Текст книги "Искатель. 1997. Выпуск №1"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Эрик Фрэнк Рассел,Генри Слизар,Юрий Маслов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Будто кто-то нарочно оставил его для Егора.

Но как только Егор уселся в седло, обнаружилось, что добрый человек, оставивший велосипед, совсем и не думал о благе Егора. У велосипеда была спущена задняя шина и руль болтался так, словно норовил выскочить из крепления. От этого Егора нещадно подбрасывало в седле, и через полкилометра он признал свое поражение, положил проклятую машину на асфальт и попытался побежать вдоль реки. Метров через сто Егор начал задыхаться, и пришлось перейти на шаг.

Что же это получается? Неужели его кровь уже начала перерождаться и его легкие требуют покоя и безделья?

Егор заставил себя побежать снова. Он все ждал второго дыхания, но оно не приходило.

А бежать еще было далеко – мост Окружной железной дороги казался сложенным из спичек, дорога ныряла под арку моста и уходила вверх, в гору. От моста Егору надо было бежать левее, вдоль реки.

Егор все чаще переходил на шаг, ноги болели, и он заставлял себя торопиться только потому, что всей шкурой чуял: если он не придет вовремя, с Люськой случится что-то нехорошее.

У железнодорожного моста стояло здание архива. К стене был пришпилен лист картона. На листе картона было написано фломастером: «Не беспокоить. У нас ночь!»

Егор решил потерять минутку, чтобы понять, чей же сон оберегала надпись.

Он заглянул в дверь архива. В глубине небольшого холла стояли три кушетки. На кушетках лежали люди с закрытыми глазами.

«Странно, – подумал Егор. – Мне же все говорили, что здесь люди не спят. Да и мне не хочется, хотя наверняка я здесь уже не меньше суток. Так подсказывают мне внутренние часы».

– Вы спите? – спросил Егор.

Никто не открыл глаз. Но ближний к нему человек сказал:

– Конечно, мы спим.

– Извините.

– А почему вы не спите? – спросил человек на кушетке, не открывая глаз.

– Мне не хочется, – сказал Егор.

– Уходи отсюда, – сказал второй спящий. – Еще не хватало, чтобы нас сторож подслушал. Жить-то всем хочется.

Егор пошел прочь.

Бежать уже не было сил.

К счастью, встреча со сторожем-велосипедистом случилась только перед мостом – Егору было куда бежать.

Велосипедист, видно, не знал о том, что Егор новенький.

Он нагнал его и медленно поехал рядом, виляя большим передним колесом так, чтобы не терять равновесия.

– Ты куда идешь? – спросил он. – Порядка не знаешь?

– Знаю, – уверенно сказал Егор.

– Сейчас у нас что?

– Первое января! – сказал Егор.

– Плевал я на январь! – рассердился велосипедист. – Ты почему не спишь?

– Не хочется.

– Я тебе покажу – не хочется! Все спят, а ему, видите ли, не хочется! Где проживаешь?

– У Метромоста, – признался Егор.

– И так далеко ходишь? Зачем ходишь? С кем дружишь?

– Я гуляю, – сказал Егор. Он чувствовал угрозу, исходившую от велосипедиста. Видно, грех, совершенный Егором, был значителен и непростителен в глазах велосипедиста.

– Иди передо мной! – приказал велосипедист.

– Куда?

– Сам знаешь куда!

И тогда Егор решил не испытывать судьбу – он кинулся бежать по откосу вдоль железнодорожной насыпи, забирая все выше.

– Стой, стреляю!

Егор мчался – откуда только силы взялись! Он забрался на крутизну, перемахнул через рельсы и лег, прижавшись к земле. Затем чуть-чуть приподнял голову, пытаясь разглядеть, чем занимается велосипедист.

Тот покатил под мост, чтобы встретить нарушителя по ту сторону. Затем остановил машину посреди мостовой и старался сообразить, где же нарушитель. Продолжалось это минуты три, затем велосипедист плюнул и громко крикнул:

– Я до тебя доберусь!

Погрозил кулаком и, нажимая на педали, направился вверх по Мосфильмовской.

До бытовки Егор добрался меньше чем через полчаса. Как он и опасался, возле бытовки никого не было видно.

И все же Егора охватило странное чувство возвращения домой.

