Текст книги "Платье рэкетира"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кир Булычев
Платье рэкетира

Меняется жизнь в стране, меняется она и в Великом Гусляре. Не так быстро, но тоже драматично.

Поэтому, если раньше в людях ценились законопослушность, активность в рамках профсоюзного собрания, товарищеское отношение к женщине и коммунистическая начитанность, то теперь многие качества, за которые гладили по головке, только мешают стать богатым и веселым.

Так случилось с Колей Гавриловым.

Гаврилов вырос, кое-как окончил речной техникум, поработал в одной конторе, второй конторе, и разочарование в жизни схватило его за глотку железной рукой. К тому же его бросила Тамарка по прозвищу Томи-Томи, финалистка городского конкурса «Лучший бюст», и ушла к лавочнику Ахмету. Любопытно, что Ахмет раньше был Василием, жил на Пролетарской, но не мог пробиться в люди, так как не имел связей и друзей. Объявив себя Ахметом, он вызвал к себе настороженное отношение соседей, но нашел друзей в области.

И тогда, видя, как гибнет ее сын, мать Гаврилова пришла к профессору Минцу, который все еще обитал в доме № 16 по Пушкинской улице. Профессор, к сожалению, состарился, что не повлияло на его научный гений, но резко ослабило тормоза и ограничители в его мозгу. Раньше, прежде чем изобрести что-нибудь, профессор трижды отмерял, а потом, может, даже и не резал. Хотя и тогда случались накладки. Теперь же профессор потерял способность предвидеть, чем закончится очередное его вторжение в земную цивилизацию.

– Лев Христофорович, – взмолилась гражданка Гаврилова, что она уже не раз делала за последние десять лет, – помогите моему великовозрастному. В последний раз.

Профессор повернул к Гавриловой крутолобую лысую голову и спросил:

– Опять Николай?

– Не в том дело, что наделал чего, – ответила мать Коли, – а в том, что нет ему дороги в новой жизни. А деньги нужны.

– Как же так? – удивился профессор. – И мальчик вроде неплохой.

– Никому такой не нужен, – всхлипнула Гаврилова. – Слишком он хороший.

– Это качество еще никому не мешало, – ответил Минц. – Я вас попрошу высказаться конкретнее.

– Вы тут сидите в своей изоляции, – сказала Гаврилова, – и не видите, кто у нас правит миром. Негодяи у нас правят миром! Бандиты и капиталисты.

– А раньше? – спросил профессор.

– А раньше правили душевные люди, коммунисты, – сказала Гаврилова. – Раньше если что – в райком! А теперь только вы и остались.

– В чем ваша идея? – спросил Минц, задумываясь над тем, зачем же раньше чуть что Гаврилова бегала в райком.

– Моя идея в том, чтобы дать ему, то есть Коле, шанс в этой жизни. Чтобы он перестал всем дорогу уступать и извиняться.

– А как же я узнаю, какие еще качества ему мешают, а какие помогают?

– Мы сейчас же пойдем с вами по улице, – решила Гаврилова, – а я как уловлю лишнее качество, буду вам сообщать.

– А я?

– А вы воздействуйте на мозг.

– Как бы блокировать? – Идея показалась профессору интересной. К сожалению, если профессору идея покажется интересной, он забывает о ее моральном аспекте. И как назло, он недавно смастерил биоблокатор, правда, с целью лечения шизофреников.

– Вот именно! – согласилась Гаврилова и побежала одеваться и звать Колю на прогулку.

Коля собрался послушно, благо все равно делать было нечего – он лежал на диване и предавался рефлексии. Он думал о том, что жизнь прошла зазря, что он не сделал в ней ничего красивого, а наступающая смерть – закономерный исход.

Профессор Минц представляет в науке искреннюю школу. Эта школа говорит больному или подопытному всю нелицеприятную правду. Так что Лев Христофорович уже у подъезда сообщил Гаврилову:

– Сейчас мы с тобой будем избавляться от лишних качеств и чувств, потому что твоя мать считает их вредными.

