Текст книги "Удивительный луч профессора Комаччо"
Автор книги: Кирилл Станюкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Все долго молчали, вопросительно глядя на Дрейка.
– И я достану это вещество,– сказал Дрейк.– Но это будет недешево стоить! Да, недешево!
– Что же это? – закричал Шредер.
– Ну, уж это мое дело. А если хотите узнать и получить это вещество снабдите меня необходимой суммой.
.– Удивительное дело,– сказал полковник,– я прожил столько лет, встречал стольких людей, но ни разу не встречал еще человека, которому не нужны были бы деньги. Но что поделать. Действуйте.
* * *
– После этой шумихи нам придется работать попозже, в такие часы, когда мы не будем никому мешать,– начал сегодня шеф.– А сейчас постарайтесь на верхней галерее собора установить таблицу, знаете, какую, как у глазных врачей, где всякие буквы. Нам нужно для тончайшей наводки на разных расстояниях. Займитесь этим сейчас же!
Я пошел в город, купил в медицинском магазине таблицу и полез на купол Святого Павла. Когда я уже спускался вниз, то наткнулся на легкий скандальчик.
Какой-то человек, бешено жестикулируя, кричал, что он "всех этих мерзавцев выведет на чистую воду", что он "знает, чья это работа" и т. д.
Это сторож при соборе устроил себе между статуями небольшую голубятню и, по-видимому, его конкуренты по голубятным делам, осматривавшие его голубей вчера, подсыпали в корм яду, и все голуби лежали вверх лапками.
Я пошел обратно в университет и чем больше думал, тем убыстрялись мои шаги.
Когда я влетел к шефу в кабинет, у меня уже была почти уверенность.
– Таблицу я установил, профессор,– сказал я;– Но только странное совпадение: на крыше собора, в голубятне у сторожа, передохли все голуби.
– И вы думаете...– спросил профессор.– Но... но... Это надо проверить.
Затем учителя вызвали к декану факультета.
Я получил разрешение поместить для опытов на балконе собора подопытных животных.
Мы привязали клетки с птицами и ящики с лягушками к перилам балкона. Ниже них поместили кошку и морскую свинку. Ягненок ходил на привязи по балкону. Сердобольный Виракоча даже сена ему принес.
К восьми часам я был в лаборатории. Профессор, одетый в свои доспехи, удалился в лабораторию. Несколько минут продолжалась работа моторов. Затем он вышел.
– Идите.
Я помчался. Вот я на балконе. Великолепный день, все дали необыкновенно ясны. И голубое-голубое море так красиво.
Вот лежит мертвый ягненок, вот чиж вверх лапками.
Все! Все до одного мертвы!
Масса неприятностей.
Началось с того момента, когда мы с Виракочей снесли вниз мертвых животных. Увидев трупы, соборный сторож пришел в неистовство.
– Ученые называются! Живодеры! Не вы ли моих голубей отравили?
– Ну? Ну? – спросил профессор, как только я открыл дверь лаборатории.
– Все убиты.
Он хрустнул пальцами.
– Вот так чертовщина! Немедленно отвезите их в медицинский институт.
Отвез. А вернувшись, не застал профессора в лаборатории.
И на следующий день он не явился. Прислал записку, что болен. Когда я зашел в аспирантскую комнату, все смолкли. Очевидно, разговор шел обо мне.
– Вы очень изменились,– обратился ко мне Щербо.
– Нездоровится.
Мне не хотелось говорить с ним, я боялся, что скажу что-то лишнее, ведь я только вчера нечаянно подслушал, как он величал меня. Были явные намеки на примесь индейской крови в моих жилах. Терпеть не могу этого Щербо. Он долго пытался приблизиться к профессору, но ничего не вышло. И он злился на него. Вообще Щербо был неприятный человек.
Вечером меня вызвали к декану, он имел достаточно возбужденный вид.
– Что это за история с животными на верхушке собора?
– Я был исполнителем приказаний профессора,– ответил я,– и...
– И вам не хотелось бы говорить об этом! – декан нервно заиграл карандашом.– Тогда мне ничего не остается, как поблагодарить вас и обратиться непосредственно к профессору.
