Текст книги "Заповедник для академиков"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Нет.

– Ладно, потерплю. Значит, я помню, как поезд остановился, ночь была. Я проснулась от ужаса – еще ничего, только голоса снаружи, кто-то проходит мимо нашего состава. Потом тихо. Понятно, что мы на станции стоим. Поезда подходят, кто-то нас обогнал. Другие девочки не просыпались. Наш поезд дернулся, поехал, я сначала думала – дальше, а оказывается, нас перегнали на какой-то десятый запасной путь. Но все равно почти все спали. Нельзя же всю жизнь бояться. А мне не спалось. Мне бы одеться, взять узелок и уйти – это я теперь понимаю: как чувствуешь опасность – сразу вставай и уходи, никогда не разбирайся где, кто, – бросай все и уходи. А тогда не сообразила, не знала, еще маленькая была, четырнадцать лет. Мне тоже тепло было, уютно – зачем вставать и уходить. Я на второй полке лежала, на животе, смотрела в окно. Увидела, как рядом с нами другой состав остановился – вот темно было, снег с дождем, 29 декабря 1919 года – как раз под Новый год. Я смотрела на поезд и не понимала, что в нем особенно праздничного, а потом поняла – окна. В нем все окна горели электрическим светом и были прикрыты шторами – как до революции, даже ярче. Спереди и сзади платформы с пушками, а в центре новые пульмановские вагоны. Из поезда стали выскакивать солдаты – без погон, большей частью в кожаных куртках. Я не догадалась, что это красные, – у них фуражки были кожаные, а звездочки маленькие – я не разобрала. Некоторые вдоль состава побежали, кто-то в нашу сторону. И тут я слышу, как по коридору быстро идут – это те, в куртках. Мне бы хоть тогда испугаться, а я и тогда не испугалась. Я же не знала, что мы встретились с поездом вождя Троцкого, а люди в коже были его охраной.

– При чем тут Троцкий? – спросила Лида тихо, оборачиваясь на дверь, потому что имя это было запретным, смертельно опасным.

– Ни при чем, – отмахнулась Полина. – Я его и не видала. Они к нам по делу пришли – проверяли состав, ведь на соседнем пути с самим командующим, – а вдруг мы диверсию устроим? Они к нам в купе заглянули, посветили фонариком и дальше пошли. А я тут совсем проснулась и чувствую, какая я голодная. Я и говорю Таньке – не помню уж ее фамилии, – она старше меня была: пойдем к господам военным, попросим чего поесть. Мы с ней уже так делали, и другие девочки тоже.

Надо было сиротками казаться… А что казаться, мы и были сиротками. Нас жалели и не трогали. Девочек не так часто трогали, как теперь говорят… Тебе скучно?

– Нет, говорите.

– Мы оделись, выскочили из вагона, а они там стояли, курили. И среди них ваш Матя стоял. Матвей Ипполитович.

– Шавло? Не может быть!

– Он самый.

– А что он там делал?

– Что и все – курил, анекдоты травил. Что молодежь делает ночью, если спать не велят?

– Ну почему вы так уверены, что это был именно он?

– А потому, что люди не меняются. Это только в романах жена мужа через двадцать лет узнать не может. А в жизни ты никого не забываешь. Да он и не изменился особенно – тогда ему лет двадцать было. Только без усиков. Мы к ним подошли и говорим, нет ли чего покушать. С ними Татьяна разговаривала – она постарше. Тогда твой Матя засмеялся и говорит, чтобы мы через полчаса к пакгаузу приходили – и показал куда. Они нам вынесут.

– И вы не испугались?

– Ты, видно, никогда голодная не была.

– Была.

