Текст книги "Афанасий Никитин. Время сильных людей"

Автор книги: Кирилл Кириллов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Только вот как определить, чей это человек и как узнать, чего он хотел от Афанасия.

Заметив, что окружающие смотрят на него странновато, и поняв, что все еще сжимает в руках кинжал, Афанасий сунул его обратно в ножны.

Вернуться в лавку несолоно хлебавши? Разум подсказывал, что так и следует поступить, но рвущееся из груди сердце толкало на приключения.

А может, вернуться в закуток да обыскать полушубок? Вдруг там что интересное за подкладкой окажется? Да нет, вряд ли, ответил он сам себе, да и присвоил его уже, наверное, ушлый люд, не сыщешь. Все-таки придется идти к покоям, стражу порасспросить. Им сверху видно многое.

Афанасий свернул на дорогу, ведущую к нижним воротам кремля. Через окружающие рынок лабазы и склады попал в Затьмацкий посад, славный татарским гостиным двором, ныне опустевшим – все торговцы еще до первых морозов отъехали в теплые края. Вышел к домам средней руки горожан, с высокими заборами и крепкими воротами. Миновал земляной вал, сторожа там попрятались по случаю мороза в свои будки и носу не казали. Углубился в лабиринт улиц, застроенных хоромами знатных жителей, бояр, дворян и богатеев из земских, – настоящие крепости, обнесенные глинобитными, а где и каменными стенами, с бойницами и башенками по углам и над массивными воротами, способными выдержать удар доброго тарана. Ордынцы не раз хаживали на Тверь, справедливо считая ее сердцем земли русской, сжигали постройки вокруг кремля. А вот ров выкопать и насыпать вал от Волги до реки Тьмаки пришлось для защиты от князей московских. Тверичи до сих пор гордились, что сам Дмитрий Иванович, тогда еще не победивший темника Мамая, приступал к городу, да взять не смог.

Почти на каждой стене маячил дозорный, но спрашивать у них что-то было бесполезно. Обуреваемые гордостью сторожевых псов, они скорее бы облаяли Афанасия, чем помогли добрым словом. Лучше уж к городским стражникам. Нет, не к дружинникам князя – те еще хуже, а к тем, что рангом пониже. Многие наняты из земских, они не то чтоб совсем добрые и отзывчивые, но все же милее, чем вольнонаемные керберы.

Попутно купец внимательно смотрел под ноги. И не для того только, чтоб не вляпаться ненароком в кучи конского навоза, во множестве оставленные посередь дороги. Он отыскивал следы. Дорога была сильно утоптана, но за утро снег присыпал ее легким пушком, на котором могло что-то отпечататься.

Временами ему казалось, что он видит следы маленькой ноги соглядатая. Порой думалось, что их оставил кто-то другой или они ему вовсе мерещатся в путанице разных следов. В отличие от чинных Кенигсберга и Риги, по Твери горожане ходили через улицы вкривь и вкось, как душа пожелает.

А вот не эти ли? Похожи. Он припомнил форму подошв, отпечатавшихся на чистом снегу в закутке рынка. Точно – они. Афанасий прибавил ходу, еще ниже опустил голову, как взявшая след гончая, и пошел, расталкивая плечами встречных, надумавших заступить ему дорогу. На мгновение ему показалось, что цепочка следов уходит в боковую улочку. Он метнулся туда, покрутился на месте, ругнулся, поняв, что ошибся, и вернулся назад.

Снова отыскал смазанную цепочку следов. Замахнулся кулаком на ошарашенного возницу, вознамерившегося окончательно затереть их полозьями своих саней, и порысил дальше.

– Стой, куда прешь? – прогремело над ухом.

Афанасий остановился и поднял глаза. Перед ним стоял детина в длинном, до земли, зипуне, островерхом шлеме с войлочным подбоем и с бердышом в руках.

– По делу, – попытался обойти его Афанасий. У стен кремля, где народу было поменьше, следы отчетливо читались на свежем снегу. И вели они прямо в ворота кремля.

– Не велено! – заступил ему дорогу стражник.

– Что не велено? Кем не велено? – удивился купец.

– Пускать никого не велено!