Я побежал предупредить.
Он был болен, но сидел в кресле.
– Что еще случилось?
Я передал ему разговор с деканом.
– Я думал, что-нибудь хуже! Я жду одного человека. Так, видимо, не может продолжаться.
Раздался звонок, и в кабинет вошел высокий мужчина в берете и в защитной гимнастерке. Лицо, пересеченное глубоким шрамом, выражало решительность и, пожалуй, самоуверенность. Один глаз был закрыт черной повязкой. Другой, жесткий и колючий, осмотрел комнату, потом остановился на сутулой фигуре старика, сидящего в кресле и закутанного в плед, несмотря на жару. Мне показалось, что в этом единственном глазу мелькнуло выражение жалости.
– Я вас слушаю, профессор.
Учитель не встал, он плотнее закутал свои плечи пледом.
– Я болен,– сказал он.– Садитесь. Это мой помощник.
Мы раскланялись.
– Викунья Вары,– сказал тот мне, резко пожимая руку, и повернулся к профессору.
– Я долго работал над получением возможности видеть на расстоянии,сразу начал учитель,– и для этого сконструировал аппарат, позволяющий далеко бросать мощный пучок особых лучей. Опыты не закончены, но привели к положительным результатам. До сих пор они хранились в тайне, теперь же, если не будут приняты меры, они должны либо разоблачиться, либо прекратиться. Вы, вероятно, слыхали о перерыве телевидения и радио? Но есть еще кое-что похуже,– профессор замолчал и молчал долго. Вары ерзал на стуле.– Слыхали ли вы, что на днях на куполе собора погибло несколько подопытных животных? Конечно, слыхали. Так вот! Они были убиты тем лучом, что я бросил из моей лаборатории с расстояния более километра, чтобы увидеть купол собора.
У Вары сжался кулак.
– Я этого не искал... Это пришло неожиданно. Но все-таки интересно: ни одно живое существо не может выдержать такого луча. Понимаете? – Опять долгое молчание.– А вы представляете, что получится, если секрет попадет в "хорошие руки", а? Боитесь? Не бойтесь! Я уже сейчас имею щит от этих лучей. И если будет нужно, я чужие лучи изломаю, как щепки! Понимаете? Я...
Он вскочил. Но лицо его посерело и он почти упал в кресло.
Я кинулся за водой.
– Не надо! – резко сказал он.
Я остановился, и так мы и стояли – я в дверях, а по середине комнаты – Вары. На кресле, откинув голову, лежал, задыхаясь, сломленный волнением старик.
– Так вот,– снова тихо заговорил он,– я стар, я болен, мне скоро умирать. И сейчас я скажу то, что хотел сказать тогда, когда все кончу. Но я боюсь не успеть. Я могу умереть каждую минуту. Слушайте вы двое и молчите. Но запомните и скажите потом, когда аппарат будет готов. Мой отец испанец, мать – индианка. Я родился далеко отсюда, в Кордильерах. Меня воспитывали как испанца и я неплохо закончил образование в Европе, где уже удачно начал заниматься физикой в одной лаборатории, между прочим, вместе со Шредером. Но отец мой умер рано, и когда я вернулся из Европы за наследством, оказалось, что друзья отца захватили его гесеенаду, а земля по какой-то долговой расписке перешла к начальнику полиции. Я узнал, что у меня ничего нет, и я узнал, что моя мать вернулась к своему племени. Мне было все противно и я ушел к ней, к ее кочевому племени. Меня приняли. Как в Европе я забыл, что я инка, так в Кордильерах я забыл, что я испанец, и там я прожил более десяти лет. И там женился. Но и туда пришли креолы-плантаторы, нас согнали с наших земель еще дальше в горы, а жену... а жену у меня украли. Но она сразу бежала и вернулась ко мне домой в нашу хижину, где я лежал с прострелянной ногой. Двое суток зимой шла она по снегу и пришла только затем, чтобы на третьи сутки умереть. Через месяц, когда я уже мог ходить, я пришел на заседание суда, где председательствовал мой обидчик, укравший мою жену, где присутствовал начальник полиции, забравший землю отца, и было еще четверо других, которые были мне нужны. Я выслушал речь прокурора, толковавшего о прогрессе. Он говорил, что нужно передать "пустующие" у индейцев земли "землевладельцам"-плантаторам и что это – прогресс. Он говорил, что индейцы не способны ни к труду, ни к науке и что их поэтому вытесняют. И что это прогресс. А затем я начал стрелять. Затем я бежал и вернулся в Европу. Потом меня пригласили сюда. Здесь все же ближе к моим Кордильерам.
