Текст книги "Когда-нибудь я ее убью"

Автор книги: Кирилл Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Но и эта компания была сейчас лишней, Егор не то что не хотел – видеть не мог никого из своей прошлой жизни. Сбежал на дачу и сидел там один как сыч, выходил на пару часов пройтись по лесу и в сумерках возвращался обратно. И особенно не торопился, знал, что никто не ждет, никому не нужен и всему миру до него дела нет. Мать умерла прошлой осенью, об этом Егор узнал еще в колонии, а вот подробности поведали соседи. Ее нашли на улице, на остановке – женщина просто сидела на скамейке, и сидела так несколько часов, почти целую ночь. Остановка сердца – вот как это называется, опять же новые коллеги поведали, что случается такое сплошь и рядом, и подобные покойники пополняют собой ряды «потеряшек», то есть пропавших без вести. Ну кому придет в голову искать родственников умершего на улице человека? Правильно, никому, быстро оформят как неопознанного и закопают в общей могиле. Повезет, если документы с собой окажутся, а если нет?

Матери Егора не повезло, документов при ней не оказалось, или обчистили шакалы, промышлявшие неподалеку, и женщине грозило безымянное захоронение. Помог случай: по словам тех же соседей, женщину нечасто, но навещал какой-то человек, он-то и опознал пенсионерку. Что за человек, Егор так и не узнал: старик-сосед помер ровно за месяц до его возвращения, а дедова дочка, что примчалась продавать отцовскую квартиру, буркнула что-то вроде «заходил какой-то мужик, кто такой – не знаю и знать не хочу».

Больше Егор расспрашивать ее не стал, тем более что остальные соседи, как о таинственном материном госте, так и об Игоре, помалкивали, и Егор знал почему. Мать на последнем свидании все рассказала – и как Ритка плакала недолго, неделю, не больше, как стала пропадать по вечерам, а потом и сутками в квартире не появлялась, а потом, ровно через год после той попойки, вышла замуж за Игоря. Нет, на Лариске он тогда благополучно женился, но хватило их на полгода. Какая кошка между ними пробежала, мать знать не знала, но после Рождества они развелись, а еще через несколько месяцев местный загс зарегистрировал новую семью Мартьяновых, состоявшую из Маргариты и Игоря, а потом и их мальчишку, что появился на свет в конце лета.

Сказать, что новость его расстроила или, наоборот, привела в ярость, значит соврать: Егор, как ни прислушивался к себе, не почувствовал ничего. То ли готов был и заранее знал, что именно так все и обернется, то ли все равно уже было, хоть и надеялся на чудо – ведь бывают же в жизни чудеса, правда? – но умом понимал, что это не его случай. Три с половиной года – это слишком долго для такой красотки, он потерял ее в тот день, когда признался приехавшим ментам в убийстве, но окончательно осознал это только сейчас. И даже простил их обоих, и Ритку, и Игоря, но только эту часть его вины, за вторую требовалось получить сполна. «Ритка на тебе и мать» – оба помнили этот договор, и оба знали, что будет, если Игорь его нарушит. Но Егор счет пока выставлять не торопился, жил отшельником и чего-то ждал, как и Игорь, похоже: с момента возвращения домой Егор еще ни разу не видел никого из них. Показалось как-то на улице: проехала мимо новенькая иномарка и водитель чертовски напоминал так ловко ушедшего от наказания старого друга, но Егор не был сам в этом уверен. Уж больно машина дорогая, и вид у Игоря не тот, что прежде, – важный и наглый одновременно. Ну, ничего, время терпит, теперь он из города ни ногой, а мир тесен, и дорожки их рано или поздно пересекутся. Вот тогда они все обсудят, все вспомнят и подведут баланс, а пока… Пока жить на что-то надо, денег кот наплакал, работы нет, впору в дворники идти, но там все гастарбайтеры заполонили, мест нет. Еще неделя в одиночестве и безделье, еще одна, потом еще – и в местной газете появилось объявление «требуется водитель». Егор от безнадеги сначала позвонил, а потом и поговорить пошел, чисто из любопытства, чтобы вконец не одичать и на людей посмотреть. Посмотрел, себя показал и… получил предложение поработать. Водителем на «Скорой», сутки-трое за такие копейки, что каждый уважающий себя таджик сбежал бы куда подальше. А Егор остался, напомнил на всякий случай о своей судимости, но на справку махнули рукой, спросили только – когда он сможет приступить.

