355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кирилл Басин » Мятежный батальон » Текст книги (страница 2)
Мятежный батальон
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 20:03

Текст книги "Мятежный батальон"


Автор книги: Кирилл Басин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

В увольнение в Петербург пускали лишь немногих и то за особые заслуги и успехи в службе. По воскресеньям мы могли только ходить в другие части, расположенные рядом с нашей. Но и это давало нам хоть какую-то возможность общаться между собой, узнавать о происходящем за пределами лагеря.

ДВА ЗАЛПА УЧЕБНОЙ КОМАНДЫ

В воскресенье 9 января 1905 года уже с подъема в казармах царило необычайное оживление. Подразделения спешно к чему-то готовились. До нас дошло, что на Дворцовой площади собирается какая-то толпа и для наведения порядка туда посылают учебную команду нашего полка. На улицы города будут выведены и сводные роты из старослужащих. И действительно, они вскоре направились к Зимнему.

Все молодые солдаты были оставлены в помещении. Мы ничего толком не знали и ждали известий извне. Выходить из здания нам строго-настрого запретили. Ни воскресный отдых, ни что другое на ум, конечно, не шло.

Через некоторое время разнесся слух, что в районе Зимнего началась пальба. Солдаты шепотом передавали друг другу: «Учебная команда расстреливает мирную демонстрацию».

Это нас ошеломило.

– Как же так, братцы, – спрашивали мы друг друга, – выходит, народ бьют?..

– Нет, это японцы сюда прорвались. В них пуляют, – невесело пошутил кто-то.

– Говорят, там рабочие, студенты…

Все были возбуждены и вместе с тем растеряны. Чувствовали, что творится неладное.

Вечером вернулись те, кто был на месте событий. «Учебники», как мы называли курсантов полковой учебной команды, принялись чистить винтовки. Я стал наблюдать за Ильиным и Семеновым. Они делали свое дело, как мне показалось, с подчеркнутым усердием. У Семенова недобро горели глаза. Он с каким-то ожесточением гонял в стволе шомпол с протиркой. Я спросил:

– Стреляли?

Семенов утвердительно мотнул головой.

– Я курсистке одной влепил прямо… – Семенов осклабился и со смаком произнес нецензурное слово. У меня мороз пробежал по телу, и я быстро отошел от него. Мне стало как-то жутко: гвардия расстреливала мирную демонстрацию!

Почему для этого использовали именно учебную команду – догадаться было нетрудно. Она состояла большей частью из тех, кто во что бы то ни стало хотел выбиться в унтер-офицеры и по-собачьи готов был служить «батюшке-царю», мечтал о продвижении.

Настроение почти у всех из нашей роты было подавленное, разговаривали между собой мало. Видно, осмысливали случившееся.

Спать легли с тяжелым сердцем.

9 января и в последующие дни на улицах Петербурга хозяйничали патрули и казачьи разъезды. Население избегало выходить из домов даже днем потому, что всех мало-мальски подозрительных людей хватали и избивали. Наступила полоса жесточайших расправ.

В кровавое воскресенье по приказу Николая II и его правительства в народ стреляла не одна учебная команда Преображенского полка, а и павловцы, и другие воинские части. Залпы гремели на Дворцовой площади, у Нарвских ворот, у Троицкого моста, на Мойке, около дома графа Строганова, на Васильевском острове. Демонстрантов атаковали конные гренадеры.

«Его императорское величество» накануне этих событий предусмотрительно уехал из Петербурга в Царское Село. Собравшиеся перед Зимним дворцом не могли ему угрожать. И тем не менее по ним все-таки открыли огонь… с его «высочайшего соизволения».

День 9 января явился важным моментом в истории развития революционной борьбы русского пролетариата. Даже многие солдаты-преображенцы, воспитанные в духе повиновения и преданности самодержавию, поняли, что Николай II возложил на них позорную обязанность подавлять движение трудящихся масс, с оружием в руках выступать против своих же братьев и сестер…

Некоторые гвардейцы говорили:

– Нас посылают – мы и идем. Стреляем. А в кого? Ну, ладно, был бы неприятель, как на войне. А то ведь… свой же народ!

