Текст книги "Современный болгарский детектив. Выпуск 3"

Автор книги: Кирилл Топалов

Соавторы: Кирилл Войнов,Трифон Иосифов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Так или иначе, но люди повели против собак настоящую войну, просто невиданную по размаху и жестокости. Тут пошли в ход все средства – отрава, электрический ток, пули, а чаще всего дубинки, камень и топор. Еще бы, треснешь собственного пса по голове – и все дела! А иначе тебя оштрафуют. Ну а если ты уж очень жалостливый и не можешь видеть крови, но и выложить из собственного кармана высокую собачью таксу тоже неохота, тогда сунь своего любимого друга вечером в машину и отвези за сто-двести километров от дома. А потом из-за этого в мире появляются одичавшие собаки, и их с каждым днем становится все больше – голодных, испуганных, недоверчивых, а иногда и свирепых, хуже чем волки. Они вкусили горечь человеческой неблагодарности и предательства и пережить это не могут…

Всю весну на нашей территории царил нейтралитет. Заповедник был тщательно охраняем, неприкосновенен для посторонних, которым строго запрещено было переходить его установленные границы на территории пятидесяти семи тысяч декаров, стиснутых между гигантской чашей водохранилища и скалистым горбом Предела. Война с собаками не коснулась нас – кроме единственного случая. Было это в мае. Однажды утром я увидел какого-то пса, который ворвался в заповедник и вовсю гнал дичь – остервенело, беспощадно. Я спустил Гая с цепи и науськал его по следам черного пса. И вот что меня тогда же очень удивило – вместо злобного рычания Гай, приблизившись к гонимому, издал восторженный звонкий лай. И я понял: впереди Гая бежала женская особь… Потом я увидел их вдвоем на берегу водохранилища и великодушно подарил Гаю жизнь Розы, потому что любовь среди них ничуть не слабее человеческой.

Малыш отчаянно скулил, и я спустил его на снег. Но вместо того, чтобы приникнуть к соскам матери, он мстительно накинулся на мои сапоги. Да, крепкий пес вырастет из него, каракачане будут довольны. У них и сейчас есть хорошие псы, но это не то, что было, – исчезла старая каракачанская порода собак, огромных, как телята, и к тому же молчаливых, зря никогда не лаявших. Нет ее, этой породы, как нет и тех каракачан, что жили здесь раньше. Кому-то пришло в голову приобщить их к цивилизации и расселить этих горных жителей по селам и городам. Потом их снабдили часами, устроили на работу, рассовали по курсам для получения профессии, истребили их собак. И чтобы увеличить рентабельность полудиких каракачанских овец, стали скрещивать их с какими-то иностранными рекордистами. Ну и вот что вышло – те, кто мотается сейчас по пастбищам Большой поймы, по сути, уже никакие не каракачане – потому что где это видано, чтобы каракачанин пугался «кампании ягнения» (а ведь когда-то они были настоящие профессионалы в этом деле!) и даже фураж для своего скота не мог бы обеспечить!..

Я никуда не спешу – впереди ночь. Молча наблюдаю, как Марина выносит щербатую лохань и справедливо распределяет еду между Гаем и Розой. Быстро отхожу назад, потому что собаки хоть иной раз и бывают добрее людей, но как дойдет до корыта, тут и проявляется их естество. Слушаю, как хрустят хрящи и кости в крепких челюстях Гая, как тонко посвистывает ветер в ветках старого дуба, и пытаюсь понять – почему мне было неприятно услышать о том, что Митьо был здесь. Марина странная женщина. Странная – и невероятно привлекательная, даже можно сказать, дьявольски соблазнительная. Когда она только появилась у нас, я подумал, что манера ее поведения – это просто обыкновенное кокетство, но прошло совсем немного времени, и я понял, что ей хочется не только нравиться, но и брать в плен…

Васил поступил к нам в прошлом году надзирателем и сразу же – буквально на второй день – заныл: так, мол, и так, товарищ Боров, пусть и жену мою возьмут сюда. Я пытался объяснить ему, что у нас не охотничий домик и не дом отдыха, а он все вертел и крутил и наконец признался откровенно, что боится оставить ее в городе. Молодая она, ладная, складная, из тех, что ни один бабник не пропустит без похабных приставаний. В общем, надоело мне слушать его скулеж, и я уж решил отослать его обратно в город стеречь жену, но тут нам вдруг разрешили еще одну штатную единицу: делопроизводителя и хозяйки в одном лице. Хозяйство у нас не так уж велико, но и здесь есть куча канцелярской возни. Это да еще благосклонное разрешение отца-начальника нашего Генчева решило вопрос – через неделю Марина прибыла на базу.

