Текст книги "Катерники"

Автор книги: Кирилл Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Проблуждав ночь, торпедные катера не встретили целей, потеряли друг друга и возвратились в Пумманки порознь. Радиолокации или инфракрасных приборов ночного видения еще на вооружении не было, а многое ли различишь во тьме даже в бинокль? Потом подобные походы назвали безрезультатными. Их учитывали только для статистики, опуская подробности. Запоминались и попадали в книги только такие действия, которые укладывались в формулу «пришел, увидел, победил!» И война в этих книгах невольно превращалась в романтический фейерверк, больше похожий на праздничный салют.

В маневренной базе Колю Ипатова поджидали сани из госпиталя. А мотористы принялись промывать топливные фильтры, проверять маслосистему, принимать в баки пять тонн бензина. Адская была работа: перекатить по рыхлому снегу на пирс двадцать пять железных бочек и слить их содержимое сифоном через шланг с замшевым фильтром. Замша пропускала топливо, но задерживала воду.

Вечером снова планировался очередной боевой поиск. К нему опять готовились на совесть. Никто не знал, что поиск этот опять окажется безрезультатным…

Глава 4. «…УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ВАШ КОМАНДИР – НЕ МАЗИЛА!»

21 сентября 1943 года

Весь день 20 сентября над Варангер-фиордом гремели воздушные бои. Авиация Северного флота штурмовала и бомбила конвой противника. Истребители прикрытия отражали атаки вражеских перехватчиков. Потери были с обеих сторон. К вечеру сигнально-наблюдательный пост, оборудованный в скалах самой северной оконечности Рыбачьего, доложил о приводнении нашего торпедоносца «Ил-4», который был поврежден в бою.

Старший лейтенант Дмитров получил по телефону приказ срочно подобрать резиновую надувную шлюпку с летчиками в десяти милях к северу от мыса Вайто-лахти или по-нашему Вайдагубского. Задание выглядело несложным. Катеру идти недалеко и мелкая рябь на воде не мешала развить полную скорость, и видимость была достаточной для того, чтобы издалека разглядеть оранжевую шлюпку. Хорошая видимость помогала торпедному катеру выполнить приказ, и она же была для него очень опасной.

Хорошая видимость означала, что сам катер заметен издалека и может попасть под прицел вражеских самолетов. Для защиты от них имелись на палубе и на рубке два пулемета с ребристыми воронеными стволами, похожими на батареи парового отопления. Они стреляли крупными бронебойными пулями и были такими тяжелыми, что без специального станка – турели с ними было не справиться. Станок был несложный: ствол пулемета поднимался и опускался на подшипнике. А этот подшипник опирался на широкое металлическое кольцо с желобком, по которому бегало много стальных шариков. Турели позволяли даже юнгам, моментально разворачивая пулеметы, стрелять вверх и в любую сторону. Меткое и надежное оружие стояло на катерах. Но вражеские самолеты забрасывали их бомбами и штурмовали из скорострельных пушек, где каждый снаряд был разрывным, а то и зажигательным, от которого взрывались бензобаки. Нелегко было уклониться от атаки с воздуха в дневное время. Тут приобретали значение сущие пустяки. Оказывается, круговорот гребных винтов катера не только разгонял его вперед, но также выбивал воду из-под кормы. Там возникала яма, в которой обнажалась верхняя часть рулей. И рули, перекладываясь из стороны в сторону, не могли быстро поворачивать катер. Получалось, что скорость мешала юркости, то есть способности увернуться от бомбы или прицельного огня авиационных пушек. Торпедные катера не могли воевать днем без воздушного прикрытия.

В разлоге между сопками полуострова Средний военные строители спешно взрывали валуны, расчищая посадочную площадку для своих истребителей. Но как ни спеши, могучие камни податливей не станут. База Пумманки называлась маневренной, то есть выдвинутой ближе к противнику, но в светлое время торпедные катера без поддержки с воздуха не имели возможностей маневра или выдвижения для удара по врагу. Катера могли только выскакивать неподалеку от своих берегов для помощи своим летчикам, и в том был большой риск.

