Текст книги "Сердце Дракона. Том 17. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Кирилл Клеванский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 1477

Хаджар погружался все глубже и глубже, оставляя «позади» собственный внутренний мир, где по высокому небу плыли белоснежные облака, накрывая тенями бескрайние просторы изумрудного моря трав.

Он миновал закоулки разума, где разбитыми осколками застыли сцены из прошлого. Они неустанно штурмовали берега его души, пытаясь оставить хоть какой-то след. Но броня духа Хаджара оставляла их попытки тщетными метаниями мотыльков, стремящихся на свет огня.

Хаджар миновал источник энергии – ядро, сиявшее одинокой звездой в бескрайней тьме.

Он пролетел через океаны воли, серебряным туманом мерцавшей где-то посреди пустоты и лишь два волшебных слова составляли ей компанию.

Путь вел Хаджара все дальше. Сквозь все его силы. Сквозь все слабости. И он двигался по нему так же отважно, как заяц посреди волчьих угодий. Аккуратно выбирая путь, каждым мгновением рискуя отдать свою душу на суд праотцов, да будет их перерождение справедливым.

Но все же – он шел. Или летел. А может падал.

Наверное в этом заключалась какая-то глубокая философская метафора, но пути мудрецов были все еще сокрыты для Хаджара. Он лишь крепче держал свой меч, пока не…

– Ха-а-а-а, – выдохнул Хаджар.

Он поднял взгляд к «небу». Там, вместо привычного пейзажа, застыла вязкая тьма его души. На самом деле, насколько он смог понять за десятилетия сражений и войн – у каждого человека душа была черного цвета. И не потому, что содержала зла, а потому… что не было в ней ни зла, ни добра. Лишь неизвестность.

– Наверное, теперь мы бы смогли долго сидеть за чаем и кальяном, старый друг, – произнес Хаджар.

Он никогда не интересовался, сколько на самом деле лет было Эйнену. Но, возможно, лысый островитянин не даром не распространялся об этом факте…

Теперь Хаджар все чаще находил в отражениях рек то же выражение лица, что и у Эйнена. Задумчивое, пытающееся понять не только окружающий мир, но и себя.

Маленький ребенок познает окружающий мир просто и легко. Ему не надо многого, чтобы понять простые вещи. А что сложнее – он спросит у взрослых. Те объяснят в меру своих знаний и возможностей и, возможно, этим лишь навредят, на долгие годы наставляя свое чадо на ложный путь.

Хаджар посмотрел на свою руку.

Морщинистая. Покрытая пигментными пятнами. Сухая.

То, куда он пришел, отображало суть.

Суть, которую не искали юноши и девы, открывшие для себя мир страсти и любви.

Суть, о которой не думали повзрослевшие отцы и матери, окунувшиеся в заботы и ответственность, с честью несущие знамя долга перед семьей, перед родным селом, городом, страной.

Суть…

Многие старики обладали мудростью понимания сути, лишь потому, что кроме неё у них больше ничего не осталось.

Хаджар смотрел в отражение рек.

Их было пять.

Они расходились лучами в разные стороны от маленького островка, где стоял старик с седыми волосами и ясными, почти синими глазами.

Раньше они излучали свет воли и огня. Как два наточенных клинка они пылали яростью. Теперь же… холодные и спокойные. Они видели на своем веку достаточно, чтобы начать понимать суть.

– Крепко, – произнес Хаджар, попытавшись освободиться от одного из канатов.

Канаты, толстые, натянутые до звона, тянулись от него к рекам и уходили глубоко внутрь. И на конце каждого из них, если присмотреться, можно было увидеть целые миры.

Где-то канат держал бескрайние просторы изумрудного океана с холмом, где виднелись камень, дерево и силуэт, завернутый в черное.

Это было сердце Хаджара.

Другой канат держал на себе лабиринт разбитых отражений. Вся та боль, все те лишения, все те радости, вся та надежда – все, что пережил Хаджар; всё, чего бы хватило на несколько десятков веков чужой жизни.

