Текст книги "Дневник школьника уездного города N"

Автор книги: Кирилл Чаадаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

3 ноября 2019. Воскресенье

Сказать, что каникулы пролетели незаметно, как в таких случаях говорят, ничего не сказать. Неуловимое мгновение между нулем и единицей тянется дольше, чем эти каникулы. Щелчок пальцев звучит дольше, чем эти каникулы. Усэйн Болт на стометровку тратит времени больше, чем длятся эти каникулы. Короче – послезавтра снова в школу.

За всю неделю я ни разу не притронулся к листу бумаги (фигурально выражаясь, разумеется) – не сделал ни одной записи в блоге/дневнике. Честно говоря, у меня совершенно не было потребности выговориться, излить душу или что-то в этом духе: я чувствовал себя замечательно. Я прихожу к мысли, что человек может стать писателем, только когда страдает. В принципе, это относится к искусству вообще. Без «страдания души» у творца, видимо, не получится великого произведения. Взять хотя бы Достоевского – он четыре года ни за что отмучился на каторге. Хемингуэя ранили на фронте Первой Мировой. Эдгар Алан По страдал от психического расстройства. Гоголь – от шизофрении. У Горького было тяжелое детство. И так далее. У меня же все хорошо – вполне заурядное типичное детство – значит, не стать мне писателем…

В течение недели каждый день я встречался с друзьями, и мы шлялись по городу в поисках приключений. Иногда мы их находили, иногда они находили нас, чаще – просто скучали. Один раз в начале каникул мы довольно жестко накидались в «Мидасе» – бильярдной и нелегальном казино. Туда пускают без паспорта и разрешают проносить свой алкоголь. Обычно мы часа на три снимаем теннисный стол – он дешевле бильярдного – приносим что-то из спиртного и выпиваем, изредка поигрывая в теннис. В этот раз мы купили недорогой трехзвездочный коньяк и две полуторалитровые бутылки пива. Наш столик был занят – пришлось подождать полчаса, пока он освободится. В это время Авдей клянчил оставшиеся деньги – ему приспичило сыграть в игровые автоматы, но все наши скудные финансы ушли на коньяк, пиво и бронь теннисного стола. У меня оставалось только тридцать рублей на автобус.

Наш стол освободился. Я сыграл партию с Игорем, Тарас – с Севой. Авдей, не дожидаясь нас, откупорил коньяк и, расстроенный тем, что не удалось сыграть в казино, залпом осушил половину пластикового стаканчика. Мы присоединились к нему чуть позже. От глотка этого омерзительного пойла мгновенно хотелось извергнуть содержимое желудка на пол – пришлось запивать пивом. Через час меня уже шатало. Параллельно с нами два мужика глубоко за сорок играли в бильярд. Точнее, они тоже делали вид, что играют – кием по шару они едва попадали, зато каждые пять минут прикладывались к бутылке водки. Через два часа мы уже бухали вместе. Увидев, как мы пьем коньяк и запиваем его пивом, один из них возмущенно заорал:

– Что вы делаете, Ироды! Коньяк с пивом – это святотатство.

Потом он попросил:

– Дайте попробовать, что ли?

Потом он предложил выпить с ним:

– Водку пьете?

А дальше мы каким-то образом поменялись столами. Я уже слабо соображал, что происходит – помню, как целюсь кием в большой белый шар, случайно попадаю, и шар, вылетев с зеленой поверхности стола, несется прямо в стену.

Затем мы пустились гулять по городу – как всегда влезли в какую-то потасовку с кавказцами, но обошлось только криками и взаимными угрозами. Авдей ходил с банкой «Страйка». Стемнело – мне пора было возвращается домой. В карманах я не обнаружил ни рубля. Оказалось, Авдей все же выпросил у меня и остальных последние деньги и купил на них тот самый «Страйк». Пришлось идти домой пешком. Мать была во вторую смену, поэтому меня не спалили.