Мне сразу стало ясно, что отношения между супругами скверные. Васил следил за каждым ее шагом, вынюхивал и подслушивал, ревность его была открытой и грубой, а это толкало его коллег, других надзирателей во главе с Митьо, умирать от удовольствия и дразнить его всеми способами. Я пытался несколько раз и прямо и обиняком втолковать ему, что пора бы уняться, потому что, как сказал один древний писатель, легче уберечь блох в развязанном мешке, чем жену с хвостом трубой: в любой момент она, ежели захочет, наставит тебе рога. Но Васил послал к чертям древнего писателя и не пожелал больше меня слушать.

Потом я стал замечать, что Марина как-то странно ведет себя со мной. Прошло не так уж много времени, и я наконец понял причины наших «случайных» встреч в окрестностях базы и ее настойчивого стремления поговорить со мной наедине, неважно о чем – о чем угодно. Однажды я возвращался после своего обычного обхода и увидел ее – она купалась в Златинице совершенно нагишом. У меня не было сил отвести глаза от ее длинных, высоких бедер, смуглой кожи и груди с торчащими розовыми сосками. Я стоял как громом пораженный. Она видела меня, я ждал ее смущения, что ли, но она откинула назад длинные черные волосы и тихо улыбнулась. Страшное существо, просто-таки дьяволица… Все в ней трепетало и звенело, как натянутая – вот-вот лопнет – струна…

На другой день после моего позорного бегства с реки Марина стала проявлять заметный интерес к Митьо – улыбнется ему, а на меня поглядит сквозь ресницы насмешливо, даже с издевкой, и сердце у меня замрет, а потом сорвется куда-то. В общем, я очень быстро разобрался в том, что не только Митьо, но и все остальные ребята из охраны (за исключением, конечно, Дяко, который намного старше нас всех) с ума посходили из-за этой дьяволицы. Если говорить откровенно, это открытие меня огорчило, вернее, вызвало раздражение. Не то что я, например, почувствовал уколы ревности – такого не было – или я бы не мог преодолеть преграду между нами, которую сам же создал, а просто мне подумалось, что свалить замужнюю женщину – это не что иное, как грязный браконьерский номер. А Митьо, как видно, совсем другого сорта тип. Он не страдает никакими интеллигентскими комплексами, в интимных вопросах прям и лишен стыда, и, конечно же, стоит ей чуть ослабить вожжи, как он запросто завернет ей юбку.

Марина дождалась, пока собаки насытились, взяла лохань и молча пошла к базе. Мне показалось, что она хотела о чем-то спросить меня, но не решилась. И я хотел задать ей один вопрос, очень-очень важный вопрос, я мусолил его внутренне так и сяк, вертел на языке, но так и не решился произнести вслух, потому что меня пугал ее возможный ответ.

В общем, я швырнул сигарету в снег и двинулся вслед за ней. Первой моей заботой было отнести рюкзак и узел наверх к себе в комнату. Тут светло, тепло – и пусто. Так пусто, что просто в ушах звенит. Комната убрана, проветрена, печку разожгли, видимо, еще час назад. И так как уборщица не приходила сегодня на работу, значит, все это сделала Марина. Я сто раз говорил ей, что не нуждаюсь в ее заботах, но где-то в глубине души я не мог не признаться себе, что мне это приятно. Надя никогда не интересовалась, ел я или нет, что на мне надето, есть ли у меня чистая рубашка. Она вечно была занята какими-то своими проблемами и проявляла по-настоящему внимание ко мне только в постели. Она была нежной, родной, покорной, и я был счастлив этим. А в будни я привык сам о себе заботиться, и это меня совсем не тяготило. Наверно, поэтому я всегда стремился к идеальному порядку – чтобы каждая вещь была на месте и все сделано как следует. Надя называла меня педантом и раздражалась, когда я пытался как-то поддержать хоть видимость порядка в нашей сумбурной жизни. Как было не понять, что это не педантизм, а самая обыкновенная привычка, приобретенная за долгие годы детского дома, а потом казармы и студенческого общежития…