Старший лейтенант Дмитров глядел на солнце, которое тусклым диском катилось в лохматой наволочи. Диск выглядел как сквозь закопченное стекло и отливал багрянцем. Искусственный туман из вражеских дымовых завес прикрывал ТКА-15. Пока его не засекли с берега, занятого противником. Спасение боевых товарищей – летчиков было благородным и небезопасным делом, но работать «скорой помощью», не используя главное оружие – торпеды, казалось досадным. Боевая слава каждого из катеров измерялась числом взорванных ими вражеских кораблей. Единица на рубке ТКА-15 была накрашена еще в память о потоплении транспорта противника 15 сентября 1941 года. Прежний командир лейтенант Петр Иванович Хапилин через год погиб под Сталинградом, остальная команда катера тоже сменилась. Только Николай Рязанов мог рассказать о том бое и то понаслышке: ведь он находится при своих моторах и сам не видел ничего.

В команде Пятнадцатого помнили о тягостных ночных поисках, которые, увы, не привели к встрече с врагом, о скрытых постановках огромных морских мин на подходах к портам Киркенес или Варде. Но взорвались ли те мины, или были уничтожены тральщиками – никто не ведал. Еще помнили, как едва не потонули, напоровшись в море на плавучую льдину, как хлынула в дыру вода, обжигая мокрой стужей, и как затыкали течь жесткими пробковыми матрацами, деревянными щитами и брусьями.

Всего стало хуже, когда, прибыв в Пумманки на обычный срок – десять суток, застряли там на месяцы, пока не окончился бесконечный полярный день. Катера прислонили к отвесной скале, укрыв от бомбежки специальными маскировочными сетями. Запасы продуктов кончились, как обычно, через две недели.

– С морем с голоду не помрем, – успокоил шустрый старикан Петрович, приставленный к землянке катерников за «коменданта береговой базы». Он принимал на пирсе швартовы, следил за тем, чтобы не переводились дрова, грел кипяток к возвращению катеров с боевого похода. – Приманок не надо, – объяснял Петрович, закидывая в море крючок из гвоздя на длинной парусиновой нитке. Снизу к крючку был привязан болт на коротком поводке. Старикан резко поддергивал снасть раз или два за минуту и вскоре вытащил полуметровую треску, приговаривая: – Крючка, памашь, не видала. Тепереньки гляди, како чудо!

Сутулый дед в ватнике и таких же штанах, с поморской речью и рыбацкими ухватками. Он и в самом деле происходил из деревни на берегу Печорской губы. Пока не скрутило ревматизмом, Александр Петрович Елисеев был старшиной второй статьи и начал войну торпедистом на ТКА-13.

Ныне рыбная ловля на поддев запрещена. Способ этот считается варварским. Но у катерников не было другого выхода. Попав в настоящую блокаду, они волей-неволей «перешли на довольствие к Николе-морскому»: на первое – уха по-фронтовому, то есть пустая, на второе – пареная пикша в собственном соку. Вытерпели неделю, а потом на вареную рыбу никто смотреть не мог. Боцманы Александр Филинов и Лаврентий Колобов, пошептавшись с «комендантом» Петровичем, изготовили особую снасть и ранним утром выгребли в залив на резиновой шлюпке.

Через час-полтора они стали руками размахивать, только с берега невозможно было понять, что кричали. В бинокль увидели, что двое изо всех сил гребут к пирсу, а снасть, натянувшись струной, тащит шлюпку в обратную сторону. Вахтенные матросы обеспокоились, но докладывать не спешили. Они надеялись на то, что боцманы – опытные моряки и сами справятся, раз ушли рыбачить без спроса. Однако беда не приходит одна. В тот же бинокль Андрей Малякшин увидел самолет, который летел над самой водой навстречу шлюпке, выпукло кренясь на вираже. В солнечных лучах был виден только силуэт, и трудно было разобрать, чей он.

– Подбитый «харрикейн»? У него, видишь, пламя под левым крылом.

– Может, «мессершмитт»? – сомневался Захаренко, который тоже был на соседнем катере мотористом и потому затруднялся распознавать, свой это самолет или чужой. – На крыло не гляди, – возражал он. – Пушки при стрельбе тоже как бы мигают пламенем.

Тут уж пришлось доложить о дискуссии по телефону. Старший лейтенант Дмитров едва прибежал, сразу же приказал заводить моторы. Самолет тем временем плюхнулся и затонул, оставив на поверхности голову в кожаном летном шлеме. Поди разберись, кто плыл?

А вода в заливе была по-летнему блестящей и гладкой. Звук по такой воде скользил быстро, как на коньках. На катере издалека разобрали слова, отчаянные, резкие, с надрывом и горечью. Вполне по-русски пловец честил британских союзников и их самолет «харрикейн».