Он подошел совсем близко, когда дверь отворилась и на верхней ступеньке показался Партизан. Он был в милицейской фуражке и в распахнутом кителе, который был ему велик, в трусах и сапогах на босу ногу.

Партизан потянулся, зевнул, похлопал ладошкой по зевающему рту, сказал:

– Не скрывайся, я же тебя вижу, за сухим деревом стоишь, выглядываешь, нет ли опасности. Выходи, чай пить будем.

Егор с облегчением вышел на открытое место. Карлик был ему симпатичен.

– Как Пыркин? – спросил он, хотя собирался сразу задать вопрос о Люське.

– Пыркин выздоравливает и велит тебе кланяться, – раздался голос из бытовки.

– А скажите…

– Не видели, не знаем, – быстро ответил Партизан.

– Ладно, скажи! – крикнул изнутри Пыркин.

– Ты же знаешь – не велели. Только знаю, что никто не проезжал.

– Люську в Музыкальный театр повезли, – сообщил Пыркин.

Он вылез к дверям, пальто накинуто на плечи, оранжевая рубашка в рыжих пятнах от высохшей крови. Пыркин был еще слаб.

– Ты куда? – прикрикнул на него Партизан.

– Они Соньку с идиотом взяли, – сказал Пыркин. – Значит, на связь.

– А тебе, мальчик, там опасно, – сказал Партизан.

– Жулик! – крикнул Пыркин. – Жулик, дружок, проводи Егорку.

Жулик выскочил из дома, радостно махая хвостом. Узнал Егора.

– Они сейчас, может, спят, – сказал вдруг Партизан, смирившийся с мыслью, что Егор пойдет, куда не положено. – Ублюдки эти, призраки, тоже спят. Только я не проверял.

– Тогда скорей, – велел Пыркин Егору. – А то опоздаешь.

Егор не стал расспрашивать их о том, что им известно. Некогда.

– Побежали, Жулик, – сказал он.

Призраков они с Жуликом увидели уже наверху, когда выбежали на асфальт, на открытое место у туннеля.

Призраки заспешили к ним, засуетились, но опоздали.

Егор бежал к Музыкальному театру, такому скучному без зелени, без деревьев вокруг.

Жулик несся рядом, подпрыгивал, ему было весело.

Перед театром стояла телега, запряженная велосипедистами в касках. Егор заметил их издали и взял в сторону, чтобы подобраться сзади.

Там он отыскал разбитое окно и влез в него. Жулик прыгнул следом.

В театре было пусто, но Егор знал, что пустота эта кажущаяся. Иначе зачем велосипедистам дежурить у входа.

Егор медленно шел по театру, в котором оказалось бесконечно много комнат, залов, коридоров и прочих помещений, порой заваленных барахлом, порой пустых.

И в какой-то, может сотой по счету, комнате услышал, как невнятно талдычат голоса.

Еще через пять минут Егор оказался у двери в коридор, слабо освещенный из небольших окошек. По коридору двигалась странная для непривычного глаза процессия.

Впереди ехала инвалидная коляска. В ней сидел, свесив набок большую голову, больной юноша. Коляску толкала перед собой девушка Соня, встреченная Егором на набережной. Рядом шагали Вильгельм Кюхельбекер и убийца Пушкина Дантес. Дантес вел за руку Люську, и, видно, держал ее крепко, чтобы не убежала.

Девушка толкала коляску неуверенно, порой останавливалась, прислушивалась. Идиот что-то бормотал, дергал головой, поднимал руку, ронял ее снова.

Зачем эта парочка?

Жулик кинулся было вперед, но Егор так строго прошептал, чтобы песик молчал, что тот испугался и поджал хвост.

Остановившись ненадолго, будто вслушиваясь в неслышные прочим звуки, девушка решительно повернула направо.

Остальные поспешили следом.

Егор увидел, что они уперлись в невысокую лестницу – несколько ступенек. Кюхельбекер помог девушке поднять коляску. Это было нелегко. Дантес совершал движения руками, но без пользы.

Наконец они оказались за кулисами. Сверху рядами спускались пыльные занавесы и задники, декорации были свалены между ними. Коляска двигалась зигзагами.

– Скоро, – сказала вдруг девушка сонным голосом. Она была в трансе. – Скоро придем.

Идиот начал кивать головой и вдруг испустил визгливый звук, будто заверещал свисток.