Больше я на каникулах не пил. Во-первых, кончились карманные деньги, сохраненные на обедах за последние две недели. Во-вторых, не хотелось. Авдей выпивал почти каждый день. Обычно это выглядело так: мы договаривались собраться все вместе, например, часа в три; Авдей подговаривал меня или Севу пересечься на час раньше; сидя во дворе на лавочке, мы болтали о какой-нибудь чепухе, пока Авдей приканчивал одну-две банки ягича или «Страйка». Затем подтягивались остальные, и все вместе мы соображали, что делать дальше.

С Авдеем я познакомился в пятом классе. До этого я учился в маленькой школе у себя на районе – она состояла только из четырех классов начального образования. Когда-то давно, в советские времена, это был даже не район, а совхоз – деревня, но город за года разросся, всосав ее в свои индустриальные улицы. Городские власти решили оставить школу, переделав под православную гимназию, где в меня безуспешно четыре года вдалбливали закон божий. Закончив четыре класса, я перешел в другую, где уже учились Авдей, Игорь и Сева. Тогда я с ними мало общался – я продолжал дружить с пацанами с района – шпаной и хулиганами, пока пару лет назад все резко не изменилось… Но об этом я не хочу вспоминать.

Авдей живет в однокомнатной квартире с мамой, которая работает учительницей младших классов. Его отец умер лет пять назад от алкогольного угара. Однажды напившись до белой горячки, он расшиб себе лоб об пол. Когда его нашли, было уже поздно. Иногда Авдей говорит, что отец смотрит на него с небес и не одобряет его поведения, потом он подносит ко рту банку с ягичем и грустно из нее отхлебывает.

В один из дней мы сидели на лавочке во дворе возле «Магнита». Погода преподнесла приятный сюрприз – возможно, последний теплый день в этом году. Игорь притащил откуда-то гитару. Он тихонько перебирал струны. Мимо проходили отдаленно знакомые парни и девушки. Их привлекла музыка, и они присоединились к нам, чтобы послушать. Постепенно возле нашей лавочки столпился народ. Мы обступили Игоря со всех сторон, и он невероятно чутким голосом запел божественно прекрасные песни: «Детство золотое», «Настя, подари мне счастья», «Обычный автобус», «Дед Максим» и другие. Мы все как могли подпевали: кто-то, как я, просто орал, кто-то попадал в ноты. В этом было что-то теплое, вечно родное, отчего хотелось закрыть глаза и позволить слезам катиться по щекам и дальше по шее – на пол, под ноги, где мелкими брызгами разбиваться о грязный асфальт. Хотелось, чтобы музыка не замолкала – пусть играет вечно для нас, для всех людей на Земле: кому скучно и одиноко, кого забила безжалостная судьба, кого приперло к стенке и, кажется, выхода нет – для всех нас пусть бы вечно играла эта шестиструнная волшебница…

Игорь прекратил играть. Народ, больше не удерживаемый магией музыки, растекся по своим делам. Гитара оказалась в руках подвыпившего Авдея. Он неумело ударил по струнам – они жалобно заскулили, а он, не обращая внимания на их плач, пустился во фристайл, изредка подгоняя свое безумное рифмоплетство хлесткими ударами по струнам. Я катался по полу от смеха. Остальные: Тарас, Игорь и Сева – тоже держались за животы. Жаль, я не запомнил его импровизированных стихов – да и невозможно в напечатанном тексте передать интонацию, тембр голоса, мимику – все то, что заставляло нас задыхаться от хохота.

– Тебе надо играть в подземном переходе, – отдышавшись, сказал я, когда Авдей, уставший, отдал гитару Игорю. – Сможешь заработать себе на выпивку.

Сева с Тарасом заржали, Авдей усмехнулся, но в его глазах я заметил нехороший блеск, будто эта идея и вправду могла заслуживать внимания. Тарас начал доставать Севу:

– Сыграй «Батарейку», – говорил он.

– Отстань, – отвечал Сева.

Пару лет назад он закончил музыкальную школу, но так ничему и не научился. Его туда отдали родители. Сам он не горел желанием заниматься музыкой, да и, по-видимому, не имел способностей – так отходил для галочки и для родителей. Оставалось загадкой, как он вообще умудрился сдать экзамены. Мы не упускали случая подколоть его. На все вопросы, ответы на которые не водились в его голове, он всегда отвечал: «Отстань».