Летчику подали «конец» и, продев веревочную петлю под мышки, вытащили на палубу катера. Брюки облепили пловца мокрым черным сукном. С них струилась вода, которая в этих краях всегда бывает холодной. А летчик, не замечая стужи, кричал о том, как обидно уродоваться на присланном англичанами истребителе, который оказался слабее и хуже, чем были у фашистов.

С другого борта поднимали на катер резиновую шлюпку вместе с боцманами и их добычей – чернокорым палтусом с брезгливо оттопыренной губой и частой одышкой. Пузатая рыбина из породы камбал оказалась в рост человека. Шкура сидела на ней «в обтяжку». Нижняя сторона, обычно обращенная к морскому дну, была блестящей и светлой. Казалось, что рыбина затянута во фрак с крахмальной рубашкой. Оба глаза, скособоченных на верхнюю сторону, таращились строго, с оловянным прищуром.

– Чего разоряться попусту? – перебил летчика боцман Филинов. – Приглядись вот к чудищу. Ему и жалуйся!

И в самом деле: чернокорому палтусу, пожалуй, только любимой сигары не хватало для того, чтобы походить на пузатого заморского буржуя. И над палубой торпедного катера грянул хохот. Даже летчик смеялся. Злость у него прошла.

Кабы можно было собрать по крупицам всю соль из критики самолета «харрикейн» да пустить в пищу, тогда жирный жареный палтус многим бы показался объедением. Но «комендант» Петрович, разводя руками, заметил, что без поваренной соли здесь не обойтись.

– Она же, – добавил он, – памашь, вся вышла.

Кое– кто попробовал варить на морской воде. Уха вышла горькой, и «смельчаки» маялись от нее животами. Боцмана перестали гордиться необыкновенным уловом. У обоих были неприятности за самовольную рыбалку.

С тех пор прошло не так много времени. 21 сентября насквозь солнечный полярный день уже давно кончился. Багровое солнце кануло за горизонт строго на западе, но слоистые облака еще долго светились перламутром. Море темнело. На его поверхности уже было нелегко различить надувную шлюпку с упавшего торпедоносца «Ил-4». Старший лейтенант Дмитров пробовал искать так и эдак, но летчики не нашлись. Хорошо еще, что ветер дул в нашу сторону и оставалась надежда, что шлюпку, если она не потонула, все равно прибьет к советским берегам. Радист Трунов отстучал шифровку в штаб и вскоре принял условный сигнал с приказанием вернуться в Пумманки.

Около двух часов ночи старшина второй статьи Степан Тучин, который находился в носовой пулеметной турели, заметил впереди неясное световое пятно. Левее мерцала ослепительными вспышками, похожими на далекую грозу, линия фронта на перешейке полуострова Средний. Правее пятна – скрещивались лучами и гасли прожектора, слегка подмаргивала залпами вражеская береговая артиллерия. Тусклая дырка во мраке висела над горизонтом и беспокоила пулеметчика непонятностью. Явления, которые невозможно объяснить, могут вдруг огорошить опасностью, и потому старший лейтенант Дмитров приказал старшине команды мотористов Рязанову (Александр Иванов был переведен на Тринадцатый катер) увеличить скорость хода до самого полного.

Вскоре стало ясно, что светятся облака. Но почему? На закате они купались в косых солнечных лучах, и было логично предположить, что странная тусклота тоже отраженная. Оставив слева островки Хейнесаари, Дмитров вышел к вражескому берегу. Он рисковал, отлично зная, что катерам здесь разрешалось действовать только парами, обеспечивая взаимную помощь в бою. Однако пятно в поднебесье разрослось, играя желтыми отблесками. Это было зарево, и теперь можно было полагать, что пожар на воде.

– Крайним моторам стоп! – приказал Дмитров. – Среднему восемьсот оборотов на подводном выхлопе. Торпеды на «товсь»!

В рубке включили питание на автомат-коробку, и на ней загорелся синий глазок, который показывал готовность к залпу.

Катер неожиданно воткнулся в густой химический дым и потерял зарево. Это было неприятно, но зато подтверждало догадку Дмитрова. Через три минуты прямо по курсу будто мигнул маяк. Дым отступил, и перед ТКА-15 открылся силуэт вражеского транспорта, на корме которого бушевал мощный костер. Большой пароход, на десять тысяч тонн, покачивался без хода. По его палубе бегали солдаты, видные без бинокля. Струи воды летели в пламя. Пламя ежилось, фукало паром, вновь возрождаясь и прыгая выше мачт косматыми красно-желтыми языками.