Но вот во вторую половину своей жизни, называя себя испанцем, я был индейцем, все это время называясь испанцем, я искал оружие для индейцев. Я искал средство сделать их сильными, доказать всему миру великие способности индейцев, создавших здесь задолго до европейцев удивительную культуру. Но не знаю, не опоздал ли я, я нашел свое оружие, кажется, слишком поздно.Обессилев, старик откинулся в кресле.– Не знаю, в чьи руки оно попадет, чьим целям послужит, если я умру. Не знаю, Антонио. Будешь ли ты служить делу освобождения индейских народов? Захотите ли вы, Вары, так же полуиндеец, помочь ему...
Учитель замолчал, задыхаясь. Стояла тишина. Я едва мог опомниться.
– Знаете, профессор,– со странной кривой полуулыбкой начал Вары,– пока вы тут работали для индейцев в своей лаборатории, со страной, в которой вы живете, произошли большие изменения. Пока вы сидели в лаборатории, отыскивая свое оружие, нас гоняли в болотах, как собак. Но потом и мы научились рычать, потом кусать и, наконец, сплотившись в большую стаю, сами перегрызли глотки плантаторам, а тех, что уцелели, выгнали за море. Так что и мы тоже кое-что сделали. Но возникает вопрос: как я буду помогать вам бороться за создание страны индейцев, если в моих жилах течет и негритянская, и испанская кровь. Мне ведь это вроде не подходит. Не лучше ли соединить и индейцев, и испанцев, и всех метисов, всех – черных, красных, белых и получерных, и полукрасных, и всех, в одно справедливое государство. Если вы хотите счастья индейцам, идите с нами. Не знаете? Ну, подумайте и решите!
Долго и пристально смотрел на Вары учитель.
Мы ждали, он молчал.
Светила луна, каскады светляков вились вокруг невидимых в темноте кустов. В воздухе стояло горячее благоухание цветов.
И вдруг, задрав свое одноглазое лицо прямо к луне и открыв свою широкую пасть, Вары захохотал прямо в небо.
– А я, болван, считал его старой научной крысой,– наконец высмеявшись, сказал он.– А он-то, оказывается... ого-го! – и он снова заржал во все горло.
* * *
На следующий день я еле пробрался в лабораторию. Там уже два пропускных поста. На первом – фотографические карточки профессора, Виракочи и моя, на втором – только профессора и моя. В бывшей ассистентской густой запах трубочного табака.
Не успел войти в лабораторию – позвонил Викунья Вары. От него я узнал, что теперь я "помощник производителя работ особого назначения". Просит подать заявку на все необходимое.
Звонит учитель:
– Послезавтра ночью повторяем эксперимент.
Затем после продолжительного молчания:
– Вчера я получил акт экспертизы из медицинского института от профессора Авельянеда, он пишет, что смерть животных наступила от общего паралича всех сосудов, вызванного поражением нервной системы.
И повесил трубку.
3 октября, 7 часов, 30 минут утра.
Все разошлись. Один профессор работает в своем кабинете. Не спал и я всю ночь, и не хочу спать. Запишу, а потом пойду домой.
С утра возился над установлением футляров. В результате лаборатория приобрела вид склада черных кубов.
В четырнадцать часов был проведен телефон, соединивший нас с собором Святого Павла.
Установку животных взял на себя Вары, пригласивший для этого профессора Авельянеда с его ассистентом.
В 12 часов ночи позвонил профессор Авельянеда. Сообщает, что он уже в соборе, что ассистент передал ему сверху о том, что все животные размещены и здоровы.
Шеф пришел в час ночи.
