Текст книги "Пришельцы в Гусляре"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Вас понял, – послышался ответ. – Вас понял. Разведчик-два, продолжайте наблюдения. Но особенно не переоценивайте своего открытия. Известно несколько видов рыб, которые считают даже до пятнадцати.

– Ну, это им так не пройдет, – возмутился тогда Грубин, выскочил, как есть, через окно во двор со второго этажа, отобрал у Удалова фонарь и начал очень быстро перемещаться по двору, держа фонарь огоньком вверх. Он так быстро бегал, что на фоне черной земли возникли очертания известной теоремы Пифагора.

Когда Грубин уморился от беготни и остановился, в приемнике снова раздались два голоса:

– Докладывает разведчик-два. Центр, слушай, может быть, мне показалось, но другой абориген бегал по двору того же дома и с помощью фонарика пытался показать мне общее начертание известной теоремы «штаны Приудоникса».

– Пифагоровы, Пифагоровы, – поправил строго Ложкин.

– Прекратите наблюдение за ничтожным объектом, – сказал голос Центра. – Уровень цивилизации измеряется не отдельными попытками научиться считать или даже читать, а ее общими достижениями. Разведчик-один, сообщите мне, каковы результаты замеров у края их муравьиного скопления.

– Я потрясен, – раздался голос первого разведчика. – Они выбрасывают грязь в водоемы и воздух, которым дышат, причем не только сами дышат, но и заставляют дышать окружающих.

– Слышите, разведчик-два? Они буквально ходят под себя. Вам понятно это грубоватое выражение?

Ложкин протянул руку и хлопнул ладонью по кнопкам.

Разговор инопланетных исследователей прервался.

– Хватит, – не выдержал Ложкин. – Это мне противно слушать.

– Погодите.

Минц включил систему вновь.

Вернулись Грубин с Удаловым.

– Как результаты? – спросил Грубин. – Они теорему угадали?

– Они Пифагора Приудониксом зовут, – сообщил Ложкин. – Нечего нам с ними разговаривать.

– Неужели связь налажена? – обрадовался Удалов.

– Боюсь, что наоборот, – сказал Минц. – Они не хотят признавать нас разумными.

– За что же?

– Их не убеждает, что мы знаем теоремы. Они считают, что мы грязно живем.

– Лев Христофорович! – взмолился Удалов. – Нельзя ли машину наоборот переставить? Чтобы мы им сказали…

– Постараюсь. – Профессор начал щелкать кнопками. – Вот, можете, Корнелий Иванович, общаться с братьями по разуму, сколько вам хочется.

Удалов взял микрофон, прокашлялся и начал:

– Вы меня слышите, братья по разуму?

– Кто вышел на связь, кто вышел на связь без разрешения? – рявкнул в ответ Центр.

– К вам обращаются представители земной цивилизации. Цивилизации, которую вы сейчас увидели собственными глазами и величия которой вы не смогли осознать!

– Хорошо излагает, – одобрил Ложкин. – Ты не стесняйся.

– Выйдите из эфира, вы мешаете нормальной работе, – ответил Центр. – Мы не вступаем в переговоры с аборигенами.

– Мы не аборигены, – возразил Удалов. – Мы можем похвастаться большими успехами в науке, сельском хозяйстве, а также в искусстве и литературе.

– Я его взял на луч, – сообщил другой голос, принадлежавший одному из разведчиков. – Это тот самый, который умеет два и два складывать. Я его узнал.

– Правильно, – согласился Удалов. – Я умею не только считать и писать, как вы высказались в своих разговорах. Я умею также многое другое.

– С ума сойти, – возмутился Центр. – Мы теряем время, а он занимает эфир.

– Присмотритесь к нам! – закричал в отчаянии Удалов. – Нам обидно, что вы нас не признаете. Мы достойны дружбы и товарищества.

– Придется улетать, – решил Центр. – Разведчиков прошу вернуться на корабль. Никогда не думал, что аборигены могут быть настолько назойливы и бестактны.

– Так вы не хотите? – угрожающе спросил Ложкин, отобрав у соседа микрофон.

– Мы ничего не хотим, – сказал Центр. – Оставьте нас в покое. Мы прилетаем к планете, открываем ее…

– Не надо нас открывать, – произнес Ложкин. – Мы уже открыты.