– Слева – сторожевой корабль, – углядел во мраке Тучин и доложил шепотом. Ему стало не по себе от близкого соседства с врагом.

– Громче, – ответил Дмитров. – Сам видишь: им не до нас.

Торпедный катер остановился в полутора кабельтовых, то есть без малого в трехстах метрах от цели. Даже на учебных стрельбах выбирают обстановку посложней. Старший лейтенант решил, что для подбитого нашей авиацией транспорта достаточно одной торпеды. Странно было слышать в тишине, как щелкнул вышибной патрон, как лязгнул, откидываясь, курок, и сжатый воздух внутри торпеды, со свистом ударив в турбинку, раскрутил волчок прибора направления… Торпеда, зарычав гребными винтами, рухнула за борт и ушла во тьму. Молча надеялись длинную минуту, но вместо взрыва по-прежнему слышались лающие окрики чужих команд. Дмитрову больше всего хотелось, не размышляя, нажать кнопку пуска другой торпеды, но эта была последней, и командир взял себя в руки. Почему промах, когда стреляли почти в упор?

«В том– то и дело, что подошли слишком близко», -вдруг сообразил он. В момент сбрасывания торпеда ныряет глубоко, и только потом рули выравнивают ее движение под поверхностью моря. Скорее всего, торпеда проскочила под днищем транспорта, не задев его.

– «Удалось кулику раз порснуть на веку!» – с досадой молвил старшина первой статьи Рязанов.

– Неплохо сказано, – услышал поговорку Дмитров и посоветовал: – Теперь глядите и убедитесь, что ваш командир – не мазила!

Для начала требовалось переключить автомат-коробку на стрельбу левым бортом. Рязанову до нее только руку протянуть, но теперь он боялся: вдруг чего перепутает? Ведь мотористы в торпедных аппаратах «не петрят». Дмитров засмеялся, ни на синь-порошинку не потеряв самообладания.

– Левый поворот! – скомандовал он. – Крайним двигателем «враздрай»!

Гребные винты закрутились в разные стороны: правый – ходом вперед, левый – задним ходом. Торпедный катер развернулся, увеличив дистанцию. А Дмитров дождался, пока в прорезь прицела наползла дымовая труба парохода, и опять нажал на кнопку стрельбы. В море опрокинулась вторая торпеда – последняя, – и опять навалилась тишина. Но на сей раз тишина не была бесконечной. Впереди полыхнуло, озарив море и затмив блеском багровый пожар. Море вспухло горбом, и пароход как бы переломился на нем. Следом раскатился грохот, с головы у Тучина порывом сдернуло стальную каску. Взрыв оседал, подминая останки парохода. Над торпедным катером неслись обломки.

– Трем моторам вперед! – распорядился Дмитров и, направляя катер под защиту дымовой завесы, крикнул Рязанову с улыбкой: – Отставить полный ход! Достаточно тысячи двухсот оборотов. Иначе «егеря» подумают, что мы их испугались…

Глава 5. ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ КАТЕРА

Сентябрь-декабрь 1943 года

После боевого дежурства в Пумманках особенно хорошо спалось в теплой двухэтажной казарме, прозванной «Белым домом». Она и была для катерников родным домом, поставленным не на берегу некоей заокеанской реки, а на Лопском мысу, который шел поперек узкого пролива. Пролив местные старожилы называли Салмой, хотя только в большую воду он был сквозным, напоминая большую реку с каменными берегами. Ленинградцы грустно шутили: вроде Невы. В остальное время Салма пересыхала, и по мокрому песчаному перешейку в крупных и гладких валунах, в соленых лужах, в скользкой тине и бородатой морской траве можно было попасть на два скалистых острова, лежащие напротив.

Летом на этих островках росли грибы и еще больше брусники с голубикой. Туда повадились лакомиться коровы, которых держали ради молока для раненых моряков. Но лето в Заполярье короткое. «Морские» коровы в основном питались водорослями и, бывало, отрезанные от хлева приливом, возвращались с островов вплавь. Их рогатые морды рассекали волну друг за другом, совсем как катера.

На ближайшем острове размещались склады с разным имуществом, а также ремонтный сарай, громко именуемый эллингом. К сараю вела наклонная деревянная площадка – слип с рельсами, по которым на специальных тележках вытаскивали из воды малые боевые корабли.