Это была душа Хаджара.

Третий канат обвил ножны с мечом. Вместо его яблока сияла звезда ядра энергии.

Это была сила Хаджара.

Четвертый канат будто обрывался посреди бескрайних простор. Одни пейзажи сменялись другими с такой скоростью, что на них невозможно было смотреть дольше мгновение. И два волшебных слова плясали среди них, кружась в каком-то хаотическом танце.

Это был разум Хаджара.

И лишь последний, пятый канат, держал на себе что-то определенное. Огромный валун. Камень, размером с гору, если бы горы весили как целая вселенная и могли бы дотянуться до Седьмого Неба.

Простой валун. Истесанный. Покрытый мхом и глубокими шрамами. Но все еще крепкий. И, скорее даже, крепнувший. С каждым новым шагом. С каждым новым ударом.

Это была воля Хаджара.

Пять рек, идущих в разных направлениях.

Пять канатов, исходящих изнутри стоящего на острове. И сил было лишь чтобы двигаться по одной из рек. Но чем дальше ты пойдешь по ней, тем сложнее будет тащить за собой другие канаты и их веса. Не из-за тяжести. Банально потому, что длина этих канатов была одинаковой.

– Так вот, значит, как… – задумчиво протянул Хаджар. – Вот почему старшие боги правят лишь чем-то одним…

Как бы ни было удивительно, но дальше всего Хаджар смог пройти именно по реке воли. Остальные канаты натянулись уже так сильно, что были готовы порваться в любой момент, но только канат, держащий на весу валун, размером с планету, выглядел самым «целым» из остальных.

Пять рек.

Пять направлений.

Пять оков.

Нельзя идти сразу по всем рекам. Лишь по одной.

– И что мне делать? – Хаджар посмотрел на символ Терны, начертанный на его правой руке. – В чем смысл?

Но ответа не было.

Это было его испытание. Только его и ничье больше.

Ни учителей.

Ни подсказок.

Ни советов.

Ни намеков.

Только он один и его путь.

Старик, разменявший сотню лет, вдруг ощутил себя маленьким ребенком. Возомнивший, что начал понимать суть, он, как и прежде, лишь заглянул на самую поверхность того, что мудрецы именовали реальность.

Маленький мальчик, одетый в одежды принца, опустился на острове в позу лотоса. Пять канатов удерживали его на месте, пока он медитировал посреди таких глубин своего «я», что были неведомы даже богам.

Глава 1478

Абрахам, раскуривая трубку, смотрел, как плачет юная дева. Склонившись над свертком белого шелка, она роняла слезы на очертания лица Легкого Пера. Над девой стоял мужчина. Широкоплечий, могучий, но со сломанной душой. Пустые глаза смотрели куда-то в пустоту.

Рука крепко сжимала плечо своей дочери.

Галенон.

Глава Звездного Дождя.

Три дня потребовалось местным целителям, чтобы вернуть существу, которое с трудом можно было назвать человеком, обратно его крепость тела.

Что же касательно духа…

Больше Галенон уже не пройдет по пути развития. Его сломал не плен Эссенин, ни пытки или другие лишения, а смерть матери. Адепты, рожденные в семьях других адептов. Казалось бы – они должны привыкнуть к смерти. Ходить с ней за руку, как с лучшей подругой детства.

– Глупые дети, – протянул Абрахам, выдыхая облако дыма. – Никто из нас к ней не готов.

Никто не готов… но все знают. Может именно поэтому барды столько песен спели о любви. И так мало – о смерти. Ведь никто не знал, что такое – любовь. Но все знали, какова она на вкус – смерть.

Соленая.

Как слезы родных и близких.

Заботливые руки Дасиния помогли подняться Лэтэи. И её, утиравшую слезы, приняла в объятья Иция. Галенон, вместе с другими нумерованными воинами клана, поднял на плечи деревянные носилки с телом Легкого Пера и возглавил процессию.

Под светом холодных звезд, держа в руках факелы, облаченные в серое, воины клана и гости провожали старейшину в последний путь. Они несли её тело к погребальному костру, где уже стояли целители.