– Мы открываем, – настаивал Центр, – разочаровываемся низким уровнем культуры и технологии, узнаем, что вы живете в муравейниках, портите воду и воздух, истребляете других живых существ, делаем вывод, что вам еще надо развиваться миллионы лет, чтобы получить право зваться цивилизацией, и вдруг вы имеете наглость вмешиваться в наши разговоры, в нашу деятельность и начинаете выпрашивать наше внимание… нет… Нет, так не пойдет. Разведчики на борту?

– Погодите! – воскликнул Удалов. – Еще не все потеряно. Мы будем учиться!

– Все по местам! – скомандовал Центр. – Дети, наша школьная экскурсия на дикую планету закончилась раньше, чем мы предполагали. Но главное вы поняли – когда видите дикаря, старайтесь держаться от него подальше. Дикарь злобен, нахален и навязчив…

Последние слова донеслись уже тихо – понятно было, что корабль пришельцев улетает от Земли в неведомые дали космоса.

– Да… – вздохнул Грубин. – Это были дети.

– От детей разве дождешься чуткости, – сказал Ложкин. – Дети во всем мире нахальные, а если им разрешают еще по космосу шастать, то таких детей лучше и не слушать.

– Разумеется, – согласился Минц, отключая аппаратуру и протирая глаза – его клонило в сон. – Разумеется, мы можем скептически отнестись к выводам о нашей жизни, которые принадлежат инопланетным школьникам.

– Если бы взрослые, то поняли бы, – проговорил Удалов.

– Если бы это были взрослые, – тихо поправил его Грубин, – они могли бы и не такие выводы сделать… не в нашу пользу.

– Сколько можно! – возмутился вдруг Ложкин. – Говорю я, говорю везде, что пора заняться очисткой окружающей среды, а то перед космосом стыдно. Ноль внимания! К нам уже космических детей не пускают!

Остальные промолчали.

Копилка

Моральные нормы в разных концах Галактики различны, а соблазны, порожденные наукой, велики. Попробуйте поставить себя на место существа, с вашей точки зрения безнравственного: как бы вы повели себя на его безнравственном месте? Вот, скажем, поступок Миши Стендаля – он понятен для жителей города Великий Гусляр, но будет ли одобрен на отдаленной планете? И не вызовет ли ответных мер?

Миша Стендаль сидел в городском сквере у центральной площади и ждал автобуса, на котором должна была приехать из Вологды Шурочка Родионова. Автобус запаздывал, и розы, купленные у тетки Ариадны, уже повяли. Было жарко. Шел третий час дня.

Когда пришелец из космоса проходил мимо скамейки, Стендаль не сразу сообразил, что это пришелец, так убедительно он был замаскирован под человека. Но тут Миша увидел копилку.

Пришелец прижимал ее левой рукой к боку, как толкатель прижимает ядро, входя в сектор. Это был шар, покрашенный в красный и желтый цвета таким образом, что мог сойти издали за большое яблоко.

– Разрешите? – спросил пришелец у Стендаля.

– Пожалуйста.

Пришелец сел рядом, положил копилку на колени и прикрыл ее ладонями. С минуту он молчал, глядя на колокольню и ворон над ней, затем обернулся к Стендалю и сказал:

– Автобус опаздывает. Будет через час.

Природа обделила его вопросительной интонацией.

– Как вы узнали? – спросил Стендаль.

– Знаю.

Теперь у Стендаля не оставалось сомнений, что перед ним пришелец из космоса.

– Издалека к нам прилетели?

Жители других городов удивляются обыденности гуслярской реакции на пришельцев. А что удивляться – привыкли, вот и все.

– Имя моей планеты ничего вам не скажет.

Стендаль кивнул, соглашаясь с пришельцем.

– Вы хорошо говорите по-русски, – отметил он.

– Прошел курс обучения. А сейчас мы теряем время.

– Но мы не можем поторопить автобус.

– Но можем поторопить время.

Стендаль сдержал улыбку.

Пришелец поглядел на него в упор. Глаза у него были темные, скучные, настойчивые.

– Люди, – произнес он с осуждением, – враги времени. Они выбрасывают его, терзают, убивают и топчут.

– С вами трудно спорить, – вежливо ответил Стендаль, поглядывая направо, откуда должен был показаться автобус.

