Текст книги "Хроники провинциальной инквизиции. Медная бабушка (СИ)"

Автор книги: Кирилл Кащеев

Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Илона Волынская, Кирилл Кащеев
Хроники провинциальной инквизиции. Медная бабушка

Илона Волынская,

Кирилл Кащеев

Хроники провинциальной инквизиции

История первая

Медная бабушка

Мистико-литературоведческий детектив

«На углу ул. Клары Цеткин и пр. Карла Маркса обнаружен изуродованный труп

                Жительница одного из домов по ул. Клары Цеткин обнаружила на тротуаре у пятого корпуса Днепропетровского национального университета изуродованный труп мужчины.

Как сообщили в Жовтневом РО УМВД, травмы на теле пострадавшего носят весьма странный характер. Верхняя половина тела оказалась полностью расплющенной. Вызванные к месту происшествия сотрудники милиции пока отказываются давать официальные объяснения, но версия автомобильной аварии не рассматривается из-за нетипичности повреждений. Установить личность пострадавшего не представляется возможным. Ведется следствие.»

            Роман мимолетно задумался. Расплющенное тело – б-р-р! Небось кровищи на всю улицу. Бедная тетка, которая его обнаружила! Вряд ли убийство – это что ж такое с человеком надо проделать, чтобы расплющить его посреди центральной улицы? Скорее, несчастный случай. Свалилось что-то сверху, чвяк – и в кашу! Что там могло свалиться? Кирпич с крыши? Теперь пойдут разборки с университетом, коменданта пятого корпуса ждут нелегкие денечки. А если еще окажется, что пострадавший был их студентом... Роман покачал головой.

            Отвлечься чужими неприятностями не удалось. Дверь хлопнула, звякнули ключи... Премногоуважаемый Иван Алексеевич, доктор, профессор и заведующий кафедрой, изволили «вплысть». Роман отвернулся: ни один из мысленно подобранных эпитетов не казался ему достаточно крепким.

            – Ну вы же сами понимаете, Роман, что младший научный сотрудник, да еще без кандидатской степени, не может руководить темой, – мягким увещевающим голосом, каким говорят с капризными детьми, проворковал шеф, – Но вы не волнуйтесь, мы никогда не оставляем в беде своих аспирантов. Просто придется перераспределить затраты и выделить полставки научного руководителя.

            – Вы будете руководить? – без всякой почтительности буркнул Роман. Не хватало еще быть почтительным к бандитам с большой дороги!

            – Нет, – любезно сообщил шеф и в его любезности проскальзывали и досада, и некоторое злорадство, – Декан утверждает, что ваша тема будет выполняться не на кафедральном, а на факультетском оборудовании, поэтому он берет ее в прямое подчинение факультета. Так что теперь он – ваше непосредственное руководство, со всеми вопросами к нему.

            – Наш декан специализируется на поэзии Узбекистана, – едва сдерживаясь, ответил Роман. Все складывалось даже хуже, чем он боялся, – Как он может руководить работой, посвященной англо-французскому влиянию на поэзию Пушкина?

            – Грамотный ученый может руководить чем угодно, – строго отрезал шеф. – Так что давайте, готовьте новую смету. И не забудьте выделить полставки девочке из университетского издательства.

            – К-какой еще девочке? – Роман чувствовал, как в груди у него похолодело, а пальцы просто начали леденеть.

            – Ну вы же тоже... гм... не мальчик, Роман, должны понимать – с издательством нужно дружить. Сами потом захотите опубликовать свою работу.

            – Чтобы ее опубликовать, ее нужно сперва сделать, – бесчувственными от безнадежности губами произнес Роман. – Иван Алексеевич, я сам разработал тему. Я отправил свои предложения на конкурс, и я выиграл этот американский грант!

            – Вы, молодой человек, так говорите, будто и впрямь все проделали один! Факультет давал вам рекомендацию!