– Не пойдешь – тебя самого к стенке, Вот и выбирай.

– Как хотите, ребята, а получается скверно…

Весь трагизм своего рабского положения преображенцы поняли позже, и возмущение, кипевшее внутри каждого, вылилось наружу.

Генерал-майор В. С. Гадон доносил в штаб гвардейского корпуса о подробностях расстрела демонстрации около Александровского сада и о действиях против собравшихся на Невском проспекте. Вот выдержки из его рапорта.

«9 января от вверенного мне полка в помощь полиции было наряжено восемь сводных рот. Трем ротам под начальством полковника Дельсаля было приказано быть в полной готовности в казармах на Миллионной улице к девяти часам утра и к одиннадцати часам утра прибыть на площадь Зимнего дворца, где и поступить в распоряжение генерал-майора Щербачева. Эти роты были: Е. В. [1]1
  Е. В. – его величества.


[Закрыть]
и 2-я (1-я сводная) под начальством капитана князя Оболенского, 3-я и 4-я (2-я сводная) – капитана Старицкого и полковая учебная команда (3-я сводная) – капитана Мансурова…»

Дальше в этом документе рассказывалось, что примерно часа в два дня, ввиду безуспешных попыток конницы очистить панель на углу Александровского сада и Адмиралтейского проспекта, полковником Дельсалем было приказано 3-й сводной роте совместно с полуэскадроном лейб-гвардии Конного полка оттеснить демонстрантов к Невскому проспекту.

Подойдя вплотную к людям, тесно прижавшимся друг к другу и державшимся за садовую решетку, головной взвод вынужден был остановиться. Из толпы раздавались возгласы, что никто не уйдет, если даже будут стрелять. Солдатам говорили: «Кончите службу, будете в таком же положении, как и мы».

Гвардейцев пришлось отвести шагов на 120—130 назад. Вслед им неслись насмешливые возгласы о том, что войскам следовало бы воевать не с рабочими, а с японцами.

«В это время, – сообщал Гадон, – полковник Дельсаль получил от генерал-майора Щербачева приказание его сиятельства командира корпуса открыть огонь… На что из толпы махали шапками, кричали: «Кого же вы пошлете в Японию?»

После поданных на горне трех сигналов с промежутками между ними полковник Дельсаль приказал командиру 3-й сводной роты капитану Мансурову стрелять…»

Один за другим прозвучали два залпа.

Я в то время, как и многие мои сослуживцы, еще неясно осознавал всю глубину свершившейся трагедии. Но то, что в народ полоснули огнем, что улицы обагрились кровью рабочих и особенно женщин, детей и стариков, вызывало возмущение, заставляло задуматься. И люди думали.

Всю ночь на 10 января то в одном, то в другом углу шуршали соломенные матрацы, слышались тяжелые вздохи. Не легко уснуть, когда душа в смятении, когда в голову лезут самые противоречивые мысли.

Темные, замуштрованные солдаты, приученные беспрекословно выполнять приказы начальства, не могли пока разобраться в событиях и правильно их оценить. Одно понимали: царем совершено тягчайшее преступление.

Лишь позднее нам стало известно, что наш ротный командир капитан Н. Н. Мансуров за проявленную на Дворцовой площади «доблесть» высочайшим приказом от 16 января 1905 года был награжден орденом Святой Анны третьей степени. Острый на язык рядовой Василий Кубаенко по этому поводу сказал:

– Нынче ордена царь дает за стрельбу по заводским, по старикам, старухам да по малым детям. Куда господь бог смотрит? Спятил его помазанник…

Чтобы как-то загладить содеянное, самодержец принял специально подобранных «представителей» трудящихся и в беседе с ними о «печальных» событиях, по существу, обвинил самих же рабочих. Вместе с тем он не скупился и на обещания улучшить жизнь.

