Текст книги "Мир внутри (СИ)"

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Мы долго молчали, столь долго, что за окнами серая мгла неба потемнела, сменив цвет на угольный. Лишь когда это случилось, я произнес:

– Вам надо встретиться с ней. Дождаться ее.

Нодар кивнул. И спросил, точно у самого себя:

– Но что я скажу? Что? Слова бессильны перед ней…. Разве что попросить ее об одной… последней услуге.

Я понял, о чем он говорит, и взглянул на него, и мой собеседник выдержал взгляд и подтвердил мои слова, сказав:

– Помочь покинуть… осколок рая. И постараться вернуться. Каждому в свой мир. К миру внутри.

Марафон

Заставка отзвучала, софиты полыхнули огнем, направляя свет на появившегося из-за декораций ведущего.

– Здравствуйте, дорогие друзья! – Такахиро Араи с белоснежной улыбкой произнес эти слова на русском. А затем, будто только их и знал, сразу же переключился на родной. – Мы рады приветствовать вас на ток-шоу «Литературный марафон», – гром оваций сразу после включения надписи «аплодировать». – Для наших постоянных зрителей и тех, кто подключился к нам совсем недавно, напоминаем: сегодня шестой день написания рассказа «Талисман», – чуждая японскому буква «л» ему по-прежнему давалась с трудом.

– А я рада сообщить, что зрительский состав аудитории за эту неделю вырос и составил девятьсот миллионов человек, – это уже всезнайка Хитоми Мацуки, появившаяся следом. Новое включение табло, впрочем, зрители догадались похлопать и без подсказки. – Наш спонсор, международная информационная сеть «Тейкоку» пообещала еще больше увеличить охват, и подключить к воскресенью Цейлон и южную Индию, – снова бурные и продолжительные, прерванные в апогее фразой:

– А теперь встречайте – последний русский писатель Иван Ильич Головин!

Оба ведущих произнесли имя хором, отчего входящему это напомнило излюбленное всеми жителями острова-мегаполиса караоке. Под бравурный марш Иван Ильич, бодрым шагом вскочил на возвышение, резиново улыбаясь, помахал рукой, отчего аплодисменты немедля превратились в шквальный грохот. Прошел до середины сцены, поклонился, как полагалось, и сел за стол; только тогда овации прекратились. Все это до жути напоминало ему теннисный матч, где-то на стадии полуфинала – и народу в студии прибавилось, и он уже порядком измочален работой. Такахиро приблизился к сцене со стороны зрительного зала, мускусное амбре, долженствующее подчеркнуть мужские качества ведущего, омыло Головина тяжкой волной.

– Иван Ильич, – да когда ж он, наконец, сможет выговорить непокорную букву! Головин невольно покусал губы и тут же снова улыбнулся, так проще, так незаметней: все время улыбаться почтеннейшей публике, – перед тем, как вы просмотрите написанное за прошедшие дни, и приступите к продолжению, у нас к вам несколько вопросов.

– Я внимательно слушаю, – интересно, а сам-то он достаточно хорошо говорит на государственном? Хотя «последний русский писатель» и должен ошибаться, главное, чтобы было понятно, интересно, и… и чтоб ток-шоу могло продолжаться, вещая, хоть на Африку, хоть на Америку. Да хоть на Антарктиду, ведь и там тоже сыщутся такие же любопытные, глядящие на то, как господин Головин, – прелесть выражение, используемое Хитоми, – пишет рассказы в прямом эфире, уже больше двух лет. Желательно одной длины, так, чтобы начав в понедельник или вторник, к воскресенью можно быстро дописать финал и еще устроить викторину по итогам творчества и вручение призов зрителям в студии и специально приглашенным счастливчикам, отгадавшим что-то из вымершей области культуры. Не только и не столько русской: кто сейчас вообще пишет, кроме него? Вернее, так: кто сейчас читает мысли, не могущие поместиться на экран планшетника? Полтораста иероглифов, или примерно пятьсот знаков латиницей. Если человеку приспичило что-то сказать, ему следует ввернуть мысль в эти строгие рамки. И никогда не превышать лимита.