– Куда пускать? – переспросил Афанасий, холодея от нехорошего предчувствия.

– За во-ро-та, – по складам, как несмышленому дитяте, разъяснил стражник.

– Так всегда ж можно было!

– Всегда можно, а теперь вот нельзя. Указ вышел намедни. Давай, ступай отсюда, нечего тут высматривать. – Стражник шагнул в сторону и закрыл грузным телом створ ворот, в которые пытался заглянуть Афанасий.

Заслышав голоса, из караулки появились еще двое стражников в таких же длинных зипунах. Оба одинаково плечистые, румяные и наглые. Подошли, встали поодаль, всем своим видом давая понять, что ежели чего, то вмешаются незамедлительно. В надвратной башне загремели тяжелые ворота, и махина моста поползла вверх, стряхивая комья наметенного снега и уничтожая следы. Ловить тут было больше нечего.

Скоре удивленный, чем раздосадованный, Афанасий развернулся под пристальными взглядами стражников и побрел вниз по улице.

Вот, значит, как? Княжий это был человек. Самого Михаила Борисовича [6]6
  Михаил Борисович (1453–1505) – последний Великий князь Тверской (1461–1485), шурин Ивана III по первой жене.


[Закрыть]или кого-то из его приближенных. Перед взором Афанасия встало узкое лицо незнакомца, с которым беседовал в трактире соглядатай. Иначе зачем бы страже отсекать ему путь к преследованию, а тем более закрывать ворота, кои и на ночь-то только в последнее время притворять стали? Ну, тогда и концы в воду. Если про боярина можно чего узнать али в гости к нему с поклоном наведаться, то с князем такие номера не пройдут. Скорее голова на рожне окажется. Эх…

Задумчиво почесывая вспотевший под шапкой лоб, Афанасий брел обратно к своей лавке.

Глава вторая

Наступила весна. Солнышко прогрело землю. Вылезли на прогалинах подснежники. На Волге начался ледоход. Огромные льдины наползали друг на друга, ломаясь с треском. Черные промоины и разломы открывались и схлопывались в самых неожиданных местах. С последними льдинами купцы спустили на воду наново смоленные струги. Городская пристань заиграла разноцветными парусами. Настил заколыхался от тяжелой поступи грузчиков. Гомон и крики огласили тихую по зиме гавань.

Афанасий наблюдал это великолепие через распахнутое по случаю теплой погоды окно. В лавке теперь сидел нанятый торговец, бойкий отрок, работающий больше за науку, чем за жалование. В кузне грохотал молотом ретивый подмастерье, накопивший много сил на домашней сметане и потихоньку наживающий ума и опыта. Мать сняла траур и щеголяла по дому в новомодных кашмирских шалях. Сестры ежедневно перебирали купленные им обновки. Крутились перед венецианским зеркалом, отталкивая друг друга крутыми боками. На домашних харчах изрядно раздобрел и Афанасий. Сытое брюхо выпирало из-под кафтана, щеки округлились. Руки, прежде бугристые, стали гладкими и напоминали теперь два ствола, оканчивающихся короткими толстыми ветками пальцев. Дополнительную толщину придавали им перстни с самоцветными камнями, которые купец не снимал и дома. Как-то сами собой отросли у него окладистая борода ниже груди и длинные вьющиеся кудри, прикрывавшие складку на загривке. В походке и движениях появилась медлительная солидность.

Афанасий неторопливо потянулся к миске и выловил пальцами варенный в меду огурец. Откусил половину, пожевал, вяло работая челюстями. Потянулся за вторым, но до рта не донес, задумался о чем-то. Бросил прямо на пол – слуги, коих расплодилось в доме немало, все равно подберут.

Он сам себе удивлялся. Раньше при виде паруса его охватывала радостная дрожь, теперь лишь легкое сожаление… О чем? Он и сам не знал. Только бродили по закоулкам памяти воспоминания о запахе дегтя и свежей стружки, скрипе канатов и хлопанье паруса на крепком ветру. О трудовом мужицком поте, стекающем по спине, натруженной двухпудовыми мешками.