Правительством была оказана «щедрая» помощь семьям расстрелянных в день 9 января: за каждого убитого работника было выдано по тысяче рублей. Этот акт величайшего лицемерия еще больше возмутил народные массы. Повсюду развернулось забастовочное движение. Преображенцам по приказу венценосного полковника все чаще приходилось выполнять полицейские и жандармские функции. Подразделения посылали на Путиловский завод для «острастки» бастующих, которые держались очень стойко и с которыми полиция не могла справиться. Почти неделю гвардейцы охраняли пустовавшие цеха фабрики Торнтона. Фабрикант боялся, как бы текстильщики не испортили оборудование и не растащили хозяйское добро, и поэтому он призвал на помощь солдат.

Неприглядную роль пришлось сыграть нашему полку и во время революционного выступления гвардейского флотского экипажа в Петербурге. Матросы вышли из повиновения офицерам и предъявили командованию политические требования. Для их усмирения в срочном порядке были вызваны преображенцы.

Правда, во всех этих случаях оружие не применялось, до этого дело не доходило, но факт давления силой на революционные массы был налицо. Недобрая слава нашей учебной команды распространилась далеко, и, как только лейб-гвардейцы появлялись на фабрике или на заводе, сопротивление бастующих ослабевало. Боялись, как бы снова не раздались залпы…

Кстати, не могу пройти мимо версии о «незаряженных ружьях», содержащейся в книге «Начало первой русской революции. Январь – март 1905 года», изданной Академией наук СССР в 1955 году. В ней утверждается, что 9 января при стрельбе в народ у восьми человек учебной команды «ружья оказались незаряженными. Эти солдаты были отправлены командиром полка капитаном Мансуровым под арест».

Это не соответствует истине. Во-первых, командиром лейб-гвардии Преображенского полка тогда был генерал-майор В. С. Гадон, а не капитан Н. Н. Мансуров. Последний занимал должность командира 2-й роты 1-го батальона. Во-вторых, гвардейцы были вооружены не ружьями, а винтовками, у всех солдат учебной команды они были заряжены и никто из участников расстрела демонстрации в те дни не арестовывался. Восемь человек были действительно отданы под суд (ефрейторы Степан Скрыпник, Константин Шинкарев, Тимофей Дурыгин, Василий Тулюпа, Логин Полтавцев, Дмитрий Дятлов, младший унтер-офицер Иван Бойченко, старший унтер-офицер Константин Семенов), но не в 1905, а в 1906 году и совершенно по другому делу. Об этом свидетельствуют и оставшиеся в живых свидетели тех событий и документы, хранящиеся в Центральном Государственном военно-историческом архиве.

ПРОКЛАМАЦИИ В КАЗАРМЕ

«Солдаты и матросы, вы часть народа, но вас ведут против народа».

(Из воззвания Петербургской военной организации РСДРП. 1905 год.)

С некоторых пор на лестницах казарм солдаты стали находить прокламации. Они появлялись также и в помещениях, где преображенцы несли караульную службу. Обычно их находили рано утром или поздно вечером. Многие гвардейцы не умели читать и, повертев бумажки в руках, сдавали унтер-офицерам. От тех они попадали к фельдфебелю и командиру роты.

Наш фельдфебель Иван Васильевич Афанасьев не принадлежал к числу служак. Я с ним был в хороших отношениях. Иногда по вечерам в тиши канцелярии мы делились новостями из дому, размышляли о происходящем в столице и во всей России.

Нас волновали многие вопросы: выборы в Государственную Думу, Манифест 17 октября, положение крестьян, ход русско-японской войны.

Иван Васильевич сын крестьянина. Он всем сердцем сочувствовал революции.

Службу Афанасьев нес исправно. Благодаря его стараниям, в роте у нас всегда поддерживался образцовый порядок. Капитан Мансуров был доволен им. Я тоже выполнял свои обязанности аккуратно. Оба мы не вызывали подозрений у офицеров и поэтому могли, когда надо, посекретничать или куда отлучиться.

Однажды вечером, зайдя ко мне в канцелярию, Афанасьев разгладил на столе небольшой, мелко исписанный листок.