– Тогда молчи. Если человек очень голодный, у него осторожность отказывает… Приходите, говорят, через полчаса, ваш поезд никуда не уйдет, мы уже Екатеринослав берем, сейчас у себя чего поесть сообразим и вам принесем. Через полчаса мы пришли, с нами Ирка третьей пошла. Мне бы не надо связываться с девицами, они же почти что взрослые, лет по шестнадцать, а я еще ребенком была, но, конечно, увязалась, потому что была голодная и не боялась. Мы пошли с ними в этот пакгауз, а там какие-то тюки были и стол, а на столе они поставили бутыль самогона, сало и хлеб – они без обмана. Мы вместе с ними ели, они только велели, чтобы мы не шумели, потому что у них начальник строгий, если что, он их выгонит или расстреляет, итальянская фамилия, я точно не помню – они Троцкого редко называли, он для них был вроде бога, где-то высоко, но они сказали, что, если мы будем кричать и его побеспокоим, они нас зарежут. Но чего резать, их много было, человек десять, а нас трое, они тоже молодые были, а когда выпили, то полезли нас насиловать, но не дико, а как будто был раньше уговор – моим подругам было легче, они уже не девочки, а мне всего четырнадцать, и мне очень больно было, но, когда я хотела кричать, твой физик – он стоял, своей очереди ждал, – он мне саблю показал и смеялся, а я плачу, прошу: дяденька, не надо, мне больно, а он смеялся, нервничал, очереди ждал… дождался! Они нам потом с собой сала дали, для девочек. Мы дальше Екатеринослава не пробрались тогда, я только следующим летом в Бердянск попала, когда там уже Врангель был. Оттуда на юг, в Батум, там у нас домик с братом остался.

– А Матвей Ипполитович? – спросила Лидочка.

– Что? Чего хочешь знать? Он мне как бы первая любовь, только без спросу.

Лидочка знала, что Полина не врет. Так все и было. И может, трудно теперь обвинять этих молодцов – они же не знали, что хорошо, а что плохо, они даже девочек накормили… «Что я говорю? Я могла бы очутиться там, на пыльных мешках, в пакгаузе, а любимый ученик Ферми грозил бы сабелькой – молчи!»

– А он вас узнал? – спросила Лида.

– Не знаю. Но я ему напомнила! Он говорит – не помню. А я думаю – все помнит!

– Вы ему сказали? Зачем?

– Потому что он мне нужен. Потому что он испугается за свою карьеру и поможет мне выбраться живой отсюда.

– А если он скажет, что ничего не было? Да и какое может быть наказание: девушка говорит, что он изнасиловал ее на фронте гражданской войны. А вам скажут – ничего особенного.

– Глупая ты, Лидия, – сказала Полина. – Я не знаю, чего ему здесь нужно, но не зря он вокруг гэпэушника вертится. А что, если завтра станет известно, что твой Шавло был охранником Троцкого? И не важно – насиловал, не насиловал, главное – Троцкий. И он это понимает.

В этот момент за спиной что-то скрипнуло. Лидочка даже не поняла что, но Полина метнулась – прыгнула к кабинке, – рванула дверь, крючок в сторону – а там, внутри, съежившись, сидела на стульчаке Альбина, глаза нараспашку.

Альбина не могла отвести испуганных глаз от Полины и, поднимаясь и натягивая штанишки, повторяла:

– Я нечаянно здесь, я нечаянно, я только вошла, а потом вы здесь говорите, а мне выйти было неудобно, вот я и терпела, извините, я здесь нечаянно.

И, беспрестанно говоря, Альбиночка запахнула халатик – шелковый китайский с драконами, такие за большие деньги привозили с КВЖД, и, уже не оглядываясь, побежала к двери.

– Зря я ее отпустила, – сказала Полина.

– А что было делать?

– Придушить, сразу придушить. Она все слышала. И про кастрюлю, и про Матвея Ипполитовича.

Полина еще не кончила говорить, а Лидочка уже была в коридоре – халатик Альбины сверкнул возле лестницы.

– Альбина, – позвала Лида, стараясь говорить внятно и тихо.

Альбина остановилась, словно ждала этого.

– Вы одна? – спросила она. – Тогда не страшно.

– Я прошу вас, – сказала Лида.

– Вы думаете, что я ему расскажу? – удивилась Альбина – брови полезли по гладкому лобику. – Ни в коем случае!

– Я вам так благодарна.

– Хотя мы с вами узнали такие ужасные вещи! – прошептала Альбина. – Об этом, наверное, должна знать милиция.

– Нет!