К половине второго собрались все – два ученых, хорошо известных учителю. Они были вызваны срочно и даже не знали, зачем. Затем прибыл ректор, а последним в сопровождении Вары, представитель правительства. Он быстрыми шагами вошел в лабораторию и, пристально глядя в глаза профессора, подал ему руку.
– Неужели это правда, то, что мне сказали, профессор? Какой же вы молодец! Спасибо, спасибо... Ну, хвастайтесь.
Я видел, как на неподвижном лице учителя чуть проступило и сошло красное пятно.
Объяснив сущность первого опыта, профессор приказал мне дать луч. Погасив люстру, я включил аппарат, и яркая полоса света протянулась из угла в угол лаборатории.
– Теперь я ломаю этот луч по своему усмотрению. И он начал манипулировать аппаратом зеркал. Луч ломался по его произволу, принимая то вид молнии, то многогранника и, наконец, замкнулся в себе.
Эффект был поразителен.
Звонок телефона, рапортует ассистент профессора Авельянеда.
– Телефон у входа на верхнюю галерею собора. Я наложил печать на вход. Все животные здоровы. Спускаюсь вниз.
Пауза. Сидим, ждем.
Телефонный звонок. Профессор Авельянеда сообщает, что ассистент спустился.
– Можно начинать. Но сначала я попросил бы всех присутствующих надеть эти комбинезоны, шлемы я перчатки,– сказал шеф.
И вот передо мной сидят шесть странных фантомов. Труднее всех влезть в шлем представителю правительства, у него роскошная борода. Мы с профессором осмотрели всех и друг друга. Заняли свои места. Звонок, свет погас. Зажглись тусклые лампочки у приборов. Слева маячат фантомы. Там на балконе 40 животных. Жалко их. Звонок. Думать нечего! Включаю рубильники – "А", потом "В" и под вой моторов на большом экране встала дуга купола, фонарь, крест. Манипулируя точной наводкой, я поглядываю на этот фантастический абрис. Он стоит на полотне, окрашенный в необъяснимо мутный цвет. Моторы неистовствуют, но их перебивает звонок. Пускаю в ход второй аппарат зеркал. Все пропадает, кроме одного окна. Я начинаю двигать вариометром, и вот вместо купола встает чертеж – разрез купола собора. Временами видны балки, их скрепы. Чертеж разрастается. Видно, как вьются лестницы. Вот наибольшая ширина – купол разрезан пополам. Иду дальше. Теперь он опять сужается. Уже! Уже! Вот вьется лестница. Но что на ней? Маленькая фигурка? Крошечный человечек? Да! Ясно вижу его... Но ведь этого не может быть?!
Быстро один за другим выключаю моторы. На экране пусто. Тишина. Зажигаю свет.
Вижу, шеф встает, снимает шлем. Сижу недвижно. Он смотрит на меня вопрошающе, но я молча снимаю шлем. Ведь этого не может быть. Он глядит на меня. Я молчу.
Фантомы вскочили, разоблачаясь. Из-под шлемов выходят недоумевающие бледные лица.
Представитель правительства подходит к профессору.
– Разрешите выразить вам, профессор, от народа, от правительства благодарность и восхищение. Поверьте, я горжусь тем, что присутствовал при таком великолепном опыте. С завтрашнего дня начнется постройка новой лаборатории вашего имени.
Потом подошел ко мне.
– Позвольте пожать вашу руку,– и обращаясь к Вары,– выяснить немедленно, в чем дело, доложить! – и быстро вышел.
– Профессор Авельянеда! – уже кричит в телефон Вары.– Где ваш ассистент? Он рядом с вами? Да! Прекрасно. Опыт кончен. Но подождите. Первым в собор войду я с моим помощником. Да, так нужно! Пошлите к телефону моего помощника. Товарищ Додди? Да, я. Немедленно, чтобы было 20 больших баулов. Взять в интендантстве. Немедленно, понимаешь? До моего прихода никого в собор не пускать. Поднимемся мы с тобой. Да.
Он бросил трубку.
– До свиданья, товарищи! И ушел.
Ученые обступили учителя и выражали восторг, но лица их были испуганы. Они были все еще в серых балахонах.
Потом все ушли. Я сидел и молча ждал.
Забрезжило. Звонок. Голос Вары.