            А еще предоставил свой банковский счет для получения денег, которые американцы выделяли победителям конкурса научных проектов – и вот тут-то и была главная ошибка Романа. Теперь американские денежки лежали на университетском счету и от университета зависело, достанется ли Роману хоть цент. Университет ничего не собирался отдавать, пока не получит свою долю.

            – Американцы дали денег на вполне определенных условиях! – Роман еще пытался сопротивляться, еще трепыхался, но уже понимал – все, конец. – Через год я обязан представить им не только свое исследование, но и сборник пушкинских материалов из англо-французских архивов! А для этого я должен в те архивы попасть! С полставками, про которые вы говорите, мне даже на билет не хватит!

            – Придумаете что-нибудь, – рассеяно обронил шеф. Ему уже надоел этот разговор.

            – Что? Иван Алексеевич, пройдет год, и ни исследования, ни сборника, ничего! А деньги потрачены. Как вы думаете, что американцы со мной сделают? А моя диссертация? Я ведь рассчитывал на эти материалы! Я же ее теперь не напишу!

– Ну, будем надеяться, шестая эскадра не войдет в Днепр, – шеф снисходительно похлопал Романа по плечу, – Что касается диссертации, я вас предупреждал – скромнее надо быть, не замахиваться на глобальные проекты с иностранными архивами. Взяли бы на местном материале – пребывание Пушкина в Екатеринославе – сейчас бы горя не знали. Так, мне на лекцию пора. – недвусмысленно завершая разговор, шеф сгреб со стола проверенные Романом студенческие рефераты и вышел.

Роман обессилено плюхнулся на скрипучий стул. Шестая эскадра не войдет в Днепр. Просто его внесут в черный список, и ни один научный фонд не даст ему больше ни цента. И все правильно! Никто не виноват, что он дурак и сам отдал с таким трудом завоеванный грант в цепкие лапы любимого начальства. Никто не виноват, что вообще поступил на филологический, выбрав девчоночью специальность, вместо дела, достойного мужчины. Не виноват, что хлебным иностранным языкам (а ведь мог, английским и французским владеет прилично) предпочел русское отделение в украинском государстве. Не виноват, что в отличии от собратьев-аспирантов так и не научился извлекать из своей специальности деньги. Теперь его первый шанс на удачу превратился в гибель всей жизни – и все закономерно!

Дробный топот послышался в коридоре. Роман в недоумении поднял голову. Шеф ворвался на кафедру с поспешностью, не достойной почтенного ученого мужа. Следом, цепко повиснув на профессорском локте, почти влетела сухонькая изящная старушка, облаченная во все белое. Конец теплой белой шали знаменем пронесся в воздухе.

– Ну что же вы от меня хотите? – почти плачуще вопросил профессор, – У меня лекция, меня студенты ждут!

– Позвольте, но я уже дважды объяснила! Я всего лишь хочу знать, сколько это стоит! – неожиданно напористо заявила старушка, явно продолжая начатый разговор.

– А я вам ответил! – теперь шеф почти визжал. – Я не аукционист! Я профессор русской литературы! Я вообще не считаю, что подобные вещи можно измерять в деньгах!

– Но знать-то вы должны! Иначе какой вы профессор?

– О-о-о, боже! – мученически простонал шеф. Мгновение его взгляд затравленно метался между кафедральными столами, старательно обминая Романа. Но потом отвращение к непокорному аспиранту отступило перед желание избавиться от назойливой посетительницы.

Шеф выдавил:

– Роман! – дальше уже пошло легче, его требовательный взгляд нашарил ослушника и копьем ткнулся тому в переносицу, – Поговорите, пожалуйста, вот с этой дамой, – слово «дама» в его устах прозвучало ругательством, – ...и объясните ей... – шеф на мгновение задумался, – Хоть что-нибудь объясните! – и он заяцем выпрыгнул за дверь, оставляя Романа один на один со старушкой.