Во время отлива «река» съеживалась в уютную бухту, которая, постепенно расползаясь, снова становилась вольной протокой. Так, перемежаясь два раза за сутки, Салма бывала то тесной, то широкой, то бухтой, то проливом. Здесь, у причалов мыса Лопского, стояли плавучие базы «Маяк» и «Ветер», много малых «охотников» за подводными лодками и отряд торпедных катеров. Здесь же кроме казармы, столовой и других сугубо служебных зданий имелся деревянный клуб, где по вечерам крутили кино, а потом краснофлотцы крутились в танцах.

Пошли уже четвертые сутки после возвращения в Салму ТКА-15. Его поставили на почетном месте, неподалеку от плавбазы «Маяк». Боцман Александр Филинов, не доверяя никому, лично накрасил киноварью по трафарету цифру «два» на передней наклонной стенке ходовой рубки. Уже были вручены боевые награды, уже в матросских курилках со смаком и смехом обсуждены каждая мелочь и, особо, шутки старшего лейтенанта Дмитрова, который не потерял духа при неожиданном промахе.

– Потому и ухлопал транспорт, – заметил боцман Филинов. – Красиво потопил второй торпедой.

– Только зачем разболтал подробности? – удивлялся один умудренный коллега, поучительно прибавляя: – Одной торпедой или двумя? Какая разница. В бою важен результат: потопил и точка!

– Мы тоже спрашивали: зачем? Наш командир объясняет, что для будущих боев куда важнее правильная оценка результата. Для того чтобы не ошибаться другим.

– Вот его и оценили, – засмеялся коллега с другого катера. – Полумазилой…

– Ты брось! – рассердился Николай Рязанов. – Война еще не кончилась…

– Так! А покамест подсчитайте, сколько орденов у нашего и сколько у вашего…

– Война еще не кончилась! – упрямо повторил Рязанов, а боцман Филинов согласно кивнул.

Это был старый спор: некоторым из моряков важнее всего казались награды, а старший лейтенант Дмитров предпочитал копить боевой опыт. Ведь опыт состоит из подробностей, приятных и неприятных. Зато все вместе они становятся наукой побеждать. С таким командиром, как Евгений Сергеевич Дмитров, команда ТКА-15 воевала уверенно.

Ужин заканчивался, как вдруг за окнами столовой залаяли зенитки. Короткий свист оборвался дробным взрывом, а здание качнулось раз и другой, будто стояло на плаву. Только потом завизжала сирена. Андрей Малякшин услышал ее на бегу. Береговая команда базы по сигналу воздушной тревоги укрывалась по щелям, но поздновато. Одиночный «юнкерс», подобравшись на бреющем полете, сбросил всего четыре бомбы и скрылся за сопками.

– Кричу: «Як!»… «Як!», то есть наш, значит, а он шмяк бомбы в «Маяк», – возбужденно объяснял какой-то салага.

Но Малякшин, подбегая, видел, что плавбаза «Маяк» цела, зато ТКА-15 осел кормой, и вахтенный на растяжках Володя Яшенко тщетно пытался удержать его на плаву. Спустившись в машину, Андрей увидел, что средний мотор наполовину в воде, ручной насос – помпа Гарда – совсем утонул и уже не мог откачивать. После ужина он собирался в клуб и потому заранее переоделся в «первый срок», то есть в суконные брюки и фланелевку с синим отложным воротником, а сверху в черный бушлат со сверкающими пуговицами. Но в полузатопленной машине, даже не вспомнив о парадной одежде, Малякшин прыгнул с трапа, нащупал ногой дыру, через которую поступал с напором студеный поток. Не найдя ничего под рукой, он сдернул бушлат, смял его в комок. Но бушлат свободно провалился в дыру и утонул. Баки с горючим в соседнем отсеке тоже оказались в воде.

Малякшин как-то сразу промок и продрог. Но дрожал он не от бездонной водяной стужи – от горькой жалости к родному катеру. Моторист решил бороться, только не знал как. Он стал черпать воду ведрами и подавать Володе Яшенко через распахнутый люк машинного отделения. Но вода прибывала, уже поднялась по грудь, уже скрывала цилиндры бортовых моторов…

– Вылезайте, Малякшин! – Вместо Володи наклонился к люку командир катера, сам принял ведро и, выплеснув за борт, добавил: – Как ни старайся, море все равно не вычерпать!