– Ну сыграй «Перемен», – не унимался Тарас.

– Отстань.

– Ну сыграй, что умеешь.

– Отстань.

Вот так прошли каникулы. Уже завтра надо будет собирать сумку, выложить ненужные учебники, которые пылятся там еще с прошлой недели, лечь желательно не поздно, чтобы потом встать в семь утра, и тащиться в школу в переполненной маршрутке.

Когда это уже закончится? А самое страшное: когда это закончится – что будет потом?

6 ноября 2019. Среда

Мать сегодня ходила на родительское собрание… О том, что было, когда она вернулась, писать нелегко. Нелегко подобрать слова. Что-то типа «и земля разверзлась, и грянул гром среди ясного неба, и проклятия всего мира обрушились на мою несчастную голову…» Нет, такие слова не подходят. Ирония тут совершенно ни к чему. Потому что она права. Я сначала хотел проигнорить, как обычно, пропустить мимо ушей, потом злился, думая – она ничего не понимает… Но сейчас, после нашего разговора, осознаю: она права.

Оценки за прошлую четверть у меня хреновые – да и те, что есть, я получил чудом: кто-то поставил якобы авансом, кто-то сжалился, кто-то просто не захотел портить статистику. Так что ничего хорошего от сегодняшнего похода матери в школу я не ждал.

Вернувшись домой, она долго молчала. Еще с порога я понял – дело дрянь. Она не смотрела на меня. Даже не поздоровалась. Пока на кухне она разогревала еду, я тихо сидел за столом, не решаясь уйти в свою комнату. Она стояла ко мне спиной. Размеренно гудела микроволновка. В соседней комнате неразборчиво бубнил телевизор. Все звуки долетали словно издалека, словно сквозь вату. Напряжение на кухне росло. Звенел сам воздух, будто наполненный угарным газом. Казалось, неверное движение или, что еще хуже, какой-нибудь звук, подобно искре, способны были взорвать всю квартиру к чертям собачьим. Потом внезапно напряжение спало. Я осторожно поднял глаза на спину матери и увидел, как ее плечи сотрясались, а сама она, склонившись над раковиной, беззвучно плакала.

Больно кольнуло в сердце. Ножки стула внезапно словно изогнулись. Я потерял уверенность в твердости пола. Нерешительно и как-то жалобно я протянул:

– Мааам.

Послышался отчаянно потрясший меня всхлип. Она не отвечала.

– Мам, ну ты чего?

Не оборачиваясь, она сказала:

– Зачем ты так со мной?

Меня накрыло дежавю. Когда-то давно в прошлой жизни уже было такое. Хотя тогда, конечно, хуже – мать плакала с надрывом, в голос, не успокаиваясь и причитая «за что?» Но и сейчас было нелегко вынести ее слезы. Я почувствовал себя мудаком, последней мразью на Земле.

Мама села за стол передо мной. Тушь потекла – глаза превратились в два расплывчатых черных пятна. На щеках блестели слезы.

– Скажи, ты меня совсем за человека не считаешь?

Я тяжело сглотнул застрявший в горле ком.

– Я на двух работах пашу как лошадь днем и ночью, чтобы оплатить твой долбанный лицей, – она снова сорвалась в плач, – а ты вот так меня благодаришь? Кирилл! Ну почему? Выйди на балкон, посмотри вокруг – посмотри-посмотри – ты всю жизнь хочешь гнить в этом болоте? Кирилл! Ну как ты не поймешь… Еле сводим концы с концами… Ипотеку отдали только благодаря дому деда с бабкой… Такой жизни ты для себя хочешь? Такой?! – она уткнулась лицом в ладони, из груди вырывался плач, – Я каждый день медсестрой… за грудничками-отказниками… столько насмотрелась – на две жизни вперед хватит… Думаю – все ради сына… Думаю – и не такое вытерплю, если придется… А ты вот так?

Она замолчала – плечи сотрясались от рыданий. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мне хотелось умереть, не вставая со стула. Я не знал, что говорить. Ощущение невыносимого стыда выжигало изнутри.