Роман покорно поднялся. Демонстрировать обиду не время и не место. Потому что выполнение поручений шефа входит в обязанности аспиранта. Потому что ненавистная должность младшего научного – его единственная работа. Потому что в глубине души все-таки теплилась надежда – на защиту, удачу, преподавательскую ставку, а без благосклонности научного руководителя все это становилось невозможным. Поэтому он подвинул старушке стул и уставился на нее вопросительным взглядом. И в который раз подумал: «Я не мужчина!». Разве может считаться мужчиной вечный мальчик на побегушках без нормальной работы и пристойной зарплаты? Можно быть мужчиной, если тебя только что сожрали с потрохами, а ты без единого слова склоняешь голову и мчишься выполнять указания того, кто тебя как раз и сожрал? Чем старушка-то шефу помешала?

Старушка немедленно помешала самому Роману. Помешала спокойно выдворить ее вон, на что собственно и надеялся дорогой шеф.

– Вы меня совершенно не слушаете, молодой человек! Да это же самое обыкновенное хамство!

Роман внимательно посмотрел в серо-выцветшие, но решительные глаза под седыми кудряшками и в очередной раз смирился с судьбой. Было ясно, что уж ему-то придется выслушать все и даже больше.

От громадных, во всю стену окон, сделанных некогда по так называемому «южному» проекту, тянуло влажно-ледяными струйками сквозняков. Старушенция запахнула пальтишко, такое же белоснежное, как и остальные ее вещи.

– Вы позволите, я закурю? – поинтересовался Роман.

– Что вы курите? – бесцеремонно поинтересовалась старушенция, мельком глянула на мятую пачку в кулаке у Романа, поморщилась, но тут же цепко выхватила сигарету и ввинтила ее в белоснежный мундштук. Внутренне усмехаясь, Роман церемонно подал ей огня – бабка начинала его забавлять.

– Так чем же я могу быть вам полезен?

– Я уже объяснила вашему начальнику, молодой человек! – вскинулась старушка, но Роман лишь вопросительно улыбнулся и она гневно фыркнула, – Хорошо, повторяю в последний раз. Мне нужно знать, сколько стоит личный автограф Александра Сергеевича Пушкина.

Роман подавился дымом и судорожно закашлялся.

– Что, простите? – сквозь кашель выдавил он.

– Автограф. Личный. Александра Пушкина. Вот такая маленькая бумажечка, – на сухонькой ладошке старушенция отмерила насколько маленькая.

– Размеры тут большого значения не имеют, – Роман с сомнением уставился на бабульку. Неужели она хочет сказать, что в ее руках подлинные записи Пушкина? Быть того не может! Впрочем, почему не может? Ездил же когда-то екатеринославский чиновник Андрей Фадеев к начальству в Кишенев и жил там в доме генерала Инзова – в одной комнате со своим молодым собратом Александром Пушкиным. И привез оттуда в подарок любимой жене Елене первые рукописи «Бахчисарайского фонтана» и «Кавказского пленника». И читали их в по сей день сохранившемся особняке на нынешней улице Ленинградской нынешнего города Днепропетровска. Так почему же не могло уцелеть что-то еще? Вот хотя бы клочок бумажки со старушечью ладонь. Завалялся по шкатулкам и старым семейным альбомам и только теперь всплыл? Шеф поторопился от бабки избавиться, так на то он и шеф. Для него сообщения о сенсационных открытиях появляются только на страницах солидных научных журналов. А что сперва эти открытия были пожелтевшими бумажонками на позабытых чердаках, так это ему, ученому козлу, слабо доступно.

– Так сколько же? – старушка нетерпеливо притопнула ногой.

– Ну-у... – неопределенно протянул Роман. Не спугнуть бабку, пока он точно не выяснит, чего тут больше – старушечьего бреда или подлинного открытия, от которого аж кончики пальцев немеют, а пересыхающие губы приходится непрестанно мусолить языком, – Я, конечно, не специалист по оценкам... Дело в том, что наши музеи вряд ли смогут у вас что-то купить, у них на это нет средств. Они бы приняли в дар...

– Дурной тон, делать такие дорогие подарки, – отрезала бабка, а Роман почувствовал, как в душе нарастает радостное предвкушение – кажется, бабка вполне уверена, что обладает чем-то ценным.