Он поднял глаза на Такахиро. Тот, подойдя к столу, так что оказался на одном уровне с сидящим на сцене, спросил вполоборота:

– Мы давно хотели спросить у вас, почему этот рассказ так сильно выбивается из привычных нам прежних ваших творений?

– Не о девятнадцатом веке?

– Не стилизация под Тургенева, Бунина, Чехова, Достоевского. Зрители успели привыкнуть к вашей стилистике, к вашей атмосфере. И вдруг такой пассаж.

– Я предупреждал, что хотел бы поэкспериментировать в новом своем рассказе.

– И нам это очень интересно, – Хитоми моментально оттеснила коллегу, взяв дело в свои руки. – Тем более, как вы сумели вывернуть классический японский сюжет о вознагражденной добродетели, превратив его в классический русский.

Кто-то похлопал, немного смущенно. К нему присоединились еще несколько человек. Иван Ильич оглядел собравшихся.

Студия, выполненная в бело-зеленых цветах, напоминала березовую рощу, с какой-то странной голубоватой подсветкой рядов. Зрители сидели с трех сторон от подиума, зал наполнился ими до краев, не менее пяти тысяч присутствовало на передаче. И дело не в том, что билеты распространялись бесплатно или организаторы старались заполнить любую лакуну хоть бы и освободившимся на время съемки техником или координатором: шоу действительно имело успех. Недаром его появления ждали, ровно начала теннисной гонки за очередным хрустальным кубком. Неделя через неделю, таков был формат, не менявшийся на протяжении последних двух лет, и только раз он посмел его нарушить. Тогда еще не было березовой рощи Куинджи за его спиной, лишь белоснежные облака, леса, дорога, ведущая в бескрайние дали. Что-то вроде отражения той самой сказочной Руси, ради которой сюда и приходили люди. Понять, если не загадочную душу, то пережить некое ощущение сопричастия. Нет, это слишком высоко. Просто полюбопытствовать. Сейчас компания «Тейкоку» разработала и ввела в употребление моду на Россию конца девятнадцатого века. Два года они держатся в фарватере стиля, два года он пишет рассказы из сгинувшей в небытие истории, немалый срок для скоротечного увлечения. Которым интересуются так удивительно вскользь – подражая лишь во время телевизионных передач.

Интересно, сколько ему осталось писать?

Он снова оглядел аудиторию. Пластиковые скамьи, стилизованные под деревянные, с тисненными подсолнухами в изголовьях. Огромный телевизор во всю стену, показывающий нехитрое убранство деревенского дома: топчан, керосинку, поленницу, изразцовую печку с подушками и цветастым одеялом, свешивающимся с лежанки, ухваты и чугунки, горка с гжельской посудой. И расхристанные сапоги в дальнем углу – будто хозяин только вернулся с дальней дороги. Вот только не видно его нигде.

Интересно, что же здесь подлинное, а что вымышленное организаторами? Вроде бы они ездили, уточняли, куда-то, на Урал. Ивана Ильича уверяли, что воссоздали «быт, каким он был». Не желая спорить, тем более, проверять, охотно поверил на слово. Как и все прочие, думается.

– Скажите, вы давно хотели написать рассказ из современной жизни?

Хитоми подошла к нему, присела на пластик стола. Для удобства пишущего, прямо в нее был вмонтирован планшетник, только бо́льших, чем обычно, размеров, с полноразмерной клавиатурой. Стоило Ивану Ильичу присесть, как экран загорелся синим, высвечивая заглавные строки рассказа: «В Хабаровск я прибыл поздним днем, впервые так далеко оторвавшись от столицы. Город встретил меня дождем, мелким и нудным, напомнившим о надвигавшейся скорой осени с ее хлябями, распутицей, разбитыми тротуарами и темной от глины водопроводной водой, которую долго надо сливать, чтобы иметь возможность…». Он отлистал до конца, вчитываясь, и одновременно готовя ответ.