– Да хоть завтра, – сказал Егор.

И приступил, переодевшись в синий комбинезон, сел за баранку раздолбанной белой с красным крестом «газели». Думал, что этим все и ограничится, ан нет: пришлось и руль крутить, и механиком поработать, и реаниматором, и носильщиком, и пару раз охранником. В первый все просто было, допившийся до чертей дядечка принял бригаду «Скорой» за посланцев Сатаны и встретил их достойно, с туристическим топориком в руках. Топорик у дяденьки Егор отобрал, но малость неаккуратно, уже стреноженному пациенту фельдшер вправила вывих запястья, врач сделал вид, что ничего не заметил. А затем был случай посерьезнее: персонал, две хоть и не первой молодости, но весьма привлекательные женщины приехали на вызов – вроде как по симптомам, что передал диспетчер по рации, вырисовывался перитонит – ушли по адресу, а через десять минут позвонили и сказали, что остаются, и больше на работу сегодня не пойдут.

– Тут мальчишки такие… славные. Нас пригласили, мы отдохнем с ними и завтра приедем, – голос в трубке был вроде как веселый, но малость с надрывом, на грани истерики. Переигрывала фельдшер, блондиночка с красными коготочками, Станиславский бы не поверил, Егор тоже, да еще и фоном звучали жеребячьи голоса явно нетрезвых «мальчишек», и в них терялся слезливый смех докторицы.

– Вам помочь? – спросил Егор и принялся нашаривать под водительским сиденьем монтировку, единственное оружие, что дозволялось иметь бригаде «Скорой»: шокеры и травматы запрещались категорически, независимо от ситуации и обстановки.

– Ну… да, – фальшиво прохихикала фельдшер, – было бы неплохо.

– Много их? – Егор уже скинул теплую форменную куртку, выбрался из кабины и шел к подъезду.

– По две на каждую… – на этом связь оборвалась.

Но успел Егор вовремя, несерьезный замок сдался через пару минут, хлипкая дверь распахнулась точно сама собой. Не берегли хозяева свое имущество, поставить простенькую металлическую дверь не озаботились, да и незачем было. Не квартира – притон, и «мальчишек» действительно было четверо, четыре в хлам обдолбанных кобеля. Им не наркотики от «Скорой» потребовались, хотя такое сплошь и рядом случалось, а любви захотелось, приспичило, понимаешь. Но далеко дело не зашло, «девочки по вызову» даже раздеться не успели, а кавалеры уже передумали, и даже проводить дам не вышли, что объяснимо. Егор в методах не стеснялся: когда в прихожую ввалился, первого встречного по темечку вполсилы отоварил, потом второго, что на шум выполз, а двое последних в ванной закрылись и открывать не пожелали. Егор выждал, пока врач и фельдшер, прихватив ценный чемодан с подотчетной, по счастью, нетронутой, наркотой и психотропами, убегут к машине, и отступил последним, от души грохнув дверью.

– Ты ему нос сломал, – пробормотала насмерть перепуганная врач, когда уже подъезжали к подстанции.

– Давай вернемся, – предложил тогда Егор, – первую помощь ему окажем, а заодно и в полицию сообщим о нападении на больного.

Никуда они, разумеется, не вернулись, и вообще о той истории, не сговариваясь, помалкивали, да и забылась она быстро, даже не забылась, ушла, что называется, в архив под наплывом новых «отжигов». Один вызов, примерно через неделю после побоища, чего стоил: огнестрельное ранение в голову, пострадавший – четырехлетний ребенок, состояние больного – как успела крикнуть вслед бригаде диспетчер – жив. Никогда, наверное, с подстанции так быстро сантранспорт не вылетал, в итоге приехали быстрее полиции, а их через пару минут подлетело наряда три. Разлетались поодиночке и не спеша: вся ситуация была в том, что соседский ребенок попал из игрушечного пистолета пластиковым шариком в бровь своему одногодке. От «пули» даже следа не осталось, врачам предъявили только заплаканного малыша. Огнестрельное ранение в голову четырехлетнего ребенка: любвеобильные наркоманы меркнут на этом фоне.