– Я сомневаюсь, что и российские музеи смогут...

– Бог с ней, с Россией, – нетерпеливо перебила старушка, – А если заграницей?

– Продажа заграницей – тоже вещь непростая, – Роман откинулся на спинку стула, ощущая себя многоопытным метром, просвещающим трепетно внимавшую аудиторию. Но из спинки торчал гвоздь и ему пришлось выпрямиться. Вот всегда так – стоит почувствовать себя величиной и тут же тебе гвоздь в зад! – Дело в том, что заграницей, – он понизил голос и даже опасливо покосился на дверь, так как собирался сказать вещь для их кафедры совершенно еретическую, – Заграницей Пушкин не считается звездой первой величины. Многие даже широко образованные люди о нем слыхом не слыхивали. Так что если вы хотите получить настоящую цену, надо искать любителя из старых русских эмигрантов. Ну и конечно, многое будет зависеть от того, действительно ли у вас подлинный автограф. Какое там стихотворение?

Со старушки словно слетел весь напор. Она не сдвинулась с места, но казалось, что женщина заметалась, раздираемая на части страхом и желанием узнать, наконец, что за сокровище у нее в руках.

– Это стихотворение... оно... – старушка замялась и решившись, выпалила, – Неизвестное!

«Тьфу, пропасть!». Вот и опять, считай, гвоздем в зад. А шеф-то оказался умнее.

Старушка тут же заметила разочарование, отразившееся у него на лице, и ее страх исчез, сменившись желанием убедить недоверчивого собеседника в бесценности своей находки.

– Поверьте, молодой человек, это Пушкин, самый настоящий Пушкин! Что ж я, пушкинского стиля не отличу! Мой внук, чудный юноша, на филологическом учился, но бросил, знаете ли, все у него дела какие-то, друзья... Он несколько дней назад принес мне конвертик и говорит: «Сохрани, бабушка, пока я не приду!». И нет его, и нет, пропал. Вот я и не выдержала – полюбопытствовала. А там еще конвертик, только старинный совсем. В нем пыль такая, знаете, будто цветок засушенный лежал. И листочек. Я сразу поняла – Пушкин! Подлинный Пушкин! Рука его: что я, пушкинских автографов не видела? И ножка дамская в уголке нарисована. А стихотворение – неизвестное. Я все собрание заново перечитала – нет такого! Может, из черновиков? Так сколько же это стоит?

            Роман иронически поглядел на бабку. Да-а, вот вам примета времени. Внучок оставил любящей бабушке имущество на сохранение, а она его тут же в авоську – и на базар, продавать. А еще на молодежь бочку катят. Нынче и безобидная бабка так на бабки выставит – охнуть не успеешь. М-да, каламбур, однако.

Роман чувствовал как в душе его поднимается не ликование, а так – намек, предощущение удачи. Ему очень хотелось, чтобы все-таки – удачи! Вот оно, единственно возможное спасение! Найти неизвестное стихотворение, написанное рукой Пушкина! Если там подлинник, то... То это же чудо! Он даже зажмурился. Подержать в руках настоящий, «живой» клочок бумаги, на котором поэт некогда небрежно чиркнул стихотворный пустячок, да и позабыл. А теперь этот пустячок спасет Роману жизнь! Он не сможет создать лондонскую и парижскую пушкиниану, но находка утерянного стихотворения удовлетворит американцев полностью. Он вырвет свою карьеру из пропасти, которую вырыл ему родной университете! Он не побывает ни в Париже, ни в Лондоне? Побывает! Лучшие конференции, приглашения от старых эмигрантов – все будет доступно! Он наконец почувствует себя человеком. А университетские придурки во главе с шефом пусть подавятся! И пусть попробуют не дать ему защититься! Лишь бы все оказалось правдой! Лишь бы судьба не отвернулась в очередной раз.

            – Вы хоть понимаете, насколько невероятно в наши дни найти утерянное стихотворение Пушкина? – сухо обронил Роман, глядя в полные надежды глаза старушки.