Плавное течение его дум прервал грохот. Кто-то с той стороны ворот остервенело колотил бронзовым кольцом по специально прикрученной для того пластине. Привратник Сергий на негнущихся старческих ногах проковылял к воротам и открыл смотровое окошечко. Вопросил кто. С той стороны вознесся птицей радостный, звенящий голос, до боли знакомый.

Тотчас створка ворот отлетела в сторону и во двор ураганом ворвался человек. Длинный, худой, загорелый как черт. С бородкой клинышком, какую носят в землях гишпанских да португальских. При короткой сабле. В узком польском кафтане, расшитых турецких шароварах, заправленных в короткие сафьяновые сапожки без всяких следов грязи. Видно, что не пешком шел, а на санях али телеге подъехал.

Мишка?! Друг босоногого детства и удивительного таланта купец. Путешествующий далеко и часто в любое время года, он никогда не брал с собой много товара. Все ерунду какую-то. Канаты пеньковые, воск свечной, ткани пару отрезов, чуть не дрова березовые. Но продавал их с такой выгодой, что все диву давались. Мишка всегда возвращался в дорогих заграничных платьях, с полными золота кошелями и сумами, набитыми всякими диковинами, которые сбывал кому-то за огромные деньги и становился еще богаче. Многие, в том числе и Афанасий, пытались набиться к нему в товарищи, да не принимал он никого. Один ходил. И разбойников не боялся. Все это пронеслось в голове купца, пока каблуки модных сапожек стучали по лестнице.

Дверь распахнулась, и Мишка стремительно шагнул в горницу, с порога облапил едва успевшего подняться с лавки Афанасия. Отстранился, внимательно посмотрел на друга.

– Экий ты, Афоня, какой стал, – ляпнул он вместо приветствия. – В три обхвата.

– Да это… Здравствуй, – промямлил все еще ошарашенный Афанасий, потирая живот. – Отобедать не желаешь? Подадут скоро.

– А мы с тобой года полтора уж, почитай, не видались? – продолжал, не слушая его, Михаил.

– Да, почитай, два с половиной. Ты на торг, я на торг, – проговорил Афанасий.

– Ну ничего, теперь вот вернулся, свиделись, – хлопнул Михаил Афанасия по округлому плечу.

– Так отобедать-то не желаешь?

– Отчего ж не желать – желаю, – захохотал Мишка. – Глядишь, и мне на пользу будет. – Он похлопал Афанасия по отросшему животу. – А то отощал в дороге.

– Где бывал-то, из дальних ли краев путь держишь? – вежливо поинтересовался Афанасий.

– Ой, Афоня, и не спрашивай. Где только не побывал, чего только не повидал. И на Туретчине был, и у мавров, и у гишпанцев с италийцами, и у хранцузов, и у германцев, все земли, почитай, прошел. Там такое творится! Специальные места придумали, где не как на рынке живым товаром обмениваются да за деньги, а бумагами ценными. [7]7
  Название «биржа» стали официально использовать только с 30-х гг. XIV в.


[Закрыть]

– Это как?

– Вот приходишь ты на рынок, а там тюки шерсти. Штук двадцать. Ты их купи и волоки домой, как хошь. Напрягайся. А в место особое приходишь – там никакого товара нет, у людей бумажки только на руках, расписки называются, на которых помечено: «тюки шерсти, два десятка». Они стоят денег. Ты такую покупаешь и домой идешь, а потом тебе привозят. Или на другую такую сменять можешь, где написано: «шкурки соболей, пять штук».

– Что ж за ерунда такая? Бумажка. Кто ей поверит? Да и подделать можно.

– Да вовсе не ерунда. Просто так бумажку ту не подделаешь, придумали умные люди, как защититься, а выгода может быть немалая.

– Как так, не пойму, – удивился Афанасий. – На растопку зимой те расписки пустить?

– Голова садовая, – улыбнулся Михаил. – Вот прикидывай, пока ты домой ходил, шерсть та в цене упасть могла, а соболя подорожать. И на те пять соболей ты шерсти уже два десятка да еще два приобресть можешь. Или вот, например, расписками этими если заведуешь, можно свой процент со сделки брать.

– Так хорошо, когда у тебя соболя, кои в цене растут, а если шерсть, что падает?