Наша уборщица, например, могла довести меня до бешенства своей неряшливостью. Она вообще немного не в себе, у нее редкие волосы, птичий нос, усохшая грудь, большой живот и тонкие, как прутья, ноги. Единственная причина, по которой мы терпим ее, – это ее трое детей. Дяко рассказывал, что муж ее подался куда-то несколько лет назад и от него ни слуху ни духу. Она приходит на базу, убирает две канцелярии, столовую и мою комнату, а потом относит в Дубравец почту – если она есть. И самое гнусное, что у этого несчастного, замордованного, полоумного существа любовь с Василом. Когда и как он успел свалить ее, черт их знает, но летом я случайно увидел, как они любились в густых зарослях бузины – в ста метрах от базы. Васил пыхтел, как перегруженный локомотив, уборщица верещала, как коза, а вокруг на траве белели разбросанные письма, отчеты, документы… Я никогда не видел со стороны, как это происходит меж людьми, и в ужасе бежал прочь. А потом узнал от Дяко и других, что Васил не пропускает и этих разнузданных толстозадых сельчанок, которые летом нанимаются к нам косить и копнить сено. Вот с той поры я возненавидел его страшно. Иногда мелькнет где-то его пьяная рожа, и меня просто трясет от одной мысли о том, что этот негодяй мог поставить рядом Марину с ее свежим, прекрасным, как изваяние, телом и эту изъеденную жизнью и годами полубезумную бабу с вздутыми синими венами на ногах…

Я швырнул одежду в гардероб, вынул из рюкзака завернутый пакет, развернул его и медленно разложил на столе шкуры, нож, патроны. Так. Проведем небольшой психологический эксперимент. Он не так уж оригинален, но все-таки надо попробовать.

Переодеваюсь, беру халат и спускаюсь на первый этаж. Становлюсь под горячий душ, стою под ним целую вечность и чувствую, как из меня выходит и вместе с потоками воды стекает прочь поглощенный за весь день холод. И когда становится совсем жарко, выключаю душ и гляжу в зеркало. На меня тупо смотрит оттуда весьма знакомый тип с мрачным небритым лицом, мокрыми волосами и приплюснутым носом. Собственная физиономия кажется мне до ужаса противной, и я едва удерживаюсь, чтобы не плюнуть в свое отражение. Ну ничего, сейчас причешусь и побреюсь (а я люблю бриться после горячего душа) и снова почувствую уважение к собственной персоне. А иначе невозможно – так ведь и до ипохондрии дойти легко! И тогда останется плюхнуться снова в ванну и резануть себе этой самой бритвой вены. Трагическая смерть Бояна Борова! Человек, отомстивший своей смертью всему миру! Боже мой, какая чепуха… Я все-таки люблю жить, я сросся с ней, с этой единственной проклятой изумительной жизнью, и никакая сила – я знаю – не может вырвать меня из круга…