Сначала Егор удивлялся, потом смеялся, потом злился, потом ему стало все равно, а потом просто привык, втянулся и вот уже несколько месяцев в режиме сутки-трое, и сейчас как раз заканчивается очередное дежурство, на часах без четверти девять, новая смена уже на подходе. Только бы телефон молчал, только не сейчас, пусть подождут еще пять минут…

– Диспетчер, слушаю вас, – буркнула в трубку сонная, невыспавшаяся, а обычно бодрая кудрявая пенсионерка, что принимала звонки. Покосилась на Егора, притянула к себе журнал вызовов, прижала трубку подбородком к плечу и принялась записывать. Компьютер на подстанции имелся, более того – начальство строжайше требовало вести журнал вызовов в электронном виде, но тетенька технике не доверяла. Сначала по старинке записывала все на бумагу и уж после, перекрестясь, со вздохами и охами, в неравной борьбе с «мышью» переносила свои каракули в таблицу на экране.

Врач, фельдшер и Егор смотрели на диспетчера с ненавистью и надеждой одновременно – может, пронесет? Может, бабка, что сердце прихватило, или дед с ревматизмом передумают и таблеточками обойдутся?

– Лесная, шесть, – сказала, положив трубку диспетчер, – машина сгорела, или подожгли, я не поняла. В машине человек был, вроде как живой. Полицию уже вызвали, вас ждут. Звонил сосед, все видел из окна.

– Поехали, – обреченно выдохнула фельдшер, взяла карту вызова, поморгала на нее тусклыми карими глазками за стеклами очков и посторонилась, пропуская в комнату вновь прибывшую бригаду. Егор выходил последним, ловил на себе сочувственные взгляды: по неписаному правилу на вызов едет та бригада, что приняла звонок, и плевать, что смена закончилась три минуты назад. Это ваша карма, коллеги, возможно, завтра мы окажемся на вашем месте, и это будет вечно.

Пожарные свое дело знали: к приезду «Скорой» от «Тойоты» или чем эта обгоревшая металлическая конструкция была при жизни, осталась примерно половина. Цвет и марку угадать уже не представлялось возможным, но Егор и не старался. Приглушил «крякалку» на крыше, вывернул руль, и тяжелая «Газель» кое-как перевалилась через бордюр, покатила по газону к парковке, по периметру которой собралась небольшая толпа. Падальщики уже слетелись на запах крови, и, того гляди, передерутся за место в партере, откуда удобно снимать «кино» и комментировать его по ходу дела. На эту публику Егор за свою водительскую карьеру насмотрелся предостаточно, нажал сигнал и держал его до тех пор, пока «Газель» не остановилась у ограждения парковки – двух столбиков с цепью между ними. Зрители быстренько разбежались, но далеко, как и положено мелким падальщикам, не ушли, кучковались неподалеку, таращились издалека.

– Где пострадавший? – фельдшер отвалила неподатливую дверь и первой оказалась на грязном снегу, поскользнулась и едва не свалилась рядом с машиной. Врач десантировалась следом, перехватила чемодан и деловито зашагала сквозь толпу, в точности следуя указаниям и жестам свидетелей. Медики и их добровольная свита скрылись за остатками машины, Егор посмотрел на часы. Отлично, сейчас половина десятого утра, тут они провозятся час, если не больше: пока осмотр, пока помощь, если понадобится, пока в стационар отвезти – к полудню он будет совершенно свободен. По-хорошему, еще надо бы машину помыть, за грязный автомобиль премии лишают регулярно и с удовольствием. Помыть за свои, разумеется, на такие пустяки, как мойка или мелкий ремонт «Газели», статьи в бюджете не предусмотрено, хорошо хоть талоны на бензин пока выдают, а потом отчетами мучают, не дай бог, что у бухгалтера не сойдется – все мозги вынесет…