В дверном проеме появился отчим. Он пробормотал:

– Что тут у вас происходит?

Мама мотнула головой и прошептала:

– Уйди.

Он несколько секунд ошалело хлопал глазами, потом молча развернулся и, громко сопя, пошел обратно смотреть телевизор. Его появление разрядило обстановку. Мама перестала плакать. Она вытерла глаза салфеткой – на бумаге остались черные пятна от туши. Потом спокойным голосом пересказала, что было в школе. Я слушал молча.

На самом собрании обо мне не говорили: одних хвалили, другим советовали подтянуть те или иные предметы, обсуждали общие организационные вопросы и затронули выпускной – до него еще уйма времени, почти целый год, но думать посоветовали уже сейчас. Когда общее собрание кончилось, маму попросили пройти к директрисе. Тут уж мне перемыли все косточки. Видите ли, это лучшая в городе школа; образцово-показательный класс; планируется несколько золотых медалей (одна из них, разумеется, достанется Корниловой); все ученики поступают в ведущие вузы страны и прочая стандартная байда. Потом маме показали мои оценки, пришли какие-то учителя, стали жаловаться. Преподаватель по информатике, лысеющий мужик с пивным животиком и мягким характером, даже неуверенно сказал, что я «вроде как умный парень, но ленивый и безответственный». Видимо, он увидел, как сильно расстроилась мама, и решил таким образом поддержать ее. По ее словам, она краснела и не знала, куда деть глаза.

Короче, ситуация следующая: если я не исправлюсь за вторую четверть, то они «будут рекомендовать перевести меня в другую школу», так как я типа не справляюсь с нагрузкой и мне нужно что-то попроще. Говоря нормальным языком, они меня вышвырнут.

Под конец мама успокоилась и сказала:

– В общем, это твоя жизнь. Делай с ней что хочешь.

Она ушла спать, а я еще долго сидел на кухне, будто прикованный к одному месту. Я слышал, как неразборчиво шептались мама с отчимом, как выключился телевизор, как на улице вдруг залаяли собаки, и кто-то под окном громко выругался пьяным голосом. Потом я пошел писать этот текст. Сейчас допишу его и попробую лечь спать. Грудь когтями разрывает от тягостного непонятного чувства. Надеюсь, когда я поставлю точку, обозначив конец этого текста, мне станет легче.

7 ноября 2019. Четверг

Оказывается, еще в прошлой четверти нужно было определиться с предметами, которые я собираюсь сдавать на ЕГЭ. Все в классе уже выбрали и в особом листочке, лежащем на столе завуча, напротив своей фамилии вписали названия дисциплин. Пустая графа осталась только у меня. Не знаю, как я упустил тот момент, когда сообщали об этом. Наверное, я, как обычно, решил: какая-нибудь очередная херня – они любят проводить дебильные опросы и заполнять глупые анкеты, чего я на дух не переношу. Ну а потом – я до сих пор не задумывался, что сдавать, куда поступать, чем заниматься после школы… Надо же будет потом кем-то работать… Где-то зарабатывать деньги…

Я когда-то давно, поглощенный мечтой о том, что в далеком будущем стану писателем, совершенно оторвался от реальности. Я почему-то решил, что эта мечта исполнится сама собой. Почему так – не знаю. Может, тонны льющейся ото всюду рекламы типа «Газпром – мечты сбываются», или голливудские фильмы, обещающие море оптимизма, бескрайних возможностей и рассказывающие, что все мы особенные и каждый может стать кем захочет… Не знаю… Не знаю… Только как-то внезапно, после вчерашнего разговора с мамой, я вдруг осознал: надо что-то делать, а не ждать, когда из-за гор начнет дуть трамонтана…

После уроков я пришел в кабинет завуча – хотел записать предметы для сдачи ЕГЭ. Правда, сперва я долго мялся за дверью. Не хотелось попасть под ее осуждающе торжествующий взгляд. Выходило, будто после родительского собрания мама погнала меня исправляться. Наверное, в каком-то роде так оно и есть. Я чувствовал себя виноватым – я должен был что-то сделать, чтобы исправить ситуацию.