– Уже час вы ничего не делаете, – сказал пришелец, – а ждете автобус, который в данный момент меняет спущенный баллон в сорока километрах от вашего города. Я вам могу помочь. Я возьму у вас лишнее время.

– И что произойдет?

– Приедет автобус. Вы встретите свою возлюбленную. А я положу час времени в этот аккумулятор.

Пришелец приподнял ладони, чтобы Стендаль мог лучше рассмотреть копилку.

– Никель-кадмиевый? – спросил Миша, проявляя некоторое знакомство с научно-популярной литературой.

– Нет, стеклянно-оловянный, – ответил пришелец серьезно. – Но с двойным деревянным микросепаратором. Уникальная вещь.

– Понятно, – проговорил Стендаль, потому что ничего не понял. – Но зачем вам время?

Он сразу поверил пришельцу, однако принцип аккумуляции времени был для него нов.

– Время – самая большая ценность во Вселенной. От его недостатка гибнут цивилизации. Я агент по сбору времени. То, что не нужно вам, в ином месте стоит бешеных денег.

Говоря так, пришелец вытащил из кармана серебряный проводок, один конец которого он прикрепил к копилке, а второй, с иголкой на конце, протянул к руке Стендаля.

– Больно не будет, – сказал пришелец. – Только дотроньтесь до конца проводка, и время, которое для вас лишнее, перейдет в мою копилку.

Жара не спадала, автобус опаздывал. Стендаль протянул руку. Правда, оставалась опасность, что пришельцу нужно не время, а, допустим, кровь Стендаля, но вероятность ее была очень мала: среди высокоразвитых цивилизаций, которые посылали корабли к Земле, изуверы еще не встречались.

Стендаль ощутил легкий укол, за которым последовал негромкий щелчок в голове.

– Спасибо, – сказал пришелец. – Надеюсь, мы еще увидимся.

Он сунул проводок в карман и поднялся. Миша вежливо наклонил голову и увидел, что тени на земле стали длиннее. Он поднял голову – кучевые облака, которые висели посреди неба, куда-то исчезли. Стендаль не успел обдумать это, потому что справа из-за угла показался пыльный, усталый автобус. Надо бы поблагодарить пришельца, подумал Стендаль, но того не было видно: наверное, охотился за другими бездельниками. А может, и не надо благодарить, потому что автобус, конечно же, приехал сам по себе. А пришелец ничем не отличался от тех надоедливых гостей из космоса, которые то и дело возникали в Великом Гусляре со своими блокнотами и магнитофонами, чтобы проводить психологические исследования землян.

Шурочка была рада тому, что Стендаль ждет ее. Стендаль сказал:

– Прости, что цветы завяли. Жарко очень.

– Ничего, – успокоила Шурочка. – Я их в воду поставлю. Мы бы не опоздали, если бы не этот баллон.

– Какой баллон?

– Ну, колесо. Целый час меняли, если не больше.

Стендаль посмотрел на часы: начало пятого. Правда, не исключено, что он задремал на скамейке. И все же ему хотелось еще раз встретиться с пришельцем. Если тот не лжет, в Великом Гусляре он найдет золотую жилу.

Вечером, проводив Шурочку из кино, Стендаль столкнулся на улице с Корнелием Удаловым, начальником стройконторы. Тот спешил.

– Миша, – сказал он, – как насчет субботней рыбалки?

– До субботы еще дожить надо, – ответил Стендаль. – Пять дней.

– Если не меньше, – загадочно сказал Удалов и поспешил дальше.

– Я вас провожу! – крикнул Стендаль вдогонку.

– Не стоит.

– Почему?

– Личная встреча.

И тогда Стендаль задал вопрос в лоб:

– Пришельцу время отдаете?

– Что? – Удалов остановился. – Ты знаешь?

– Сам отдавал.

– Тогда идем.

Они шли быстро. Удалов рассказывал:

– Я в магазине был, леску покупал. Там еще другие были. Грубин, Ложкин. Тот пришелец слушал, как мы говорим, а потом подходит ко мне и спрашивает: «Трудно, Корнелий Иванович?» – «Что трудно?» – говорю. «Ждать трудно. Пять дней до субботы, пять дней ждать такого сладкого момента, когда можно будет поплевать на червяка, широко размахнуться и закинуть крючок в тихие воды озера Копенгаген». Ясное дело, человек понимающий. А он продолжает: «Хотел бы ты, Удалов, чтобы завтра с утра была суббота?» – «Шутите!» – отвечаю. «Какие шутки, – говорит он. – Приходи вечером в гостиницу «Гусь», в комнату три, сдашь мне лишнее время». Я решил – шутит, бывают же пришельцы с чувством юмора. Но потом пришел домой, на столе квартальный отчет, жена ворчит. Не выдержал, написал записку…

– Какую записку? – перебил Стендаль.