– Егор! – он посмотрел через лобовое стекло. К «Скорой» торопилась фельдшерица, успевая одной рукой застегивать безразмерную форменную куртку, говорить по мобильнику, прижатому подбородком к плечу, а свободной рукой махать Егору. Да еще и удерживать равновесие на скользком снегу, вернее на ледяной корке, что образовалась после вчерашней оттепели. Каблуки, хоть и не чета «шпилькам», опасно скользили, фельдшерица привычно балансировала на них, но в последний момент оступилась, неловко проехалась по замерзшей луже и влетела животом в капот, крикнула, прикрыв микрофон ладонью:

– Носилки давай. Сама не дойдет, дымом надышалась, того гляди, отключится. Кислород нужен…

И пошла к задней двери, придерживаясь за борт машины.

Все шло по наихудшему сценарию – первая помощь на месте, транспортировка в стационар, сдача пострадавшего в руки специалистов после традиционной перебранки в приемном отделении – почему к нам, показаний к госпитализации нет, мест тоже, везите в другую больницу. Закаленная врач в таких случаях никогда голос не повышала, соглашалась немедленно покинуть приемное, но с условием:

– Отказ принять больного подпишите, – предлагала она, – и я уеду.

И место в палате профильного отделения тут же находилось. Вся волокита займет часа два-три, не меньше, на базу они вернутся в лучшем случае к полудню, «Газель» поедет в гараж грязной, в ведомости в графе «премия» Егор в конце месяца увидит короткий прочерк.

«Да и черт с ним», – Егор распахнул заднюю дверцу, вытащил носилки и вместе с фельдшером понес их к парковке. Падальщики к этому моменту осмелели, подобрались на расстояние, достаточное, чтобы их средства фиксации запечатлели происходящее. Егор молчал и по сторонам старался не смотреть, только удивлялся уже, скорее, профессионально, чем зло. Что, скажите на милость, заставляет прилично одетого и без очевидных внешних признаков безумия человека, завидя кровь и кишки, сломя голову бежать и фотографировать все это? И не просто сделать один-два кадра, а потом проблеваться в сторонке, что есть нормальная и естественная реакция организма, а созерцать, к примеру, труп самоубийцы, шагнувшего из окна десятого этажа. Или сбитого машиной человека, еще живущего на инстинктах, на рефлексах, или жертву наркомана, проткнувшего случайному встречному глаз отверткой, не просто так, а чтобы без проблем покопаться в его карманах и сумке, если таковая имеется. Но наркоман – это уже вроде как и не человек, с него спроса никакого, а эти… Вроде хвостов нет, шерстью не обросли, клыков и когтей тоже не видать, и все же… «В ду́рку вас всех надо, оптом и хорошему врачу показать, психиатру… А Игорь, скотина, так и не объявился», – Егор едва сдержался, чтобы не выругаться вслух, в очередной раз мысленно пожелал бывшему приятелю «всего хорошего», двинул плечом загородившего тропинку дядю в коричневом пальто поверх пижамных штанов, обошел дымящиеся остатки машины и остановился.

Девушка сидела на обледеневшей траве, сидела, согнувшись в три погибели и надрывно кашляла: до слез, до испарины, до хрипоты. Ткнулась лбом в колени, вздрогнула и разогнулась рывком, подоспевшая врач попыталась уложить ее на спину, но девушка помотала головой и снова зашлась в кашле.

– Видал? – буркнула позади фельдшер, – отравление продуктами горения средней степени. Машина загорелась, когда она за руль села, дым повалил, дальше никто ничего толком не видел. Полицаи приехали и уехали сразу: трупа нет, претензий у пострадавшей нет, несчастный случай в чистом виде.