– Ну что ж невероятного, почему невероятно, – забормотала бабка, теребя подол белого шерстяного платья, – Малюсенькое стихотвореньице. Внук принес...

– Прежде чем делать оценку, мне нужно хотя бы взглянуть. Быть может, там не о чем и говорить.

– Но не понесу же я такую бесценную вещь в сумочке через весь город!

– Так что же нам прикажете делать? – Роман глядел равнодушно. Пусть бабка сама догадается пригласить его к себе.

Она и догадалась, хотя видно было, что необходимость пускать в дом чужака не доставляет ей ни малейшей радости.

– Хорошо, завтра к вечеру приходите ко мне, я покажу вам, – процедила старушенция, – Я живу в сером доме на углу Клары Цеткин. Там еще раньше гастроном был, а теперь что ни день – все новое. То меха, то телефоны.

– Напротив пятого корпуса университета, – кивнул Роман. Что-то неприятное было связано с этой улицей, но вспоминать он не стал.

Старушка поднялась, оправила щегольскую беленькую шляпку, тщательно застегнула белоснежное пальто. Потом с сомнением оглядела Романа.

– У вас есть какой-нибудь беленький плащик, молодой человек?

– Плащик? Зачем? – удивился Роман.

– Как соберетесь ко мне, вы уж наденьте его, пожалуйста, – моляще сказала старушка. Покрытое частой сеткой морщин лицо приблизилось вплотную к Роману, и бабуля тихонько шепнула. – Надо всегда ходить в белом. Только в белом. А не то... – она огляделась, – «Тайд» придет к вам!

По девичьи резво она отскочила к двери, а Роман глядел ей вслед и тоскливая безнадежность снова по-хозяйски властно устраивалась в его душе. Вот тебе и вся твоя удача – россказни сумасшедшей бабки!

От дверей старушка обернулась и поглядела на Романа. В глазах ее стояли слезы.

– Вы уж придите, молодой человек! Это настоящий Пушкин, уверяю вас! Мне очень нужны деньги! Белое стоит так дорого.

            Тараня лбом злой зимний ветер, Роман поднимался к серому сталинскому дому. Он и сам не понимал, зачем тащится к полоумной старухе. И так ясно, что никакого утерянного стихотворения Пушкина нет, а есть лишь старость и безумие. Он до последнего мгновения собирался остаться дома, но дома было абсолютно нечего делать. Разве что предаваться сожалениям о безнадежно загубленной карьере, да еще подспудно мусолить неотвязную мыслишку – а вдруг все-таки... Вдруг правда, и никому не известное стихотворение, написанное рукой Пушкина, сейчас лежит перед сумасшедшей бабкой, боящейся прихода «Тайда»? Роман понял, что или он сейчас же отправится к старухе и лично убедится, что никакого стихотворения нет, или сам тоже рехнется, всю оставшуюся жизнь мучаясь этим «а вдруг».

            Роман свернул во двор и глухо выругался, чуть не влетев в распахнутый зев канализационного люка. Асфальт вокруг люка был вздут, словно взрывом разворочан.

– У них тут сантехники такие толстые, в люк не пролезают?

Потирая ушибленную ногу, он подошел к подъездной двери, «закодированной» не хуже дверей швейцарского банка. Нажал кнопку домофона, но бабкина квартира ответила глухим молчанием.

            – Зря перся. Совсем психованная старушенция, встречу назначила и ушла, – Роман поднял глаза к окнам. Бабкины бугрились старой облупившейся краской. И в них горел свет. Роман снова нажал кнопку – и снова тишина.

            Сзади послышался топот женских каблучков. Роман оглянулся и расплылся в радостной улыбке – повезло:

            – Здравствуй, Танечка!