– А он велел. Напиши, говорит, записку, что тебя в командировку послали. Чтобы другие не спрашивали: где Удалов?

– То-то не нравится мне эта благотворительность, – сказал Стендаль.

Но развить свою мысль не успел, потому что подошли к гостинице и Удалов скрылся за дверью.

А Стендаль остался на улице, чтобы подумать и подождать. Прошло минут пятнадцать. И тут под светом фонаря Стендаль угадал еще одно знакомое лицо. Лицо принадлежало Серафимову. Слегка одутловатое, оно приелось всему городу, потому что не сходило со щита «Не проходите мимо». После того как Стендаль в хлестком фельетоне разоблачил его антиобщественную сущность, Серафимов пить не прекратил, но проникся к Мише уважением, так как благодаря ему приобрел репутацию первого пьяницы в Гусляре. А слава всегда приятна.

Завидев Стендаля, Серафимов широко усмехнулся, вытащил из-за пазухи сильно потертую вырезку из газеты и помахал ею вместо приветствия.

– Помню, – сказал он. – Перечитываю. Здорово ты меня!

– Вы куда собрались? – спросил строго Стендаль, который нес ответственность за судьбу своего антигероя.

– Есть один хороший человек, – ответил Серафимов. – Поможет.

– В чем поможет?

– Комната три. Лишнее время собирает.

– А вы тут при чем?

– До получки сколько, а? Шесть дней. А от прошлой что осталось?

И вместо ответа Серафимов поболтал рукой в кармане, откуда донесся жидкий звон.

– Что он вам обещал?

– Ты, говорит, заснешь, понимаешь, а проснешься – уже и получка.

– А до получки кто за вас работать будет?

– Тоже мне работа, – вздохнул Серафимов. – Одно перевоспитание.

И с этими словами он исчез в дверях гостиницы.

В течение следующего получаса в гостиницу входили разные люди. Некоторые выходили обратно, некоторые – нет. Пробило одиннадцать часов, а Удалов так и не вернулся. Стендаль решительно вошел в гостиницу и постучал в дверь третьего номера.

– Войдите, – послышалось в ответ.

Комната была невелика. Кровать под розовым байковым одеялом с белочками, шкаф, стол с графином и двумя стаканами. На столе рядом с графином лежала копилка.

– Сколько отдаете? – сразу спросил пришелец, не узнав Стендаля.

– Я не отдаю, – сказал Стендаль. – Хочу поговорить.

– Давайте. Только недолго. Трудный день. Собираюсь поспать. Завтра будет еще труднее.

– А как со временем? Не жалко тратить на сон?

– С моими запасами, – пришелец любовно погладил копилку, – я могу смело проспать неделю.

– Много набрали?

– Сегодня больше, чем вчера, – туманно ответил пришелец. – Лавинообразный эффект.

– А где Удалов?

– Ищите его в субботу. Он на рыбалку спешил.

– Нет, где он сейчас?

– Не знаю. Я торговый агент, в технические подробности не вдаюсь. Нет его до субботы, нигде нет.

– А Серафимов?

– Возникнет в день зарплаты. И остальные – кто когда. Кстати, хотя мой рабочий день закончился, по дружбе могу взять у вас время до шести завтрашнего вечера.

– Зачем? – не сразу понял Стендаль.

– Шурочка Родионова кончает работу в шесть, – проявил информированность пришелец.

– Нет, спасибо, – сказал Стендаль и откланялся.

Настроение у него было поганое. Он был растерян. Особенно его смущал лавинообразный эффект.

На следующий день Стендаль понял, что пришелец не теряет даром ни минуты. На улицах было меньше людей, чем обычно, автобус оказался полупустым, да и в редакции городской газеты, где Стендаль работал, кое-кого не хватало. Слух о пришельце прошел по всему Великому Гусляру. Стендалю представились ужасные картины опустевшего города, последние жители которого мнутся в очереди к гостиничному номеру.