– А как избавимся, – сказала Гаврилова, – сходим в кафе-мороженое, угостим Льва Христофоровича и начнем новую жизнь.

В этот момент мимо пробегал котенок, имени не имеющий, из дворовых животных. Колю он знал и выделял из прочих людей. И на этот раз Коля при виде остановившегося животного сказал:

– Погоди, где-то я тебе специально котлетку захватил.

– Лев Христофорович, видите! – закричала Гаврилова. – Немедленно уберите! Это же лишнее качество!

Гаврилов отыскал кусок котлеты, завернутый в бумажку, котенок кинулся к нему и встал на задние лапки, опершись передними о штаны Коли. В этот момент Минц вытащил свой блокатор и нажал на кнопку.

Эффект был мгновенным. Гаврилов больше не видел котенка. Глаза его потухли, и он сделал шаг к воротам, стряхнув по пути котенка с брюк. Но, к счастью, котенок этого не заметил, потому что пытался развернуть бумажку с котлетой. Минц остановился, нагнулся, несмотря на свой тугой живот, и помог котенку. А с улицы уже несся призыв гражданки Гавриловой:

– Лев Христофорович, вы только поглядите!

Выйдя за ворота, Лев Христофорович был удивлен таким зрелищем.

Увидев надломанный сук росшей на улице липы, Гаврилов стащил с себя галстук и перевязал им дерево.

– Идиот! – кричала на него любящая мать. – Ну кто тебя после этого уважать будет!

Профессор Минц был иного мнения, к тому же в нем зрело желание показать этой женщине, что человека любят именно за слабости, но он не стал возражать, а отключил в Коле чувство жалости.

Коля рванул за конец галстука, сук липы обломился, а Коля на ходу принялся повязывать себе галстук большим узлом.

И тут они встретили Тамарку по прозвищу Томи-Томи, которая шла по улице вся в слезах и соплях, потому что потерпела жизненное крушение. Несколько минут назад Ахмет поменял ее на Римку, которая была старше Ахмета в полтора раза и бюстом уступала Томи-Томи, зато была умела в любви и соблазнении наивных мужчин.

– Оу, Николя! – кинулась к бывшему возлюбленному девица.

Коля замер, и лицо его озарила робкая улыбка надежды.

– Лев Христофорович, включай блокатор! – зашипела Гаврилова.

Минц послушался. Драма жизни, разворачивавшаяся перед ним, его забавляла.

И тут же вместо того, чтобы раскрыть свои объятия согрешившей, но раскаявшейся подруге, Коля прорычал неприличное слово и поднял кулак, чтобы вместо чувства любви ввести в дело чувство мести.

Но Гаврилова и тут решительно вмешалась.

– Лев Христофорович, ненависть слишком близко расположена к любви, – сообщила она профессору. – Ненависть нам не нужна.

И вот щелкнул блокатор, опустилась рука Николая, и он прошел мимо рыдающей девушки, словно не было между ними ничего и не соблазняли его знаменитый на весь город бюст и эти прекрасные телячьи глаза.

На следующей улице чуть не произошла трагедия. Навстречу им бежал взбешенный Ахмет-Василий, который при виде Коли прорычал вопрос:

– Где Римка? Куда дел? Убью!

Римка в этот момент нежилась в объятиях пенсионера Батыева, но это особый рассказ.

Николай побледнел. Он всегда боялся Ахмета и его дружков. Он стал отступать назад, и Минц тихо спросил его маму:

– Блокировать или как?

– Блокируйте! – воскликнула мать древнегреческим голосом.

Коля остановился, подобрался, сжал пальцы в кулаки, и все увидели, что он на полголовы выше Ахмета, а уж о кулаках и говорить не приходится. Коля спокойно пошел на Ахмета, а Ахмет с той же скоростью пошел задом наперед, пока не натолкнулся на провизора Савича, но получил от того подзатыльник и кинулся бежать – что-то испугало его в глазах Коли Гаврилова.

Это что-то, уже по пути домой, увидел и профессор Минц: глаза Коли были спокойными, равнодушными и чуть сонными.