– Не то, чтобы очень. Наверное, с начала сезона, – в зале улыбнулись, он умел шутить и над собой и над собравшимися, но так, что это нравилось. Тонко, легко. Тем более, от него шутки воспринимались куда охотней – все же, последний русский писатель.

– И теперь решили поэкспериментировать с возросшей аудиторией? – Хитоми приняла шутку.

– Несомненно. Полагаю, жителям Цейлона будет интересно, чем закончатся злоключения Максима.

– Ведь вы заранее знали, что на этой неделе к нам присоединится многомиллионная аудитория, – он услышал добродушный смех в зале, кто-то захохотал особенно громко, чем насмешил уже всех остальных. Головин почувствовал себя куда спокойней и сосредоточился на тексте.

«Деревенский стол» был сооружен таким образом, что закрывал Ивана Ильича ниже груди полностью, на студии считалось неприличным, если зрители будут разглядывать ноги писателя. Пусть лучше уж посмотрят какие слова он подбирает в режиме реального времени – прямо над головой и чуть в стороне, располагалось несколько камер, позволяющих лицезреть написанное на трех экранах, расположенных прямо перед сценой.

– Одно из достоинств моего положения, – улыбнулся он сердечно. Хитоми кивнула в ответ, ослепив белозубой улыбкой, так они отвечали друг другу уже давно, после чего, приблизилась к рядам.

– Не будем вам мешать, вносите правки. А я напоминаю, что нынешний день посвящен костюму конца девятнадцатого века. Сегодняшняя викторина проводится на знание атрибутов костюма. Уважаемые зрители, вы так же можете принять участие в викторине, отправляя свои ответы на короткий номер двадцать два, сорок четыре с пометкой «Конкурс номер пять». А заодно оценить самого стильного участника из присутствующих в зале. Но сперва мы будем искать недочеты у тех, кто пришел сюда, одевшись по моде семидесятых-восьмидесятых годов.

Одевшихся подобным образом в студии находилось подавляющее большинство, не столько от желания выиграть автомобиль, сколько принять непосредственное участие в программе, появиться на экране, произнести несколько слов, быть может, передать привет или просто покрасоваться. Пока Головин стремительно проглядывал написанное от конца к началу, камеры переключились с его стола на сидящих в зале, на экранах замелькали сюртуки и косоворотки, поневы и кофты. Наверное, странно видеть японцев, а их в студии большинство, в национальных русских нарядах. А может, и нет. Он уже привык к любым поворотам сюжета, любым ухищрениям сценаристов, перестал воспринимать их кульбиты как что-то из ряда вон; продюсер это называл «вписаться в формат», пускай… Так, здесь лучше написать «попросил бы вас»…

– Ага, мы вас нашли. Сударыня, представьтесь, пожалуйста.

– Хироко Кувабара….

– Очень приятно, Хироко. Можете сказать нам, что неверно в вашем костюме?

– Наверное… Я могу предположить. Наверное, пилотка…

– Именно. Пилотки появились во время Первой мировой войны, вместе с первыми аэропланами.

– Впрочем, женщинам носить пилотки запрещалось вплоть до Второй мировой, – тут же заметил Такахиро, любезно улыбнувшись. По всей видимости получив подсказку, его познания в истории оставляли желать лучшего. – До тех пор, пока война не позвала женщин в авиацию. И первыми женщинами-пилотами были немки, недаром же их называли «летающими ведьмами», – зал охотно засмеялся.

– Тебе так не нравятся немки? – слегка язвительно Хитоми. – У меня бабушка полжизни прожила в Германии. Еще до Великого Восстановления.

– Ничего не имею против своей партнерши. Тем более, ее бабушки, – немедля выкрутился он.

– Я начинаю писать далее, – откликнулся Иван Ильич, давая понять, что части экранов следует вернуться на его стол. Так и вышло, едва он начал следующее предложение: «Враз вспотевшими руками он принялся, будто слепой, перебирать билеты, ощупывая, будто таким образом мог угадать, почувствовать, запрятанный в одном из них приз», – как зрительный зал исчез с мониторов. Появился лишь по прошествии нескольких секунд, когда вниманием аудитории снова завладел Такахиро, напомнивший о викторине, и принявшийся задавать пока еще простые вопросы по истории России. Тем самым, отвлекая внимание аудитории от написания рассказа. Иван Ильич всегда подчеркивал, что ему нужно минут пять, чтобы «вкатиться». А после можно отвлекать, сколько душе угодно.