– Рядовые нашли и отдали мне, – сказал Иван Васильевич.

Мы стали читать:

«Солдаты и матросы, вы часть народа. Все ваши требования тоже и наши, но вас ведут против нас, и вы в крови народной утопите свою свободу. Не слушайте команды, слушайте голос народный. Присоединяйтесь к нам. Восставайте заодно с нами. Нет силы, которая могла бы пойти против армии, объединившейся с народом».

– Видишь как! – удивился Афанасьев. – Объединяйтесь с народом, значит… Кто это пишет?

Я молчал. Мне вспоминались ссыльные, с которыми довелось познакомиться в Шенкурске. Кто знает, может быть, кто-нибудь из них? Афанасьев повторил вопрос:

– Тоже не знаешь?..

Я предположил:

– Наверное, социал-демократы.

– Что с ней делать? – Афанасьев свернул листок и прикрыл его широкой ладонью. – Уничтожить?

– Раз уж попала к нам в руки, пусть пока будет у нас, – ответил я. – Может быть, кое-кому почитаю. Оставьте.

– Смотри не попадись.

– Ничего, я потихоньку.

С листовкой я познакомил своих товарищей, которым доверял, а потом уничтожил ее.

После этого мы с Афанасьевым сблизились еще больше, стали откровенны друг с другом. Впоследствии, когда я включился в революционную пропаганду, он содействовал мне в этом, делая вид, что не замечает моих отлучек, а иногда и ходатайствовал перед командиром роты о предоставлении мне увольнения.

Втянулся я в подпольную работу незаметно для самого себя. Солдаты, получая из дома письма, нередко обращались ко мне за разъяснением непонятных вопросов или просто для того, чтобы прочесть написанное. Я, что мог, растолковывал, но часто и сам не знал, как надо ответить. В нашей ротной библиотеке, разумеется, ничего такого не было, что хоть в какой-то мере помогло нам понять события. Газеты выписывались монархические, реакционного направления. Все толковалось так, как было нужно правительству. Вольно или невольно приходилось обращаться к нелегальной литературе, как-то находить ее.

Связаться с нужными людьми помог такой случай. В ротах действовал распорядок, по которому ежедневно, между пятью и девятью часами вечера, родственникам разрешалось заходить беспрепятственно в казармы и навещать «служивых». Этим пользовались подпольные социал-демократические агитаторы. Они проникали к нам под видом родственников.

Однажды такая гостья навестила и меня. Я сидел в канцелярии и что-то – уж сейчас и не помню – писал. К столу подошла женщина, невысокая, с простым лицом, довольно молодая, скромно одетая. Я удивленно посмотрел на нее. Посетительница поглядела настороженно и, волнуясь, поправила на голове платок. Я подвинул стул, предложил сесть.

– Здравствуй, Кирилл, – она протянула мне руку. – Ну как твоя служба? – сказала громко пришедшая. – Почему ты ничего не пишешь?

Я смотрел на нее с недоумением. Женщина быстро шепнула:

– Я ваша дальняя родственница. Поняли? Наташа.

Дальше разговор продолжался полушепотом. «Наташа» спросила о службе, о моем положении в роте, о связи с родиной, о настроениях среди солдат. Я догадался, кто передо мной, и невольно улыбнулся. «Ничего не скажешь, – подумал я о своей собеседнице, – смелая». Да, чтобы прийти в военную казарму к неизвестному человеку, завести как ни в чем не бывало разговор, для этого требовалось немалое мужество и хладнокровие. Попади она на другого писаря-служаку, ей бы не сдобровать.

– Мы вас немножко знаем, товарищ Басин, – сказала «Наташа», – так что не удивляйтесь моему приходу. Нам надо, чтобы кто-нибудь разъяснял солдатам текущие вопросы. Они должны разбираться в том, что пишут в газетах, книжках. Вы человек грамотный… Можем ли мы положиться на вас?

Я уставился на нее, изучая. «Не провокация ли?» – мелькнуло в голове. Такую гостью могла подослать и охранка. «Наташа», видимо, догадалась о моих колебаниях.