На палубе уже собралась вся команда. Быстро подали буксирный трос на катер – «малый охотник», и тот потянул ТКА-15 на другой берег полноводной Салмы, к наклонной площадке ремонтного слипа. До подъемных тележек не дотащились, где уж тут, если торпедный катер тонул. Кормовая часть палубы уже скрылась под водой. Тогда стали вручную сбрасывать тяжелые торпеды и вытягивать катер на мель.

Через шесть часов в малую воду отлива это место полностью обсохло, обнажив днище катера. Днище походило на решето. На корме, словно прутики, переломились самые могучие ветви тесанных по кривому шаблону дубовых шпангоутов, которые придают корпусу прочность. Их не зря сравнивают с ребрами грудной клетки. Флагманский механик нажал на днище ногой, и оно просто рассыпалось.

– Дела… – протянул начальник ремонтной мастерской мичман Попов.

Теперь во всем Северном флоте оставалось в боевом строю всего три торпедных катера. Судостроительный завод в Ленинграде, где их построили, еще находился в блокадном кольце. Пробовали выпускать такие же катера на маленькой речной верфи в лесном краю. Но настоящие судовые плотники оказались на фронте, а мальчишки и женщины не умели отличить сырую доску от выдержанной древесины. Поэтому корпуса рассыхались, коробились, безнадежно текли, и выпускать такие катера в море было опасно.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил старший лейтенант Дмитров. – Не оставлять же его тут?

– Зачем оставлять? Пригодится на запчасти, – решил хозяйственный мичман. – Пока обобъем днище фанерой, а там поглядим…

Евгений Сергеевич Дмитров удивился: ломать – не строить. Зачем потребовалось обивать труху дефицитной фанерой? Проще и скорее было бы снять все ценное здесь. Но мичман Попов хитровато помалкивал. Был у него на примете один катер, полностью забракованный после постройки приемочной комиссией. Может быть, из двух неполноценных корпусов удастся собрать один?

Полтора суток, выбирая часы отлива, команда подводила фанеру под дырявое днище. Через каждые шесть часов Салму заполняла большая вода. Она свободно наливалась через дырки. Катер тонул, а потом снова обсыхал, когда наступала малая вода. Но с каждым листом прибитой гвоздями фанеры дырок оставалось все меньше. И вот настал момент, когда прилив поднял на себе торпедный катер. Корпус, всплыв, закачался на волне.

– Быстрее, братва! – торопил мичман Попов. Он-то знал, что между листами фанеры каплями и струйками сочится влага. Следовало успеть подтянуть раненый катер к подводной тележке и уже без спешки вытянуть тележку на берег по наклонным рельсам. Не успели закатить тележку с катером в сарай-эллинг, как размокшая фанера стала отваливаться пластами.

Страшно расколошматила ТКА-15 вражеская бомба. Но, посудите сами, можно ли быть равнодушным к катеру, на котором столько раз уходил в бой и возвращался живым? Катер для катерников стал уже не просто техникой, а превратился в боевого друга. Другу было плохо. Ржавая вода капала из его ран и казалась кровью. Друг умирал, и хотелось бежать за хирургом или в аптеку… Катерники ничего бы не пожалели для своего Пятнадцатого.

«Главным врачом» в этом эллинге был мичман Попов. Он сразу понял, что без замены дубовых ребер-шпангоутов катер не вылечить. Эти толстенные штуки, изогнутые, как крылья у чайки, в мастерской не вытесать. Но мичман не имел права разобрать на запасные части другой катер, пусть даже никуда не годный по качеству. Ведь шла война и боевая техника находилась на особом учете.

– Ваш будем списывать по причине гибели от бомбы, – предложил Попов, обстукав для порядка днище. – А сто четырнадцатый пустим «на дрова» и все, что не хватает, возьмем с него.

– Значит, после ремонта нам дадут имя «дровяного склада»? – рассердился боцман Филинов.

– Сто четырнадцатый или пятнадцатый – не все ли равно? Это не имя, а порядковый номер.

– Ни за что! – расшумелись катерники.

– Хотите спасти свой катер? – остановил галдеж старший лейтенант Дмитров. – Если хотите – соглашайтесь. Я тоже не вижу иного выхода…

В эти дни старшина группы мотористов Николай Рязанов часто говорил о том, как повезло им заполучить в командиры настоящего инженера. Евгений Сергеевич Дмитров свободно разбирался в фасонных деревяшках: дубовых и сосновых, читал чертежи, показывая, где флортимберсы, футоксы, карленгсы, кокоры. Хотя командир учился в «паровозном» институте, но знал всякую технику. При нем дело шло гораздо быстрее.