Из-за этого еще его выкопали из Хабаровска и перетащили в Токио?

– Тогда вопрос в продолжение темы. Представьтесь пожалуйста.

– Коичи Акуцу.

– Скажите, Коичи, когда появились первые матрешки в Японии?

– Как раз в восьмидесятые. Тихоокеанская эскадра российского флота имела тогда перевалочным портом Нагасаки. Матрешки появились как русский сувенир, вместе с переселенцами из Европейской части России, отправляющимися на Дальний восток кружным путем, через Азию и Африку. В то время матрешки были обычной игрушкой, а вот после русско-японской войны года они стали символом смерти – их клали в могилы убитых японских солдат в Цусиме или Порт-Артуре.

– Отличный ответ, – это уже снова всезнающая, – вы получаете претензию на автомобиль и выходите во второй круг. К вам мы еще вернемся, а теперь перейдем к другим желающим.

Снова аплодисменты, Головин, отчасти прислушивавшийся к беседе, вздрогнул отчего-то, так и не дописав фразу: «Машенька дернулась, увидев появившийся в окошечке билета второй выигрыш и, побледнев, смотрела на Максима…».

– Что такое монополь? Пожалуйста, да вы. Представьтесь.

– Чинами Такеда. Это женское нижнее белье, корсет с трусиками, первое гигиеничное белье, не требующее стирки…

«Снова, – повторила Машенька, глядя под ноги, она будто поверить не могла, что такое возможно».

Головин оторвался от написания и посмотрел на притихшую аудиторию, странно, но не такая уж большая часть увлеклась викториной, остальные по-прежнему, как и вчера, как и месяц или год назад предпочитают смотреть на написание рассказа, на то, как слова сливаются друг с другом, создавая сеть предложений, перетекающую с одной страницы на другую. Интересно, многие ли умеют читать на русском? Вряд ли, скорее, завораживает сам процесс. Ведь в переводе, который им предложат по завершении, все будет слитно, ясно и четко. И как вот из этих странных закорючек может родится что-то связное, логичное, – эдакое волшебство в миниатюре, фокус, предлагаемый в режиме реального времени.

Иван Ильич присмотрелся, нет, кто-то в самом деле, читал написанное. Для контроля за аудиторией, и дабы разнообразить писание, планшетник показывал еще и виды с камер, повернутых на зрителей. Иногда Головин видел и сам себя, со стороны, впрочем, это зрелище, поначалу его весьма прельщавшее, быстро надоело.

Он и сам подчас удивлялся своему умению слагать слова. Даже сейчас, спустя тридцать лет после написания первого рассказа. В глухом Хабаровске, в провинции, пусть и ближней, но все же такой далекой от сверкающего стеклом и сталью Токио, распростершегося неоновыми огнями едва не на весь Хонсю. Первый раз он побывал в столице лет в одиннадцать, тогда открыли монорельс через весь остров, заново, после Великого Восстановления. Ничего подобного он прежде не видывал. Хотел как-то выразить свой восторг, почти экстаз, да так и не смог, плакал, и смеялся одновременно. И долго после этой поездки не мог придти в себя.

Ему давали какие-то таблетки, но помогало мало, душа требовала выхода, а выхода не находилось. Покуда однажды он не сел за стол, достав старенький, оставшийся от дедушки планшетник, и не начал писать об огнях большого города, так захватившего его воображение.

– И у нас определился последний участник второго тура, Светлана Игнатьева, – он вздрогнул, поднял голову. Женщина, кажется, немногим за сорок, но выглядящая в костюме лапотной крестьянки куда старше, особенно в сравнении с ведущим, так выгодно смотрящимся на фоне простецкого сарафана и блеклого платочка, не могущего закрыть тугие косы. – А теперь мы возьмем небольшую передышку. Уважаемые зрители, не уходите далеко, всего две минутки рекламы.