– Я понимаю вас… Но даю честное слово, что все это будет между нами, – сказала она. – Как еще убедить, просто не знаю.

Мне почему-то захотелось поверить ей.

– Хорошо, – ответил я. – Рассчитывайте на меня.

«Наташа» сказала, что в следующий раз придет мужчина, назвала его кличку и ушла. Больше я ее не видел.

Потом пришел какой-то человек и дал мне несколько прокламаций. Мы условились с ним о следующей встрече.

Постепенно я подобрал себе помощников. Ими стали старший унтер-офицер Кузьма Андреев, рядовой Станислав Колесинский, ефрейтор Игнатий Бороздин, рядовые Яков Петренко, Василий Кубаенко.

Пропагандировать в роте революционные взгляды было чрезвычайно рискованно. Заниматься этим приходилось очень осторожно, в глубокой тайне. Запретную литературу я хранил в канцелярии под библиотечными книгами, на койке под матрацем, иногда просто держал в карманах. Передавал ее либо Кубаенко, либо Петренко, либо каптенармусу Гарановичу. Каждый из них – еще нескольким солдатам. Прочитанные брошюры и листовки возвращались ко мне.

Некоторые нелегальные книжки маскировались обложками популярных в то время творений о царе и высших сановниках. Они тайком от ротного ходили по рукам.

Мы тогда еще не разбирались в тонкостях программ политических партий, хватались за все, что казалось революционным. Важно было вообще настроить солдат против существовавшего режима. Однако многие уже тогда понимали, что Манифест 17 октября – это надувательство со стороны царя. Мы слышали, что съезд созданного в 1905 году Крестьянского союза принял резолюцию с требованием передать землю в общую собственность народа. Позднее, когда собралась Первая Государственная Дума, нам стала ясна программа трудовиков, которые выступали за ликвидацию помещичьего землевладения и за передачу всей земли тем, кто ее обрабатывает.

Земля для крестьян, свобода всему народу, отмена классовых привилегий и улучшение положения солдат – вот что в то время волновало умы преображенцев. Они жадно слушали пропагандистов, пробиравшихся в полк, искали ответа на многочисленные вопросы в легальной и нелегальной литературе.

Кстати, одним из активнейших агитаторов был Аркадий Гаврилович Петров-Остапов – брат писателя Скитальца. Однажды, когда он пришел в полк, находившийся в Красном Селе, его увидел рядовой Переверзев из учебной команды. Он сразу же доложил кому-то из командиров и попросил арестовать Петрова-Остапова. Это было сделано. Аркадия Гавриловича начали обыскивать. При нем была записка ко мне. Чтобы она не попала в руки офицеров, он незаметно проглотил ее.

Не найдя у Петрова-Остапова ничего подозрительного, задержавшие отпустили его. Аркадию Гавриловичу следовало бы немедленно уйти. Но в это время пошел сильный дождь. Петров-Останов решил переждать под крышей столовой. Тут он снова встретился с Переверзевым. Доносчик опять побежал к начальству и стал доказывать, что Петрова-Остапова зря освободили.

– Это главный агитатор из тех, что ходят в полк, – заявил он.

Подпольщика вторично схватили и отправили в охранное отделение. Там раскопали материалы о его нелегальной деятельности. Пропагандист был сослан в Сибирь.

Разумеется, не следует представлять дело так, что распространение революционных взглядов в полку было поставлено широко, велось регулярно и организованно. Но пропаганда все-таки велась благодаря активной деятельности военной организации петербургских социал-демократов. Ее агитаторы работали с писарями воинских частей столицы, как наиболее грамотными людьми, вовлекали их в подпольную работу, через них разъясняли остальным необходимость перехода войск на сторону народа.

Впоследствии в обвинительном акте по делу 1-го батальона Преображенского полка следствием было признано, что в течение зимы 1905—1906 годов наше подразделение было буквально забросано прокламациями. Сначала их подбирали и сдавали начальству, затем стали уничтожать на месте.