– Здесь! – сказала Соня.

– Где? – спросил Кюхельбекер. – Покажи.

Девушка оставила коляску на месте, а сама стала раздирать ногтями серый занавес с изображенным на нем гигантским пылающим камином.

Она продрала занавес – послышался глухой треск.

– Иди! – крикнула она. – Иди!

Дантес толкнул Люську.

– Иди! – приказал он.

– Нет! – закричала Люська. – Я не пойду. Вы обещали, что Егор тоже здесь будет.

– Девочка, – мягко произнес Кюхельбекер, – я же сказал – Егор обязательно присоединится к тебе. Как только мы его отыщем. А мы его обязательно отыщем. Но ждать нельзя, нельзя ждать. Отверстие появляется редко. Может быть, в следующий раз это случится через месяц.

Она скорее почувствовала его присутствие, хоть и не увидела.

Егор выбежал из тени. Он задел какую-то декорацию, облаком поднялась едкая пыль. Кюхельбекер зашелся в кашле. Первым опомнился Дантес.

– Нельзя! – рявкнул он. – Опасно! Не положено!

– Я никуда без него не пойду! – кричала Люська.

Кюхельбекер кашлял и махал рукой, пытаясь добиться внимания. Но никто на него даже не глядел.

Идиот начал плакать.

Девушка хотела увезти его, но откуда-то выскочил доктор Леонид Моисеевич. Почему Егор раньше не видел его? Доктор преградил путь инвалидной коляске.

– Подождите! – закричал он. – Мальчик тоже полетит?

Егор не знал в тот момент, куда должна полететь Люська. Почему-то он решил, что ее отправляют в другое место того же мира без времени.

Егор стоял, время бежало, доктор Леонид Моисеевич кричал, чтобы Егор шел к занавесу.

– Стойте! – закричал Кюхельбекер.

Он возвышался неподвижно, как статуя Командора. Он имел право приказывать.

– Людмила, – спросил он. – Ты помнишь, какую клятву ты дала?

– Да, но только если Егор будет со мною. – Люська стояла, расставив тонкие ноги, выпятив маленький круглый подбородок.

– Егор, – объявил Кюхельбекер, – мы выполняем волю императора. Люсю отправляют в прежний мир для того, чтобы она там выросла и стала императорской невестой. Тебя мы не нашли и потому были вынуждены отправить ее без тебя.

– Значит, дорога домой есть? И вы всегда это знали! – закричал Егор.

– Не перебивай. Люся уходит в ваш мир на шесть лет. Потом она вернется. Ты тоже можешь вернуться.

Ненормальный юноша заверещал.

– Сеанс заканчивается, – сказала Соня. – Сеанс заканчивается…

– Егор, – приказал Кюхельбекер. – Обними Людмилу. Быстро!

– Быстро! – повторил доктор. – Я не могу больше его удерживать…

Егор успел бросить взгляд в ту сторону и заметил, как Леонид Моисеевич отступает перед надвигающейся на него коляской с идиотом.

Егор схватил Люську. Люська была горячая и вся дрожала.

Черное пятно на занавесе вибрировало. Вот оно начало уменьшаться.

– Шагай! Прыгай! – кричали сразу доктор и Кюхельбекер.

Егор понял, что надо подчиниться.

Держа на руках Люську, которая обхватила руками его шею, Егор шагнул вперед.

И ничего не изменилось.

Он стоял перед занавесом в плохо освещенных кулисах.

Но вокруг не было никого из жителей мира без времени.

Егор опустил Люську на пол.

Люська первой догадалась, что все получилось как надо.

– Послушай, – сказала она.

– Я ничего не слышу.

– Тогда пошли, раз ты такой несообразительный.

Она потащила Егора за руку прочь из-за кулис, мимо рабочих, которые несли фанерную речку, мимо электрика, который копался в распределительном щите. Они дошли до девушки, которая стояла лицом к зеркалу в коридоре и старательно пела гамму.

– Простите, – спросила Люська, – какое сегодня число?

– Сегодня? Второе января. А может, третье. Я всегда числа путаю. Это так несущественно.

– Ой, – сообразил Егор. – Мы вернулись.

– Вот теперь все и начинается, – вздохнула Люська.

Хенри Слизар
УБИЙСТВО С ОТСРОЧКОЙ

– Какая сегодня жарища! – заметил репортер. – Не будете возражать, если я приоткрою окно пошире?