– Я вспоминаю жрецов, – произнес Гай.

– Жрецы, – протянул Абрахам. – они изгнали их из своих земель уже так давно, что успели забыть почему.

И это правда. В землях смертных не осталось ни одного действующего храма богов. Ни один жрец не ступал по землям сорока девяти регионов, тысячи империй и бесчисленного множества королевств.

Но были еще те, кто помнил жрецов.

Их помнил и Гай.

Их помнил и Абрахам.

Вместе они помогали смертным избавиться от заразы, вонзившей кинжал в спину тому, кто принес им огонь с далеких небес.

Но прошло время.

Погасли одни звезды и зажглись другие.

Разрушенные храмы стали песком. Жрецы ушли в земли Бессмертных. Но вера в богов в людях так и не угасла. И тот, кого почитали как принесшего свет, стали именовать противником самой жизни.

– Глупые дети, – повторил Абрахам.

Вместе с Гаем они стояли в тени и смотрели за людьми. Теми, кто на их глазах учился ходить и, взяв в руки палки, спустились с деревьев, чтобы захватить целый мир.

То, что не получилось сделать у демонов – осуществили люди.

– Думаешь у него получится? – спросил Гай.

Он привычно поправил маску, на поверхности которой плясали отражения огней факелов.

– Ты сомневаешься, старый друг?

– Сомневаюсь, мой король, – кивнул Гай. – Хаджар давно уже не смертный. Ты ведь знаешь, что чем сильнее адепт, тем больше путей открыто перед ним. Хаджар же сумел открыть все пять. Многим из Бессмертных это недоступно. Он даже не знает, что за силой обладает…

– Безымянный тоже не был смертным, – напомнил Абрахам.

– Не был, – не стал спорить Гай, а затем добавил. – Он им не был, мой король, но он им стал. И он прожил столько, что многие боги по сравнению с ним, как… люди, по сравнению с нами.

Абрахам вновь выдохнул облако дыма. Туманом оно накрыло небо, замкнув в своих незримых клетях серебристый свет звезд.

– Все, что мы можем, старый друг – ждать.

Гай отвернулся и снова посмотрел на процессию.

– Как и всегда, мой король, – прошептал он. – Как и всегда…

Ждать.

Они ждали уже так долго…

***

Он провел ладонью по чуть влажному, шершавому граниту. Волны били о каменный берег и брызги, взлетая в небо, опускались на набережную. Черная река радовалась ветру. Устав от редкого летнего зноя, она приветствовала долгожданные, холодные осенние ветра.

Приходя с севера, они шептали что-то о длинных ночах, дождях и скором снеге.

Позади редко, едва заметно, тянулись ленивые автомобили, несущие своих водителей обратно только в им ведомом направлении. От любовников. От родителей. На работу. Домой. Может куда-то дальше.

Борис втянул воздух родного города полной грудью. Морской. Холодный. Несмотря на быт мегаполиса – почти всегда свежий. Влажный.

Берег Балтики все сглаживал, оставляя после себя лишь гранит и черную реку.

– «На здравствуй, Город».

И тот ему отвечал, чуть устало, но радостно. Как бабушка приветствует редко заходящего на визит внука.

– «Здравствуй, Борис».

Подняв воротник старенького пальто, убрав руки в глубокие, дырявые карманы, он развернулся и пошел вниз по набережной. Сентябрьский утренний туман покрывал вековые камни мостовых. Там, где по брусчатке когда-то стучали каблуки придворных, революционеров, блокадников и снова революционеров – сейчас было тихо.

Редко когда в это время в центре Города ходили люди. Студенты, отгуляв, спали. Спали и офисные работники, в надежде, что им вдруг позвонит начальник и скажет, что можно не приходит.

Надежда не угасала даже, когда звонил ненавистный будильник поднимая на столь же ненавистную работу.

Спали родители, которым только предстояло отвести чадо в школу, чтобы рвануть к тому самому начальнику.

Спали и начальники.