Надо было что-то делать.

Хорошо бы, конечно, разбить к чертовой бабушке эту копилку. Но вдруг люди, которые неизвестно где отбывают отданное время, не вернутся к своим семьям? Стендалю не давали сосредоточиться визиты и телефонные звонки: женщины, потерявшие мужей, а также мужья, потерявшие жен, штурмовали газету, полагая, что она может им помочь. Особенно тяжелой оказалась встреча с Ксенией Удаловой, которая не поверила в пришельца, поскольку была уверена, что Корнелий уехал в Потьму к мифической возлюбленной Римме.

Сначала Стендаль объяснял, в чем дело, но потом перестал, потому что некоторые тут же кидались к пришельцу, чтобы отдать ему свое время и воссоединиться с близкими.

Шурочка ждала Стендаля в сквере. Сердце его забилось горячо и быстро.

– Мишенька, – произнесла она, глядя на него сияющим взором. – Я так без тебя скучала.

– Я тоже.

– Я освободилась в два часа и стала звонить тебе на работу, а там занято.

– Сумасшедший день, – ответил Стендаль. – Сейчас все расскажу.

– Хорошо, что Мила подсказала, – продолжала Шурочка. – Тут есть один пришелец, он лишнее время берет.

– И что? – Стендалю стало холодно.

– Я к нему сбегала, четыре часа отдала – и сразу сюда.

– Это же не лишнее время! – закричал Стендаль на весь сквер. – Лишнего времени не бывает! Тебя обокрали!

– Но зато сразу встретились…

– Стой здесь, – сказал Стендаль. – Никуда не уходи.

Шурочка послушно замерла.

Стендаль добежал до гостиницы, растолкал очередь жаждущих отдать время и ворвался в номер пришельца в тот момент, когда бабушка Степанкина, которая, как знал Стендаль, через полгода ждала из армии внука, растворялась в воздухе.

– А, это вы, – сказал пришелец. – Давно не виделись. У меня неплохое приобретение. Видели, старушка исчезла? Я ее на шесть месяцев убрал.

– Вы знаете, что вы вор и разрушитель? – спросил зловеще Стендаль.

– Неправда. – Пришелец придвинул к себе копилку, потому что у него была отлично развита интуиция. – Я делаю то, о чем меня просят. Все эти люди живы и здоровы.

– Где живы?

– А это неважно. Если я вам скажу, что они пребывают в компактном подпространстве, вы успокоитесь?

– Не успокоюсь. У нас, людей, есть слабости. Нам кажется, что жизнь построена на ожидании. Кому нечего ждать, тот ни к чему не стремится. И вам это известно.

– Я иду людям навстречу. В чем же моя вина? – Пришелец нахально улыбнулся.

– Вы преступник, – твердо сказал Стендаль. – Вы вор.

– Кстати, о преступниках, – сказал пришелец. – Есть у меня задумка. Имею в виду тюрьму. Но не знаю, как туда проникнуть. Может быть, скромное преступление? За что у вас дают пятнадцать суток? Этого срока мне достаточно.

– Проникнуть туда вам, может, и удастся, но всех пребывающих там… В общем, копилку вам взять не разрешат.

– Вы уверены? Тогда есть другая задумка…

И Стендаль понял, что ждать больше нельзя.

Как тигр, он бросился на копилку и со всего размаха грохнул ее об пол. Микроскопические детали брызнули во все стороны, словно копилка была набита муравьями.

– Простите, – извинился Стендаль, – у меня не было другого выхода.

– Я буду жаловаться! – кричал пришелец, становясь на колени и сгребая руками детали. – Вы думаете, сепараторы на дороге валяются? Ни одна мастерская в ремонт не примет!

Стендаль вышел из номера. Навстречу ему шла Ксения Удалова и тащила за руку сына Максимку. На щеках у нее были две вертикальные полосы от долгих слез.

– Где он? – крикнула Ксения. – Нету больше мочи ждать. Пустите нас к мужу и отцу!

– Возвращайтесь домой, – сказал Стендаль. – Надеюсь, что он вас уже ждет.

Взгляд его упал на часы, висевшие над столом администратора. Маятник их замер в неудобном положении. Стендаль поднес к уху свои часы. Часы молчали.

– Еще бы, – сказал он вслух. – Сколько его там, в копилке, набралось!