– Претензий? – Егор поставил носилки и посмотрел на девушку, на ее бледное, как ему показалось, с синевой, перепачканное сажей лицо, на растрепанные длинные волосы. Стрижка странная, но ей идет – с одной стороны почти до плеч длиной, с другой – едва ли до подбородка, и края рваные. Присмотрелся и сообразил, что никакая это не стрижка, волосы обгорели с левой стороны, со стороны окна, если девушка сидела за рулем. И со спины тоже – девушка снова согнулась в приступе кашля, глянула на Егора серыми, насмерть перепуганными глазищами и вдруг свалилась на траву, прижала ладони к животу. Врач и фельдшер бросились к ней, через несколько мгновений запах нашатыря перебил гарь, что несло от машины, и Егор услышал:

– Еще чего, тоже мне вздумала! Зовут тебя как? Слышишь меня? Фамилия твоя как, имя?

Фельдшер зря надрывалась, девушка лежала на спине, хватала ртом воздух, и все никак не могла надышаться, кашель душил ее.

– Больно, – разобрал Егор, увидел, как девушка прижимает руки к сердцу, но руки плохо слушаются, двигаются еле-еле, и кожа на правой ладони ярко-розового цвета – обожглась, когда за ручку схватилась или за что другое. Девушка перевернулась на бок, и ее стошнило.

– Я тебе дам… – Черт, мать вашу. – В чрезвычайных ситуациях врач, воспитанная, вежливая и интеллигентная женщина, мать двоих детей, выражений не выбирала, и Егор сразу понял, что дело дрянь. Точно – в дело пошел чемоданчик, врач сама набирала лекарство в шприц, фельдшерица сноровисто расстегивала на девушке короткую шубку, разматывала шарф. Стянула его, брезгливо покрутила в руках и отшвырнула к машине – шарф превратился в тряпку, мокрую, грязную и обгорелую. Он принял на себя основной удар, прикрыл голову и шею хозяйки, не будь шарфа – ожогов не миновать, а так, считай, легко отделалась.

– Егор, глянь, может, тут где-нибудь ее сумка! – не глядя на водителя, крикнула врач, – мне потом кучу бумажек писать. Она ж ничего не скажет…

Не скажет, понятное дело, в отключке или в шоке, что, считай, одно и то же. Что ж тут было, с чего бы машине гореть… Проводку закоротило, водитель решил покурить в салоне, а рядом случайно кто-то бензин разлил. Им пованивает, кстати, несильно, но ощутимо. Может, так и надо, но сейчас не об этом. Девушку-то они в больницу привезут, врачам сдадут, понятное дело, сдадут без имени и фамилии. «Неизвестная, на вид 25–27 лет, в бессознательном состоянии поступила в приемный покой ЦРБ с диагнозом „отравление продуктами горения“». Неизвестная. Его мать тоже неделю в морге пролежала как неизвестная, едва не похоронили под табличкой с номером, хорошо, добрый человек помог, дай бог ему здоровья. Неизвестная.

– Еще чего, – пробормотал Егор, – не война, разберемся.

Покрутил головой и направился к поредевшей, но не сдававшей позиций толпе любопытных, на ходу выбирая, с кого начать. Первым на пути оказался тот самый дядя в пальто поверх пижамы, набычился, глядя на приближавшегося Егора.

– Кто такая, знаешь? – дядя замотал длинной лысой башкой, показывая, что он не в курсе.

– А ты? – на этот раз в несознанку пошел пузатый коротышка в синем пуховике. Этого до того проняло, что дедок нахлобучил по самые глаза шапку и потащился к ближайшему подъезду, точно устыдившись своей неуместной любознательности.

– Она не местная, квартиру снимала в крайнем подъезде. Месяц или полтора назад приехала, – Егор повернулся на голос. Это оказался высокий, чуть сутулый седой пенсионер с прекрасной осанкой. Голову он держал высоко, и хоть был ниже Егора на голову, смотрел на него, точно сверху вниз.

– Зовут ее как? Фамилию знаешь? – пенсионер величаво покачал головой, глянул Егору за плечо. Пришлось обернуться – врач и фельдшер укладывали девушку на носилки, на лице «неизвестной» Егор заметил кислородную маску. Готово дело, сейчас ее загрузят в машину, и «газель» полетит по городу, наплевав на правила движения, с воем полетит, с горящей «люстрой», по встречке, по разделительной – как придется. Неизвестная.