А может и не спали.

Может ехали в этих редких машинах, спеша куда-то.

Докурив, Борис щелком пальцев отправил бычок в урну.

– «Ну как дела, Город?» – словно спросил он.

Свернув на мост, он зашагал над радостно бушующей рекой, бегущий среди гранита и железных цепей. Старая крепость тускло горела позолотой в лучах просыпающегося солнца.

Закончились летние ночи и в город снова вернулись малиновые закаты и кровавые рассветы. Интересно, почему всегда красные? Как будто кровь, такой же рекой, как и Нева, текшая десятилетиями по городу, поднялась в небо и навсегда там осталась молчаливым свидетелем города.

Города богатых фасадов и бедных людей.

– «Да все нормально, Борис. Как сам?»

Как сам…

Он остановился по центру моста и свесила через парапет.

На этот вопрос он бы не смог ответить даже если захотел. Только посмотрел на свою руку. Изрезанная шрамами от многочисленных операций.

Так бы он выглядел, да? Если бы тогда, в прошлом, работники детдома не бухали, а все же отвезли его к врачам.

– Интересно, – вздохнул Хаджар и пригладил длинные волосы. – почему я каждый раз возвращаюсь сюда.

Вновь поправив воротник пальто, он пошел дальше по тротуарам спящего Города.

Проклятое подсознание.

– «Не жалуюсь, Город. Собираюсь напиться.»

– «Почему?»

-«Как-будто ты не знаешь.»

Город не ответил.

Он всегда знал.

Глава 1479

Он свернул на улицу Рубинштейна. Здесь, среди невероятной красоты фасадов, из баров и ресторанов потихоньку выползали люди.

Чуть старше, чем можно было бы предположить, они покидали заведения на любой вкус и кошелек. От маленьких ресторанчиков национальной кухни и тесных, подвальных баров, до фешенебельных заведений и громких ночных клубов. Те, кто раньше копил стипендию на то, чтобы потусоваться на Думской, теперь перебрались сюда, освободив место на старой альма-матер для новых юношей и девушек.

Круговорот алкоголя в питейной столице огромной, полупустой страны.

Музыка еще звучала где-то на грани слышимости. А люди еле-еле вползали в такси, громко переговариваясь и что-то обсуждая. Политику, искусство, футбол.

Футбол чуть чаще.

Искусство – реже.

Свернув около дома мертвого поэта (хотя, здесь куда не плюнь, попадешь либо в окно поэта, художника, скульптора, режиссера, композитора, литератора. И почти все они – уже давно мертвы), Хаджар свернул в небольшой колодец.

Да, вроде бы этот бар находился в другом месте, но ведь это был не его родной Город. Лишь отражение в подсознании, которое пыталось осознать то, что происходило внутри его собственного «Я».

Так что бар оказался именно там, где его искал Борис.

Хаджар…

Борис…

Он уже и сам не помнил, кто он такой. А может и не «не помнил». Просто никогда не знал.

Красная вывеска сияла неоном сквозь постепенно рассеивающийся туман. Две буквы, обрамленные неработающими лампочками.

«DH».

Слева буквы поддерживала ангел, которая выглядела соблазнительнее суккубы, а справа – дьявол с лицом святого. Тяжелые двери из вишневого дерева легко поддались руке Хаджара.

Он вошел внутрь и шум улицы как отрезало. Здесь, среди приглушенного, алого света, стояло не так уж и много столиков. Некоторых из них были заняты группами людей. Кто-то играл на гитаре. Обнимавшая пара что-то жарко обсуждала с друзьями и веселилась.

Другие, скрытые во тьме, были занята своими делами.

Кажется, здесь стало больше людей, чем раньше.

Около длинной барной стойки, где сидел старик, закутанный в похожий плащ, спокойно пил виски. Ему подливал бармен. Немного тучный, но скорее – плотный. С короткой бородой и стянутыми в хвост, густыми седыми волосами.

С теплыми глазами и широкими скулами.

С таким добрым выражением лица, что кроме, как «Добряком» его сложно было назвать иначе.