            – Роман! – невысокая кудрявая женщина почти бежала к нему на высоченных каблуках. Впрочем, она всегда так носилась, вечно опаздывая и ничего не успевая. Танечка была декоратором. Вдвоем они оформляли пушкинскую выставку в историческом музее – Роман разрабатывал научную концепцию, а Танечка воплощала ее в изящном декоре. Для обоих это была фантастическая удача – вчерашним студентам отхватить заказ такого класса. Как они были счастливы! Пахали как черти, изобретали какие-то совершенно невероятные штуки, дружно ругали дирекцию музея твердолобыми кретинами с разжижением мозгов, достигли полного единения сердец, почти влюбились друг в друга, создали потрясающую экспозицию и... расстались.

С тех пор прошло три года. Для Романа тот заказ так и остался вершиной его карьеры. Ну, а Танечка... Даже если бы все музеи города дружно скинулись, им оказалось не по силам заплатить Танечке ее стандартный гонорар. Встречались они редко, Танечка была слишком занята. Но встречаясь, всегда ощущали отголоски тех, прежних чувств.

– Ромка, неужели к нам? Вот здорово!

Роман помотал головой:

            – Нет, я тут к старушке одной. К нам на кафедру приходила, просила зайти, а теперь не открывает.

            – Анна Степановна? С третьего? – его собеседница мельком глянула на освещенные окна. – В магазин, наверное, вышла. – она набрала код и дверь подъезда распахнулась. На втором этаже она помахала ему рукой, – Когда освободишься, заходи к нам. Муж новую пушкинскую серию нарисовал, тебе будет интересно.

            Роман поднялся этажом выше. Среди современных дорогих дверей, где сверху изящная панель, а внутри несокрушимая броня, старухина дверь выделялась сразу. Затрапезным видом. И тем, что была приоткрыта.

            – Забыла. В магазин ушла, а дверь запереть забыла, – прошептал Роман, но собственные слова почему-то не убеждали. Наверно потому, что хлипкий английский замок болтался на одном винте, так, словно дверь рванули с неистовой силой, просто выдрав засов из косяка. Он понимал, что лучше всего повернуться и немедленно убраться отсюда, навсегда забыв о стихотворении и сумасшедшей старухе. Но так же точно он понимал, если уйдет – страдания на всю жизнь ему обеспечены. Он поднял руку и кончиками пальцев толкнул дверь. Не скрипнув, та плавно отворилась.

            – Анна Степановна? – негромко позвал Роман, и его голос прозвучал по-особому, как звучит человеческий голос там, где нет ни одной живой души. – Анна Степановна, мы договаривались встретиться! Вы... С вами все в порядке?

            Он шагнул в комнату и тут же понял, что со старушкой и впрямь – ну полный порядок. Она лежала посредине широкого ворсистого ковра и походила на беленькую салфетку, смятую небрежной рукой. Только салфетки не глядят в потолок мертвыми глазами, полными ужаса и нечеловеческой муки. Рядом с телом празднично, словно елочные игрушки, переливались осколки разбитой вазы. Смотреть на их веселые взблески возле скомканного старушечьего тельца было невозможно и Роман закрыл глаза.

            И тут же почувствовал, как нечто неимоверно, льдисто-острое скользнуло вдоль шеи.

            – Молодому пану лучше не оборачиваться, право же, лучше, – у самого уха прошептал нежный и мертвенно жуткий в своей нежности, не мужской и не женский, какой-то влажный голос. За его спиной стояли, прижав к шее нечто смертоносное, и все же... Роман не мог избавиться от ощущения, что за спиной у него – никого нет! Он широко распахнул глаза, чувствуя, как сердце колотится часто-часто. Мир стал отчетливым и острым, как лезвие у его горла.

            А лезвие между тем томным движение скользнуло вдоль артерии и тот же голос произнес:

            – Пекельна бумажка у пана?

            – Какая бумажка? – словно со стороны Роман вслушивался в свой голос. Как он прозвучит – хрипло, дрожаще? Нет, на удивление спокойно. Странно, а ведь ему страшно.

            – Молодому пану не следует лгать нам, – лезвие вжалось в кожу плотнее. Роман чувствовал беспомощную податливость собственного горла, но думал о многозначительном «нам». Значит этих, которых вроде бы и нет, но тем не менее они есть, как минимум двое.