Постучавшись, я вошел, попросил заветный листик. Она учтиво его протянула. Я занес было ручку над пустой графой напротив своей фамилии и… завис. Черный кончик ручки уткнулся в белый лист. Моя рука слегка дрожала от волнения. Напротив имени Миши Зорина стояло одно слово, выведенное крупными кривыми печатными буквами: «ФИЗИКА». Дима Родин тоже выбрал физику и информатику. Даже Эдик Шилов собирался сдавать физику и химию. Почти у всех моих одноклассников физика была основным предметом – ничего удивительного для физ.-мат. лицея. Кажется, только одна Корнилова аккуратным слегка наклонным почерком – буквы, словно держась за руки, пустились в хоровод, как те люди с картины Матисса – записала «ин. яз.» и «история».

– Вписал? – послышался голос завуча.

Я поднял на нее голову.

– Нет, – ответил я.

– Если хочешь, можешь прийти завтра.

И я ушел, оставив графу «выбранный предмет» уже не пустой, – в ней стояла жирная черная точка.

Всю остальную часть дня я думал о том, какие же все-таки предметы выбрать. Я думал об этом, когда ехал домой после школы, когда брел мимо пустыря, где в самом центре кто-то воткнул в землю длинную палку, и на ней флагом развевались чьи-то полосатые бело-сине-красные трусы. Я продолжал размышлять об этом вечером, когда разогревал маме ужин – я решил сделать ей приятное. Она пришла как всегда уставшая. Мы какое-то время молча сидели за столом. Я смотрел, как она ест. Потом она спросила:

– Что там в школе?

Поглощенный своими мыслями, я пожал плечами.

– Все нормально, – ответил я.

8 ноября 2019. Пятница

Сегодня я все же определился с предметами для сдачи ЕГЭ.

Всю ночь не спал: терзаемый размышлениями, как поступить и что делать, я стеклянным взглядом пялился в бледное пятно потолка, проступающее сквозь ночную мглу, будто пытался увидеть там правильное решение. Оно никак не приходило в голову.

Допустим, русский – обязателен; допустим, профильная математика – она требуется почти везде. Что еще? Литература? Раз я хотел стать писателем, сам бог велел выбрать ее.

На телефоне я открыл тесты по литературе. Погруженную в темноту комнату залило тусклым светом от экрана. Я пробежался глазами по вопросам. Ну хорошо, на вопрос об определении авторского жанра «Мертвых душ» я мог бы ответить – где-то слышал. Но следующий вопрос «с какой целью Лука рассказывает ночлежникам историю о праведной земле?» поставил меня в тупик. Кто такой Лука? Зачем он рассказывает историю о праведной земле? Черт его знает… Или вопрос: «Каким размером написано стихотворение А. Т. Твардовского «…Есть имена и есть такие даты…»? Я не читал Твардовского – и вообще не люблю поэзию.

Я еще пробежался по списку вопросов. Процентов на восемьдесят я ответов дать не мог. Мои знания по литературе носили крайне несистемный характер и половину из того, что нужно знать, я не читал вообще.

Литература не подходила. Биология? Изучать всякую гомозиготную херню тоже не хотелось. Из химии я слышал только о спирте. При мысли о физике на голове волосы, будто наэлектризованные, вставали дыбом, мозг съеживался до размера кварка и пускался в спиновое вращение. География? Я дальше Кисловодска никуда не выезжал и кроме очертаний материков на карте мира ничего не видел.

Мои размышления вместе с большой стрелкой часов бежали по кругу снова и снова, снова и снова. Подобно ей, они раз за разом проходили по одним и тем же значениям, доводам и аргументам. Под утро я уснул с мыслью, что я безнадежен, глуп, ни в чем не разбираюсь и ничего не умею. Я продолжал процесс самобичевания даже во сне – мне приснилось, будто я голый сижу на железном холодном стуле в пустой комнате и каждой раз, когда секундная стрелка пробегает по цифре 12, бьюсь лбом о стол.