Но уничтожалось, конечно, не все. Какая-то часть запретной литературы все-таки доходила до тех, кому она была адресована.

Командир роты капитан Мансуров внимательно следил за настроением подчиненных, их разговорами. И хотя ему пока не удалось учуять никакой опасности, он все же усиленно настраивал мысли солдат в угодном для себя направлении. Главной его заботой, как и всех других офицеров, было уберечь гвардейцев от «тлетворного влияния времени», удержать в повиновении, сохранить мобилизационную готовность части. Каждое более или менее значительное политическое событие Мансуров обязательно комментировал, растолковывал так, как считал нужным. Он не оставлял без внимания даже письма, которые приходили в подразделение. Прежде чем попасть адресатам, они подвергались проверке.

Как-то ефрейтору Игнатию Кузьмичу Бороздину написал отец. Старик жаловался на плохую жизнь крестьян, на низкий урожай, на бедственное положение деревни. Прочитав это, Мансуров пригласил Бороздина в канцелярию и сказал, что у его родителя нездоровые настроения. Командир порекомендовал ефрейтору послать домой успокоительный ответ.

Аналогичный случай произошел и с рядовым Андреем Петровичем Исуповым. Крестный сообщил ему, что в городе у них царит произвол властей, людей чуть что арестовывают и всячески притесняют. С листком, в котором это было рассказано, Мансуров пошел к командиру полка. Тот приказал ротному самому ответить родичу Исупова.

Продавец винной лавки в Казани, получив послание от Мансурова, испугался. Он поспешил заверить офицера, что проявил легкомыслие, поддавшись настроению местных оппозиционных газет, и теперь раскаивается в своем поступке. После этого Мансуров поговорил с Исуповым и успокоился, полагая, что таким образом оградил его от нежелательного влияния.

Социал-демократической пропаганде он, как и другие офицеры полка, стремился противопоставить монархическую. Так, после опубликования 17 октября 1905 года царского манифеста Мансуров, посоветовавшись с генерал-майором Гадоном, стал через некоторое время распространять среди солдат брошюру придворного историка Дубенского «Что дал император Николай II русскому народу». В ней всячески превозносились «благодеяния» самодержца.

Видя тяготение подчиненных к печатному слову, капитан выписал для них газеты «Русское чтение», «Заря», «Сельский вестник», а подпоручик Есаулов с его разрешения – «Новое время».

Часто Мансуров сам читал эти издания вслух, стремясь, чтобы его слушатели поняли тот или иной материал именно так, как ему хотелось. Иногда он поручал провести громкую читку кому-нибудь из взводных. Как бы давая некоторую отдушину от политической литературы верноподданического характера, Мансуров с ведома командира полка стал давать в ротную библиотеку произведения А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова. Солдаты охотно брали эти книги в караулы и наряды.

Зная, что нас, крестьянских детей, конечно же волнуют аграрные вопросы, ротный не обходил их. Он брал инициативу в свои руки. Познакомив гвардейцев с брошюрой Демчинского «Чего хотят люди, которые ходят с красными флагами», Мансуров говорил, что дело вовсе не в количестве земли, имеющейся в распоряжении хлебопашцев, а в том, как она обрабатывается.

– За границей наделы зачастую еще меньше, – убеждал он. – Но, благодаря высокой культуре обработки их, урожаи там куда больше.

Мы мысленно сопоставляли сотни и тысячи десятин дворянских, помещичьих и монастырских пашен с лоскутными наделами своих родителей и никак не могли согласиться с капитаном. Когда он уходил, солдаты начинали толковать по-своему:

– Культура, конечно, дело хорошее, только землицы все же не хватает…

– Вот, вот, пахать-то нечего! Куда ни кинь, везде один и тот же клин… Что хочешь, то и сей.

– А навозу где взять, если лошади нет, да и коровенку за недоимку увели?