Шурочка послушно ждала его в сквере.

– Я разбил копилку, – доложил Стендаль.

– Я поняла, – сказала Шурочка. – Вон сколько народу на улице. И часы у меня остановились. Это теперь всегда так будет?

– Скоро кончится.

– Многие будут недовольны твоим поступком, Миша.

– Я знаю. Но не раскаиваюсь. Ведь ты меня понимаешь?

– Понимаю, – ответила Шурочка с некоторой грустью. – Но иногда так трудно тебя дождаться.

К ним подошел грустный Серафимов.

– Писатель, – сказал он, – дай рубль до получки.

Они уже здесь!

Инопланетянин Коко повадился к Удалову. Он третий день ночевал на шкафу, таился от Ксении, которая гнала его метлой. Ксении не нравились ящерицы, покрытые розовыми перьями.

Вечерело. Косые лучи солнца ласкали подоконник, на котором нежился Коко, кося фиолетовым глазом на Удалова, чинившего спиннинг. Из городского парка доносилось хоровое пение: хор речников готовился к юбилею городской пристани.

– Ничего у тебя не получится, Корнелий, – сказал вдруг Коко.

– Ты о чем?

– О твоей мечте. Завтра ты намерен первым катером отправиться вниз по реке, потому что в омуте за Хомутовкой живет налим-долгожитель. Но с рассвета движение катеров по реке отменяется, пристань превратят в трибуну и эстраду. Пока мероприятие не завершится и не будут спеты все песни, никуда ты не отплывешь.

– Ну, это ты преувеличиваешь, – возразил Удалов. – До Хомутовки и даже до Раскола, кроме как катером, ничем не доберешься. Люди по делам, на работу, на рынок ездят…

– Смотрю я на тебя и удивляюсь. – Коко потянулся, почесал коготками гладкий животик. – Знаешь, что я прав, а все равно завтра попрешься на ту пристань, будешь надеяться, что здравый смысл восторжествует. Что хоть один катер отправят вниз по реке.

– Но зачем все катера отменять? – воскликнул Удалов. – Почему из-за пустого юбилея людям столько неудобств?

– Потому что другим людям на этих людей наплевать.

– Но это неправильно! Об этом по радио теперь критикуют.

Коко мелодично засмеялся.

– Я в школе учил, – продолжал Удалов, – человек человеку друг, товарищ…

– И волк, – нахально вмешался Коко.

– Пришибу, – сказал Удалов. – Надоел ты мне. Никакой ты не галактический брат, а просто провокатор и демагог.

– Ругаться легче легкого, – возразил Коко. – Ты ругаешься, чтобы поменьше думать. Потому-то вы, люди, и станете легкой добычей…

Но чьей добычей, Удалов не услышал, потому что со двора грянула музыка. Это пришел из техникума подросток Гаврилов и включил на полную мощность японскую систему.

– Этого еще не хватало! – возмущался Удалов, закрывая окно. – Сам оглохнет и других изуродует.

– А ему наплевать, – сказал Коко.

– Это что, болезнь?

– Болезнь? – Коко поглядел на Удалова в упор и прикрыл глаза шершавыми пленками. – Да, это болезнь. Хуже СПИДа.

Уголки узкого рта пришельца загнулись кверху – он улыбнулся.

– Ты что-то знаешь?

– Знаю.

– Признавайся.

– Не могу, подписку давал.

– Где?

– На моей планете.

– Как же ты мог подписку на своей планете давать, если это наша, земная болезнь?

Коко вздохнул.

– Люблю я тебя, Удалов, – сказал он. – И ты меня терпишь. Хочешь, правду скажу? Только в обморок не падай.

– Говори.

– Происходит инопланетное вторжение, – сказал Коко.

– Это кто же вторгается?

– Есть желающие.

– Коко, не темни!

– Мы давно собирались Землю завоевать. Искали разные пути. Ведь мы кто? Гуманисты. Не хотим мы вас бомбами закидывать. Все должно быть культурно. Пришлось нам в людей внедряться.

– Не понимаю.