– Она из машины с сумкой вышла, – проговорила пожилая полная блондинка и поежилась на налетевшем ветру. – Потом к ней двое подошли, сумку забрали…

– Давно? – ринулся к тетке Егор, – давно подошли, забрали? Куда пошли, кто видел?

– Туда, – пискнула оторопевшая под натиском бабуля, – за пару минут до вас успели, сволочи. Как только милиция уехала. Если бы вам чуть-чуть пораньше…

Если бы да кабы – Егор глянул на часы. Без четверти десять, у мародеров было предостаточно времени, чтобы выпотрошить сумку и смыться. Пятнадцать минут – огромный срок, деньги и телефон, понятное дело, уже не найти, но вот паспорт ворюги могли выкинуть. Да так и сделали, скорее всего, и валяется он где-то поблизости вместе с сумкой, если не подобрал кто. Неизвестная. Это мы еще посмотрим.

– Егор! – услышал он голос фельдшерицы, повернулся, шагнул к ней, но тут же рванул в другую сторону, крикнул в ответ:

– Подождите, я быстро!

И побежал в указанном бабкой направлении под одобрительный гул «зрителей», побежал, глядя под ноги и по сторонам.

Глава 2

Детская площадка ранней весной – зрелище жалкое во всех отношениях. Пропойцы и собачники оставили здесь свои следы, постарались и бездомные – как люди, так и их четвероногие друзья. В снегу у песочницы торчали бутылки и смятые банки, рядом с качелями валялись картонные фрагменты «пусковых установок» для фейерверков, забытых еще с новогодней ночи, а от пластикового желтого домика воняло так, что подойти и посмотреть, что внутри, побрезговали и крысы с ближайшей помойки. Но то крысы, существа разборчивые в еде и чистоплотные, а вот двуногим было все равно, уже издалека Егор заметил внутри за маленьким окошком какое-то движение, потом донеслись голоса. Мат в основном, но тон был довольный – приматы внутри явно чему-то радовались. Раздался короткий тошнотворный треск, потом стук, частый и глухой, будто что-то сыпалось на пол, вернее на грязный снег, скользкий и вонючий.

Довольное урчание, тихий звон, звук такой, точно рывком расстегнули «молнию» – ждать было нечего. Егор пригнулся, задержал дыхание и ввалился в затхлый полумрак. Пахло паленой пластмассой и мочой, домик давно превратили в общественный сортир, он же пивная, он же уютный уголок, где можно по-быстрому ширнуться. Мятые банки, разнокалиберные бутылки, шприцы и презервативы вперемешку со снегом и обертками от дешевой еды, и над всем этим топчутся два аборигена, в черных пуховиках и трениках, один почему-то в лыжных ботинках, второй в кроссовках, что явно не по сезону. Но аборигену на погоду начхать, что по синюшной роже прекрасно видно, второй, в ботинках, не так индифферентен. И до того напоминал многодетного грабителя Яковлева, что Егор на миг невольно уверовал в воскресение мертвых и жизнь будущего века, потом пригляделся получше и успокоился – не он. У того рожа вовсе уж зверской была, даже после смерти, и по всему видно, что производитель многочисленного некачественного потомства интеллектом не блещет и разум его образованием и воспитанием не обезображен, а тут даже навскидку просматриваются как минимум три класса церковно-приходской школы. «Яковлев» первым и узрел Егора, выпрямился, насколько позволял низкий потолок и забубнил:

– Куда прешь, не видишь – тут люди. Вали нахер, дядя… – и даже сунулся навстречу, обдал перегаром и зловонием, да таким, что затошнило. Егор на миг прикрыл глаза, выдохнул и врезал в переносицу оппоненту. Но впотьмах промазал, тому прилетело чуть ниже и справа, абориген охнул, запрокинул башку и влепился затылком в стену. Домик вздрогнул, как живой, покачнулся, но устоял, дядя в кроссовках с точно такой же сиреневой рожей, как у собрата, понял, что дело плохо, и попытался сбежать, но Егор толкнул его в грудь. Тот налетел на «коллегу», домик снова содрогнулся, издалека раздался истеричный гудок – фельдшерица добралась до «Скорой» и со всей дури жала на сигнал. Намек понят, надо торопиться, человеку помощь нужна, скорая помощь, а он тут дурака валяет. Тем более уже все нашел, что искал, вернее почти все.