– Что вы! – ответил Джо Харпер.

Он встал с кресла, не спеша направился к шкафчику со спиртным и в высоком стакане смешал питье со льдом, при этом его движения были скованными и осторожными. Репортер знал, почему Харпер так двигается, и следил за ним сострадательным взглядом.

– Не стоило беспокоиться, – заметил он.

– Для меня это не беспокойство, – отвечал Харпер. – Я пока еще могу ходить, резких движений только следует избегать.

Он передал репортеру стакан и улыбнулся, но улыбка не смягчила выражения его худощавого лица и без следа растаяла, когда Харпер неторопливо опустил в кресло свое тощее тело. Было ему уже под пятьдесят, но если бы не признаки страдания, он, с его мелкими чертами лица и густыми темными волосами, вполне бы мог выглядеть и моложе своих лет.

– Вам, верно, уже осточертело без конца говорить о своем несчастье – промолвил репортер. – Я очень признателен за то, что вы не отказались уделить мне время.

– Знаете, рассказывать эту историю мне приходилось не так уж и часто. Правда, поначалу, сразу после ограбления и во время суда мной интересовались довольно многие газеты, но потом, после осуждения Френка Налли, все об этом позабыли. Так, значит, вы говорите, вам нужен материал для воскресного очерка?

– Да, то, что интересует широкую публику.

– Понятно.

– Мне и в голову не приходило, что подобное может случиться, когда я стал работать у мистера Пахмана, – начал рассказывать Харпер. – В здании, где находится его компания по скупке и продаже бриллиантов, размещены конторы примерно пятидесяти очень крупных дельцов. А у мистера Пахмана – такого тихого милого старикана – бизнес весьма небольшой. Может, как раз это и привлекло к нам внимание Налли. Похоже, он подумал, что наехать на старикашку Пахмана для него – пара пустяков.

Проработав там пару месяцев, я начал вести дела почти со всей клиентурой, мистер Пахман занимался только оценкой. Ему перевалило за семьдесят, в такие годы уже не до работы, и он приходил в контору два-три раза в неделю. Его не было со мной в тот день, когда Налли решил совершить налет.

Дело происходило утром во вторник. Руфь, наша секретарша, только что отправилась покупать нам кофе, и я остался один в конторе. Тут является этот субчик в немыслимо пестром пиджаке. Его одежда ничуть меня не насторожила – знали бы вы, сколько у нас перебывало клиентов самого странного вида, и некоторые из них приносили в карманах бриллианты на многие тысячи долларов. Какие-то подозрения у меня все же возникли, когда этот тип заявил о желании сделать покупку. Запинаясь к на каждом слове, он кое-как объяснил, что хочет выбрать бриллиант для кольца невесты. Я достал один поднос, но поставил его поблизости от того места, где в полу находилась кнопка тревоги. Должно быть, он догадался, что это мера предосторожности с моей стороны, и тотчас наставил на меня пистолет.

Сказать правду, я очень испугался и просто не мог оказать ему какое либо сопротивление, тем более это и не входило в мои обязанности. К тому же я знал, что Пахман застрахован, и мне не было резона нарываться на пулю, а оставалось лишь выполнять роль безучастного свидетеля. Oн cгреб бриллианты, потом велел показать другие подносы. Руки у него, как и у меня тоже, заметно дрожали. Я достал второй поднос, который тут же выскользнул у меня из пальцев. Я присел на корточки, чтобы подобрать рассыпавшиеся по полу камни, моя рука случайно оказалась поблизости от ножной кнопки сигнализации, и Налли, наверное, испугался, что я собираюсь нажать ее, потому что тут же в меня и выстрелил.

Из последующих событий я помню лишь, как хлопнула входная дверь, когда Налли убегал от нас. Затем я впал в беспамятство и всего на несколько секунд пришел в себя в машине «скорой помощи». Смутно припоминаю, как меня везли в операционную и я, лежа на спине, видел убегающие назад потолочные светильники больничного коридора. Через три часа после операции я очнулся от наркоза и смог разговаривать с полицейскими. Мне сказали, что Налли схватили при выходе из здания – понимаете, там имеется один только выход; все эти здания на 47-й улице, в которых размещаются торгующие бриллиантами компании, имеют всего по одному входу-выходу. А на следующий день я узнал, что врачи не сумели вынуть из меня пулю.