Во дворе, у подъезда, он оттолкнул профессора, который мешал ему открыть дверь, а когда увидел, что мама задержалась возле Льва Христофоровича, выражая ему благодарность, позвал ее:

– Обедать пора. – Чувство стыда он тоже потерял за эту прогулку.

И Гавриловы скрылись в своей квартире.

Черная звезда Коли Гаврилова взошла над Великим Гусляром быстро, грозно, но в отсутствие Льва Христофоровича, который отбыл на конгресс биофизиков в Утрехте, а оттуда в гости к Иву Кусто, с которым решил побывать на острове Пасхи.

– Удалов, – сказал он перед отъездом, – я никогда в жизни не был на острове Пасхи. Я боюсь, что там случится землетрясение, удивительные скульптуры меня не дождутся и тогда никто не догадается, кто и зачем их изваял. Так что ради человечества я обязан плыть в Тихий океан.

Они в тот момент стояли на автобусной остановке. Профессор прошептал ему на прощание:

– И черт его знает, чилийцы могут закрыть остров Пасхи, особенно для евреев. А я всю жизнь мечтал.

– Я думаю, – ответил Удалов, – что специально евреями теперь заниматься не станут. Слишком мало их осталось. Вот для лиц кавказской национальности остров Пасхи закрыть могут.

Постояли. Помолчали. Больше Минца никто не пришел провожать, потому что все были заняты своими делами. Раньше бы весь дом сбежался…

– Как с твоей мастерской? – спросил Минц.

– Спрос есть, но больше среди приезжих, – ответил Удалов. – У нас народ консервативный.

Мастерская также была изобретением профессора Минца. Он как-то натолкнулся на смешную идею – не сделать ли одежду, которая сама бы подгоняла себя по фигуре. Это же такой прогресс для легкой промышленности! Минц сразу пошел на швейную фабрику имени Клары Цеткин. Профессора там знали и некоторые даже любили – многим успел помочь Лев Христофорович за годы жизни в Великом Гусляре. Поэтому, когда профессор предложил руководству фабрики свое новое изобретение, в кабинет к Варваре Ипполитовне набились все свободные работницы.

– Дайте мне образец вашей продукции, – попросил профессор.

– Стандартный или выставочный вариант? – спросила Варвара Ипполитовна.

– Самый обычный.

– Размер какой?

– Да как на вас!

Наступила неловкая пауза, потому что Варвара Ипполитовна была женщиной грузной и широкой в кости. И платьев, способных на нее налезть, фабрика не выпускала. К тому же к продукции своей фабрики Варвара Ипполитовна относилась скептически и шила в ателье № 1.

– Как на меня нельзя, – сказала директорша.

Никто не рассмеялся. Все знали, что она уже истратила триста долларов на иностранное средство гербалайф, но в результате поправилась килограммов на десять.

– А мы попробуем! – радостно сказал Минц, потирая крепкие короткие руки. – Несите средний размер.

Раздался визг и женская суета. С хихиканьем швеи притащили сразу три платья. Модели «Красная Шапочка», «Просто Мария» и «Орлица».

Минц выбрал серую обвислую «Орлицу» и предложил надеть ее Кларе Анапко, стройной, как ива, робкой, как тушканчик, швее-мотористке второго разряда. Анапко стала отнекиваться. Тогда вперед выступила Дарья Шейлоковна, художник-модельер фабрики, и сказала, что готова пожертвовать собой и примерить любую модель бесплатно.

Не лишенные чувства юмора работницы фабрики все же настояли на том, чтобы платье надела Клара.

Обливаясь слезами, та подчинилась, и платье повисло на ней, как дряхлая гигантская медуза, севшая верхом на палочку.

– А теперь смотрите, – заявил Минц, как фокусник, который вот-вот вытащит из-за пазухи зайца или шелковый платок.

Он провел рукой над плечом Кларочки, нечто маленькое и плоское прикрепилось к плечу платья, и, повинуясь невероятному закону совершенства, платье резко уменьшилось в размерах, силуэт его точно улегся на тонкую фигурку швеи-мотористки, вытачки и

...

конец ознакомительного фрагмента