За спиной Добряка на стене висело зеркало, вдоль которого вереницей шли бутылки с алкоголем. Они стояли на прозрачных полочках, так что казалось, будто и вовсе висели в воздухе.

Здесь почти не было металла.

Все из дерева, кожи и лишь изредка на глаза попадался мутноватый хром.

В дальнем углу расположилась сцена с инструментами и старенький, тоже деревянный, с пластинками, американский джук-бокс.

– Помню, как мы его сюда привезли, – рядом, как и всегда, словно из ниоткуда появился едва ли не брат близнец «Добряка». Только у этого через все лицо протянулся шрам, а глаза были цепкими и холодными.

Его так и звали – Шрам.

Бессменный и единственный местный официант.

– Возникли трудности? – спросил Борис.

– Трудности? – фыркнул Шрам. – Трудности, это когда у фарцовщика джинсы покупали. А это аутентичный джук-бокс времен сухого закона. Говорят, на нем ставил пластинки еще сам Капоне. Как мы его ввозили в союз…

И почему-то у Бориса не возникло вопрос на тему наличия бара в союзе…

За этими мыслями он не заметил, как оказался за угловым столиком. Сидел на обитом кожей диванчике и смотрел на меню. Напротив опустил Шрам. Он щелкал зажигалкой Zippo, выписывая ей какие-то невероятные финты.

– Представляешь, в городе открыли бар с таким же названием как у нас… Куда катиться мир.

– А как же…

– Да какое там, – отмахнулся Шрам. – авторское право не распространяется на обозначение диаметра и высоты.

– А у вас тоже? – Хаджар кивнул на символы на баре. – Диаметр и высота?

Шрам не ответил. Лишь продолжил щелкать зажигалкой.

Борис сложил меню.

В этом баре можно было заказать любой напиток, а если такого нет в меню – вас накормят бесплатно. Простой психологический трюк, потому что редкий посетитель придумает действительно что-то уникальное.

Ну а раз уж это было его подсознание, то почему бы и не вспомнить былое.

– Лидусской бражной медовухи пинту.

– Отличный выбор, – Шрам защелкнул зажигалку и поднялся. – С собой?

Борис оглянулся и кивнул.

– С собой.

***

Он и сам не понял, как оказался в автобусе. Еще сонный кондуктор не спросила билета и просто отмахнулась. А водитель, зевая и попивая кофе из термоса, жевал домашний бутерброды. Обед резко трансформировался во второй завтрак.

Попивая медовуху из фляги, благодаря подсознанию оказавшейся во внутреннем кармане, он смотрел за окно. На то, как постепенно просыпался город, остающийся позади.

Они ехали дальше. На юг. Покидали гранитные мостовые и старые фасады, окунаясь в спальные районы.

Те назывались так, потому что люди прихoдили туда только пoспать, а уходили, чтобы оплатить квартиры в этих спальных районах. Oни спали из-за того, что устали работать, а работали для того, чтобы oплатить тo местo, где спят.

И, насколько успел понять Хаджар, это не менялось ни в одной стране ни одного мира…

Автобус постепенно заполнялся людьми. Такими же сонными, как и водитель. Кондуктор постепенно вспоминала о своих обязательствах и начинала проверять оплату и проездные.

Кто-то из сознательных прикладывали карточки к сканерам, закрепленным на поручнях.

Он был одним из немногих кто доехал до конечной. Вышел и, не сделав и пары шагов, опустился на лавку под пластиковым навесом новенькой остановке.

Остальные же, кто с облегченным выражением лица, а кто с темными пятнами под глазами, потянулись к пропускной и видевшей за ней лестницей.

Вырезанная в холме, выложенная плиткой, она вела к больнице, из окон которой, насколько помнил Борис, открывался вид на Город.

Город, который долгое время, был единственным его собеседником.

«Доброе утро, Город»

«Доброе утро, Борис»

Так начиналось каждое его утро на протяжении многих лет. И, на протяжении многих десятилетий, будучи генералом, он, порой, мысленно возвращался в это время.