– Значит, ты в минусе, но это пока. Волнами там все, одно дорожает, другое дешевеет. На этом изрядные деньги делать можно. Буквально из воздуха. – Глаза Михаила загорелись алчным огнем. – Многое там еще можно.

– Не, ерунда какая-то, – заупрямился Афанасий, – а не честный торг. А что тебя понесло-то туда?

– Да торговлишка, будь она неладна. Там купил, тут продал – долго и муторно, а там быстро деньги делаются, и ходить никуда не надо, сиди себе – квас попивай.

– Да уж, обленился народ, – пробормотал Афанасий без особого задора. Ему снова вспомнился свежий ветер, гудящий в снастях. Хлопанье паруса, протяжные песни гребцов на веслах и непередаваемый запах других стран. Плечи его поникли. – Давай присядем ужо, в ногах правды нет. Да и разговаривать стоя несподручно.

– Афоня, ты чего это закручинился? – спросил Мишка, поставив в углу сабельку и устраиваясь на лавке подле стола, на который расторопные девки уже несли жаркое и каши в горшках, соленья в мисках, питие в жбанах и хлеба на полотенцах.

– Да так, – отмахнулся Афанасий, втискивая грузное тело в хозяйский угол под образами.

– Чего-то, смотрю, затосковал ты в своей лавке. Закис.

– Есть немного. Когда из Ливонии вернулся в последний раз, тяжко было. Отец помер, хозяйство в разорении. Мать плачет, сестры не пристроены. Пришлось спину поломать и в кузне, и в лавке, от темна до темна. А потом настроилось все, само пошло. Люди подобрались, за коими пригляд особый не нужен. Знай себе лежи на печи да в потолок плюй.

– Хорошо дела, значит, идут? – спросил Мишка, прикладываясь к кружке с хмельным медом, которая будто сама собой появилась у его локтя.

– Не жалуюсь. До Петрова дня думаю забор переделать, а к Спасу яблочному, наверное, домом займусь, чтоб до снега успеть, а то покосился что-то. Поднять надо да бревна иные заменить. Подгнили. Ну, и крышу подлатать к зиме, как без этого?

– Весь в делах, заботах. Не узнаю былого Афоню – странника и балагура, – покачал головой Михаил.

– Да, другим стал Афоня. – Афанасий с хрустом разгрыз куриный хрящ. – Ответственность на мне, семья. За них беспокоиться должен, а не с котомкой босяцкой по миру колесить.

– Зачем с котомкой-то? Вон, на меня посмотри, разве ж я на босяка похож? – удивился Михаил.

– Ну, ты… – протянул Афанасий. – Ты всегда другим был. Не таким, как прочие купцы. Говорят, секрет у тебя есть.

– Правда, есть у меня секрет, – хитро глянул на Афанасия Мишка, прихлебывая хмельной мед. – Да только не заклинание какое или амулет. Ты про меня глупостей не думай. Христианин я, с колдунами да ведьмами не знаюсь. – Он нарочито размашисто перекрестился.

– Да пусть хоть и не глупости, не поделишься же все равно, – сказал Афанасий, а сам мимо воли подался вперед, смутно на что-то надеясь.

– Да зачем тебе? Ты вон осесть решил. Хозяином заделался домовитым.

– И то верно, – выдохнул Афанасий и откинулся назад.

– Хотя… – задумчиво протянул Мишка.

– Что хотя? – встрепенулся Афанасий.

– Да понимаешь, есть дело одно, но, боюсь, не справлюсь я с ним в одиночестве.

– Велика новость, – ухмыльнулся Афанасий, отправляя в рот щепоть квашеной капусты. – Сам Михаил сын Петров себе товарища в дорогу начал подыскивать. Свет белый перевернулся. С чего бы так?

– Не то чтоб перевернулся, но изменилось многое, – помотал головой изрядно захмелевший Михаил.

– Так ты что ж, меня с собой зовешь? Правильно я понимаю?

– Не пущу! – раздалось от двери. Мать влетела в горницу и загородила собой дверь. Подслушивала, значит. – Не пущу!

– Да полно, мама, мы ж просто так… – начал Афанасий. – Беседуем…

– Не пущу! – повторила она. – Девки, сюда идите, просите брата.

Сестры, как будто ждали в сенях, вбежали и бухнулись на колени. Зарыдали на два голоса, молитвенно протягивая руки.

– А ты, Михаил, уходи, нечего его смущать. Только покой обрел человек, – продолжала мать грозно.

– Э… Да я…

– Замолчи, постылый, вон из дома!

Михаил поднялся на нетвердые ноги, пошарил глазами по горнице, припоминая, где оставил саблю. Афанасий тоже встал, с проворством, давно забытым его грузным телом.

– Погоди, Михаил, сядь. А вы замолчите, дуры! – рявкнул он так, что испуганные сестры вмиг умолкли. – И вообще, прочь отседа, не видите, мужчины разговаривают.

Сестры опрометью кинулись вон. Мать постояла еще, сверля Михаила ненавидящим взглядом, потом тоже развернулась и ушла, гордо подняв голову. Дверь за ними закрылась.

– Озверели бабы, – перевел дух Афанасий. – Совсем потеряли стыд. А вот теперь и поговорить можно, – уселся он обратно, весьма довольный собой. – Так что за дело-то?

– Дело, оно как бы и не одно, из нескольких состоит.

– Выкладывай уж, не томи.

– Слышал ты, небось, что из Москвы в Ширван [8]8
  Ширван – историческая область и государство в Закавказье, на западном побережье Каспийского моря, простирался от Дербента на севере до дельты Куры на юге. В настоящее время часть территории Азербайджана.


[Закрыть]возвращается посол, сиятельный Аслан-бек с большим караваном.

– Говорят на базаре. И что?

– А то, что холодает в тех землях, шкура зверя убитого по цене идет немалой. Если тут товар взять да по Волге до моря Дербентского [9]9
  Каспийское море.


[Закрыть]спуститься, многих денег выручить можно. Тогда ты к Покрову дню не то что старый латать – новый дом возводить начать сможешь.

– И что, никто про это не догадывается? Никто с караваном не идет?

– Многие купцы догадываются – и московские, и ростовские, и ржевские, и ярославские. Да не многие знают, когда Аслан-бек в путь тронется. А без каравана большого трудно по Волге пройти, разбойники в низовьях страх потеряли совсем. Не то что на суда одинокие, на флотилии нападают. Потому и мягкая рухлядь [10]10
  Пушнина ( устар.).


[Закрыть]в цене растет.

– А ты, что ль, знаешь день отправления?

– Знаю. На днях, почитай, потому быстро надо струг ладить, затаривать по самые борта да в Нижний гнать, встречать там посольский караван.

Афанасий опять повесил кудлатую голову.

– Да что с тобой, Афоня? – увидел его печаль Михаил. – Что за кручина?

– Чтоб струг ладить да товаром наполнять, денег нужно немало, а у меня их нет.

– Так в долг можно взять, я похлопочу, выделят тебе денег без процентов, а как вернешься, так сразу и отдашь.

– А что я в залог оставлю?

– Так лавка у тебя есть. Она не то чтоб золотые горы сулит, но твердый доход, коий просчитать можно вперед, обеспечит. Под такой залог многие одолжить согласятся. И я бы дал, да поиздержался дорогами, сам на бобах. За счет поездки той тоже рассчитываю дела свои поправить.

– То есть в доле будем?

– Как есть в доле. – Михаил широко перекрестился, как бы подтверждая эти слова.

– Хм, заманчиво. – Глаза Афанасия загорелись алчным блеском. – Только вот зачем я тебе понадобился? Ты ж такое пустяковое дело можешь и без меня провернуть. И денег тебе, небось, быстрее дадут, чем мне. И больше.

– Да видишь ли… – Михаил замялся, не зная, с чего начать.

Афанасий заметил, что мягкость языка и пошатывание – напускные, и его приятель абсолютно трезв.

– Подозревать меня начали разные люди, что не совсем я купец. Один езжу, товара с собой мало вожу. Не похож. А ежели большой ватагой отправимся, да с грудами товара, подозрительность их ослабнет авось. Вот я на твою жилку купеческую, на сердце непоседливое и понадеялся.

– По делу подозревают али зазря? – поинтересовался Афанасий.

– То не важно, – отмахнулся Михаил. – Так пойдешь со мной?

– Соблазн велик. – Афанасий задумчиво потеребил бороду. – Да погоди, не лыбься. Давай еще раз проговорим все. Ты помогаешь мне денег раздобыть на новый товар, мы нанимаем струг, загружаем его, идем до Нижнего, там присоединяемся к каравану Аслан-бека, плывем до Ширвана. Там продаем все подчистую и обратно. Так?

– Вроде того.

– А как же мы обратно пойдем? Без каравана? Разбойников там много, да и ордынцы пошаливают.

– Обратно товара можно и не брать, с деньгами вернуться. Налегке. Они таких не трогают – самим урону больше. А тебе вообще грех жалиться, с тобой и десяток разбойников не сладит.

– Для девок портовых сладкие речи оставь, – усмехнулся Афанасий, хотя видно было, что он польщен. – Подумать мне надо над твоими словами, дай времени хоть до утра.

– Хорошо, – кивнул Михаил, поднимаясь. – Я тоже пойду, еще успеть нужно многое.

На прощание они обнялись по-братски. Скрипнула дверь. Михаил исчез, оставив Афанасия наедине с тяжкими думами.

Наутро третьего дня купеческий струг заканчивал погрузку около тверской пристани. Поднятую мачту венчал парус, свернутый до ветреной поры. На носу поблескивала латунным боком пушечка. Вдоль бортов лежали снятые с уключин весла.

Собольи, лисьи и куньи меха были плотно упакованы в баулы и засунуты под палубу, подальше от брызг и сапог. Работный люд закатывал по сходням бочки с медом, до которого были охочи басурманские князья, называемые ханами. Воск, пеньку и кору для дубления кож общим сходом порешили не брать – место занимают, а выгоды с них чуть.

Помимо Афанасия, Михаилу удалось сговорить в дорогу еще троих: Андрея Прокопьева – купца в Твери известного, Митрофана, которого за хваткость и изворотливость звали Хитрован, и Шипшу, круглолицего, кривоногого татарина с тонкими ниточками вислых усов, который не успел вернуться домой до ледостава и теперь надеялся сбыть соплеменникам залежалый товар. Чтоб не платить лишнего, взяли в качестве гребцов племянников и крестников пять человек, пусть, мол, на мир посмотрят, да Шипша привел с собой двух совершенно одинаковых с лица татар, ни слова не понимавших по-русски, зато услужливых и двужильных в работе.

Наконец последние мешки были уложены, снасти и уключины проверены, родные перецелованы.

– Ну что, отваливать пора? – спросил Афанасий Михаила.

– Погоди немного. А вот…

Проследив за направлением взгляда Михаила, он заметил, что от кремля к берегу спускается целая процессия. Впереди скороходы, разгоняющие с дороги праздный люд. За ними резные сани, запряженные парой гнедых жеребчиков. Высокими полозьями они тяжело переваливались в колдобинах весенней распутицы, не пощадившей и главной тверской улицы. За санями – верхами четыре витязя в островерхих шеломах, потом еще одни сани, черные, скромные, с верхом из пропитанной маслом рогожи. А следом еще человек десять верхами, судя по блеску кольчуг и красным плащам за спиной – воины княжьей дружины.

– Это что ж, по нашу душу? – подивился Андрей.

– Как есть по нашу, – высоким, дрожащим голосом ответил Хитрован. – Не нравится мне это.

Татарин, стянув шапку, закивал лысой головой, то ли соглашаясь с купцом, то ли кланяясь издалека.

– Успокойтесь, – образумил Афанасий столпившихся у трапа купцов и их присных, – если б нас в темницу садить надумали, то княжью дружину бы на это дело не посылали. Хотя…

Купец поежился, вспомнив, как гнался зимой за соглядатаем, следы которого оборвались в княжьих покоях. Неужели продолжение, не сулившее ничего хорошего, случится прямо сейчас? В тот самый момент, когда он наконец вырвался из душного дома и отправляется в милое сердцу путешествие? А может, за борт? Да саженками через Волгу? Пока лодку спустят, он уже и на том берегу окажется. Вода нынче стылая, но если руками шевелить быстро, авось и не замерзнешь, а там в лес – и поминай как звали. Русь велика, люди, работы не боящиеся, везде нужны.

Михаил, заметив его беспокойство, подошел, положил руку на плечо:

– Ты чего, Афанасий, с лица спал? Будто лешего увидел.

– Лешего не лешего, а такие проводы мне что-то не по сердцу, – ответил купец.

– Не переживай. Хорошо все.

Процессия остановилась у самой пристани, из резных саней поднялся человек, сошел на землю и зашагал к причалу, гордо неся голову.

– Батюшки! Великий князь! Михаил Борисович! – зашушукались в толпе. – А это, смотри, с ним кто? Борис Захарьич! [11]11
  Борис Захарьич – воевода, возглавлявший тверские войска. Представитель рода Бороздиных, перешедших впоследствии на московскую службу.


[Закрыть]– узнали в человеке, слезшем с серого в яблоках жеребца, великого тверского воеводу. – Ну дела!

Остановился и черный возок. Из него, поддерживаемый под локти двумя послушниками, вылез сам владыка Геннадий. [12]12
  Владыка Геннадий – епископ тверской в 1461–1477 гг., бывший московский боярин Геннадий Кожа.


[Закрыть]Толпа ахнула и поразевала рты. Племянники и присные за спинами купцов зашушукались. Хитрован шикнул на них, но не помогло.

В окружении дружинников, оттеснивших самых любопытных, знатные спустились на пристань.

– Ну что, люди торговые, настроение как? – зычным голосом обратился к купцам воевода.

– Хорошо, спасибо, – ответил за всех Михаил.

– Добро! Вы уж там не посрамите!

– Не посрамим, батюшка, – выкрикнул Хитрован и истово перекрестился.

Шипша все продолжал кивать, как болванчик, что из-за Великой стены привозят.

Вперед вышел владыка Геннадий. Из рук послушника взял смоченную святой водой кисточку и прошел вдоль борта, кропя все что ни попадя, читая при этом нараспев глубоким бархатным голосом:

– Господи Иисусе Христе, Боже наш, по морю яко посуху ходивый и святыя Своя ученики от смущения и волнения того пришествием Своим свободивый: Сам и ныне, смиренно молим Тя, призри милостивно на судна сия ратныя и всесильною Твоею десницею, небесным Твоим благословением благослови я, и плыти в них хотящему воинству соплавай, и благоутишны ветры им поели, и пристави им Ангела блага всесильныя Твоея крепости…

– Он же как для воинов, на сечу отправляющихся, молитву читает, – прошептал в ухо Михаилу Афанасий.

Тот в ответ ткнул его локтем в бок – молчи, мол, слушай. Наконец владыка закончил и, благословив купцов, отошел. Видимо, теперь настал черед князя. Но тот просто стоял молча, расчесывая пятерней густую бороду. Когда торговым людям стало совсем нехорошо под его внимательным взглядом, князь махнул рукой устало – делайте, мол, что хотите, и ушел обратно к саням. Дружинники поспешили следом, расталкивая щитами зевак.

Поклонившись князю вослед, купцы поспешили на корабль. Племянники отвязали канат, втащили трап и засуетились у мачты, распуская парус из небеленого холста. Афанасий поднял весло, пошел на нос и оттолкнулся от пристани. Струг медленно отвалил от берега.

В толпе на берегу заголосили, замахали белыми платочками. Вознеслись над головой иконы Николы Чудотворца – покровителя мореходов и странников.

Афанасий подошел к Михаилу.

– Вот, значит, Мишка, в чем твой секрет? – многозначительно проговорил он.

– Ты о чем? – Михаил сделал вид, что не понимает приятеля.

– По княжескому заданию торгуешь. Видать, он тебе и денег ссудил, и товар, что везешь, тоже его.

– А-а-а-а, – протянул Михаил. – Да, есть такое дело. Только ты не веселись так – с княжеской казной за спиной торговать куда как опаснее, чем со своей. Случись что, не перед родичами да детушками малыми, а перед княжьим гневом ответ держать. Зато и выгоды немалые.

– Проныра! – покачал головой Афанасий.

– На том стоим, – улыбнулся Михаил.