В студии произошло заметное оживление. К Ивану Ильичу подлетела гримерша, поправила прическу, помахала кисточкой; стакан минералки, нетронутый, так же спешно переменили. Участников второго тура попросили спуститься на первый ряд, там для них освобождались места.

Иван Ильич, ненадолго оторвавшись от возникшей в промежутке суеты и от гримерши, вновь приступил к написанию:

«– И как долго ты еще пробудешь в Хабаровске? – спросила Машенька, осторожно прикасаясь ладонью к пиджаку Максима. Тот нерешительно дернул плечами, вероятно, еще и сам не зная ответа на вопрос. – Ведь не может все время так везти, ты же понимаешь».

Последние слова относились скорее к автору, нежели к его персонажу. Головин обретался в Хабаровске до самого недавнего времени, слонялся с работы на работу, однако, не мог найти себе достойного места. Вернее, того, что могло бы удовлетворить его страсть к писанию – вещи, забытой после смуты, и с началом Великого Восстановления в этот мир не вернувшейся. Мама рассказывала, что если б не библиотека, ту голодную зиму, когда приходилось копать за городом корешки и варить из них суп, они бы не пережили. Хорошо, скопили много всякой ерунды, а не выбросили, как все прочие, на помойку. Шутка сказать, на два месяца топки как раз хватило, леса-то вырубили верст на двадцать окрест города. Да и то, раздышались совсем незадолго до того, как ты родился, как японцы пришли за своими землями. Иначе бы точно пропали.

– И вновь в эфире ток-шоу «Литературный марафон», и наш главный герой, последний русский писатель Иван Ильич Головин продолжает творить рассказ «Талисман», – все это Хитоми произнесла на одном дыхании. И быстро переведя дух, продолжила: – За то время, что мы отсутствовали в эфире, Иван Ильич успел написать четыре абзаца, о том, как Машенька решает уговорить Максима пойти к управляющему гостиницы. Мне сообщают, что с семи часов по Тихоокеанскому времени и до настоящего времени, наша аудитория возросла на десять процентов.

– А для тек, кто присоединился к нам только сейчас, расскажу, о чем писалось сегодня, – подхватил Такахиро, – Максим выиграл в лотерею полторы тысячи иен, причем четырежды подряд. Эти деньги позволят ему еще несколько дней прожить в гостинице «Новинка» в обществе своей возлюбленной. Машенька хочет отвести Максима к управляющему, рассказать о случившемся, она прежде говорила с ним, два дня назад, но тот, улыбнувшись, – ведущий продемонстрировал, как именно, – попросил подождать еще столько же. Ведь дела Максима довольно печальны, работы он так и не нашел, а при этом задолжал всем, кому только можно. Только эти полторы тысячи и позволят герою выпутаться из ситуации.

– Но посмотрим, что же будет дальше, – добавила Хитоми. – Иван Ильич продолжает творить, присмотримся же.

«Максим вздохнул и постучал в дверь кабинета сызнова, а затем, ответа не было, как в омут с головой, вошел в приоткрытую дверь.

Сперва ему показалось, что внутри никого нет: занавеси опущены, и тусклый свет уходящего дня оставлял лишь тени на паркете от массивного стола и шкафа, стоявшего рядом».

Он описывал почти то же, что чувствовал, когда ему выслали приглашение на радио, прознав, что он больше половины жизни пишет и пишет в стол. Попросили почитать, он охотно согласился, программа шла в записи, потому у него было много времени и еще больше дублей, чтобы не дрожал голос, и не сбивалось дыхание. Прочитал два листка и потом долго дожидался себя в эфире, когда же услышал – не признал сиплый, сдавленный голос своим.