Решение проблемы пришло в кабинете завуча, когда я, снова дрожа от волнения и неуверенности, склонился над списком фамилий, за которыми скрывались уже определившиеся в жизни люди. За секунду до того, как ручка опустилась на белый лист бумаги в графу, где я вчера поставил жирную точку, я подумал: впишу то, отчего меня не тянет блевать, и то, что выбирают, когда не могут определиться – пусть это будет история и обществознание.

Вот так я определил себе судьбу. Вот так я выбрал для себя будущее. Завуч сказала, что теперь я должен сосредоточиться на этих дисциплинах, теперь я могу ходить на дополнительные занятия. После ее слов я чуть было не вычеркнул их, но, вспомнив позавчерашний разговор с матерью, смиренно покинул кабинет.

Кстати, вчера впервые с начала учебного года я сделал домашку. Было невероятно сложно заставить себя сесть вечером за учебники, но я все же смог.

12 ноября. Вторник

Пошла вторая неделя месяца ноября, второй четверти и моей новой жизни, в которой я прилежно учащийся ботан. Я делаю всю домашку. Точнее, пытаюсь делать всю, но там, где начинается откровенно абсурдная херня, приходится забивать. Тогда я закрываю глаза и говорю про себя: «Ладно, Кирилл, успокойся и вдохни поглубже. Видимо, пришло время послать их всех в жопу». И я посылаю их всех в жопу. Весь этот долбанный «комбинат» с их кавычками, квадратными скобками, рамками и оценками. Я говорю себе: «Кирилл, черт возьми…» – в моих мыслях почему-то я всегда разговариваю как брутальный ковбой из старой рекламы Мальборо с сигаретой в зубах, обязательно использую словечки типа «черт подери» и «сраные копы» – я говорю себе: «Кирилл, черт возьми, будет ли то, чем ты занимаешься сейчас, так же важно через пять лет, через десять лет, через пятнадцать лет…»

В моих закипающих мозгах все смешивается. Я перестаю видеть разницу между интегралом и пределом. Я беру в руки недочитанную книгу – черные значки букв разбегаются по желтому пергаменту – я пытаюсь их остановить, но они уползают дальше за пределы страниц. В такие минуты я с ужасом хватаюсь за голову, превращаясь в живую репродукцию мунковского «Крика»… Я задаюсь вопросом: «А не хватанул ли я часом наркоты?» Говорят, такой эффект бывает от кислоты. Не знаю – никогда ее не пробовал. От хреновой травы тоже можно поймать бэд трип. Я видел такое пару раз, но сам…

Что-то меня занесло не в ту степь. Это все от переутомления. Сейчас одиннадцать тридцать вечера. Я часов пять подряд пытался решить две задачи по алгебре. Безрезультатно. Чувствую себя обессиленным. Хочется чего-нибудь выпить. А еще лучше кое-как дотянуть до выходных и нажраться с Авдеем в хлам. Но сейчас только вторник.

Для себя я нашел еще один способ расслабляться – картины. Я открываю на компьютере картины разных жанров: пейзажи, натюрморты, батальную, бытовую живопись или что-то из современного – пялюсь на них минуты две-три, потом закрываю глаза и про себя повторяю то, что запомнил, как если бы мне нужно было описать их в книге. Помогает расслабиться лучше, чем сериалы, но хуже, чем алкоголь…

Сегодня еще вызывали к доске на обществознании. Начался урок. Миша и Дима, как обычно, демонстративно раскрыли учебники по физике – они напрочь отрицают гуманитарные предметы. Остальные опустили глаза – все боялись, что их вызовут к доске. Пару минут в классе звенела тишина. Потом учительница сказала:

– Чаадаев, ты, кажется, решил сдавать обществознание?

– Да, – ответил я после секундной паузы.

– Тогда прошу к доске.

Я не двинулся с места. В моей голове закопошились мысли одна хуже другой. Если я не смогу ответить на вопрос, буду выглядеть идиотом. Если смогу – ботаном. Не выйти к доске – опять влепят двойку.