– Так что культура культурой, братцы, а землица-то прежде всего…

Как ни изощрялись господа офицеры, а революционные веяния все глубже проникали в сознание служивых. Они все внимательней прислушивались к словам подпольных агитаторов, все охотнее читали листовки и прокламации. Начальство наконец стало замечать это, забеспокоилось.

Однажды зимним вечером разводящий, сменив посты, возвращался в караульное помещение. Он поднялся на крыльцо и при свете уличного фонаря заметил под ногами какую-то бумагу. Гвардеец наклонился. В руках у него оказалась небольшая брошюра. Преображенец огляделся – нигде никого. Тогда он отнес книжицу начальнику караула. Тот прочитал ее. Брошюра призывала солдат не участвовать в подавлении выступлений рабочих и крестьян. В ней приводились примеры отказа военнослужащих выполнять распоряжения офицеров. Унтер доложил об этом командиру роты. Мансуров в свою очередь счел необходимым показать находку генерал-майору Гадону. Так она, по словам Мансурова, дошла до адъютанта главнокомандующего ротмистра князя Щербатова.

Этот случай насторожил Мансурова. Он стал кое-кого подозревать. В марте 1906 года аресту подвергся солдат Росляков, который должен был в этот день увольняться в запас. При обыске в его вещах нашли книги «преступного содержания». Рослякова отправили в охранное отделение.

До сих пор в нашей роте не было случаев шпионства и фискальства. Поэтому я решил дознаться, кто же совершил эту подлость. Выяснилось, что по доносу ефрейтора Сбруева (из 1-й роты) начальство пожелало осмотреть вещи Рослякова. Когда тот заявил, что у него с собой ничего нет, ефрейтор нашей роты Карл Гезлер показал сундук Рослякова. В нем и обнаружили революционную литературу.

Поступок Гезлера меня возмутил. При построении на вечернюю поверку я разоблачил его перед всеми солдатами.

Гезлер ничего не сказал, затаил злобу. После событий 1906 года в батальоне Гезлер, опасаясь расправы за предательство, сумел при содействии своих покровителей уволиться в запас. На военный суд в октябре 1906 года в село Медведь он не явился. Его клеветнические показания были оглашены заочно.

Вскоре после ареста Рослякова заведующий хозяйством части полковник Лошкарев сообщил Мансурову, что его швейцар и лакей рассказали, будто унтер-офицер Гаранович встречается с какой-то подозрительной курсисткой.

За Гарановичем была организована слежка. Мансуров установил контакт с подполковником Модлем из охранного отделения. Тот записал приметы Гарановича. Но уличить каптенармуса в чем-либо предосудительном не удалось.

Через некоторое время Гаранович получил из дому телеграмму о болезни матери. Он попросил у капитана Мансурова отпуск. Мансуров запросил волостного старшину. И когда он подтвердил, что мать Гарановича нездорова, командир роты выхлопотал унтер-офицеру отпуск. При этом Мансуров осторожно прощупал Гарановича:

– Не остается ли тут у тебя в Петербурге зазноба, которая будет скучать?

– Нет, – ответил Гаранович. – Была у меня знакомая прачка, но мы с ней поссорились.

– Поедешь на родину, так не забудь, что служишь в гвардии. Береги честь мундира! – покровительственно пожелал Мансуров. – Между прочим, если будут спрашивать тебя дома о том, как решается вопрос с землей, то говори, как я вам разъяснял.

– Так точно, ваше высокоблагородие, – ответил Гаранович послушно. – Я буду говорить землякам, что нужны власть и порядок и бунтовать грех.

– Ну то-то же! Поезжай с богом!

Гаранович не знал, что Мансуров в последнее время стал часто заходить к нему в ротный цейхгауз неспроста. На следствии ротный показал, что он посылал Гарановича с каким-нибудь поручением, а сам тем временем обшаривал карманы его одежды, висевшей на стене, – искал, нет ли в них чего-либо подозрительного. Когда Гаранович готовился к поездке домой, Мансуров ухитрился осмотреть его сундук и ящики письменного стола. Но ничего, кроме обычных служебных документов и личных писем, не нашел. Просмотрев отчеты и расчеты, капитан убедился лишь в том, что Гаранович хорошо исполняет свои служебные обязанности.