– У меня остается мало текста, – произнес Иван Ильич, отключив микрофон. Такахиро кивнул, сделал знак режиссеру трансляции. Тот покрутил пальцем, мол говорите, задавайте вопросы. А для Головина постучал по ладони – пишите, можете, не спеша, можете, отвлеченно, потом сотрете. Ведь смотрят же, смотрят. Когда он задумался на десять минут полгода назад, аудитория точно с ума посходила. Кажется, боялись, прошло вдохновение, и передача закончится на середине. Бред, конечно, как будто от этого что-то зависит.

Но зато с тех пор он ни разу не прерывался на срок больше минуты.

– Итак, неожиданная кульминация, – сообщил чуть зазевавшийся ведущий, – Максим прибыл к управляющему, но того не оказалось на месте. Или это лишь кажется молодому человеку и его будущий благодетель, а может, губитель, все еще здесь?

– Но мы узнаем это не раньше, чем через несколько минут – после окончания второго тура. И вопросы теперь начнутся на русском. Напоминаю, отвечать можно на обоих языках. Первый вопрос к вам, Чинами, – и уже на русском, – Расскажите, как появилась толстовка.

Второе появление Ивана Ильича в столице можно назвать случайностью. Он прибыл по делам той шарашкиной конторы, склада, на коем прозябал уже пять или шесть лет, занимаясь сверкой и сводкой – и едва сводя концы с концами – и свои, и компании. На последние деньги его отправили выбивать кредит у банка. Он задержался чуть дольше, в голове вызрел рассказ, в сутолоке возвращения его не напишешь, пришлось влезть в долги и остаться на лишние два дня, дописать.

Тогда он второй раз попал в поле зрения масс-медиа. Вернее, сперва в полицию, а затем, оттуда на кабельный канал Хабаровска, рассказавший о депортированном из Токио последнем русском писателе. Это прозвище, данное ему в целях повышения рейтинга программы, прилепилось навсегда. Тем более, теперь, когда он выступает, устраивая два раза в месяц публичное написание рассказа. Которые апостериори никого не интересуют: по истечении некоторого времени после начала марафона, он пытался пристроить свои рассказы в издательство – и всюду получал, даже не отказ – вежливое недоумение. «А кто это будет читать по второму разу, тем более, если в сети есть записи всех ваших шоу?».

В самом деле. Мама рассказывала, что и прежде, в ее детстве, книги были одноразовыми, да и бабушка говорила о том же, отвращая внука от графомании то подзатыльником, то подобрев, пирожком. Это классика, да, она есть и будет, на то она и классика, что к ней еще можно приписать. Да и то, все равно никто не читает. Она есть, и этого вполне достаточно.

Все верно. Только школьники, проходя то или иное произведение, брали в рассрочку или напрокат, впрочем, преподавание литературы велось далеко не в каждой школе, так что и такие гости в магазинах редкость. В Хабаровске их было всего два, и оба при государственном университете, то есть, прежде техническая литература и методички, и лишь маленький отдел, он так и назывался: «Пересказы классиков». Когда-то он заходил туда за вдохновением, в ту пору свое творчество казалось схожим с тургеневским. Позднее, эту случайно брошенную в разговор с продюсером мысль, развили в нынешние декорации.

Хотел бы он знать, почему тогда так популярна эта передача? Любопытно смотреть на последнего писателя, или на его потуги творчества? И почему ни одного подражателя – или японская созерцательность на диване перед телевизором берет верх перед остальным? Или быть еще одним «последним» не хочется – глядя на этого.

– После отмены крепостного права граф Толстой, – а Чинами замечательно говорит на русском, почти без акцента, – отказался от своих помещичьих угодий и домов, передал их крестьянам, и сам стал жить с ними. Собирал молодежь, проповедуя опрощение и ненасилие. При этом всегда одевался просто, вот именно так, как мой муж сейчас. Этот толстый непромокаемый свитер с капюшоном, защищавший крестьянина от дождя, и стал называться толстовкой. Конечно, на моем муже его осовремененный вариант, из вискозы и лайкры, но тоже довольно древний, еще до всемирной смуты пошитый в Узбекистане, в ту пору провинции России.

– Все верно, за столь подробный ответ вы получаете дополнительную звездочку. Большое спасибо, а мы переходим к следующему претенденту.