Это была страшная для меня новость. Пуля, оказывается, пробила мне грудину, едва не задела сердце и легкое и засела во внутренностях так, что ее невозможно извлечь, не повредив жизненно важные органы. Врачи и показывали рентгеновские снимки, читали мне длинные обстоятельные лекции по анатомии, после чего я понял, что рано или поздно пуля не преминет выскочить из того места, где она временно внедрилась, и убьет меня.

Я еще лежал в больнице, когда Фрэнку Налли предъявили обвинение в вооруженном разбое и покушении на жизнь человека. Тогда ко мне валом повалили посетители, кто-то цокал языком и качал головой, рассматривая мои рентгеновские снимки. Репортерам любопытно было знать, какие чувства испытывает человек, носящий в груди свой смертный приговор. Потом ко мне привезли самого Налли – для опознания. Уж я-то его сразу узнал!

К началу судебного процесса над ним врачи решили, что больше они со мной ничего поделать не могут, и выписали меня из больницы. Мне велели относиться ко всему хладнокровно и не утруждать себя физическими усилиями. Чем я спокойнее буду себя вести, тем дольше проживу. Я, разумеется, знал цену всем этим рекомендациям и заверениям, ни черта лысого они не стоят – пуля прикончит меня рано или поздно. Через неделю, через месяц, может, даже через год, но прикончит.

Окружной прокурор поинтересовался, согласен ли я давать показания в суде. Мне очень хотелось, чтобы Налли получил по заслугам, и для этого я был готов сделать все, что в моих силах.

Никогда не забуду день суда. Зал был битком набит родственниками Френка Налли – он, оказывается, происходит из очень сплоченного, спаянного семейства, в котором все горой стоят друг за друга. Родственники плакали и вели себя так, будто это не суд, а уже похороны, из-за производимого ими шума судья велел им покинуть зал. Адвокат пытался представить молодость обвиняемого в качестве смягчающего вину обстоятельства, но как только я занял место для дачи показаний, участь Налли была решена.

Вы, наверное, помните, какой приговор вынесен ему? Фрэнк Налли получил тридцать лет тюремного заключения. Фактически он является убийцей и заслуживает казни на электрическом стуле, но по закону не может быть приговорен к высшей мере наказания, покуда я жив и дышу.

Но это лишь временная ситуация, в конечном счете тюрьмой ему не отделаться. Если бы не сидящая во мне пуля, он бы, конечно, мог отбыть положенный срок и выйти на свободу, мог бы даже добиться условно-досрочного освобождения еще до того, как состарится. Однако же эта пуля находится во мне, и недалек тот день, когда она меня угробит. Как только это случится, Налли по закону станет убийцей со всеми вытекающими из этого последствиями.

Забавно, не правда ли? Сидит он сейчас в тюрьме и молится Богу о моем здоровье и долголетии. Но его молитвы не помогут, как не помогут и мои. После моей смерти его снова привлекут к суду, теперь уже по обвинению в тяжком убийстве первой степени, и это вовсе не будет повторным преследованием за одно и то же преступление, окружной прокурор недвусмысленно разъяснил это. Ему предъявят совершенно новое обвинение, так что Налли на этот раз сядет на электрический стул.

Этим только мне себя и остается утешать. Если наступит мой смертный час, ему тоже крышка. Конечно, тут нечему особенно радоваться, но человеку в моей шкуре не приходится быть слишком разборчивым в своих чувствах…

Рассказывая, Джо Харпер медленно и осторожно расхаживал по комнате. Вот он остановился возле раскрытого окна и выглянул на улицу. Сгущались сумерки, на небе уже показались первые звезды. Он посмотри на них и вздохнул.

– Нелегко вам приходится, мистер Харпер, ничего не скажешь, – заметил репортер. – Мне это весьма печально. Хотя, как бы там ни было, Фрэнку Налли еще, пожалуй, тяжелее.

– А вы думаете, мне есть дело до его чувств?

– Нет, – ответил репортер. – Я думаю, вам на них начхать.

Он подошел к Харперу сзади и взял его за локоть.

– Прошу прощения, – промолвил он, толчком заставив Харпера потерять равновесие, и тот изумленно взглянул на репортера.