Через шесть недель по обновленному крепкому скелету уже настилали доска к доске добротную обшивку, а между слоями закладывали водонепроницаемую прослойку – вроде клеенки. Палубу конопатили и заливали щели черной горячей смолой – пеком. Предстояло заделывание мелких щелей днища просмоленной ворсой, затем их замазывание специальной непроницаемой пастой – шпаклевкой, потом окраска рыжей водостойкой масляной краской – суриченье и, наконец, окончательная покраска корпуса. Каждый слой требовал тщательной просушки, торопливость при этом была вредна, то есть до ходовых испытаний и возвращения катера в боевое ядро оставалось не меньше месяца.

Пока шел ремонт, по узкому коридору, пробитому армиями Ленинградского и Волховского фронтов у Шлиссельбурга, проложили железную дорогу, и вскоре в Мурманск прикатили на платформах шесть торпедных катеров добротной ленинградской постройки. Еще прибыл на борту океанского транспорта первый катер из красного дерева, на котором все было крупнее и больше: длина, ширина корпуса, скорость – и кроме четырех торпед имелись две скорострельные пушки и два спаренных пулемета. Вот и вышло, что вместо единственного на весь флот отряда торпедных катеров стало уже три отряда. Капитан второго ранга В. А. Чекуров формировал из отрядов отдельный дивизион.

– Получили бы раньше такую силищу, – посмеиваясь, говорил мичман Попов, – и не стало бы вашего катера. Кому теперь нужен Тришкин кафтан?

Но все понимали – мичман дразнится. Кафтан-то был не Тришкиным, а Поповским, и шили его прочно, без прорех. Старший лейтенант Дмитров, погладив ладонью гладко струганный борт, ответил Попову:

– Кафтан так кафтан. А мы еще на нем повоюем.

Боцман, главный старшина Филинов, трижды сплюнул при этом через плечо и постучал по дереву костяшками пальцев. В шутку, конечно, в том смысле, что идет война и нечего тут загадывать. И ведь прав оказался боцман. Неделей спустя уже всей командой поминали тот разговор.

22 декабря после завтрака в Салме стояла малая вода, и два острова соединились с мысом Лопским осушками. По ним и прибежал в эллинг рассыльный из штаба за старшим лейтенантом Дмитровым. В штабе Евгению Сергеевичу объявили о временном назначении командиром другого звена, которое надлежало сегодня же к вечеру вывести на боевое дежурство в Пумманки. Подмена заболевшего командира была самым обычным делом. Дмитров, ничуть не удивившись, стал знакомиться с командой ТКА-14 и с ведомым катером ТКА-201 старшего лейтенанта Д. Л. Холодного.

Вот только жаль, что не было в Салме капитана второго ранга Чекурова, которого Дмитров пока не знал даже в лицо. Занятый формированием отдельного дивизиона, новый командир воинской части был вынужден на первых порах много времени проводить в Полярном и в Мурманске, согласовывая и утверждая важнейшие документы, без которых невозможно вести бой в море.

В сумерках на новом дивизионе объявили боевую тревогу. Воздушная разведка обнаружила в Бос-фиорде три вражеских транспорта, шесть сторожевых кораблей, четыре тральщика и десять сторожевых катеров. Эта армада вся вместе называлась конвоем и готовилась выходить из фиорда в открытое море. Требовалось обязательно перехватить корабли противника и не пустить дальше.

Как это сделать, если началась снежная буря? Самолет-разведчик едва успел увидеть слабые огоньки посадочной полосы. Аэродромы сразу же замело. Летающие торпедоносцы «Ил-4» не могли разбежаться для взлета. Подводным лодкам и метель, и шторм не мешали, зато скорость была совсем не такой, как на нынешних атомных. Те лодки никак не успевали загородить путь конвою.

Командующий флотом не сразу согласился выдать боевую задачу торпедным катерам. Но, кроме них, некому было поручить такое дело. Командующий знал о том, что в море шторм со снегом, а низкие черные облака сделали полярную ночь еще темней. Но он подписал приказ. Вот и получилось, что старший лейтенант Дмитров повел свое временное звено не на дежурство, а сразу в бой.