            – Где она? – требовал голос и в нем отчетливо проступало бешенство.

            Роман судорожно сглотнул:

            – Я не знаю, о чем вы говорите!

            И тогда острое, приникшее к его шее, словно бы умножилось, сомкнулось на горле бешенной хваткой когтей. Сзади яростно взревело и рев тот был не человеческим и не звериным, а невозможным, запредельным, будто идущим из глубин, и Роман понял, что сейчас все для него закончится и то, что есть и в то же время нет, уничтожит его...

            – Уходим, mon ami, – спокойный, чуть грассирующий, вполне человеческий и несомненно мужской голос раскроил неистовый рев за спиной, – Менты-с.

            Мгновенная пауза, когти у Романа на горле сжались чуть сильнее, и вдруг даже не разомкнулись, а враз исчезли. Тихий влажный вздох шевельнул ему волосы. Послышался отзвук легких шагов и он понял, что вот теперь чувства не обманывают – за спиной больше никто не стоял.

            – Так зачем вы к ней приходили? – сидящему напротив милицейскому капитану так же муторно было спрашивать, как Роману отвечать. Нестерпимо хотелось спать и горячего чаю. Спать хотелось больше, что и не удивительно – четвертый час ночи.

            – Я вам повторяю: она пришла к нам на кафедру, любопытствовала, задавала вопросы, например, сколько стоит автограф Пушкина...

            – Что, тогда тоже автографы раздавали? – наивно удивился мужчина, засевший в углу. Роман обернулся, пытаясь разглядеть его в полумраке кабинета, освещенного лишь лампой на столе капитана, но человек словно бы растворялся в полутьме. Все черты казались смазанными, проступал лишь силуэт.

            – Автографами называют любой текст, написанный рукой известной личности, – заученно пояснил Роман. Почему-то он был абсолютно уверен, что собеседнику его пояснения не нужны, прекрасно он знает, что такое автограф. И зачем голову морочит? И сидит тут – зачем?

            – Дорогой он, этот автограф? – перехватил инициативу капитан.

            Роман пожал плечами:

            – Сомневаюсь, что он вообще существовал. Бабушка производила впечатление не вполне нормальной.

            – Но вы все же пошли к ней, – спросили из-за спины. Снова голос из-за спины, снова разговор с невидимым собеседником – можно сойти с ума!

            – Я исследователь, – не оборачиваясь, с достоинством заявил Роман. Обычно он стыдился подобных слов – тоже мне «евстевствоиспытатель», «первопроходимец», – но сейчас рассчитывал произвести впечатление, – Нужно проверять все возможности, даже самый невероятные.

            – Пошли вы проверять, увидели открытую дверь, вошли...?

– Я сперва постучал, – строптиво возразил Роман, – Потом окликнул ее, а потом уже вошел. Вдруг ей там плохо, или что... Ну и увидел... Тело. Очухался немножко и в коридор. У нее на стенке телефон висел. Я начал звонить, уже адрес диктовал, ваши ворвались и меня на пол уложили. Не знаю, кто вас вызвал.

Отвечать ему не стали.

– Больше ничего? – уточнил капитан, – Не видели, не слышали, никого не встретили?

            Роман сперва кивнул, потом спохватился и отрицательно помотал головой. Промолчать о пушкинском автографе было по меньшей мере глупо. Старуха говорила с шефом, а уж он-то не станет запираться, если спросят. А его обязательно спросят. Но вот о лезвии у своего горла и странном, нечеловеческом голосе, требовавшем «пекельную бумажку», он рассказывать не стал – нашли дурака! Слава богу, что хватило ума не лезь к мертвой старухе, а сразу звонить в милицию. Если бы ворвавшиеся в распахнутую дверь парни в камуфляже не застали его с телефонной трубкой в руках, а в трубке милицейская девушка орет: «Адрес давайте, адрес!», еще неизвестно, как бы все обернулось. И так он, похоже, главный подозреваемый. За неимением других.