Насвистывая, старательно снимаю с лица колючую щетину и с удовольствием проверяю гладкость кожи на щеках. Все в порядке. Одновременно с тем, как мое лицо очищается и снова приобретает обычный сносный вид, я чувствую, как внутри растет желание немедленно, сейчас же увидеть людей, у которых нет ничего общего с базой, с моей чертовой профессией, даже со мной лично. В последнее время желание податься куда-нибудь – куда глаза глядят – все чаще обуревает меня и невыносимо, настойчиво мучает – ну как зубная боль. И тогда мне остро не хватает шумной толпы в большом городе, детского крика у школы, набитых до отказа ресторанов, в конце концов мне даже хочется основательно нагрузиться, после чего почувствовать себя виноватым и немедленно отмыть свою отягощенную совесть. Нет, конечно же, я не собираюсь реветь, как школьница, но если откровенно – нервы мои на пределе. Если бы не сегодняшняя удача, я бы решил в понедельник явиться к шефу и положить ему на стол заявление. Потом напялить на себя нечто сугубо модное, набить карманы деньгами и двинуть куда-нибудь – например, на какой-нибудь шикарный курорт, где всякого товару – в том числе и бабья – пруд пруди… Ну а теперь, конечно же, ни о каком бегстве и речи быть не может – есть тайник и патроны для итальянского карабина, и, пока я не выужу из них всего, что мне нужно, я не сделаю отсюда ни шагу!

Через десять минут я вхожу в столовую, гладко выбритый и прибранный – как стиляга.

Марина ошалело глядит на меня. Она наверняка решила, что я сейчас заведу джип и ринусь в город. После расставания с Надей я ни разу еще не садился за руль.

– Ну что ты уставилась на меня? Дай поесть что-нибудь эдакое – царское! Беги наверх и возьми из буфета бутылку виски – из шефского фонда! Устроим сегодня вечером праздник! Если хочешь, соорудим и бар. А что, мы хуже других, что ли? Ты вот представь себе, что у тебя появилась возможность взлететь и подняться – ну, скажем, на семь километров вверх. И что ты оттуда увидишь? Проклятый Предел, Чистило и рожу своего мужа? Ну скажи, разве тебе не хочется увидеть огни, море огней – города, улицы, светящиеся рекламы, окна, витрины?.. И там миллионы людей живут своей жизнью и плюют на то, что мы двое гнием тут. Разве не так? А раз так – беги за бутылкой! И никакой второсортной ракии, слышишь? Будем пить виски за счет любимого шефа!

Марина продолжала смотреть на меня, проглотив язык от изумления, потом всплеснула руками и засмеялась:

– Ты, случайно, не слетел с катушек?

– Пока нет, но все может быть. Кроме того, у меня есть железный повод! Как узнаешь, в чем дело, сама голову потеряешь!

Та невольно схватилась за голову, расхохоталась и побежала на кухню. Через минуту передо мной на столе стояла «царская» еда: огромная миска тушеной фасоли и тарелка с солеными огурчиками. А Марина лихо повернулась и ринулась бегом на второй этаж. Я набросился с голоду на горячую вкусную фасоль, но при этом ни на секунду меня не покидала мысль о том, что вот сейчас я произведу «тонкий психологический эксперимент», выложу ей про нож и патроны, и как она к этому отнесется?..

Марина почему-то медлит, и я включаю транзистор. Батарейки к нему – ужасный дефицит, их приходится доставать с невероятными мучениями. Можно подумать, что это не паршивые батарейки, а по крайней мере атомные ракеты. Налегаю на огурчики и слушаю новости: что, где, когда произошло в мире, какие делегации и дипломаты прибыли к нам и кто их встречал, сколько мировых, европейских, межрегиональных и международных конференций, симпозиумов, встреч, семинаров, фестивалей и совещаний началось и закончилось в городах нашей страны. Я приятно удивлен из ряда вон выходящей новостью, что какая-то молочная ферма досрочно выполнила план по надою молока, умираю от смеха, слыша тупое объяснение неудач нашего футбола… А когда пошло сообщение о погоде, я готов был выключить транзистор, потому что метеорологи, как всегда, говорят только о Софии, а мы попадаем в «остальную часть страны», но на этот раз я навострил уши – «над всей страной обильные снегопады и метели, движение по многим дорогам и горным перевалам закрыто, сильный ветер вырывает с корнем деревья, опрокинуты опоры электропередачи».

Радиокомментатор берет интервью у какого-то начальника-путейца, и я чуть не падаю от смеха: он откровенно признается, что зима застала «их» врасплох (как будто мы живем на экваторе и сейчас не декабрь, а, как минимум, июнь!), но тут же обещает принять меры и преодолеть возникшие сложности…

Через полчаса возвращается Марина. Ее не узнать – хороша, как сказочная царевна! В позе манекенщицы она останавливается посреди столовой, глаза блестят, улыбка на все тридцать два зуба – падай на колени, и только. Да-а, с такой девчонкой где угодно не стыдно показаться… Но я не тороплюсь падать на колени, и Марина размахивает перед моим носом бутылкой виски.