Сперва программу вел один только Такахиро, Хитоми присоединилась около года назад: студия посчитала, что ведущих должна быть пара. Поначалу хотели русскую, но позже отказались в пользу нынешней заводной всезнайки. Наверное, и к лучшему. Тем более, отношения у них сложились дружеские. Не то, что прежде, но кажется, она все поняла и больше не пыталась.

«Он согласился, пара, держась за руки, медленно покинула пустой кабинет, и направилась к соседней двери. Косые лучи солнца спрятались за верхушки елей, когда-то высаженных в парке Победы, и ныне вымахавших, поднявшихся на добрые метров двенадцать.

– Уже поздно, – тихо произнес он. – Вряд ли мы застанем кого еще.

– Он должен быть, я знаю».

Кто-то говорил, особенно, первый месяц после ее появления, что у семьи Хитоми связи, что они воспользовались своим положением в обществе, чтобы продавить дочь на телевидение – даже если и так, новенькая вписалась идеально. Стала прекрасной ведущей, тонкой и чувствующей. Умеющей простить и согласиться с неизбежным.

– Уточните, пожалуйста, вид картуза.

Он не сомневался, что все подробности, выпытываемые сейчас у претендентов, Хитоми прекрасно знала сама, дотошность ее превосходила потребности в суфлерах, в техниках, в специалистах по временам до смуты, с трудом выискивающих крупицы правды в океане легенд, родившихся в последние годы двадцать первого века, и в последующей за этим катастрофой, поистине вселенского масштаба.

Никто не знал в точности, что именно и как происходило. Каковы причины и порядок последствий. Можно лишь предполагать, что началось все со Страны восходящего солнца, ею же и закончилось.

Семьдесят, или около того, лет назад в Японии произошло чудовищное землетрясение. Страна, занимающая в тогдашнем мире ведущее положение, в развитии своем откатилась в третий дивизион, и никто не пришел на помощь. Напротив, многие страны поспешили воспользоваться случаем, чтобы пнуть ослабевшего льва, кажется, больше всех старались Корея и Китай, где находились производства и рабочие силы старшего брата. А потом случилась чудовищная вспышка на солнце. Или проснулись несколько великих вулканов. Или все вместе. Но только человечество оказалось разом лишено всех передовых технологий, что разрабатывали ведущие японские ученые и изобретатели и копировали их менее удачливые европейские, азиатские и американские коллеги. Люди разом утратили привычную поддержку совершенных механизмов, снабжавших их всем необходимым, дарующим свет, тепло, общение, знания. Начался хаос, который кто-то называл Четвертой мировой, кто-то всеобщей гражданской войной, войной всех против всех, а позже стали именовать всемирной смутой.

Только одна страна оказалась не вовлечена в усобицы и распри – та, которую прежде топтали ногами. Она в одночасье поднялась и до сих пор помогала прочим государствам подняться с колен, вернуться в человеческое обличье. Два главных качества японцев: стойкость, невзирая на все трудности, и безграничная вера в свои силы, – сыграли на руку нации. К ней, точно к лодке в бушующем океане, потянулись остальные.

– Не совсем точный ответ. И у нас остается всего два претендента, между которыми мы и разыграем новенький автомобиль.

А он потянулся к Хитоми. Едва она оказалась среди участников проекта. Их познакомили чуть больше года назад, они сели в гримерке Ивана Ильича, где заговорились до самого позднего вечера, даже не заметив этого. Как не замечали другого: разницы в возрасте, мировоззрении, характерах. Вообще ничего не замечали.

«Сама Машенька так же не решилась дернуть ручку второй раз, уверившись, что и этот замок заперт. Странно, подумалось ей, вроде бы не поздно, но на этаже они остались совершенно одни. Да что на этаже, во всей административной секции отеля, разве что дежурный на входе, если никуда опять не отлучился, он один и мог составить им компанию, которой оба не хотели и не желали, довольствуясь обществом друг друга. Максим первым почувствовал это и, подчиняясь мгновенному импульсу, потянулся к Маше».