– Прими телефонограмму. 5 час. 07 мин. В присутствии профессора Авельянеда, его ассистента и моего помощника сорок трупов контрольных животных снято с верхнего балкона собора и передано профессору Авельянеда для научной экспертизы. Вары. Передал Вары.
– Принял Диац.
– Ах, это вы, Антонио? – весело сказал он.– Что делаете? Чай пьете? Отлично. Передайте профессору привет. До свидания, Антонио.
– Послушайте, Вары, кто там был?
– Где?
– В куполе на лестнице.
– Никого там не было. Выкиньте это из головы, Антонио.
– Я серьезно спрашиваю.
– Потом скажу.
– Что он сказал? – осведомился учитель.
– Он говорит, что там никого не было,– равнодушно ответил я.
– Пойдемте домой.
– Нет, я сделаю записи.
И вот я записал все это. Потом глядел в окно. Меня волнует вопрос: кто он? Мучительно хочется узнать – кто он – шпион, вор, случайный человек?... И потом, что я – виноват или нет?
* * *
Страшный день. Сегодня меня вызвал к себе Авельянеда и передал акт и заключение о причинах смерти подопытных животных. Потом, помявшись,– акт о вскрытии того, ну, того человека на лестнице. Причина смерти та же – паралич нервной системы.
Потом он долго ходил молча и, наконец, положил передо мной копию акта на вскрытие сениоры Стефании. То же самое.
Учитель, оказывается, тоже все знает. Вот почему он так быстро решился тогда.
Сегодня был у Вары. Пригласив меня сесть, он довольно долго молчал, поглядывая на меня, наконец, заговорил.
– Прежде всего, Антонио,– сказал он,– я должен получить от вас некоторые сведения. Во-первых, что вам известно о лучах смерти?
Я усмехнулся.
– До недавнего дня единственные сведения о лучах смерти, которые я имел, были почерпнуты из приключенческих рассказов.
– А среди ваших коллег вы никогда не слышали ни о чем подобном?
– Нет. То есть бывали чисто теоретические разговоры, но о лучах, опасных в военном отношении, мне слышать не приходилось.
– Хорошо. Теперь второй вопрос – известна ли вам фамилия Шредера?
– Шредер? Ну что ж. Это достаточно крупная фигура. У него много работ о природе некоторых излучений.
– Так. Теперь вот еще что, не скажете ли вы, в каких отношениях находится со Шредером ваш шеф?
– Насколько я знаю, они друзья, я слыхал от профессора, что они когда-то вместе работали в одной лаборатории. Знаю, что они и сейчас обмениваются печатными работами.
– Так что, вы считаете, что они друзья?
Я задумался.
– Видите ли, насколько я понимаю, в определенном отношении они друзья, но в другом – они как бы конкуренты, соперники.
– Так,– поднимая брови, сказал Вары.– Интересно. А как вы считаете, могут ли они делиться секретами своего мастерства?
– Не знаю, думаю, что обмен мнениями, конечно, существует, но что свои секреты они друг другу вряд ли доверяют. Мне это хорошо известно, потому что года два назад, когда к шефу Шредер прислал своего ученика для практики, профессор приказал ходить за ним следом неотступно и не позволять лазить под чехлы, и я ходил за ним, не спуская глаз, и глядел,
– И все-таки, кажется, не доглядели?
Я смутился.
– Действительно, этот тип оказался достаточным пройдохой. Он спер...
– Я знаю, что он украл, можете не рассказывать. И я должен обратить ваше внимание на некоторые сопоставления, которые можно сделать. Первое шесть лет назад из запертого стола профессора в лаборатории исчезает рукопись. Вскоре после этого из лаборатории Шредера посыпался целый фейерверк работ на ту же тему. Второе совпадение – приезд ученика Шредера и исчезновение одной детали, какой – вы знаете. Но тут никакой усиленной деятельности не было, спер он совершенно ненужную деталь. И теперь последнее – исчезновение конденсатора сравнительно недавно. И сразу вслед за этим – появление сведений о луче смерти.
– Насчет конденсатора,– сказал я возможно более спокойно, хотя должен сказать, что известие о луче смерти меня совершенно сразило,– там важна одна деталь – кристалл. Если бы у них было несколько кристаллов, они бы могли докопаться. Но у них один. Поэтому я надеюсь, что этот конденсатор не откроет им секрета.
– Ну это, конечно, хорошо, но вот в дальнейшем нужно подумать крепко, иначе дело будет плохо... Как вы знаете, конденсатор пропал из запертой лаборатории профессора, причем за время, прошедшее между исчезновением конденсатора и тем временем, когда он был туда положен профессором, в лаборатории были следующие лица: сам профессор, вы, Щербо с одной дамой, за которой он теперь ухаживает и, по-видимому поэтому, за которую ручается головой. А я имею все данные, чтобы ручаться за Щербо. Вот вам и заколдованный круг – все надежны, а конденсатора нет. Мало того, мне совершенно точно известно, что он у Шредера. Да, забыл прибавить, в этот промежуток времени я с помощником так же был у профессора.
– Понятно? – спросил он.– Какие же выводы? Во-первых, по-видимому, возле самого профессора кто-то есть? Вопрос – кто? Второе – Авельянеда прав – смерть сениоры Стефании,– это не случайность, вас с профессором спасла ваша прогулка не вовремя. Но самое замечательное – это то, что, по-видимому, против вас работал тот самый конденсатор, который вы прозевали.
На этом и закончился наш разговор. Я поехал назад и все думал, но не мог надумать ничего.
Одним словом, в этой лаборатории мы не будем больше экспериментировать. Будет построена новая в старом полуразвалившемся дворце вице-короля недалеко от города, туда идет электричка.
За всеми этими событиями я совершенно отошел от нормальной жизни. Решил пойти на один доклад. После доклада компания зазвала в ресторан. Я поехал со Щербо. Он был несколько угрюм и сказал, что если бы я был хорошим товарищем, то замолвил бы словечко у профессора. А я шел и думал, откуда у него такой хороший автомобиль и известно ли это Вары, который за него ручается.
Старые друзья встретили меня приветливо. Неожиданно сидевший напротив меня журналист начал рассказ, сразу привлекший мое внимание. Он рассказывал о таинственной смерти корреспондента Керэчо, вызвавшей недоумение газетных кругов.
"Керэчо был очень ловким человеком. В трудных случаях, когда репортаж срывался, в редакции говорили: "Да пошлите Керэчо". Он обладал способностью проникать повсюду сквозь замочные скважины. Последний раз его видел у собора один корреспондент. А на следующее утро его труп был доставлен в морг. Вскрытие не обнаружило причин смерти. Но что всего страннее, цензура запретила печатать некрологи."
Так значит, твоя фамилия была Кэрэчо?.
* * *
Три месяца – и ни одной записи в дневнике. Не до того было.
Но зато есть и некоторые результаты. Двухсветная зала, занимавшая середину дворца вице-короля, превращена в центральный пульт управления. Там устанавливается огромный экран и против экрана – мостик управления. Он сделан из особого стекла, защищающего от действия луча, почему водолазные костюмы отменены, ими мы будем пользоваться в исключительных случаях. Аппарат зет-луча и зеркальный помещены в специальной вращающейся башне, устроенной по образцу астрономической обсерватории. Здесь я провожу теперь почти целые дни, прибывают приборы, их приходится устанавливать, монтировать.
Внизу в подвале электрики заканчивают установку мощных моторов. Я порой заглядываю туда, а электрики не имеют права подняться в залу.
Наверху работают только несколько сотрудников – фотографической частью ведает мрачный Щербо, его лаборатория в отдельном крыле дома, на монтаже трудится военно-морской инженер Хуан Крус, по прозванию "Байрон", так как он хром. Красивый, молодой и лихой, он отличается необыкновенной трудоспособностью. Кроме того, в главной группе участвуют инженеры Лавредо и Емельядо.
Проводя целые дни в лаборатории, я мало понимал, что происходит кругом, а делается что-то странное. Когда я еду сюда, то вижу: вдоль дороги идет какая-то непонятная работа. Всюду сооружаются столбы для высоковольтных линий. Странно также, что электрические линии концентрируются не у дворца. К нам идет лишь одна ветка, а узлом служит дом, находящийся в двух километрах от дворца. Дом этот перестраивают и охраняют особенно усиленно.
Вечером весь наш дворец залит внутри электричеством, но снаружи он темен. А вот наши соседи в недалеких окрестностях, наоборот, по ночам залиты огнями и стоит только стемнеть, как там и экскаваторы выходят из леса, начинают копать и рвут что-то, но как наступит день, так у них тишина и неподвижность.
Всем командует неуклюжий суровый немец неопределенного возраста по фамилии Мюллер.
Как-то, подъезжая к этому дому, я заметил, что его верх перестраивается наподобие нашей башни и спросил об этом Мюллера.
– Отин раз нафсегда, профессор! – сказал он мне (он всегда зовет меня профессором).– Отин раз нафсегда! Каждым толшен смотреть на сфой и не телать фапрос. Когда я приду ф фаш либараторий, и спрошу – это што? – фы мне сказайт – Долой! Это мой либараторий! Долой!
Я перестал спрашивать.
Только в январе все было готово. В один прекрасный вечер в темноте в лабораторию прибыл представитель правительства. Он все осмотрел, все обошел. Задавал много вопросов.
– Торопитесь,– сказал он,– торопитесь. Вы знаете, мы ни на кого нападать не собираемся. Но опасность со всех сторон – на нас со всех сторон точат зубы. Мы не можем уйти от опасности, но если мы будем знать, какая она, откуда, уж не так трудно будет и отбиваться. Поэтому торопитесь, торопитесь, вы должны стать нашими ушами, нашими глазами.
После этого шеф вынул из кармана последний номер "Рэнэцуэлльских новостей" и показал ему.
– Читали? – спросил он.
В газете сообщалось достаточно подробно об окончании работ по созданию нашей лаборатории.
* * *
Я тогда не знал, что тот же вопрос "Читали?" по тому же поводу задавался за много километров от нас.
– Читали? – спрашивал посол великой державы, протягивая тот же номер "Рэнэцуэлльских новостей" полковнику-разведчику, который, сидя на веранде отеля, попивал лимонад со льдом. С этой веранды открывался великолепный вид на главный порт Рэнэцуэлла Лязурайру.
– Ах, сеньор посол. Прошу прощения, не заметил вас,– вставая и пожимая руку послу, говорил полковник,– тысячу извинений.– Надеюсь, вы в добром здравии, сеньор посол? В добром здравии?
– Не жалуюсь,– отвечал посол, усаживаясь на стул и укладывая свои ноги на другой.
– И супруга ваша, сеньор посол? Не жалуется, надеюсь? – продолжал полковник.
– И супруга моя также не жалуется,– отвечал посол, показывая кинувшемуся издали официанту два пальца (что означало – двойное виски),– с тех пор как я ее свез на кладбище три года назад, она ни разу не жаловалась на нездоровье.
– Ах, простите, простите, сэр! Простите, сэр! Такая забывчивость! Склероз, явный склероз. Провалы памяти.
– Провал в памяти это еще куда ни шло,– зарычал посол,– а вот провал в делах – это уже гораздо хуже. Мы не виделись давно и хотелось бы кое о чем спросить вас, сеньор полковник. Сроки десантной операции приближаются. А?
– Буду рад ответить на ваши вопросы, сэр. Спрашивайте, прошу вас, спрашивайте!
– Это не я спрашиваю,– продолжал рычать посол.– Это спрашивают те доллары, которые я передал вам. Они спрашивают – на что их потратили? Вы знаете, что наши друзья построили огромную лабораторию? А у нас что сделано? А? Что сделано? Комаччо жив? Почему? Его ассистент жив? Почему? Конденсатор где? Что делает ваш агент, приставленный к Комаччо? Что вы сами делаете, в конце концов? – и разошедшийся посол начал привставать, но был резко перебит полковником, стукнувшим стаканом по столику:
– Желаете ли вы получить ответ на свои вопросы, сэр? Да или нет? Да, сэр?! Отлично! Тогда помолчите. Дайте мне сказать, сэр! Замолчите, сэр? Рад это слышать, сэр. Я начинаю отвечать, сэр! Комаччо жив, да, действительно, и я не вижу средств его убрать, я за это не брался, в данных условиях это невозможно. Но вот его ассистенту пора исповедоваться и причащаться, потому что он на днях отдает богу душу. За это я брался и это будет сделано. Каким образом? Ну, это уж мое дело. Второе – как вам известно, одна из моделей конденсатора у нас в руках, но мы нуждаемся в одном веществе. Его добывают, этим занимается один из наших ученых – доктор Дрейк. Но ему нужно очень много денег. Ясно и это? Очень рад! Что делает наш агент, приставленный к Комаччо? Он выжидает. Он не демаскируется, пока не схватит хороший кусок. И это ясно? Очень рад! А кроме того, а главное, кто требовал, чтобы у нас в Рэнэцуэлле все было тихо? Вы или не вы, сэр? Ах, вы! Вы знаете, сколько стоит создание работоспособных групп типа ОАС? Вы требовали составления некоторых списков? Вы или не вы? Вы получили эти списки! Вы требовали создания плана Х-90, Х-100. Они созданы. А сколько стоят добровольцы и десантники? После того как ваш, т. е. наш, первый десант расколотили, они стали дьявольски дороги, сэр! Так давайте не ссориться. Берегите здоровье, сэр! Меньше нервничайте и меньше пейте! А что делает ваша собственная агентура, которой вы так хвастались? Что она делает, сэр?
– Что она делает? – переспросил успокоившийся посол, принимая от официанта третий стаканчик.– Кое-что она делает. Имеются кое-какие надежды. И через некоторое время я вам кое-что скажу. Что касается вашего совета, то он старомоден. Как можно держаться в наше время таких ветхозаветных взглядов? А? Сэр Уинстон Черчилль выпивает не менее двух бутылок коньяку в день, бодр до сих пор и пишет двадцать шестой том своих мемуаров. Это неплохой пример для подражания. И вы забываете Бернса, мой друг "Не пейте пива летнею порою". [Он вспоминает эпитафию "Под камнем сим положен гренадер, он простудился, выпив кружку пива. Не пейте пива летнею порой! А пейте спирт, и будете вы живы!"], ваш лимонад ни до чего хорошего не доведет, сеньор полковник!
И полковник и посол, обменявшись рукопожатием, разошлись.
* * *
Как-то раз я и Крус забирали кое-какие приборы из старой университетской лаборатории, вещи были отправлены и надо было ехать, но мне стало совестно, что я так долго не заходил к своим старикам.
– Поезжайте, Байрон,– сказал я,– а я зайду к своим и позвоню, с каким поездом приеду.
Пришел домой. Старики обрадовались. Рассказывали, какой любезный у них новый сосед. Он часто заходит, так что просил разрешения пользоваться моим телефоном, пока ему не поставят собственного. И вот уже пять дней, как телефон ему не ставят. Фамилия его Шаро.
Забежал племянник, у него не клеится с математикой. Мы сели с ним и решили кое-какие задачки. Проводив его, я вышел в переднюю поговорить по телефону, и заметил, что племянник забыл лист с задачей, которую мы вместе решали.
– Вот растяпа,– сказал я.
Я прилег на час заснуть, а когда проснулся, спросил, был ли племянник. Мать сказала, что был и нашел свой лист на лестнице.
– Как на лестнице? Лист лежал вот здесь на столе. Был кто-нибудь в комнате?
– Никого. Только Шаро заходил поговорить по телефону.
– Шаро, сосед?
– Да.
Странно.
Чуть не опоздал на двенадцатичасовой поезд. Вскочил в последний пустой вагон. Вслед за мной в вагон ввалился представительный мужчина в пенсне, с наглыми рачьими глазами и ярко блестевшим во рту золотым зубом. Он уселся против меня и беспокойно стал шарить по карманам.
– Черт возьми! Забыл папиросы!
Я предложил ему открытую коробку. Он взял, поблагодарил, но продолжал шарить по карманам.
– Здесь! – воскликнул он, радостно оскалившись,– позвольте вам отплатить – и передо мной раскрылся серебряный портсигар.
Я отказался, но он настаивал, утверждал, что у него превосходные папиросы, по особому заказу.