– Мы празднуем или это одна болтовня?

– Празднуем, конечно! И музыку заведем, и сейчас бар устроим!

Марина взвизгивает от радости и кружится на месте. Платье развевается, и я вижу ее длинные, стройные, будто выточенные мастером, ноги… Вот проклятая девка, она, конечно же, соблазняет меня, и я это чувствую каждым мускулом своим. Хорошо, однако, что у меня нет этих мускулов в мозгу и я еще в состоянии рассуждать спокойно. Кроме того, я должен все время помнить: чтобы осуществить свой коварный план, я обязан вести себя непринужденно и весело. Конечно, я пока не собираюсь тащить ее в постель, но, с другой стороны, не дай бог второй раз оскорбить ее женское самолюбие! Как я тогда смогу задать ей вопрос, который не дает мне покоя целый день!

– А где музыка?

Она останавливается передо мной и ловкими нежными пальцами поправляет воротник моей рубашки.

– Беги за магом, тащи его сюда, а я сейчас создам здесь декорацию бара-ультра си!

Снова повернувшись, как в танце, и раздув легкое платье, Марина убежала. Я подбросил в камин несколько чурок, зажег три новых свечи, укрепил их на медном подсвечнике. Потом погасил электричество. Какой шикарной показалась мне наша столовая при мерцающем свете толстых витых свечей! Только из кухни пахло жареным луком, и этот резкий запах нарушал иллюзию. Еще одна идея осенила меня – я бросил к камину старую медвежью шкуру. В последний раз мы лежали на ней с Надей – и черной пантерой. Глядели на желтые язычки огня, молчали. Я еще не знал тогда, что это последняя наша ночь. Когда пробило двенадцать, у камина появилась пантера. Она лениво потянулась, зевнула и бесшумно легла между нами. Впервые пантера нас разделила – но и на это я тогда не обратил внимания, идиот. На другой день я возвращался с Предела и увидел Надю верхом на пантере у водохранилища… Платье на женщине вздулось от ветра, и я зажмурился – так ослепительно сияла ее белая кожа на черной шкуре зверя. Я осторожно уложил Надю в траву, пахнущую мятой. Пантера многозначительно кашлянула, поглядела на меня как-то особенно и, взмахнув хвостом – будто ей все это безразлично, – бросилась к подножию Старцев догонять огромных пестрых бабочек (совсем как кошка-фантазерка!).

Пантера сопровождала нас каждый вечер, пока Надя жила у меня на базе, но (удивительно деликатное животное) никогда не вскакивала на освещенный луной подоконник прежде, чем мы не вычерпаем до дна желания и нежность…

Да, все это было так давно, мне кажется – прошло уже тысяча лет… Теперь пантера редко навещает меня, иногда она пробирается в мои сны, стоит передо мной, уставится своими огненными зеницами и смотрит, смотрит… Интересно – моя жизнь изменилась бы, если бы я мог ее застрелить?..

В этот день мы любили друг друга в последний раз. Уверен – всю жизнь я буду помнить с предельной точностью каждую миллионную долю каждого мгновения этого последнего дня. Я лежал на спине, глядел в бездонное небо над Пределом и чувствовал рядом теплое благоуханное тело Нади. Она прислонилась ко мне с закрытыми глазами, подложила ладонь под правую щеку и заснула. Позади было сумасшествие ночи, она устала и спала тихо, я почти не слышал ее дыхания. Надя единственная в мире женщина, спящая так трогательно, беспомощно, как ребенок. Я сделал это открытие давно, и это наполнило мою душу еще большей – до слез – нежностью к ней. Мне очень захотелось курить, но я отбросил эту мысль – главное, не двигаться. Между высокими светлыми верхушками Старцев пробрался к нам легкий ветер, он пах чистотой и теплом. Я очень осторожно повернулся в Надину сторону (не разбудить бы ее), еще осторожнее положил руку на ее густые темно-русые волосы, мягкие, как ласковая морская волна. Потом едва-едва коснулся ее маленького прозрачного уха, потрогал губами золотистый пушок на детской тонкой шее – и тут она проснулась. Она входила в реальность сразу, без всяких переходов – просто открывала глаза, улыбалась и продолжала жить. Для нее сон был не чем иным, как детской хитростью – на одно мгновение, всего на одно мгновение опустить и снова поднять веки…

Она повернулась и обняла меня за плечи. Тело у нее было такое легкое и гибкое, что я совсем не чувствовал его тяжести. Ей передалось, видно, мое возбуждение, она слегка облизала губы, прерывисто вздохнула и позволила мне взять ее. Когда это происходило между нами, я вместе с нежностью всегда испытывал страх – такой хрупкой она казалась. Я никогда не позволял себе впасть в неукротимое безумие и дать волю жеребячьему бешенству. Иной раз создавалось впечатление, что она обладает мною, а не наоборот, и от этого я был еще более счастлив и еще сильнее любил ее… Потом мы тихо, без сил лежали рядом, и именно тогда, когда я решил, что Надя снова заснула, она встала, поглядела на меня со странной грустью и что-то сказала. Я не понял слов, потому что глядел восхищенно на ее тело, светящееся сквозь материю платья, которую пронизывало солнце. Промелькнул миг или прошла вечность, она снова повторила какие-то слова, глаза ее расширились от заполнившей их влаги и выражения ужасной тоски, она повернулась и побежала к базе.

Очень, очень медленно до меня доходил смысл ее слов, и окончательно прояснился он, когда на базе вместо нее я нашел письмо – короткое, наверно, давно написанное.

Больше я Надю не видел, если не считать того идиотского бракоразводного процесса…

Я услышал тихую музыку и обернулся – Марина стояла в дверях, держа маленький маг. Мой. Записи я старательно выбирал по своему вкусу. Я не люблю резкие, крикливые голоса и дикий вой электрогитар. Марина опустилась на стул возле меня. Она была задумчива и грустна – совершенно неожиданно для меня, ведь только что ее глаза сияли радостью, что же случилось за эти несколько минут?..

– Я закрыла наружную дверь. Мне кажется, надвигается гроза…

– А Васил где?

Это был самый идиотский вопрос из всех, которые могли бы прийти в голову. Но имя мужа не произвело на Марину ровно никакого впечатления.

– Спит.

А если бы я сейчас рассказал ей про Васила и уборщицу? Или тех толстозадых селянок? Как бы она повела себя?.. Тьфу ты, что за гадость лезет в голову… Тем более что и она наверняка не святая и тоже изменяла ему, и не раз… И что особенного в том, что она сделает это снова сегодня вечером? Да, да, со мной! Я могу немедленно заарканить ее, но не буду, не буду этого делать, потому что она сейчас похожа на испуганного ребенка. В неровных бликах огня ее глаза кажутся огромными и на самом их дне, в непроглядной черни, то и дело вспыхивают снопы искр.

Я наливаю виски, подаю ей бокал, слегка притрагиваюсь к нему своим. Раздается мелодичный звон. Она пьет, не отводя глаз от огня в камине.

– Мне хочется напиться сегодня вечером, Боян.

– Ну-ну, в барах люди не тоскуют, а веселятся и трясут задами до посинения!

Я нарочно стараюсь быть развязным, грубым. Никакого впечатления.

– Я никогда не бывала в баре. В дискотеке была, но это еще перед тем, как замуж вышла.

Глаза у нее вдруг теплеют, улыбаются – наверно, воспоминания о танцах в дискотеке приятны ей. Она опускается на медвежью шкуру, подпирает щеку ладонью, и волосы ее как черный водопад текут на белый мех. Я смотрю на нее, и в голову приходит странная мысль: интересно было бы поставить рядом ее и Надю – кто окажется красивее?! Конечно, это было глупо. Однако где-то внутри у меня беснуются сто тысяч темных зверьков… Я прошу ее:

– Расскажи мне что-нибудь о себе.

Она тянет виски, слегка морщится, потом тихо смеется, откинув голову. Блестящие глаза ее – дикие глаза жадной хищницы – искрятся. Удивительно, как быстро меняется настроение у этого странного существа…

– Зачем тебе это? Ничего нет интересного в моей жизни. Закончила экономический техникум, пыталась поступить в институт, не приняли, поболталась год-два и познакомилась с Василом, он тогда еще работал в городе…

Биография Васила мне была известна, но я решил не прерывать ее, мне было очень любопытно, как это она, Марина, умная красивая молодая женщина, могла связать свою жизнь с такой скотиной. Однако она сама остановилась на полуслове и замолчала.

– Я хочу сказать тебе кое-что, но обещай, что не будешь сердиться…

Я сжал обеими руками рюмку и опустился на шкуру. Я должен, должен ей сказать!

– Знаешь ли, по-моему, этот человек не стоит тебя, не заслуживает он такой жены!

– Знаю, – глухо ответила она и вылила виски в камин. Огонь сердито вспыхнул и заворчал. – Пошли танцевать!

Первая вскочила, рванула меня за руку и, когда я поднялся, впилась в меня, обвила руки вокруг моей шеи, положила голову ко мне на грудь. Ее густые, как грива дикого животного, волосы одуряюще пахли лавандой. Наш танец стал скорее похож на объятия.

– Если бы Васил увидел нас сейчас, он убил бы нас обоих…

Голос у меня почему-то охрип, я изо всех сил старался прогнать прочь этих черных мохнатых зверьков, а они – назло мне – совсем ошалели и бились под грудью, в руках и ногах, черти бы их взяли!

Я взял Марину за подбородок, приподнял ее голову вверх, не мог устоять от желания поцеловать ее. И вдруг увидел – она плачет. Я не успел даже спросить, что случилось, а она, задыхаясь и глотая слезы, стала быстро рассказывать: Васил давно стал чужим, с того самого дня, как она попала в его дом, пил, грубо ругался, становился бешеным от ревности… Он бы мог полечиться и перестать пить, но от проклятой ревности его не вылечит никто и никогда! А ты знаешь, что это такое – годы и годы он следит за каждым моим шагом, движением, улыбкой, случайно сказанным словом, подозревает во всех смертных грехах и ревнует ко всем и ко всему!.. Он будит меня ночью и допрашивает, почему я смеюсь во сне, роется в моих детских дневниках и письмах…

Откровенно говоря, я малость растерялся от этого потока признаний и решил подбодрить ее какой-нибудь пошлой шуткой – что еще мне оставалось делать, – но она снова тесно прижалась ко мне и, чуть успокоившись, заявила, что справится со всеми своими проблемами сама. И на развод подаст обязательно, нужно только чуть подождать. В первый раз в жизни здесь, на базе, она почувствовала, что нужна, нужна людям и животным, и готова делать любую работу, какую угодно, только бы не возвращаться в опостылевший дом мужа…

Я терпеливо ждал, когда совсем уляжется ее волнение, осторожно отстранил ее от себя, усадил на медвежью шкуру и сел рядом. Потом долго-долго шевелил кочергой угли в камине, вынул один из них совком, прикурил от него. Время будто остановилось.

– Ты знаешь, я сегодня добрался до Чистило…

Марина молча глядела на меня, в глазах у нее я увидел не столько тревогу, сколько живой интерес – а что дальше?

– И там я нашел тайник… Внутри в нем были патроны для итальянского карабина и нож…

Я внимательно следил за ней. Абсолютно никакой реакции. Я нарочно повторил еще раз:

– Патроны… и нож.

– Правда? – откликнулась наконец она без всякого напряжения в голосе. – Интересно. Именно это мы празднуем сегодня вечером?

– В какой-то мере. Только…

– Что – только? – Она слегка подалась вперед.

– А вот что: я хочу поблагодарить тебя. Ведь это ты, именно ты подсказала мне мысль о тайнике и где его искать, но целый день я не могу успокоиться и все спрашиваю себя: откуда тебе это известно?