Черная с коричневым сумка валялась в углу – одной ручки не хватает, «молния» вырвана с корнем, хотя чего ее рвать, вот же замок. Но приглядевшись, Егор понял, что не все так просто – застежка крепилась хитрым клапаном, и открыть его приматам ума попросту не хватило, или им надоело возиться с замком, поэтому его выдрали с треском и успели покопаться внутри. Егор подхватил сумку, попутно локтем врезал дяде в ботинках уже прицельно, строго промеж глаз, попал, заметил, как у того носом пошла кровь, открыл сумку. Кошелька и телефона нет, понятное дело, зато паспорт, слава тебе, на месте – он лежит в среднем кармане, в аккуратной обложке из светлой кожи. Полдела сделано, осталось последнее.

Егор сунул сумку под мышку, сгреб ближайшего аборигена за грудки, поднял, шарахнул башкой о пластиковую переборку.

– Телефон гони, мразь, и деньги. Бегом! – рявкнул он так, что у самого уши заложило. Акустика в «сортире» оказалась неплохая, впечатление такое, точно в рупор проорал, и вообще Егор чувствовал себя, как мышь в консервной банке, задевая то плечами, то макушкой обледеневший жесткий пластик: повернуться негде, места для размаха тоже нет. Дядя, напротив, был того же мнения, незамедлительно выдал плоский серебристый мобильник, а красный небольшой кошелек обнаружился в кармане пуховика второго.

– Уроды, чтоб вам от водки паленой передохнуть! – пожелал напоследок Егор, скинул добычу в сумку, выждал пару секунд и от души, с размаха, пусть небольшого, угостил товарища напротив кулаком под дых. Но получилось так себе, толстая куртка смягчила удар, но тому впечатлений хватило, его отбросило к стене, в ней образовалась вмятина, домик подпрыгнул и заскрипел, предупреждая: еще один пируэт, и я не выдержу. Но Егор был уже далеко, выбрался из загаженной домушки, бежал, глядя под ноги и одновременно в паспорт, что вытащил из сумки на ходу. «Виктория Рябцева» – гласила надпись над фотографией девушки, судя по дате рождения, двадцати семи лет от роду. Лицо скуластое, подбородок острый, глаза большие, смотрит весело и пристально, косая челка закрывает половину лба. Она, точно, та самая «неизвестная», что десять минут назад дышала через маску, и неизвестно, дышит ли еще. Хотя степень отравления средняя, но мало ли что…

Первым делом он подбежал к носилкам, к взбешенной, как тигрица, врачу, подал ей паспорт, наклонился. Девушка дышит, не сама, но дышит, бледная до синевы, пальцы сжаты, на среднем правой руки блестит широкое кольцо из белого металла, на лбу испарина.

– Быстро, быстро, – чуть подобрела врач, – ей только пневмонии сейчас не хватает, – бегом, коллеги.

К «газели» действительно бежали, поставили носилки в салон, врач сунула паспорт Виктории Егору, оказалась рядом с девушкой, всмотрелась ей в лицо, наклонилась еще ниже.

– Массаж сердца, – услышал Егор, и от тона, каким это было сказано, ему стало не по себе. Врач говорила так, точно речь шла о том, йодом или зеленкой мазать поцарапанный палец, а не о реанимации. Она спокойно скинула с себя куртку, засучила рукава свитера, фельдшерица деловито закрыла заднюю дверцу, наклонилась над девушкой, сняла маску, запрокинула ей голову и проверила пульс на сонной артерии. Краем глаза глянула на Егора, сняла очки и рыкнула:

– Чего встал? В ЦРБ вези, рули, не отвлекайся!

Вытащила из чемодана здоровенные ножницы и принялась резать на девушке одежду.