Может именно поэтому его привело сюда собственное подсознание?

Опрокинув очередной глоток медовухи, Хаджар выдохнул:

– И что мне делать?

– Это сложный вопрос.

Борис медленно повернулся. Рядом с ним, провожая взглядом уезжающий автобус, стояла девушка лет тридцати. В дорогом пальто, с сумкой с инициалами известного бренда, с едва заметными и оттого очень дорогими украшениями.

Интересно, что она делала в автобусе.

– Мне нравится в них иногда ездить по утрам.

Он даже не заметил, как произнес это вслух.

Глава 1480

Борис бросил быстрый взгляд в сторону уходящего автобуса. Из окон коридора, ведущего в его номер-палату, открывался вид на единственную дорогу больницы. Вьющаяся вокруг холма, она заканчивалась автобусной остановкой. Дальше – только по пропускам через контрольный пункт.

Это было связано с тем, что изначально больница обслуживала только ViP клиентов. И лишь в последствии, новый глав. врач открыл здесь бесплатное отделение. Хотя, что-то подсказывало Хаджару, что таким образом больница просто получила дополнительные дотации от региона.

– Я присяду? – девушка указала на край лавки.

Небольшая, она была практически целиком занята вальяжно усевшимся Борисом. Тот кивнул и подвинулся.

Девушка, нисколько не заботясь о влаге, оставленной туманом, уселась и, скрестив ноги, блеснула высокими ботфортами. Такими же дорогими, как и весь её внешний вид.

– У меня тут мама, – внезапно сказала она. Порывшись в сумочке, достала пачку сигарет. Самых простых – такие обычно курят студенты или школьники. – Зажигалку не взяла.

Борис покопался во внутреннем кармане пальто. Это не было его привычным пространственным артефактом, но почему-то он знал, что там окажется та самая Zippo, с которой так увлеченно игрался шрам.

– Спасибо, – она протянула лицо с зажатой в губах сигаретой к пламени. Затянулась. Выдохнула. И прикрыла глаза от наслаждения. – Хорошо, что эту всякую электронную дрянь запретили. Я уже хотела переходить…

Борис промолчал. Он никогда не понимал этой логики. Электронное курево, значит – дрянь, а обычное – прям панацея, не иначе. Хотя, наверное, людям просто было необходимо найти оправдание тому, что они медленно, но верно, убивали сами себя.

Она протянула ему сигарету.

Он взял.

Затянулся.

Ничем не хуже табака адептов.

Во всяком случае так его пыталось обмануть подсознание.

– Вы тут давно? – спросила девушка, убирая пачку обратно в сумочку.

– Не знаю, – пожал плечами Борис. Он посмотрел на высоченное, многоэтажное здание, в которое через ворота сейчас уныло тянулись авто сменщиков и врачей. Он даже мог найти окна коридора. Только палату не было видно. Она выходила на город. – Пол жизни. Может чуть дольше.

Девушка снова выдохнула дым.

Рядом остановился следующий автобус.

Они здесь ходили достаточно часто. Бесплатное крыло больницы пользовалось куда большим спросом, чем его «эксклюзивный подход к клиентам, не любящим гласности».

Очередная волна людей с самыми разными эмоциями на лице хлынула к пропускной. Сидящие там охранники, наверное, за свою жизнь видели самые разные истории в глазах тех, кто проходил через них.

Ну и как после этого не обнаружить себя на Рубинштейна?

– Мне иногда тоже так кажется, – она сидела и смотрела на сигарету. Та медленно тлела и дешевый табак сыпался на дорогие ботфорты, а рядом с ними болталась на ветру сумочка, изредка касаясь поверхности лужи. Весь Город в одной этой сцене. – Мама умирает.

Борис промолчал. В такой ситуации меньше всего ждут «сочувствую» или «мне жаль». Потому что это лицемерие.

Не сочувствуют.

И не жаль.

Потому что иначе, если всем сочувствовать и всех жалеть, то всей Рубинштейна не хватит.