Пауза угрожающе затягивалась. Пришлось решаться. Я встал и молча поплелся к доске. Корнилова ехидно усмехнулась, когда я протискивался мимо спинки ее стула.

– Итак, Чаадаев, расскажи, что ты знаешь об искусстве? – спросила учительница, когда я, чувствуя себя голым, встал у доски под взглядами всего класса.

Я попытался выпрямиться, чтобы придать себе больше уверенности, но вопрос учительницы, словно молотком грохнув меня по голове, заставил съежиться.

– Что именно надо рассказать? – спросил я.

– Все, что знаешь. Все, что думаешь по этому поводу. Что ты будешь в эссе писать?

У меня было много мыслей, но я не знал, какие из них, по ее мнению, правильные. А еще – это были мои мысли, только мои, мое мнение, и я не хотел им ни с кем делиться…

– Ну давай, формы и виды искусства, функции, теории возникновения – рассказывай все, что мы проходили.

Я не знал, что мы проходили. Я знал только то, что искусство – это единственная штука, отличающая нас от животных, что пару раз в неделю я сажусь за компьютер, открываю пиратский Word и пишу свой блог/дневник – ведь это тоже, в какой-то мере, искусство, разве нет?

Конечно, я ничего этого не сказал. Я мучительно пытался вспомнить, что было написано в учебнике. Я что-то бубнил, упершись взглядом в пол, и изредка поднимал глаза на класс, – убедиться, что никто надо мной не смеется. Всем было пофиг. Всем, кроме Корниловой. Она смотрела на меня и улыбалась ядовитой змеиной улыбкой. Учительница что-то подсказывала, я повторял, потом она, тяжело вздохнув, сказала:

– Садись, Чаадаев. Позоришь такую славную фамилию.

Она поставила мне три – все лучше, чем двойка. Только оказавшись за партой, я облегченно выдохнул. По пути на свое место, я типа нечаянно задел стул Корниловой. Она вздрогнула от неожиданности. Такая маленькая, но приятная месть.

В последнее время на большой перемене я стал ходить вместе с одноклассниками в столовую. На нормальный обед денег не всегда хватало, поэтому иногда я прикидывался, будто не очень голоден и покупал булочку или сосиску в тесте. Мои одноклассники болтали о разных вещах: о фильмах, машинах, комиксах, политических событиях в стране, но чаще всего, конечно, об уроках. По утрам мы здоровались друг с другом. После уроков – прощались. Иногда в столовой я поддерживал разговор, но чаще – погружался глубоко в свои мысли, и их слова долетали до меня приглушенно, будто сквозь тонны воды.

Сегодня я не пошел в столовую. После звонка на перемену учительница по обществознанию попросила меня подойти к ней для серьезного разговора. Она не участвовала в родительском собрании – ее не было среди тех пираний, что набросились на мою мать в прошлую среду – и я подумал, что она хочет отыграться на мне сейчас. Я ошибся.

Я сел перед ней на первую парту. Класс опустел. Твердым решительным голосом, но без упрека, с каким обычно учителя разговаривают с учениками, она сказала:

– Кирилл, спрятаться в своем мирке и не вылезать из него – это удобная стратегия, но если хочешь чего-то добиться, тебе придется выползти из своего панциря.

Возможно, она говорила немного другими словами, но я услышал именно это. Еще она сказала, что сможет научить меня, только если я сам захочу.

– Потому что если нет, то хоть лбом об стену расшибись, ничего не получится, – сказала она и задала мне до следующей недели написать эссе на тему: «Нас формируют те поступки, которые мы совершаем».

Потом я отправился в следующий кабинет. Прошла уже большая часть перемены, и идти в столовую не имело смысла. Через десять минут должна была начаться Литература. Я открыл дверь. Кабинет пустовал – только две красавицы: Саша Бондаренко и Оля Куц стояли у учительского стола, загораживая его своими тонкими талиями. Они встрепенулись, когда я зашел, но увидев меня, расслабились.

– Не пугай так! – воскликнула Саша.

