны воздействия. – Надо было использовать более тонкую подстройку.

– Кто ж знал, что он пьян!

– Я начал догадываться, – чувствуя за собой вину, ответил Волков. – И как теперь быть? Я хотел задать ему еще кучу вопросов.

– Подождем, – сказал Анисимов и посмотрел на часы.

К сожалению, помимо особенностей настройки, у прибора был еще один существенный недостаток – поскольку он вовсе не раскрывал память «клиента», приходилось задавать наводящие вопросы, и всегда оставался шанс выпустить из внимания что-нибудь важное. Поэтому, пока Дымов находился без сознания, Вольфрам спешно продумывал план дальнейшей беседы. Но никаких толковых мыслей в голову не лезло.

Минут через десять томительного ожидания, Дымов начал проявлять признаки жизни. Разлепив веки и подняв голову, он уставился на гостей. Его взгляд был испуганным, как будто он осознал, что никогда в жизни не видел сидевших перед ним людей. Вольфраму неизбежно пришлось снова задействовать прибор. Наученный прошлым опытом, он как можно плавней добавлял мощность. Настроение Дымова менялось на глазах.

– Извините. Кажется, я позволил себе немного лишнего.

Дымов снова хотел рассмеяться, но под строгим взглядом Анисимова передумал.

– Кто еще мог знать о работах Кулагина, кроме нас с вами? С кем из сотрудников у него были тесные отношения? – перешел к вопросам Вольфрам.

Дымов скривился, из чего следовало – ни с кем.

– Он же нас всех за ученых-то не считал… Я ведь как думал. Что его кандидатура самая подходящая – нелюдимый, как Герасим… Ну, я и посчитал, что это хорошо в плане секретности. Но кто ж знал, что он так подведет и вас и меня?..

Далее, отвечая на вопросы Вольфрама и Анисимова, профессор начал выкладывать все, что в обычном своем состоянии никогда не доверил бы чужим людям.

Насколько теперь знали агенты «Консультации», Кулагин оказался довольно сложной личностью, не слишком симпатичной и вдобавок по-настоящему одержимой. Этакий классический мизантроп, отшельник, упивающийся своей гениальностью и презирающий обычных смертных. Но в плане ума это был, конечно, выдающийся человек. На его работах, по сути, держалась институтская верхушка, не исключая директора, профессора Дымова. Кулагин буквально фонтанировал идеями и раздаривал их всем подряд, лишь бы не мешали работать, как ему надо: таким образом он откупался от всяческих собраний, субботников и прочих обязаловок, вменявшихся каждому сотруднику. В институте Кулагина недолюбливали за высокомерие, но не удивительно, почему написали такой пышный некролог, не только из-за регалий – ведь на его подсказках выросла целая плеяда дармоедов, дальнейшая научная судьба которых теперь попадала под большой вопрос. Как будто в отместку за скоропостижную смерть, не входившую в их планы относительно Кулагина, институтские коллеги даже не удосужились приехать на кладбище. Обошлись некрологом и недолгим прощанием в ритуальном зале. У могилы набралось от силы десять человек, все – родня, пришедшая почтить память непутевого родственника.

Кое-что Дымов рассказал и о последней работе Кулагина. Выходило так, что Дымов принимал агентов «Консультации» за неких когда-то явившихся к нему таинственных заказчиков, которых в свое время свел с ученым. В чем же конкретно состояла задача Кулагина, он понятия не имел – его не посвятили. О том же, что в результате получилось, не знали и сами заказчики. Иначе бы не оставили Дымову на изучение записи, взятые из квартиры ученого. Агентам оставалось радоваться, что «заказчики» не забрали все бумаги, очевидно, им и в голову не приходило, что еще кто-то проявит к ним особый интерес.

– Мы вынуждены забрать у вас эти бумаги, – твердо сказал Вольфрам, показывая на листы.

– Да, конечно, они же ваши, – с легкостью согласился Дымов.

– Ну, а что, все-таки, могут означать эти записи?

– Ах, если бы я знал!

– Когда Кулагин принес вам эти документы?

– Да буквально перед смертью.

– Какие странности в поведении Кулагина вы замечали в последнее время? – Вольфрам продолжал сыпать вопросами наугад, надеясь на какую-нибудь зацепку.

– Да никаких. Если не считать того, что он весь – сама Странность. И это еще мягко сказано. Хотя…

В глазах Дымова что-то мелькнуло. Вольфрам ощутил это скорее интуитивно, чем понял по взгляду. Он даже вспотел, подстраивая прибор, чтобы не навредить клиенту и в то же время заставить его выложить информацию, к которой даже под воздействием «либерализатора» у Дымова было весьма неоднозначное отношение.

– Это, конечно, какая-то ерунда… – Профессор побледнел.

– Что? Говорите, что вам кажется?..

Вольфрам решил полностью выключить прибор, дать Дымову секунду-две на то, чтобы думать свободно, а затем снова вернуть прежний уровень. Анисимов, догадавшись, что происходит, издал возглас и даже приподнялся, желая остановить своего заместителя, но Вольфрам и сам понял, что совершает ошибку. К сожалению, было поздно. Профессор покачнулся, и в этот раз пришлось подхватить его, чтобы тот не рухнул на пол.

– Убирайся к черту со своей писаниной!.. – едва разобрал Вольфрам прерывистый хрип Дымова. Директор института в его руках окончательно раскиснул и затих.

Они вытащили Дымова из кресла и переложили на диванчик.

– Теперь он очнется не раньше, чем к концу дня. Ты забыл, он же пьян! Ты не должен был так делать!.. – укоризненно начал Анисимов.

Вольфрам стоял перед ним, опустив голову. Хотелось взорваться оправданиями, но он дал себе слово терпеть любые упреки, тем более, когда они справедливы.

Неожиданно по селектору раздался голос секретарши, хотя полчаса назад Дымов, уединившись в своем кабинете с двумя важными посланцами глубоко засекреченного учреждения, требовал не беспокоить его, – Вадим Петрович! Простите, что вмешиваюсь. Вам только что звонили вчерашние товарищи. Велели, чтобы вы никуда не отлучались. Они придут забрать какие-то бумаги.

Агенты приняли это к сведению.

Анисимов настроил речевой процессор коммуникатора и, воспользовавшись селектором, голосом Дымова объявил:

– Спасибо, Любушка. Проводи гостей. И можешь идти домой!

Перед тем как выйти в приемную, Вольфрам перевел «либерализатор» в многополевой режим, рискуя большой мощностью испортить прибор. Впрочем, тот подействовал мгновенно – секретарши Любушки в приемной не было. Поспешив воспользоваться предложением, она даже забыла свою сумочку.

Секретность была соблюдена, и теперь никто, кроме самого Дымова, не свяжет его странный глубокий сон с появлением двух неизвестных посетителей. В том, что директор не сможет рассказать ничего конкретного, Вольфрам не сомневался. Даже если те, кто дал профессору бумаги Кулагина, попытаются развязать ему язык.

Уже выйдя из института и углубившись в парковую зону, Вольфрам заметил подъехавшую к зданию новенькую черную «Волгу».

– Похоже, к Дымову.

– Вовремя успели.

Было далеко и не разобрать, но почудилось что-то знакомое в фигуре одного из тех, кто вышел из машины. Вольфрам не успел разглядеть. Шеф потянул его за собой.

– Увидел что-то? – спросил тот чуть позже.

– Да так. Показалось.