            – В комнату не входили, ничего там не искали, не рассматривали?

            – Стоял у дверей, – отрезал Роман.

            – С ноги на ногу переминался, – хмыкнули из темного угла.

            Роман похолодел. Этот, в темном углу, похоже, догадывался, что Роман говорит далеко не все. Вот сейчас как спросят – а кто это там вместе с вами переминался? – и поди потом докажи, что ты не состоял в преступном сговоре с целью раздавливания старушек в лепешку.

            – Но кто-то же там шарил, ящики просматривал. Может, вы, а, Роман Борисович? Искали там свой автограф?

            – Автограф не мой, – твердо ответил Роман, – Внутрь я не заходил. Слушайте, есть же у вас всякие эксперты, они наверняка могут подтвердить.

            – Что у нас есть, чего нет – наше дело, вы на вопросы отвечайте.

            – Я отвечаю, – покорно вздохнул Роман.

            Видно, удовлетворенный его покорностью, а может, просто уставший, капитан немного помолчал, потом подтянул к себе Романов пропуск и принялся подписывать. Напоследок поинтересовался:

            – Не знаете, родственники у нее были?

            Роман опять помотал головой:

            – Понятия не имею. Вы у соседей спросите. – про внучка, который был, да куда-то пропал, Роман тоже не стал докладывать. Решил помалкивать, так уж молчи до конца. Как говаривала его собственная бабушка: «Недержание информации хуже недержания мочи».

            – Спросим, – кивнул капитан и подал Роману пропуск, – Надеюсь, сами понимаете – в ближайшие дни никуда не уезжать?

            – Да куда мне ехать-то? – вздохнул Роман.

            И правда, некуда, разве что домой, спать. Роман стоял у входа в Жовтневое отделение милиции и смотрел в ночное небо. Как всегда в городе зимой, небо было противным: грязно-коричневая пленка смога делала его похожим на немытое стекло в кухне одинокого старика.

– Небо – как моя жизнь, – тихо прошептал Роман.

Интересное кино, однако, получается. Внучок оставляет у бабушки конверт, в котором будто бы лежит неизвестное пушкинское стихотворение. И больше за ним не приходит. А возле пятого корпуса университета, как раз напротив бабкиного дома, обнаруживают труп с расплющенной верхней частью туловища. Предприимчивая бабуля лезет в конвертик, находит стихотворение (если оно, конечно, и вправду существует!) и отправляется выяснять, нельзя ли обратить его в деньги. А на следующий вечер тоже оказывается мертвой. Кстати, менты не сказали, как именно ее убили, а сам он не патологоанатом, не определит. Но хотя тело старушки и не превратилось в кашу, как то, первое, но Роману почему-то казалось, что старушку именно сдавили и держали, пока не умерла. Что за способ убийства такой? Мало того, что зверский, так еще и совершенно непонятный. Что конкретно нужно с человеком делать, чтоб его раздавить?

            Из этих рассуждений следовало два простых вывода. Если, конечно, старушка и ее внучек не были членами мафии или подпольными миллионерами, то убить их могли только за одну-единственную вещь, имеющею реальную рыночную стоимость. За стихотворение Пушкина. Значит, оно есть, оно действительно существует! И от него надо держаться как можно дальше, если не хочешь непосредственно на собственной шкуре выяснить, как же их давили-то! В конце концов, у него свои дела и свои неприятности. Надо ловить ночную маршрутку и трюхать через мост, за Днепр, в свой спальный район. А там уж тяпнуть пару градусов успокоительного, выспаться, а потом сесть и срочно изобрести как ему работать на гроши, оставшиеся от американского гранта.

            – Еще раз здравствуй, Рома, – печальная Танечка прикрыла за собой дверь отделения и пожаловалась. – Я уж думала, никогда не отпустят.

            Роман сочувственно вздохнул:

            – Тебе хоть возвращаться недалеко, а мне сперва на ту сторону пилить, а утром снова как раз к вашему дому ехать. У моего шефа лекция в пятом корпусе, а я вроде подсобной силы.