– Иван Ильич, – Такахиро подошел совершенно незаметно. Головин поднял взгляд, – хотя бы одна эротическая сцена появится в вашем рассказе? Ведь сейчас такой волнующий момент. Да и рассказ из нашего времени.

– Полагаю, стоит спросить об этом аудиторию, – тут же ответил Иван Ильич. Зал оживился, он всегда любил встревать в повороты сюжета. Вот и теперь зрители стремительно тыкали в кнопки. Как и следовало ожидать, большинство высказалось против. Перемены, если и нужны, то не такие. Чего только не переживала в новейшей истории страна: падение императорской семьи, крушение великих компаний, слом традиционных форм правления, да всех устоев прежнего общества. Куда сильнее, чем во времена установления сегуната или революции Мейдзи. Одна из иероглифических азбук была отброшена, старейшая, что говорить об остальном. В годы смуты переменилось буквально все.

И вот странно, история последних двух веков им известна куда хуже, чем давнопрошедших. Хотя нет, ничего удивительного, ведь именно их, последние два века, так старательно вымалевывали из памяти: сумасшедший двадцатый и безумный двадцать первый. Благо сделать это довольно просто – история под конец свой стала невесома, превратилась в собрание единиц и нулей на жестких дисках серверов. Достаточно сильного шторма на солнце, чтобы потерять большую ее часть.

О ней не больно-то скорбели. А вот век девятнадцатый остался в воспоминаниях золотым, но не мучительной ностальгией, а доброй памятью – ведь ныне, во времена Всеобщего Возрождения, надежда на лучшее будущее сильна, как никогда. Как и в те годы, наверное.

– И нашим победителем становится Чинами Такеда, – женщина поднялась, дернула за собой мужа и устремилась к долгожданному, вымученному авто. Иван Ильич вспомнил, что видел это лицо в студии, женщина несколько раз выходила в финальную часть, но все время чего-то не хватало. Один раз, плача, просила дать ей еще один шанс попробовать, продюсер согласился. Потом еще раз, когда ее стали узнавать, и за нее переживать телезрители. И в итоге добродетель восторжествовала. Наверное, это подхлестнет интерес к передаче, и завтра аудитория вновь увеличится. Конечно, она увеличится в любом случае, даже не за счет Индии, но многие любят смотреть именно развязку. Узнавать все, что происходило за долгую неделю, в последний ее день. А узнав, снова отключиться на две недели, до следующего финала, ровно, выполнив некий долг.

«– Я должна сказать тебе кое-что, – едва слышно прошептала Машенька, оборачиваясь. – Что-то, что должен знать только ты».

У него оставалось еще две минуты на написание, но Иван Ильич выключил клавиатуру, сказав: «всё, закончил».

– И как всегда, на самом интересном месте, – тут же откликнулся Такахиро. – Чем закончится эта драматичная история, уважаемые зрители и мы все узнаем только завтра. Не пропустите финал написания рассказа «Талисман» в воскресной передаче «Литературного марафона»: завтра, ровно в шесть вечера по Тихоокеанскому времени, – и поклонился под долгие аплодисменты.

– Господин Головин поставит точку в своем очередном рассказе, – и хором, в полупоклоне: – Всего вам доброго, до новых встреч!

Эта традиция кланяться, ну еще кухня, иероглифическое письмо, постепенно вытесняемое более удобной латиницей, пожалуй и все, что осталось от прежней Японии. Остальное продают в сувенирных лавках: палочки для еды, расписные веера и ширмы, изречения и картины на рисовой бумаге, бумажные фонарики. Матрешки, само собой. Историки долго еще будут спорить, выискав в обломках прошлого новые артефакты, о назначении их, в соответствии с итогом споров, быть может, снова изменится представление об ушедших веках, как это было, когда выяснилось, что телевещание началось задолго до появления телевизоров в Японии. И тогда участникам программы, желающих получить приз, придется выучивать новые выкладки. И Хитоми будет сыпать новыми данными, рассказывая о том же, но с другой, правильной, на сегодняшний момент, точки зрения.