– Что за чепуха! Я вчера сказала про тайник просто так…

– Неправда, Марина! Ты знала, знала, где его искать! От кого? – Теперь пришла моя очередь волноваться.

– Перестань воображать всякую чушь! Просто пришла мне в голову такая возможность, вот и все. Что же тут непонятного?

Голос у нее стал резким, и смотрела она на меня уже не как пять минут назад, а с вызовом и даже неприязнью.

– Послушай, милая, давай-ка поговорим по-человечески! – Я придвинулся ближе к ней, снова налил ей виски. – Я буду с тобой совершенно откровенен… Ты же сама видишь – я бьюсь в глухую стенку из-за этих муфлонов, и это длится уже два года. Я совсем одичал, день и ночь шастаю по горным тропам, а о браконьерах – ни слуху ни духу, ни единого следа обнаружить не могу! И давно у меня появилась мысль, а вернее, даже подозрение, что кто-то из наших им помогает. Но кто? Кто?! Вдруг ты так, между прочим, советуешь мне поискать тайник в Чистило – и он действительно оказывается там. Ты хотела помочь мне, понимаю и очень благодарен тебе! А теперь давай подумаем вместе – от кого ты могла узнать о тайнике? Только от Васила и Митьо. Дяко я верю как самому себе, остальным из охраны – тоже…

– А почему ты подозреваешь именно Васила и Митьо? Почему только их?

– Потому что никто другой не доверил бы тебе такую тайну! А они могли! Васил тебе все-таки муж, ну а Митьо…

– Что? Что Митьо? Ну договаривай!..

– Но ведь у тебя с ним…

На этот раз она вскочила на ноги, как разъяренная кошка, еще секунда – и она вцепится мне в глаза.

– Дурак! Ты ради этого устроил этот идиотский «бар», да?!

– Погоди, погоди, Марина… – Я схватил ее за руку и силой заставил сесть обратно. Да, надо рассказать ей обо всем, хотя это довольно старая история. – Я должен, должен выяснить все, пойми это! И дело не только в муфлонах, не только!.. Понимаешь, карабин, который я ищу, – итальянский! Тебе это ничего не говорит, но я объясню…

Я заметил, что кричу очень громко, вздохнул поглубже и заговорил чуть медленнее и тише:

– Ты, может быть, слышала, что много лет назад был убит мой отец… Точнее, с тех пор прошло двадцать лет. А ты знаешь, что его убили из итальянского карабина?! Не знаешь… Значит, тут дело идет не об одних муфлонах… это касается гораздо больше меня лично… Может быть, именно из этого карабина кто-то стрелял ему в спину там, под Пределом!.. Поэтому я должен найти и карабин, и его владельца. Без этого я теперь не успокоюсь…

– Но… – Марина застонала и попыталась вырвать руку из моих тисков. – Но я ничего не знаю… Откуда мне знать…

Тут настала моя очередь вскочить на ноги. Какой-то бес окончательно овладел мною. Я еще крепче стиснул ее руку, рывком заставил подняться и потащил по лестнице на второй этаж. Распахнув ногой дверь моей комнаты, я поволок Марину к столу и с силой нагнул ей голову.

– Ну? Ты видела эти патроны? Говори же!

– Больно…

Марина еще раз попыталась выскользнуть из моих рук, но вдруг обмякла и тихо заплакала. Вот этого я не ожидал. Если есть что-то способное вывести меня из равновесия, то это именно женские слезы. Гнев и ярость мгновенно улетучились, мне стало жаль ее, я подвел беднягу к кровати, усадил и сел рядом.

– Ну-ну, успокойся! Я не хотел причинять тебе боль, извини, ради Бога…

Прошла минута-другая, и я подумал, что, в сущности, она не такая уж скверная женщина. Если бы мы стали любовниками еще летом – а это было более чем возможно, – вся история с карабином и проклятым тайником давно выплыла бы наружу и прояснилась. Но тогда я бежал от соблазна и даже от одной мысли об этом – потому что мне казалось, что стоит хоть раз соединиться с другой женщиной, и я тотчас же навсегда забуду Надю…