– Чего тут непонятного? Внедрится, допустим, в подростка Гаврилова наш агент. Тот об этом и не подозревает. И не замечает, как заболевает страшной и неизлечимой болезнью. Название ее слишком научно, чтобы ты понял. Смысл его можно перевести словом «наплевизм». К примеру, решил кто-то поставить галочку в отчете и устроить юбилей речной пристани. Для этого он сорвал с учебы весь речной техникум и заставил учащихся три дня подряд репетировать в городском парке хоровое пение и ходьбу строем. Потом деньги, что выделены на ремонт общежития, он пустил на изготовление трех тысяч цветных флажков и двадцати лозунгов общей длиной четыреста метров. Закрыл движение по реке. Еще много чего совершил, ко всеобщему неудобству.

– Нет, – сказал Удалов. – Ты шутишь. У нас это давно наблюдается.

– Мы тоже не первый год внедряемся.

– Но зачем? Что за смысл?

– Ослабляем сопротивляемость. Кто свяжет рядового наплевиста с инопланетным вторжением? Скажи ты кому об этом – на смех поднимут. Но уже близко то время, когда все будут заражены. Вас и завоевывать не надо будет. Сами свалитесь к нам в лапки, как перезрелые груши.

Удалов зажмурился. Куда идти? В какой набат бить?

– Основной симптом наплевизма – полное несоответствие масштаба собственной выгоды и конечного катастрофического результата. Допустим, страдающий наплевизмом чиновник подписывает бумагу об уничтожении какой-нибудь речки, а то и моря. В каких масштабах он мыслит? В мелких. Он же больной, он же держит в голове только премию в сколько-то рублей, которую получит за новое начинание. А на то, что миллион человек без воды останется, что миллион голов рыбы подохнет, ему наплевать.

– Нет, – сказал Удалов. – Не может быть, чтобы вы это издалека спланировали. Это наше, родное. Газеты читай.

– Не веришь – не надо, – сказал Коко. Он спрыгнул к холодильнику, открыл его, вытащил бутылку кефира, коготком прорвал крышку и стал пить из горлышка. – Еще десять лет, и наплевисты вас по миру пустят. И тогда мы голыми лапками…

– Погоди, – сказал Удалов. – А как отличить, кто зараженный, а кто свой?

– Отличить можно. У них взгляд особый. Вовнутрь. И некоторая заторможенность движений. Ведь наплевист, сам того не зная, все время ждет приказа от внедренного паразита.

Тут хлопнула дверь, вошла Ксения. Коко сиганул на шкаф, и разговор прервался.

Но он оставил в душе Удалова глубокую рану. Даже когда Ксения погнала мужа за хлебом и маслом, он ни о чем другом, как о космической угрозе, думать не мог. Смотрел на прохожих с недоверием, заглядывал им в глаза, и верил инопланетному мерзавцу, и не верил.

По улице ехала поливальная машина, поравнялась с толпой, что ждала на остановке автобус, и облила людей. Люди ругались, прыгали во все стороны, а Удалов заглянул в кабину: какой взгляд у водителя? Взгляд ему показался направленным вовнутрь. Вошел Удалов в магазин, продавщица давно ушла куда-то, люди волновались, звали. Наконец продавщица вернулась, в ответ на сетования очереди рявкнула что-то, но показалось Удалову, что с опозданием, словно дождалась приказа внедренного пришельца. И с каждой минутой Удалову становилось все горше.

Он вышел на улицу. Мимо с хоровой песней нестройно шагала колонна речников. И взгляды у них… нет, черт побери! Взгляды разные, старался убедить себя Удалов.

Дорогу ему преградил поток. Прорвало трубу. Из нее хлестало. Водопроводчики сидели поодаль, пили лимонад.

«Сейчас подойду к ним, – сказал себе Удалов, – и прямо скажу: вы же больные люди. В вас внедрили наплевизм. Давайте вместе бороться. А что они мне ответят? Ох, как они мне ответят!» Удалов ускорил шаги и миновал водопроводчиков, так ничего и не сказав. «В конце концов, – убеждал он себя, – что мне, больше всех нужно? Я же ничего не могу поделать. Плевал я…»

Услышав собственную мысль, Удалов замер от ужаса.

Потом сделал два шага, подошел к большой витрине, заглянул в нее. Какой у него взгляд? Вовнутрь или наружу?

Ничего не разберешь.

Сверху донесся мелодичный смех. На крыше табачного киоска сидел пришелец Коко и смеялся.

– Пошутил я, – сказал он. – Не бойся. Ваше это. Ваше. Родное.