Люди – эгоисты. Чужое горе их не трогает и не волнует. Просто потому что иначе проще сразу застрелиться. Присоединиться к тем окнам поэтов, музыкантов, артистов…

– Сука! – вдруг выругалась девушка и, отшвырнув сигарету, откинулась спиной на замызганную пластмассу остановки. – С девятого класса! Больницы тут, в Германии, снова тут, потом в Израиле… И каждое утро сидишь в замирании, ждешь – а вдруг вместо будильника позвонит телефон и скажет – ваша мама умерла.

Хаджар промолчал. Он провел в больнице большую часть своей жизни. Он видел людей, когда их душа выворачивалась на изнанку.

Более того.

Он видел только таких людей.

И еще врачей.

Они часто пили.

В отличии от ребят на пропускной, их контрольный пункт не закрывался на ночь…

– Я уже не помню, когда стала надеяться, что зазвонит именно телефон, а не будильник, – если когда она выходила из автобуса, то её сложно было назвать иначе, чем девушка, то теперь рядом с Борисом сидела женщина. Уставшая. Одинокая. Но еще не сломленная. – Вместо дней рождений, вместо праздников, вместо отпусков. Все время – лишь…

Она потрясла пакетом из супермаркета. Там лежали какие-то фрукты, творожки, немного сока.

– Люблю автобусы, – улыбнулась она, снова доставая сигарету, но так и не прося прикурить. Просто крутила её в пальцах. – там люди…

Он не спрашивал, что с её отцом. Не спрашивал про семью.

Зачем.

По её лицу и так все было понятно.

– Четырнадцать лет умирает она, а прикованной к койке себя чувствую я, – она грустно улыбнулась. В пальцах раскрошился табак из порванной сигареты. – Сука я, да?

Борис затянулся и протянул половину скуренной папироски. Она благодарно кивнула и затянулась. Так, словно делала это в последний раз в жизни.

А потом заплакала. Навзрыд.

Он сидел рядом. Плечом к плечу. Это все, чем мог помочь другой человек. Ты никогда не сможешь взять на себя горе разбитой души. Только попробовать заполнить разрывы своим теплом.

– Ей осталась всего неделя, – прошептала она. – Мама… мамочка…

Она снова заплакала.

Остановился третий автобус. Люди, выходя, резко отводили взгляды в сторону. Прятали их где-то в шнурках на своих ботинках, или в кронах деревьев шепчущего леса, окружившего больницу.

Они не хотели принимать на себя чужое горе.

Своего хватало.

Она проплакала минут десять, после чего достала косметичку, вытерла размазанный макияж и очень умело и быстро накрасилась снова.

– Как я выгляжу? – спросила она с улыбкой.

И пустыми глазами.

Почти стеклянными.

Как у мертвеца.

Борис показал оттопыренный большой палец.

– Вы пойдете? – она кивнула в сторону очереди к пропускному.

– Еще посижу, – ответил Борис, посмотрев на циферблат наручных. – скоро подъедет.

– Кто?

– Кафе на колесах. Там продается тройной латте и шаверма. Простоит до самого обеда. Врачи там иногда берут себе вкусную, но вредную пищу. Всегда хотел попробовать. По рассказам – самая вкусная шаверма в городе.

– А потом утверждают, что мы не бережем здоровье. Лицемеры.

– Именно, – снова кивнул Борис и покосился на урну, полную бычков.

Лицемеры…

– Я пойду, – будто с надеждой произнесла она и постояла еще пару секунд, после чего развернулась и зашагала к пропускной.

Борис посмотрел ей в след.

Даже сейчас его подсознание все еще пыталось кого-то спасти. Интересно, если бы он пошел за ней, то в этом сне чтобы случилось? Они бы оказались на ужине? В одной постели?

Так или иначе, через неделю её мать умрет.

А в тот же вечер с крыши больницы прыгнет уставшая, разбитая женщина тридцати лет… и где-то в полете, где-то между пятым этажом и землей, Борис увидит покой в её пустых, стеклянных глазах.