По приказанию генерала Гадона Мансуров встретился в охранном отделении с подполковником Модлем и справился, что дала слежка за Гарановичем. Модль сказал:

– Ваш командир полка напрасно беспокоится. У нас нет никаких данных о том, что Гаранович революционер.

Со второй половины октября 1905 года я стал посещать собрания рабочих в клубе Карла Маркса на Васильевском острове. Но он по требованию полиции вскоре был закрыт.

Несколько позже у Балтийского завода я познакомился с рабочим по кличке «Взводный». Подлинную фамилию его не знаю. У него на руках после 9 января остались шрамы от казачьей шашки. С иронией и болью, хмуря густые брови, «Взводный» говорил мне:

– Ну вот, теперь мы ученые. Больше не пойдем к царю просить милости, а будем требовать свое с оружием в руках.

У «Взводного» жил родственник, восемнадцатилетний юноша. Он часто приходил ко мне в ротную канцелярию, передавал прокламации. И сам разбрасывал их в казарме, на дорожках, у бани, у помоек. Идет солдат по своим делам, подберет листок и прежде, чем передать начальству, полюбопытствует: что же в нем написано?

Юношу я частенько угощал солдатским ужином. Этот паренек плохо говорил – у него был физический недостаток. Куда он потом делся, я так и не знаю.

Однажды мне удалось побывать на занятиях в одном из политических кружков. Мне там дали брошюру под названием «Долой социал-демократов!». Но заглавие не соответствовало содержанию. В действительности, как меня предупредили, в ней излагались некоторые программные вопросы социал-демократической партии.

Несколько дней спустя, поздно вечером, когда солдаты уже спали, я сидел в ротной канцелярии за столом и при свете лампы читал брошюру. Неожиданно ко мне зашел подпоручик Есаулов.

Я сунул книжку под лежащий на столе отчет. Есаулов, видимо, заметил это. Он подошел ко мне вплотную и скривил губы в усмешке.

– Чем занимаешься в столь поздний час? – спросил он и поднял исписанные мною листки. – Так-с, читаем, значит? Просвещение дело полезное. Гм… любопытно. «Долой социал-демократов»… Надо посмотреть. Где ты это взял?

– Купил у разносчика книжек, – ответил я.

Есаулов недоверчиво посмотрел на меня и положил брошюру себе в карман.

На другой день меня и фельдфебеля Афанасьева Мансуров позвал в квартиру капитана Михайлова, находившуюся в нашем здании. Очевидно, он не хотел пока случившееся предавать огласке.

– Где ты взял эту штуку? – спросил Мансуров, побледнев от гнева.

Я повторил, что купил на улице, так как заинтересовался названием.

– Это же революционная пропаганда! Кому-нибудь давал читать?

– Никак нет, ваше высокоблагородие!

– А сам всю прочитал?

– Только начал.

– Врешь, по глазам вижу! Заразился смутьянским духом! А этот писака, – капитан потряс брошюрой, – просто жрать хочет, вот и несет всякую чепуху. Таким книжкам не место в роте! Что у нас, своей библиотеки нет? Или газет не выписываем? Зачем же читать эти бредни?

Мансуров начал выдергивать листы и рвать их в клочья.

– Смотри, Басин, если еще раз замечу, – пеняй на себя. Разве худо тебе писарем?

Я пообещал, что впредь ничего подобного делать не буду. Теперь приходилось быть особенно осторожным.

Осенью 1905 и зимой 1906 года внешне в полку все обстояло спокойно. Но так только казалось. В действительности в сознании солдат происходило брожение, зрело недовольство порядками в стране, высокомерным обращением офицеров, запретом открыто высказывать волновавшие нас мысли.

В своем Манифесте от 17 октября 1905 года царь провозгласил свободу слова. Но на самом деле никакой свободы не было. К тому же «дарованные» права даже формально не распространялись на армию. За каждое вольное высказывание нас сурово одергивали.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю