Текст книги "Пришельцы в Гусляре"
Автор книги: Кир Булычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
– Паровоз движется по принципу сжимания пара, – сообщил Ложкин. – Там поршень ходит, и оттого крутятся колеса.
– Ах, как интересно! – сказал «царь». – И где же поршень ходит?
– Как где? В котле, разумеется.
– Слушай, – предложил «Малюта Скуратов», – может, его сразу казнить? А то время зря тратим.
Ложкин молчал. Вошел Мишутин.
– Не пойдет, – сказал он. – Точно тебе говорю, не пойдет твоя машина. Вызывай аварийку.
– Не может быть! – воскликнул космический гость. – Не губите меня! Может быть, вы пригласите специалистов из вашей столицы?
– Нет, – сказал Мишутин уверенно. – У нас гравитонов не производят. Это точно.
Ложкин проговорил:
– В паровозе два поршня. Пар на них по очереди давит.
– Мы тебя уже казнили, – объяснил ему Грубин. – Так что не беспокойся, не будет у Ивана Грозного своего паровоза.
Пришелец заплакал, не мог смириться с тем, что превратился в Робинзона Крузо, окруженного Пятницами.
Пошел мокрый снег и быстро покрыл густым слоем розовый космический корабль.
С тех пор прошло уже четыре месяца.
Пришелец Вусц, пока суд да дело, устроился счетоводом к Удалову в контору, освоил русский язык, с обязанностями справляется сносно, правда, звезд с неба не хватает. Хотел было он, по наущению Грубина, уехать в Вологду, поступить там в цирк лилипутом, но потом передумал: боязно отрываться от корабля – вдруг его найдут, прилетят за ним.
А корабль схож с громадным сугробом, даже со снежной горой. Дети катаются с него на санках.
Весной, если ничего до тех пор не случится, должен приехать из Архангельска Камаринский, большой друг Флора Мишутина, знаменитый механик. Если уж он не поможет, никто не поможет.
Связи личного характера
Сидели во дворе, играли в домино. Дело было летом, после дождя, в хорошую погоду. Облака, вытрясая воду, плыли над головой пышные и умиротворенные, лужи сохли быстро, от них поднимался невидимый пар, скоро идти ужинать, игра малость приелась, и пришло время побеседовать о разных вещах.
– Устал я сегодня чего-то, – сказал Василь Васильич, принюхиваясь к сложным ароматам, слетавшимся вниз, к игрокам, из двенадцати кухонь дома.
– Жарко было, – согласился Валентин Кац, размешал костяшки и спросил товарищей: – Еще одну «рыбу» забьем?
И в этот момент во двор вошел Корнелий Удалов. Был он потен, светлые волосики завились, штаны грязные, пиджак через плечо, в руках, вся в белых потеках, банка из-под белил. В ней болтается малярная кисть.
– Корнелий-то, – сказал Погосян, – Корнелий стал маляром, да?
– Дурачье, – сказал Удалов, покосился на свои окна, не наблюдает ли за ним жена его Ксения, и, поставив банку посреди двора, уселся на скамью. – История со мной случилась. Фантастическая.
– Всегда с тобой что-нибудь случается, – сказал Валентин. – Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?
– Что за история, а? – спросил Погосян.
Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:
– Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
– Ну.
– Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.
– Куда же она, болезная, делась?
– Даже не знаю, что на это ответить, – сказал Удалов. – Рано человечеству об этом знать.
– Ты, Корнелий, не крути, – обиделся Василь Васильич. – Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.
– Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.
– Ясно, – сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал – занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». – Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
– Циник ты, Грубин, – сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
– Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
– Ну и не разглашай, – отозвался Грубин.
– Ну и не разглашу, – повторил Удалов.
– Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
– Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет.
– Не поверите, – сказал Удалов.
– Не поверим, – согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.
– Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, – сказал Удалов. – До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.
– А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? – спросил Грубин.
– Машина в Потьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
– А это правда, что санаторий прикрыли? – спросил Василь Васильич.
– Временно, – сказал Удалов. – Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.
– Отдыхающих?
– Каких отдыхающих? Людей на «Москвиче». Целая семья. Туристы, наверное. На крыше все привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел – пять человек в машине.
– Зачем тебе к ним подсаживаться?
– Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.
– Так они же тебе навстречу ехали.
– Нет, Валентин, ты все путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулем сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой – давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я еще, что меня ждет за поворотом.
– За поворотом Корнелия ждал холодный труп, – произнес Грубин.
– Не перебивай, – возмутился Погосян. – Человек рассказывает, понимаешь, а ты перебиваешь.
– За поворотом меня знак ждал. «Идут дорожные работы», знаете такой знак? Треугольный, а в нем человек с лопатой. Я даже удивился: какие такие дорожные работы без ведома ремстройконторы? Город наш небольшой, и не может быть неизвестных работ. И еще меня удивило, что знак странный. Плохо выполнен с точки зрения художественного образа. У рабочего три ноги.
– А кто у вас знаки делает?
– Знаки из Вологды присылают. Знаки – дело милицейское. Да не в этом дело. Плохой ли знак, хороший, но что характерно – три ноги.
– Хулиганство, – сказала старуха Ложкина, которая своего мужа покормила и теперь высунулась в просвет между аквариумом и канареечной клеткой, чтобы послушать интересную историю.
– И я так подумал, – согласился Удалов. – И меня еще люди в «Москвиче» обеспокоили. Чего они испугались?
– Хулиганство, ясное дело, хулиганство, – повторила старуха Ложкина.
– Знак, значит, стоит, закопан в землю, а из-за поворота слышны звон металла и всевозможные звуки строительных работ. Делаю еще десять шагов, признаюсь, что делаю их со всей осторожностью. Вижу: поперек дороги барьер. И на нем надпись черными буквами: «Проезд воспрещен». А прямо за барьером разворачивается бульдозер странного вида, а на бульдозере сидит, вы мне не поверите, инопланетный пришелец из космоса, и у него четыре руки и три глаза.
– Во дает, – сказал Погосян, который ничему не поверил.
– Валентин, обед стынет! – крикнула жена Каца из окошка.
– Погоди, – ответил Кац. – Дослушаю и приду.
– Вы только подумайте, что делается, – сказала жена Каца через весь двор старухе Ложкиной. – Валентин не бежит, когда его зовут кушать!
– На голове у него был прозрачный шлем, как у космонавтов, – продолжал Удалов, прикрыв глаза, чтобы яснее представить эту картину. – Из шлема торчат проводочки, а костюм на нем оранжевого цвета. Он меня увидел, вида не подал, заглушил мотор, соскочил на землю, и вижу я, что ног у него минимум три, и что характерно – все в различной обуви. Я поздоровался, потому что был в состоянии шока, и он мне тоже говорит: «Здравствуйте».
– Во дает! – сказал Погосян. – «Здравствуйте», значит, на межпланетном языке, а Корнелий, ясное дело, ему обучен, да?
– С детства, – согласился с шуткой Грубин, который оставил свое дело и ни слова из сказанного не пропускал.
– Он мне сказал по-русски, – возразил Удалов. – Ну и я ему ответил: «Кто дал указание работы проводить?»
– Конечно, – сказал Грубин. – Видим мы человека на трех ногах, гостя из далеких звездных миров, а вместо «добро пожаловать» сразу ему ляпаем: «Кто дал указание?»
– Я перепугался, – проговорил Удалов. – В другом случае я бы ему все как надо сказал. А тут с перепугу взял быка за рога.
– А у него и рога были? – удивилась старуха Ложкина.
– Это он фигурально, – пояснил Василь Васильич.
– Я пошел, – сказал Погосян. – Я пошел, а то он меня вместо ужина, понимаешь, баснями кормит.
Но Погосян никуда не ушел. Ему хотелось, чтобы его стали останавливать, говорить, что все это шутка, но никто не останавливал и не говорил. Все знали, что, хотя у Удалова сильно развито воображение, хотя он человек нервный, он крайне правдив.
– Я его спрашиваю, – продолжал между тем Удалов, – а он машет своими ручонками и говорит: «Скандал, безобразие получается».
– Крупные они, пришельцы? – спросил Василь Васильич.
– Нет, не крупные, с третьеклассника.
– Я так и думал, – сказал Василь Васильич. – Откуда им быть крупными?
– Я хотел под шлагбаум подлезть, а он сначала не пускал, на надпись показывал, лопотал, что вход воспрещен. Ну, я ему и указал, что являюсь начальником ремстройконторы города Великий Гусляр, на окраине которого он ведет неизвестные работы.
– И не испугался?
– Испугался я потом, – признался Удалов. – А сначала меня взяло возмущение. Ездит тут на бульдозере, не пускает, людей пугает, и что характерно, бульдозер также не нашей марки. Тогда пришелец этот оробел и говорит мне: «Извините, не будете ли так любезны проследовать за мной, поговорить с нашим руководством?»
Жена Каца высунулась из окошка по талию и чуть не свалилась вниз.
– И ты пошел?
– А чего же? Пошел. Подлез под бульдозер, завернул за поворот, а там за холмиком открылось мне удивительное зрелище. И тогда я внутренне все осознал. Метров за тридцать дорога там была полностью разрушена, будто по ней громадным молотком стукнули или лавину обрушили сверху. Но я-то сразу понял, в чем фокус, – пониже на склоне лежала, накренившись, их летающая тарелочка.
– А какие опознавательные знаки были? – спросил подозрительно Погосян.
– Без опознавательных знаков. Им это не нужно. Лежала эта тарелочка, вокруг нее масса пришельцев. Одни тарелочку чинят, другие на дороге возятся. Техника, приспособления, дорожные машины – удивительно даже, сколько добра в этой тарелочке поместилось.
Грубин вылез из окна – ноги сначала, сам потом – и подошел поближе.
– Я их спрашиваю: «Вынужденная посадка?» Из толпы ко мне один подходит, тоже на трех ногах, и отвечает: «Безобразная посадка. Хулиганская посадка. Я, скажу честно, сделал штурману строгое предупреждение». Я спрашиваю: «Зачем же так строго?» И тогда он отвечал…
В этот момент Удалов прервал свои речи, ибо почувствовал, как Шехерезада, что слушатели полностью захвачены повествованием.
Удалов повернулся к своему окну и строго спросил:
– Ксения, скоро ужинать?
Ксения ничего не ответила.
– Успеешь еще, поужинаешь, – остановил его Кац. – Ты сначала свою байку доскажи.
– Кому байка, а кому действительность, – сказал Удалов, и никто не засмеялся.
– Давай дальше, – поторопил Василь Васильич. – Прохладно становится.
– Я спрашиваю, значит, – продолжал Удалов, закуривши, – «Почему так строго?» А мне главный пришелец отвечает: «А что делать? Представьте, – говорит, – себя на нашем месте. Прилетаем мы на чужую планету. Имеем, – говорит, – строгий приказ в контакты не входить, а лишь проводить визуальные наблюдения. Туземные, – говорит, – цивилизации должны развиваться по своим законам».
– Это кто такие туземные цивилизации? – спросил Погосян.
– Мы, – ответил за Удалова Грубин.
– Мы не туземная, – сказал Погосян. – Это оскорбительное слово. Мы что, получается, голыми бегаем? Голые, да?
– Не оскорбляйся, – сказал Грубин.
А Удалов между тем продолжал:
– «Избираем, – говорит мне главный пришелец, – тихое место на окраине мелкого городка…»
– Это кто такой мелкий городок? – опять перебил Погосян. – Великий Гусляр – мелкий городок, да?
– «Избираем мелкий, тихий городок, хотим сесть неподалеку, чтобы собрать образцы растительной флоры и сделать всякие снимки. И вот по вине этого головотяпа штурмана совершается катастрофа!»
– И правильно, – сказала старуха Ложкина. – Правильно, что строго предупредил штурмана. Если пустили в космос, так работай, а не ушами хлопай.
– Может, он увидел сверху, какая прекрасная наша Земля в окрестностях Великого Гусляра, – сказала жена Каца, – и рука у него дрогнула?
– А что, ихние предупреждения, они с изоляцией или как? – спросил Василь Васильич.
– Не знаю, не спрашивал, – ответил Удалов. – Если кому неинтересно, уходите. Не мешайте. Развели дискуссию.
Находясь в центре внимания, Удалов заметно обнаглел, и в тоне его появились металлические нотки. Слушатели замолкли.
– Вокруг нас роботы суетятся, машины, космонавты, спешат, чтобы их позор не стал достоянием земной общественности. Начальник шлемом качает, вздыхает по-своему и говорит далее: «А каково нам будет, если Галактика узнает, что наш корабль разрушил дорогу на Земле, в окрестностях Великого Гусляра? А представляете себе, как будут хохотать над нами нахальные акарили с планеты Цук? Как будут мяукать в припадке издевательства низменные душой тумсы? Как будут качать всеми своими головами мудрые йыкики? Ведь нас же предупредят на всю Галактику…»
– Нет, не иначе как у них предупреждение со строгой изоляцией, – сказал Василь Васильич.
– И как это ты, Корнелий, запомнил все эти имена? – спросил Грубин.
– Они знали, с кем на Земле встречаться, – ответил с достоинством Корнелий. – «Представляете мое состояние», – говорит этот пришелец, и я, конечно, выражаю ему сочувствие. И тут подходит к нам еще один, в полосатом комбинезончике, черненький, с глазками врозь. И что-то по-своему лопочет. Я пока осматриваюсь, полагаю, что им с дорогой и ремонтом тарелочки придется до ночи провозиться. Даже с ихней хваленой техникой. «Не знаю, – переходит тем временем на русский язык главный пришелец. – Но надеюсь, что сама судьба послала нам разумного и доброго туземца».
– Так и сказал – туземец? – спросил Погосян.
– Так и сказал.
– Тут бы я ему ответил, – произнес Погосян. – Поставил бы его на место. Ведь ты же не голый был!
– Не голый, в пиджаке, – сказал Удалов. – Только я об этом не думал. Они со мной как с братом по разуму разговаривали. Зачем же междупланетные отношения обострять без надобности?
– Правильно, – сказал Василь Васильич, – а то они бы тебя предупредили, только мы тебя и видели.
– Ой! – сказала жена Каца. – Какая опасность.
– Ничего, – успокоил ее Удалов. – Я им сразу ответил: если есть просьба или поручение, люди Земли и Великого Гусляра в моем лице готовы прийти им на помощь.
– Молодец! – одобрил Василь Васильич. – По-нашему ответил.
– И тогда он мне говорит, что есть просьба. Дорогу они починят, следов не останется, тарелочку свою уберут на околоземную орбиту. Но вот белил у них нету.
– Чего?
– Белил. Масляных. Они по обочине дороги вывернули столбики, в труху превратили. А столбики должны быть окрашены в белый цвет во избежание аварии движущегося транспорта. Он меня и просит: принеси, дорогой брат по разуму, нам банку белил. Мы тебя по-царски отблагодарим. Я ему отвечаю: не надо мне наград, всегда готов. А он мне отвечает, что Галактика моей скромной услуги никогда не забудет. Ну и побежал я обратно в город…
Слушатели с минуту сидели в молчании, осознавали, то ли Удалов свой рассказ завершил, то ли будет продолжение. Солнце клонилось к реке, тени стали длиннее, прохладный ветерок потянул из-за леса. У Кацев пригорел ужин, но жена Валентина этого не замечала.
– И все? – спросил наконец Грубин.
– Почти что, – ответил Удалов. Его праздник кончался. Кончался вместе с рассказом. – Я целый час эту банку искал. И кисть тоже. Хозяйственный закрыт, на складе сторож обедать ушел и так далее. Потом прибежал все-таки к ним, нельзя же людей подводить. Прибежал, а знака дорожного нету. И ничего нету. Ни тарелочки, ни машин, ни роботов. Пустота.
– А дорога?
– Дорога полностью починена.
– И ты домой пришел?
– Нет, – сказал Удалов. – Сначала я свое обещание выполнил. Я столбики покрасил.
– А они некрашеные были?
– Некрашеные. Четыре столбика. Новенькие, но некрашеные. И около одного записка лежала. Показать?
– Конечно.
– Глядите.
Удалов достал из кармана сложенную вчетверо записку. Развернул, разгладил на столе. И прочел вслух. Остальные склонились к столу и читали, повторяли за ним слово в слово. Вот что написано было в записке. Печатными буквами, черными чернилами:
Заранее благодарны за помощь. Столбики к вашим услугам. Ваша помощь не будет забыта. Просьба о происшедшем не распространяться.
– И без подписи, – сказал Погосян.
– И правильно, что без подписи, – сказал Василь Васильич. – Только ты, Удалов, доверия не оправдал, и будет тебе при первом же случае серьезное предупреждение с последствиями.
– Это почему же? – вскинулся Удалов.
– Просили не разглашать. А ты разгласил. Знаешь, что за это бывает?
– Ничего подобного! – сказал Удалов с обидой. – Они тоже хороши. Я бы молчал, а они улетели – и никаких следов. Может, мне хотелось им вопросы задать? Может, мне хотелось с ними о будущем посоветоваться? Может, они из благодарности могли не записочку оставить, а хоть какой бульдозер ихней марки для нашей конторы? Разве не правильно я говорю?
И все согласились, что правильно.
– Я даже адреса их не спросил, с какой планеты они прилетели, даже не узнал, что они будут делать, если агрессоры развяжут на Земле ядерную войну. Разве так себя ведут настоящие пришельцы?
И все согласились, что настоящие пришельцы себя так не ведут.
Потом опять все немного помолчали, переваривая серьезное событие. И Погосян спросил:
– А доказательства у тебя, Удалов, есть?
– Какие еще доказательства?
– А доказательства, что ты сегодня с пришельцами виделся?
– Ну, знаете! – возмутился Удалов. – Ну, знаете! А банка эта, которая на виду у вас посреди двора стоит? Из-под белил. Сегодня же брал на складе. За наличный расчет. Зачем мне белила? Зачем мне, спрашиваю, белила? Вы же в курсе, что состою на руководящей работе.
– Правильно говорит, – сказал Василь Васильич. – Зачем ему про белила было врать?
– И завтра же, в воскресенье, – сказал Удалов нервно, – пойдем все вместе на ту дорогу. И вы эти столбики увидите, свежепокрашенные. И такие эти столбики гладкие и ровные, что нашим плотникам никогда не сделать. Словно импортная мебель. И краска на четырех еще свежая.
– Кор-не-лий! – крикнула из окна Ксения Удалова, которая была не в курсе и потому к Удалову уважения не ощущала. – Мне что, третий раз суп греть?
– Иду, Ксюша, иду, – ответил Удалов. – До завтра, – сказал он друзьям и соседям.
– Чего уж там, – сказал ему вслед Василь Васильич, – почему не верить человеку? Конечно, мы ему поверим.
И все поверили. И не поехали на следующий день на ту дорогу, хоть Удалов и уговаривал. Что толку на столбики смотреть?
С тех пор в Великом Гусляре ждали нового прилета братьев по разуму. Потому что уже какие-никакие связи налажены. Связи личного характера.
Обида
Восьмого числа, вечером, Удалов и Грубин решили пойти к профессору Минцу поговорить о таинственных явлениях. Собирался зайти и старик Ложкин, но запаздывал. Радиоприемник на письменном столе, еле видимый за грудами научных статей и рукописей, наигрывал нежные мелодии Моцарта. Когда Лев Христофорович предложил гостям по второй чашке чая, музыка в приемнике прервалась, и послышался резкий голос, говоривший на непонятном языке.
– Хулиганят, – сказал Корнелий Удалов. – Своей волны им не хватает, лезут на Моцарта с комментариями.
– С комментариями? – спросил профессор Минц, поглаживая лысину. – А вы, Корнелий, понимаете их язык?
– Так, через пень-колоду, – смутился Удалов. – Похоже на венгерский.
– Какие еще есть версии? – спросил Минц, обернувшись к Грубину.
– Я настрою, – предложил Грубин. – Я больше музыку люблю.
– Не надо, – остановил его Минц. – Очень любопытно.
Минц задумался. Даже забыл долить друзьям чаю. И не заметил, как вошел Ложкин и громко поздоровался.
Из этого состояния Минц вышел лишь через три минуты.
– Все ясно, – сказал он. – Такого языка на Земле нет. Я мысленно перебрал возможные варианты…
– Но, может, не венгерский, – предположил Удалов. – Может, какой-нибудь очень отдаленный, с которым вы, Лев Христофорович, времени не имели ознакомиться?
– Я не знаю многих языков, – возразил Минц. – Но могу читать на любом. Дело в системе, в структуре языка. Достаточно знать элементарный минимум – языков пятнадцать-шестнадцать, которым я располагаю, чтобы дальнейшие действия диктовались законами лингвистики. Вам понятно, коллеги?
– Понятно, – сказал польщенный Удалов. – Так что же это за язык?
– Инопланетный, – просто ответил Минц. – Итак, что будем делать?
– А то делать, что перевести их воззвание и ответить. Это наш гражданский долг.
– Правильно, Корнелий, – поддержал Грубин. – Если вам, Лев Христофорович, понадобится моя помощь, прошу рассчитывать.
– Невозможно. Этот язык нам не расшифровать, потому что у них нет с нами ни одного общего корня и ни одного общего падежа.
– Вот, – вздохнул Ложкин. – Даже способности профессора Минца ограниченны. Придется писать в Академию наук, а пока получим ответ, пришельцы могут улететь.
– То есть как так ограниченны? – не понял Минц. – Это мои способности ограниченны?
– К сожалению, – согласился Ложкин.
– Саша, – сказал Минц, – вы в самом деле не торопитесь?
– Куда мне торопиться, если предстоит эксперимент?
– Тогда, – Минц строго посмотрел на гостей, – попрошу всех посторонних очистить помещение. Жду всех по окончании работы.
– В смысле когда? – спросил Удалов, послушно направляясь к двери.
– Мы вас вызовем.
Минц широким жестом стряхнул со стола бумаги, в то время как догадливый Грубин тащил из-под кровати небольшой электронный мозг.
– Вызовите, – согласился Ложкин, – не стесняйтесь. Даже если рано будет.
– Может быть поздно, – сказал Минц, включая портативный магнитофон.
Удалов с Ложкиным постояли немножко в коридоре у дверей Минца, не зная, то ли им обижаться, то ли ждать без обиды.
– Ты не помнишь, на какой волне передача была? – спросил наконец Удалов.
– На тридцать одном метре, – ответил Ложкин. – Сам попробуешь расшифровать?
Удалов только покачал отрицательно головой, пошел к себе, тихонько включил приемник и начал искать передачу на инопланетном языке. Передачу он нашел, правда, не на тридцати одном метре – перепутал, как всегда, самоуверенный Ложкин, – а на шестидесяти. И потом долго сидел Корнелий Иванович, слушая треск и шум в эфире и стараясь по интонациям угадать, как там дела у пришельцев. Жалел он их, сочувствовал и беспокоился. Даже взял приемник с собой в постель, надеясь немного, что во сне сможет овладеть языком методом гипнопедии.
Удалов проснулся от того, что в стекло что-то стукнуло. Может быть, в другой день он бы не обратил внимания на этот стук, но нервы у спящего Удалова были напряжены: ему все время снились пришельцы, протягивающие ему руки за помощью. Удалов осторожно сполз с постели, подбежал к окну. Там, под фонарем, стоял Грубин и махал рукой, вызывая его к себе.
Корнелий взглянул на часы. Половина четвертого. Что ж, немного времени понадобилось его товарищам, чтобы расколоть этот орешек. Стараясь не шуметь, Удалов натянул башмаки, накинул пиджак поверх пижамы и пошел к Минцу. Не так уж важны формальности, когда собираются только мужчины и только единомышленники.
Грубина Удалов нашел в коридоре. Тот стоял перед дверью Ложкина и постукивал в нее костяшками пальцев.
– Я его через окно пытался будить, – сообщил Грубин, – но старик не отзывается. Может, обойдемся без него?
– А что, решили?
– Решили. Уже кое-что понимаем.
– Тогда надо будить. Иначе он нас никогда не простит. Дай-ка я.
Удалов ударил в дверь, но не рассчитал: получилось громче, чем нужно, послышались шаркающие шаги, потом голос ложкинской жены:
– Что? Что случилось? Кто стучит?
– Это я, Удалов. Вашего супруга можно побеспокоить?
– С ума сошли, бродяги проклятые, – зашипела старуха. – Я сейчас вам покажу, как людям ночью покоя не давать.
– Он сам просил, – объяснил Удалов. – Он очень желает присутствовать при открытии.
– Уходите, – сказала Ложкина. – Иначе пожалеете.
– Кто там пришел? – послышался отдаленный голос Ложкина.
– Удалов хулиганит, – откликнулась жена.
– Это с ним бывает, – ответил Ложкин. – Гони его.
– Ну как хотите, – сказал Удалов. – Потом пожалеете.
И они с Грубиным ушли к Минцу.
В кабинете Минца было накурено, гудели многочисленные приборы, слышно было, что из приемника все еще доносятся чуждые слова, но их заглушал другой, механический, переводческий голос, исходивший из приставки. Этот голос говорил по-русски.
– Где Ложкин? – спросил Минц. Он за ночь осунулся, постарел, но улыбался не без гордости. – Где этот скептик?
– Ложкин не хочет просыпаться, – ответил Грубин. – А Удалов сразу пришел.
– В Удалове я не сомневался. Жаль, что не могу разоблачить маловера. Ну ладно, слушайте. Может представить интерес. Только с самого начала должен предупредить вас, Удалов, чтобы не беспокоились. Никакой аварии нет. Их корабль завис над нашим городом на высоте ста тридцати километров и разослал разведчиков.
– Цели мирные? – поинтересовался Удалов.
– Какие могут быть мирные? – послышался голос от двери. Там стоял сонный, растрепанный, злой Ложкин, в халате и шлепанцах.
– Встал все-таки, – ухмыльнулся Удалов.
– Молчи, – сказал Ложкин. – Военная хитрость. Так бы она меня никогда не пустила. Я ей сказал, что за милицией побежал, чтобы тебя к порядку привлечь. На такое благородное дело она меня выпустила. Понимаешь?
– Понимаю, что собственную выгоду за счет товарищей достигаешь. Но не обижаюсь, а даже улыбаюсь.
– И правильно, – оценил Грубин. – Главное, что мы в сборе.
– Не отвлекайтесь, – попросил Минц. – Слушайте. Это интересно.
– Разведчик-два, – произнес голос переводческой машины. – Разведчик-два. Почему не отзываетесь?
– Провожу наблюдение. Очень интересное существо. Четыре конечности. Хвост. Покрыто шерстью. Несет в зубах кость. Возможно, разумное.
– Собака, что ли? – предположил Ложкин. – Что же они, разумных от неразумных не отличают?
– Разведчик-два, – откликнулся корабль пришельцев. – Пора знать, что четвероногие не бывают разумными, так как у них нет рук, чтобы заниматься трудом.
– Вот именно, – согласился Ложкин. – Мы это тоже учили.
– Вижу, как четвероногое с костью пошло на сближение с двуногим в костюме и с руками, – послышался голос разведчика-два.
– И чего они вмешиваются? – рассердился Ложкин. – Типичные агрессоры.
– Наблюдают, – ответил Удалов. – Чего бы им не наблюдать?
– Не по-людски, – сказал Ложкин. – Надо было сперва спуститься, поговорить с нами, получить разрешение. Потом бы и наблюдали. Мало ли какие секретные объекты они высмотрят?
– Ну, у нас в Гусляре секретных объектов пока что не было, – усмехнулся Грубин.
– Не исключено, – возразил упрямый пенсионер, – что они есть, но такие секретные, что ты и не подозреваешь.
– Разведчик-три, разведчик-три, – заговорила переводческая машина. – Почему не отвечаешь?
– Заметил странное скопление аборигенов. Стоят в очереди перед хозяйственным магазином. Жду от них разумных поступков.
– Обещали завтра обои выкинуть, – объяснял Грубин. – Три дня уже люди дежурят.
– Стояние в очереди еще не признак разумности, – заключила переводческая машина. – Поищите что-нибудь более перспективное.
– В этом они правы, – вздохнул профессор.
– Неразумные бы толкались, – сказал Ложкин, – а если в очереди, значит, порядок.
– Только бы они днем очередь за водкой не увидели! – всполошился Удалов.
– Вызывает разведчик-два, – услышали они тут, – срочное сообщение. Двуногое существо бежит за четвероногим. Вот оно догнало его… О, я не переживу этого! Двуногое ударило четвероногое ногой! Четвероногое издает жалобные звуки!
Издалека, с улицы, донесся собачий визг. Удалов кинулся к окну. Улица была темна, под отдаленным фонарем мелькнула человеческая тень.
– Ну и что? – воскликнул Ложкин. – Ну шел человек по улице, увидел собаку. Мог же он испугаться? Имел право с испугу ее ногой отогнать? Я спрашиваю, имел ли он право…
Минц поднял руку, стараясь остановить Ложкина.
Голос корабля пришельцев был тверд и категоричен:
– Это важное открытие. Если двуногие бьют четвероногих, следовательно, двуногие неразумны.
– Разумны, но ошибаются! – поправил его Ложкин.
– Говорит разведчик-четыре, – произнесла переводческая машина. – Разрешите вернуться на корабль. Попал в облако дыма, выбрасываемое здешним заводом. Мне плохо… мне плохо…
– Разведчик-четыре, держитесь! Высылаю спасательную команду.
– Ну вот, – вздохнул устало Удалов. – Сколько раз говорили директору фабрики пластиковых игрушек, чтобы установил фильтры…
– Может, это не наша фабрика? – сказал Грубин с надеждой.
– Наша.
И все знали, что наша…
– Надо что-то делать, – решил Удалов. – А то у них останется превратное представление… Фонарик есть?
Минц без слов достал из-под подушки электрический фонарик. Хоть он уже давно жил один, но в детстве мама не давала ему читать по ночам, и он так привык читать под одеялом с электрическим фонариком, что до старости не смог избавиться от такой привычки.
– Я пойду.
Удалов вышел в коридор и спустился во двор. Никто его не остановил.
Удалов встал посреди двора, направил фонарик в небо и зажег его. Затем стал включать и выключать его. Сначала два раза включил и выключил. Потом еще два раза. А еще подождав, включил и выключил его четыре раза подряд.
– Доказывай не доказывай, – проворчал Ложкин, глядевший на это дело в окно, – все равно одиночными действиями агрессию не остановишь.
– Центр! – раздался голос в переводческой приставке. – Во дворе дома № 16 по улице Пушкина наблюдаю двуногую фигуру с электрическим фонариком. По-моему, он пытается доказать мне, что их цивилизация уже достигла умения складывать два и два.