Следуя взгляду Альбины, Лида повернула голову – Полина стояла зловещей тенью у приоткрытой двери туалетной. Лидочка махнула ей рукой – уходи!

– Какая ужасная жизнь у людей, – прошептала Альбина. – А вы могли такое представить про Матвея Ипполитовича?

Дверь рядом приоткрылась – неизвестно кому принадлежащий голос изрек:

– Гонг был уже давно. Постарайтесь соблюдать тишину в общественных местах.

– Завтра все надо будет обсудить, – сказала Альбиночка. – Хорошо?

– Хорошо.

– Я только вам здесь доверяю. Как ужасно – кто-то покажется тебе приятным человеком, а он окажется насильником.

С этими словами Альбина убежала вниз по лестнице, а Лидочка еще некоторое время стояла неподвижно, потому что не могла разобраться в своих мыслях. Ей хотелось поверить Альбине, и она даже надеялась, что Альбина искренне говорила с ней. Ведь никто, кроме Лидочки, не знал, кто такая Альбина на самом деле и как она страдает от своего унизительного положения.

Расставшись с Альбиной, Лида вернулась в туалетную, но Полины не застала – жаль, могла бы немного и подождать. Тем более когда Альбина знает о кастрюле, спрятанной в комнате у Лиды. Если остается хоть маленькая опасность, что Альбина – вольно или невольно – проговорится Алмазову, то Лидочка окажется в опасности. Выбросить бы эту кастрюлю…

Лидочка дошла до конца коридора, заглянула на лестницу – Полины нигде нет. Пойти спать? Совершенно не хочется – ни в одном глазу. Снизу доносилась тихая музыка – неужели еще кто-то танцует? Лида начала было спускаться по лесенке вниз, к кухне, но тут музыка оборвалась. И Лида поняла, что никого не хочет видеть. Что она смертельно устала за этот день – если бы она знала, что хотя бы за час сможет добраться до трамвая, до какой-нибудь телеги, которая привезет ее в Москву, она бы не испугалась дождя и ветра – только бы отделаться от тягучей действительности, от ощущения, будто ты упала на дорожку из размокшей глины, набирая скорость, скользишь под уклон, стараясь уцепиться за мокрые травинки по сторонам. Но разве так остановишься – а внизу гладкая поверхность омута, черного в тени стволов, так и ждет, когда ты влетишь в пруд.

Лидочка вернулась к себе, по дороге заглянула в докторский кабинет. Дверь в него была приоткрыта, Лариса Михайловна, освещенная слабым светом настольной лампы, спала на кожаном диванчике, подтянув ноги. В Узком рано ложились и рано вставали. Лида поглядела на свои часы – половина одиннадцатого, – а кажется, словно далеко за полночь.

По парадной лестнице кто-то поднимался. Лида увидела, как в коридоре появился президент Филиппов, который нес, прижав к животу, патефон, за ним шла, осторожно ступая, Марта, несла пластинки в бумажных конвертах. Свободной рукой она то и дело взбивала волосы – видно, была пьяна.

– Лида, ты почему не спишь? – спросила она, увидев соседку. – Гонг уже звучал. Товарищ Филиппов тобой недоволен!

Филиппов зашагал быстрее, будто старался показать Лиде, что незнаком с Мартой.

– Вы идите, идите, – сказала Марта, – я принесу пластинки через три минуты!

И при этом она локтем отталкивала Лиду к двери в их комнату и делала страшные глаза – впрочем, ей и не стоило для этого особо напрягаться – глаза блестели воодушевленно, и вряд ли какие соображения, этические, моральные, либо устрашение могли бы остановить Марту, которая намеревалась – в том у Лиды не было никакого сомнения – подарить свое тело товарищу президенту Санузии, чего ей не удалось сделать днем. «Только бы не в нашей комнате, – мысленно заклинала Лидочка, – я так хочу лечь в постель». Она об этом искренне мечтала, совершенно забыв о том, что всего три минуты назад ей вовсе не хотелось заходить в комнату.

Остановившись в дверях, Марта прошептала:

– Я только отнесу ему пластинки, он такой беспомощный, все мужчины такие беспомощные.

Мысль о беспомощности мужчин страшно развеселила Марту. Лидочка, хоть и зажатая в дверях, видела через плечо Марты, как президент на цыпочках пробежал полосу света, падавшую в тускло освещенный коридор из докторского кабинета, и замедлил движение у лесенки, откуда был поворот в маленький коридорчик к комнате президента санатория.

– Ты дверь не запирай, – продолжала жарко шептать Марта, обдавая Лидочку запахом портвейна. Лида отворачивалась, но Марта этого не замечала. – Я через час вернусь, а может, позже, но ты спи, не обращай внимания, он очень страстный, ты же знаешь, какие страстные эти худенькие! – Мысль показалась Марте и вовсе забавной, и она начала смеяться высоким голосом. И Лида сказала:

– Вы идите к нему, а то всех разбудите.

– Кого еще всех?

Сказано это было тоном фаворитки, которая отныне не намерена считаться с удобствами прочих чинов двора.

– Там Лариса Михайловна, – сказала Лида, показав на полосу света из докторского кабинета.

– А мне что? Я имею право гулять где хочу! – сказала Марта, но уже не так уверенно. – Значит, не запирай, хорошо, птичка?

Лида не стала напоминать Марте, что дверь в комнату не запирается, так как Марта знала об этом лучше, чем Лида, хотя умудрялась об этом забывать.

Марта поцеловала Лидочку в щеку и оттолкнулась от нее, как пловец от стенки бассейна, чтобы лучше и быстрее доплыть до финиша. Она прошла по центру коридора, стараясь не сбиться с установленной мысленно прямой линии, и оттого ее бросало от стены к стене. Но Лида решила не смотреть, доберется ли Марта до объятий президента. Она вытерла щеку от Мартиной помады, закрыла дверь, зажгла тусклую лампу под потолком. Лида улеглась в постель, открыла книжку и тут же поняла, что читать не хочется. Она вскочила, босиком добежала до выключателя. В комнате стало так темно, что перед глазами вспыхнули белые круги. Нащупав постель, Лидочка улеглась и закрыла глаза. Но перед глазами плыли сцены и люди прошедшего дня, впрочем, они уже не пугали и не вызывали отвращения – если их всех понять, то они не такие плохие… кровать превратилась в темный вагон, колеса постукивали на стыках рельсов, по коридору шли какие-то люди, не видные, но слышные по шагам и разговору, Матя заглянул в купе и склонился к Лиде. «Не спишь? – спросил он. – Мне придется лечь с тобой, потому что иначе они подумают, что ты одна, и я не смогу тебя защитить от иудушки Троцкого». Лидочка испытывала радостное и благодарное чувство к Мате, который рисковал навлечь на себя гнев самого военкома, но остался. Матя обратился к ней лицом, Лидочка попыталась обнять его, но на Мате была такая скользкая кожаная куртка, что ее руки соскальзывали с его спины, и от этого возникало раздражение – он сейчас уйдет. Лидочке хотелось попросить Матю, чтобы он снял эту проклятую куртку, но она знала, что он охраняет товарища Троцкого и поэтому не имеет права снять куртку, но никому нельзя было сказать это слово: «Троцкий». Это страшное слово, и оно означает вовсе не человека, и некогда было придумать, что же оно значило. Лидочка боролась с проклятой курткой – ну как ее снимешь? Матя помогал ей, но без особой охоты, потому что он был на службе и ему нельзя было снимать куртку. Ну вот наконец-то пальцы Лиды дотронулись до плеч Мати – только бы кто-нибудь не вошел в дверь! И как будто сглазила! – вагон дернулся, дверь с грохотом поехала в сторону, и в дверях возник сам товарищ Троцкий в черной маске…

* * *

Лида проснулась, продолжая оставаться в страхе, и ей все еще казалось, что она в вагоне – только поезд стоит. Она осторожно двинула правой рукой, словно желая удостовериться, там ли Матя, или он успел убежать, – и почти одновременно облегчение оттого, что Матя убежал от гнева товарища Троцкого, сменилось внутренним пониманием, что все это был лишь сон, а на самом деле она лежит у себя в комнате в Узком и проснулась она от шума – от того, что кто-то вошел в комнату. Сейчас-то было тихо, совсем тихо, но она точно знала, что ее разбудил кто-то вошедший сюда. И этот человек не хочет, чтобы она его услышала.

Надо было подняться и выгнать этого человека… Или хотя бы закричать. Ведь она не в пакгаузе каком-нибудь, а в санатории ЦЭКУБУ, наполненном народом, как банка селедкой, – сейчас закричу, и все станет на свои места. Но она не кричала, потому что кричать неловко, только такие невоспитанные люди, как Марта Крафт, могут закричать посреди ночи и всех перепугать. Вместо этого надо спокойно встать с постели и посмотреть, кто там вошел к ней в комнату.

Убедив себя в этом – на это ушло, наверное, секунды две-три, – Лида поняла, что сделать этого никогда не сможет. Слишком страшно. Она продолжала лежать неподвижно, стараясь уловить в тишине дыхание пришельца и предвосхитить его опасное движение. Подушка была невысока, и, лежа на спине, Лидочка видела только потолок и верхнюю часть дальней стены, но даже по этим деталям она поняла, что дверь в комнату приоткрыта, – на потолок и стену падал отсвет коридорной лампы.

Наконец Лиде, как ей показалось, удалось в почти беззвучных, но многочисленных шепотах старого дома различить быстрое дыхание человека. Он стоял и ждал чего-то. Не решается броситься на нее?

Дальнейшее бездействие было совершенно невыносимо, потому что чужой беззвучно приближался на расстояние броска – и у него был нож! И Лидочка скорее инстинктивно, нежели по велению разума, приподняла голову, склонив вперед шею – сама оставаясь неподвижной, – и увидела светящуюся щель в двери, которая была перекрыта черной тенью человека. Он стоял у двери, он не смотрел на Лиду, он был далеко от нее и смотрел наружу – значит, он шел по коридору, почему-то захотел спрятаться – и спрятался в комнате Лидочки. Правда, это было самоутешением, – скорее всего он выглядывал в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет, а затем обратить свои подлые лапы против беззащитной Лидочки.

Но раз человек был у двери и в один прыжок ему до Лиды не добраться, Лида решила спрятаться под кроватью – она не придумала ничего лучше. Да и не было в комнате другого места, чтобы спрятаться. Окно заперто, а путь к двери перекрыт насильником.

Для того чтобы спрятаться под кровать, надо с нее слезть. Лидочка осторожно села и спустила ноги на пол, а кровать отозвалась на это осторожное движение дружным визгом всех своих пружин. Таким громким и наглым, что Лидочка спрыгнула с кровати и кинулась к окну, а насильник издал приглушенный звук, открыл дверь и выскочил в коридор. Дверь закрылась, и стало совершенно темно. Слышно было, как по коридору простучали шаги насильника, но куда они простучали и что было потом, Лидочка не знала, потому что в ушах у нее кровь стучала громче шагов.

Лида не знала, сколько она простояла неподвижно, ожидая, когда насильник вернется, чтобы довершить свое гадкое дело, но тут до нее дошло, что это – далеко не лучшая линия поведения. Она поняла также, что у нее есть два выхода – либо бежать из комнаты, либо забаррикадировать дверь. Можно, конечно, было сходить к президенту и вытребовать назад Марту, но, вернее всего, этим она огорчила бы и президента, и Марту.

Так что Лида избрала второй путь и пошла к двери, чтобы ее забаррикадировать. Для этого она взяла тот стул, что стоял у окна, и одновременно стала подталкивать к двери тумбочку. Ведь если поставить стул на тумбочку, то, открывая дверь, насильник устроит такой шум, что снова убежит.

Толкая перед собой тумбочку и держа над головой стул, Лидочка почти дошла до двери, когда натолкнулась на неожиданное препятствие.

Нечто мягкое и податливое заполнило проход в комнату и не давало тумбочке продвинуться вперед.

Не догадываясь, что это могло быть, Лидочка поставила стул на пол, обошла тумбочку и протянула вперед руку. И рука ее натолкнулась на чуть теплое человеческое лицо.

Почему-то первая мысль – может, оттого, что мозг всегда норовит изгнать из себя самое страшное, – была такая: «Ну вот, такой пьяный, что заснул!» Рука скользнула по волосам – волосы были длинные, голова под давлением руки бессильно свалилась набок – Марта? Это Марта вернулась домой в таком виде?

Лидочка хотела зажечь свет, но мешали тумбочка и стул – проще было дотянуться до двери и толкнуть ее, чтобы разглядеть Марту. Лидочка уже догадалась, что в роли насильника выступал президент. Он дотащил свою подругу до комнаты, а потом сбежал. Внутренне улыбаясь оттого, что страшное пробуждение завершилось таким обычным анекдотом, Лидочка толкнула дверь, дверь отворилась. Лидочка хотела сказать: «Марта, пора спать».

И в тот же самый момент она поняла.

Во-первых, что на полу неловко сидит, как брошенная мягкая кукла, подавальщица Полина.

Во-вторых, Полина мертва. Глаза ее были приоткрыты, и видны полоски белков, да и сама голова склонена так, как не может склонить голову живой человек.

Глава 4
Утро 24 октября 1932 года

Потом уж Лидочка удивилась – почему она не закричала? В таких страшных ситуациях положено кричать, звать на помощь, бежать по коридору с распущенными волосами, фактически неглиже… Трудно поверить, но Лидочку остановили и заставили молчать вовсе не уроки, полученные от жизни, а мысленный взгляд на саму себя – она же была в одной ночной рубашке, босиком, взлохмаченная, – возможно, в подобном виде и положено бегать по ночным коридорам с криком: «Убили-и-и!» – но женщины хорошо воспитанные себе этого не позволяют.

Следовательно, надо было вернуться к кровати, нащупать висящий на ее спинке халатик, желательно сделать еще два шага к зеркалу и причесаться – и все это сделать в присутствии трупа женщины, с которой ты только что разговаривала. Нет, двигаться можно было только в одном направлении – в коридор, прочь из комнаты. Но в коридор идти было нельзя по той простой причине, что где-то там таился убийца, желавший в первую очередь убрать свидетеля – то есть Лидочку.

Раздираемая этими мыслями и страхами Лидочка стояла, замерев над телом Полины.

Так прошло, может быть, несколько минут, а может – несколько часов.

Время остановилось – в доме не было ни звука, за окнами не шумел ветер… Лидочка попала как бы в центр подводного сна – вокруг зеленая темная вода и ни звука.

Убийца не возвращался. Может быть, он стоит поблизости? Надо бежать из комнаты. Лидочка заставила себя сделать два быстрых шага к кровати, схватить халатик и сжать в кулаке. Это движение, удавшись, вселило в нее какую-то толику уверенности в себе – оказалось, ноги подчиняются, руки движутся, глаза смотрят… Теперь бы дойти до двери – вертикальная, шириной в ладонь полоса света щель притягивала Лиду, как бабочку фонарик. Так и не надевая халатика, она шагнула было к двери, но тут же нога натолкнулась на заголенную ногу Полины, еще хранящую остаток тепла. Не отдавая себе отчета, Лидочка подпрыгнула и отлетела назад. Сердце колотилось как сумасшедшее, воздуха не хватало. Лидочка постаралась считать, чтобы успокоить сердце, и досчитала до пятидесяти – ей был виден склоненный набок четкий профиль Полины. «Никто уже никогда не поцелует эти губы… Что я думаю, что я несу! Мне же надо бежать!»

Лидочка досчитала до пятидесяти. И снова двинулась к двери. На этот раз она осторожно перешагнула через Полину и замерла, схватившись за ручку двери.

В коридоре тихо…

Лида прижала лицо к щели. Направо коридор был пуст. Теперь надо приоткрыть дверь пошире, высунуть голову в коридор и поглядеть в другую сторону.

Лида потянула дверь на себя, и дверь неожиданно заскрипела. Лида снова замерла. Она подумала: «Вот я сейчас увижу, что коридор пустой. А дальше что? Куда я побегу? К кому?»

Алмазов? Ему по должности надо бы оказаться здесь первым. А может, это он оставил тело убитой Полины здесь, потому что Альбиночка все рассказала ему и теперь он хочет погубить Лиду? Может быть, позвать Матю? А что, если убийца и есть Матя? Полина пригрозила его разоблачить – он испугался…

Бежать к президенту и стаскивать его с Марты?

Нет… спасительным облегчением возникла самая простая и естественная мысль – дежурная докторша Лариса Михайловна!

Лидочка накинула халатик и со смешанным чувством страха и облегчения выскользнула в слабо освещенный дежурной лампочкой, над лестницей, коридор, который с другой стороны тонул в полной темноте, и именно оттуда за ней наверняка наблюдал убийца.

Но если он и наблюдал, то кинуться на нее не посмел – понимал, что у Лидочки будет время закричать и, может, даже убежать.

Ступням было холодно – оказалось, Лидочка забыла обуться.

До кабинета врачихи – четыре двери. Между дверями по три шага – казалось бы, всего девять. Но их надо пройти, а спину тебе сверлят глаза убийцы: путь до кабинета Ларисы Михайловны казался бесконечным.

Лидочка добежала до кабинета на цыпочках. Дверь была закрыта, Лидочка легонько ткнулась в нее – не открывается. Лидочка нажала сильнее – ручка послушно повернулась вниз, но дверь была заперта. Как же так! Лидочка даже рассердилась – ведь доктору положено оставаться рядом с больными. Куда могла уйти Лариса Михайловна?

Лидочка постучала костяшками пальцев. Изнутри никто не отозвался.

Тревога заставила через плечо поглядеть в черную даль коридора. Показалось, что там кто-то шевельнулся.

Лидочка в отчаянии трясла дверь. Конечно же, заперто!

Оставаться больше возле двери на виду у убийцы, который вот-вот решится и бросится на нее, было невозможно. В комнату она не вернется – хоть убейте! Значит, для нее оставался лишь путь по лесенке вниз, к кухне, к столовой. Почему-то Лидочка была уверена, что убийцы там нет, что он, когда бежал, испугавшись, из ее комнаты, не посмел повернуть к освещенному концу коридора, под лампочку над лесенкой, а укрылся в темноте. Может, потому, что сама Лидочка поступила бы именно так.

Но куда она денется, оказавшись внизу?

Лидочка не успела ничего придумать, как услышала, что в темном конце коридора скрипнула половица, будто кто-то тяжелый нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Этот скрип, как материальный физический толчок, спихнул Лидочку вниз по лесенке, в темноту, – на ощупь к двери в коридор, соединяющий кухню и буфетную, туда, где Полина вчера передала ей кастрюлю. Еще этой кастрюли не хватало! А может, Полина вернулась за кастрюлей, как обещала, а в дверях ее настиг убийца? Или уже была ранена, но надеялась, что Лида ей поможет?

В полной темноте, нащупав дверь в коридорчик, Лида замерла. И тут же услышала, как наверху, над самой головой, снова скрипнула половица, – кто-то преследовал ее! Вот другой звук – старая деревянная ступенька прогнулась под подошвой башмака, вот еще короткий скрип – человек осторожно спускался по лесенке, приближаясь к Лидочке и полагая, видно, что ей от него не сбежать!

Лида рванула на себя дверь – та не поддалась! Оказывается, она попала в ловушку. Уже было слышно сдавленное дыхание человека, который спускался по лесенке, – он тоже волновался, спешил, но старался унять быстрое дыхание и сердцебиение. Он настолько приблизился к Лиде, что ей было слышно, как толчками к нему в легкие прорывается воздух.

Ручка двери повернулась вниз, дверь послушно и почти беззвучно отворилась вперед, и Лидочка сразу же захлопнула ее за спиной. Буквально в тот же момент преследователь – видно, ускорив свое движение, – ткнулся в дверь – тяжело и гулко ударился в нее, но дверь удержала его, а Лидочка уже бежала налево, ее голые ступни стучали по гулкому пространству буфетной. В столовой она налетела на угол стола, и было очень больно. Пришлось на секунду остановиться, чтобы сообразить, где же дверь в гостиную. И тут она услышала, как хлопнула дверь сзади, – значит, преследователь открыл ее, и его тяжелые шаги, уже не скрываясь, забухали по полу.

Лидочка превозмогла кошачье, инстинктивное и опасное, желание спрятаться под большим столом, затаиться там; различив высокий прямоугольник белой двустворчатой двери, она ринулась к ней, и ей даже повезло – она толкнула нужную, правую половинку и оказалась в гостиной.

Преследователь топал за ней, тоже ударился об угол стола, и стол, тяжело царапая по паркету ножкой, проехал к двери; на пол упало и разбилось что-то стеклянное.

Ах, насколько лучше быть преследователем, особенно в темноте, в доме, полном лестниц, дверей, переходов и тупиков! Ведь ты смотришь перед собой, ты все время видишь свою жертву, ты соизмеряешь свои усилия и скорость с усилиями жертвы. Тебе не надо ломать голову над проблемой – прятаться или бежать? За тебя решает несчастный кролик. А каково жертве! Лидочка не могла даже обернуться, чтобы посмотреть, кто за ней гонится и быстро ли он ее настигает.

Как бы уже почувствовав прикосновение когтей убийцы к горлу, к волосам, Лидочка помчалась вперед, выскочила к темной парадной лестнице, пробежала по узкому коридорчику, что вел в южный жилой флигель. Она бежала без опасения наткнуться на что-нибудь и упасть, потому что слева от нее тянулся ряд широких окон, пропускавших внутрь видимость ночного света, который складывался из явлений, неспособных светить, но тем не менее вкупе создававших то ночное освещение, которое так способствует появлению привидений.

Сзади, но уже на большом расстоянии – кролик обретает способность определять расстояния до смертельной опасности – грохнула – вдребезги – фаянсовая ваза, такая большая, что Трубецкие ее не смогли вывезти, а крестьяне и реквизиторы – украсть. Грохот прокатился по всему дому, и в значительной степени из-за этого столкновения замедлилась резвость убийцы. Скорее всего это и спасло Лидочку.

Она достигла конца коридора и тут же поняла, куда она бежит!

Направо, теперь налево… в маленький коридорчик – и вот белая дверь. Добежав, Лидочка, чуть не падая, хотела постучать в нее, но дверь сама открылась ей навстречу.

В комнате горел свет – лампа на большом письменном столе. И хоть свет ее был закрыт от глаз круглым зеленым абажуром, Лидочка зажмурилась – так это было ярко.

Не успев погасить скорость бега, она уткнулась носом, ударилась ладонями, чуть не сшибла с ног Александрийского, который стоял недалеко от двери, открыв ее навстречу бегущим Лидочкиным шагам, будто был уверен, что Лидочка бежит именно к нему и нуждается в его помощи и защите.

Александрийский отступил на шаг под ударом Лидочки, но удержался и даже смог обнять ее за плечи, защищая и останавливая. За это мгновение Лидочка уже поняла, что ей надо делать, – она вырвалась из рук Александрийского и обернулась к открытой двери, ожидая, что там появится лицо убийцы. За дверью была лишь темнота. Лидочка захлопнула дверь.

– Скорее! – прохрипела она, потому что от напряжения не могла говорить иначе. – Заприте! Он там!

– Лидочка, – сказал Александрийский, он уже стоял рядом, отстраняя ее от двери, – успокойтесь, ничего не случилось, садитесь!

– Нет, заприте, заприте! Вы ничего не понимаете!

– Ничего не понимаю? Совершенно точно, – согласился Александрийский, по-вольтеровски улыбаясь. – Но польщен таким поздним, а вернее, ранним визитом.

Лидочка замерла. Прислушалась.

Никто в дверь не ломился.

– Что случилось? – спросил Александрийский. – На вас лица нет. – Тут он увидел, что Лидочка босая. – Сейчас же идите на ковер! Вы же простудитесь!

– Вы ничего не понимаете!

– Всему следует искать самые элементарные объяснения. Я бы сказал, что некто очень страшный попытался войти к вам в комнату и посягнул на вашу девичью честь.

Александрийский продолжал улыбаться, и Лидочке стало противно, что по ее виду можно подумать такое. «Он, наверное, думает, что я сама кого-то пригласила, а потом испугалась. Он же старый, ему все кажется смешным…»