Его точно ударили – он запрыгнул в кабину, первым делом врубил «светомузыку», швырнул сумку на соседнее сиденье и, как мог аккуратно, взял с места. Под вой и переливы спецсигнала вывел «газель» на проезжую часть и дал по газам. Встречка – не встречка, разделительная – не разделительная: дорогу он не выбирал, выдерживал направление, чертил мысленно самый короткий путь к центральной городской больнице, что, как назло, помещалась на другом конце города. Гнал, поглядывая в зеркало заднего вида, но ничего толком разглядеть не мог, только невнятное мельтешение, глухие звуки и негромкие спокойные голоса. И черт им всем в тот день ворожил или ангел – неведомо, но попадись на пути кортеж первого лица государства, чиновнику пришлось бы посторониться, а прочие попутные и встречные транспортные средства сами шарахались в крайний правый, а то и к обочине. Полет прошел без осложнений, если не считать мелодичного и зверски назойливого звука – точно вода льется или птичка чирикает, красиво чирикает, задушевно, но уж больно долго, так бы и придушил. Разбираться с феноменом было не с руки, «газель» влетела под поднятый шлагбаум и остановилась у крыльца приемного отделения. Вику с носилок переложили на каталку, и снова с маской на лице увезли по коридорам, взмыленная врач заполнила бумаги и пошла к дверям.

– Домой, пора домой, – отрешенно бормотала фельдшерица, пока ехали «на базу», то есть к подстанции, куда их назойливо звала рация голосом другого, отдохнувшего и свежего диспетчера, наглой девчонки-студентки из медицинского. Егор звук малость приглушил и снова насторожился – опять поганая канарейка, или как ее там, подала голос. И непонятно откуда, как сверчок в деревенском доме: поет, мерзавец, а где засел – непонятно. Тонко поет, еле слышно, но от этого не менее отвратительно.

– Выключи ты его, – еле ворочая языком, попросила врач, – заколебало. Что это?

Егор крутил головой, не забывая поглядывать на дорогу. Сирену он давно отключил, ехал дисциплинированно в правом ряду и встал, как и простые смертные на светофоре. И «сверчок», как назло, заткнулся, голоса не подавал, только плевалась и шипела рация голосом стервозной девки. Да тьфу на нее, сейчас он машину поставит и уйдет на трое суток домой, отключит телефон и ляжет спать… Телефон. Сверчок. Ну, конечно.

Мобильник лежал на дне драной кожаной сумки, рядом с паспортом и кошельком. И молчал, хоть и мигала на экране надпись: «3 пропущенных вызова». Все верно, эта игрушка три раза пиликала, три раза Вике кто-то звонил: ищут пожарные, ищет милиция. Хотя нет, этим наплевать – нет трупа, нет дела, хотя «двухсотый» сегодня запросто мог образоваться, если бы не эти две женщины, что сутки отпахали, пусть и выглядят так, что любому зомби сто очков вперед дадут. «Сволочь ты», – Егор смотрел на экран, нашел журнал вызовов. Все три звонка с одного номера, что неудивительно. Родственники Вику ищут, муж, брат или отец, или мать, и что теперь делать – непонятно. Ответить, напугать их до чертиков, рассказать, что случилось, или промолчать? Дилемма…

– Что там? – сунулась между спинками кресел врач. Посмотрела на телефон, на сумку, мигом все поняла и плюхнулась на лавку у стенки. Светофор загорелся зеленым, машины тронулись, Егор включил левый поворотник и повернул руль.

– Где взял? – поинтересовалась фельдшерица.

– Нашел, – не вдаваясь в подробности, сказал Егор. Ну к чему им знать детали и прочие мелочи? Правильно, ни к чему, да они и не настаивали.

– Молодец, – зевнула врач, – домой пойдешь – занеси, а то мало ли что. Эта Рябцева сейчас в себя придет и жалобу на нас накатает, что мы ее ограбили.

– Это запросто, – поддержала фельдшер.

– А точно придет? – спросил Егор.

– Да куда она денется, – отмахнулась врач, – оклемается, как миленькая. И жалобу строчить побежит. Так что не забудь, сразу отнеси, пусть там с ее барахлом сами разбираются.