Я застыл на месте, не в силах пошевелиться и отвести от них взгляда. Казалось, две очаровательные нимфы сошли со страниц древнегреческих мифов. Длинноногая стройная Оля тянулась через весь учительский стол – джинсы плотно обтягивали ее бедра. Саша запустила руку в волосы, слегка их взъерошив. От этого жеста я чуть не рухнул в обморок – настолько обворожительна она была.

– Что вы делаете? – спросил я.

Во рту пересохло. Саша стрельнула острыми глазками, заговорщицки улыбнулась и прищурившись, сказала:

– Не сдашь нас?

Они пытались выкрасть листик с вопросами по предстоящей контрольной. Волна уверенности нахлынула на меня – захлестнула меня с головой – даже дышать стало сложно. Классная комната поплыла куда-то вдаль – я больше не контролировал свои действия. Бросив Оле «постой на стреме», я перепрыгнул через учительский стол и вскрыл нижний ящик. Там хранились все материалы для урока. Я знал это, потому что сидел за первой партой. Пока Оля, дрожа всем телом от страха и шепча «скорее-скорее», следила за коридором сквозь дверную щель, Саша фотографировала ответы на айфон. Адреналин бил в голову – сердце бешеными толчкам разгоняло кровь по венам. Сашины глаза с огромными от страха зрачками маячили совсем близко. В них можно было утонуть.

– Идет! – взвизгнула Оля.

Молниеносным движением руки я выхватил у Саши листки бумаги, сунул их обратно в шкафчик и едва успел перемахнуть через учительский стол прямо за свою парту, когда в дверях показалась учительница. Она ничего не заметила.

Оля исчезла в коридоре – ей требовалось прийти в себя после пережитого стресса. Саша уселась прямо на мою парту, болтая ногами как ни в чем не бывало.

– Неплохо сработались, – сказала она и засмеялась.

– Да уж… – выдавил я

Я задыхался, будто после марафона. Будто это я, а не Филиппид пробежал тридцать километров, чтобы возвестить о победе. В каком-то смысле так и было…

– Чуть не спалились, – шепнула на ухо Саша.

В носу защекотало от густого сладкого запаха ее духов. Голова закружилась. Стыдно признаться, но в штанах вдруг стало тесно. Саша вновь засмеялась – звонко, переливисто, и звук ее голоса будто пробежал по классу – до стены и обратно. Ее золотистые волосы падали на плечи, а улыбка срывалась с тонких розовых губ.

– Так что, – сказала она, сидя на парте и продолжая болтать ногами, – куда тебе скинуть фотки?

– Какие фотки? – не понял я.

Она опять засмеялась, и я чуть было не закрыл глаза, чтобы полностью отдаться этому пьянящему звуку.

– Ну не мои же!

Она снова наклонилась. Ее волосы покачнулись в миллиметре от моего лица. Я перестал дышать.

– Ответы на контрольную тебе нужны? – тихо, чтобы не услышала учительница, сказала она.

– Да… Да… Конечно… – пробормотал я, все еще ничего не понимая.

– Тогда давай свой номер телефона. Я пришлю в Вотсап или в телегу. Ты ведь сидишь в Телеграме?

Тут к нам подошла Корнилова. Она недовольно поставила сумку на стул. Саше пришлось слезть с парты – она сидела на месте Корниловой. Я продиктовал свой номер. Она, еще раз засмеявшись, ушла, а я мысленно проклял судьбу за то, что со мной за партой сидела не Саша, а Корнилова.

Пол-урока мы переписывались в Вотсапе. Точнее, она присылала фотку с ответами, я благодарил; потом она присылала фотку с ответами на второй вариант – я снова отвечал «спасибо»; и так же с третьим. Четвертый вариант она сфотографировать не успела, а, по закону подлости, именно он мне и попался, когда мы писали контрольную на втором уроке.

Оставшуюся половину первого урока я залипал на страничке Саши в ВК. Я никак не мог решиться нажать на кнопку «Добавить в друзья». Корнилова, кажется, заметила это. Весь урок она демонстративно отодвигалась. Я решился отправить заявку в друзья Саши только вечером, когда пришел домой и перед тем, как сел за уроки.

Кстати, она только что ее приняла…