Когда же он понял, что через мгновение выпадет из окна, то с раскрытым от неожиданности ртом снова взглянул на напряженное лицо молодого человека в надежде на пощаду или объяснение.

– Никакой я не репортер, – сказал молодой человек. – Я брат Фрэнка Налли.

И Джо Харпер, так или иначе обреченный на гибель, полетел вниз, чтобы насмерть разбиться при ударе о тротуар.

Перевел с английского Геннадий Дмитриев

Юрий Маслов
ТИП-ТИП

Юрий Маслов родился в 1937 году в г. Рыбинске. Окончил заочно Литературный институт им. Горького. Автор многих повестей и романов: «Уходите и возвращайтесь», «Курс – триста двадцать», «Каракурт», «Выбор полковника Вышеславцева», «За одинокой звездой», «Такая шумная пустыня»; по нескольким сценариям, написанным Масловым, поставлены художественные фильмы. Неоднократный лауреат премий Союза писателей и Союза кинематографистов СССР.

– Майор!

Майор обернулся. По бровке летного поля в сторону аэровокзала шагали два бородатых парня. Судя по экипировке – геологи.

– Вы меня?

Парни беспричинно расхохотались. И тот, кто был поменьше pocтом, рыжий, в брезентовой куртке с капюшоном, продолжая скалить в улыбке зубы, спросил:

– Тебе второй пилот не нужен?

– У меня и свой не дурак, – беззлобно отшутился майор, думая, перед ним обыкновенные «зайцы».

– А далеко летишь? – спросил приятель рыжего.

– В Москву?

– Тогда забирай. – Он поставил на бетонку приоткрытую мешком корзину.

– Сдай в зоопарк, если не трудно. Иначе он загнется.

– Это точно, – сказал рыжий. – Он уже два дня не жрал.

– У нас сгущенка кончилась, – пояснил его приятель. – Он парень что надо. Вы поладите.

– Конечно, поладят, – поддакнул рыжий.

– Будь здоров, майор! – И бросился догонять товарища.

«Разыграли, черти». Майор бросил мешковину и… ахнул. В корзине, повизгивая, барахтался медвежонок. Темные глаза смотрели беззлобно, но настороженно, маленькие ушки торчали в стороны, а черный кончик носа судорожно втягивал воздух. Майор потрепал его по шее, пощекотал за ушами, похлопал по тугому, как барабан, животу. Медвежонку панибратство не понравилось. Он сердито фыркнул и, изловчившись, вцепился майору в руку. Но все его попытки причинить врагу боль оказались напрасны. Он сам понял это. Глаза его обиженно заморгали, он весь сжался, конфузливо спрятал голову в лапы и затих, словно ожидая удара.

Майор всей пятерней взъерошил волосы – встал первый вопрос: чем кормить медвежонка? Он вопросительно посмотрел на подошедшего бортмеханика.

– Как ты думаешь, он тушенку жрать будет?

– А черт его знает. – Леша почесал за ухом. – Попробовать можно.

Поесть медвежонку не удалось. Дали разрешение на вылет, и майор, сграбастав четвероногого в охапку, ушел в самолет. Второй пилот удивленно свистнул:

– Это что за тип?

– Какой же он тебе тип? – заступился за медвежонка бортмеханик. – Он еще типчик… тип-тип.

– Тип-тип? – переспросил второй.

Медвежонок высунул из корзинки голову и с любопытством уставился на говорившего. Второй зычно расхохотался.

– Понятливый, черт! Где вы его взяли?

– Геологи подарили.

– Да-а, – прогудел второй, – на кого ж мы его учить-то будем? На радиста или штурмана?

– Пусть пока пассажиром полетает, – сказал майор. – А там посмотрим. – Он сунул медвежонку конфету. – Леша, запуск.

Есть запуск, командир.

… Машина шла в набор. Ее слегка потряхивало на невидимых ухабах, изредка бросало из стороны в сторону. Тип-Тип, зажав лапами уши, истошно выл. Иногда вой срывался на пронзительный визг: он звал на помощь мать – добродушную восточносибирскую медведицу, щедрую на ласку и на затрещины, от которых медвежонка подбрасывало так, будто он вылетал из катапульты. Мать теперь не могла ему помочь, и в этом был повинен сам Тип-Тип. Заинтересованный муравьиной кучей, он зазевался, потерял равновесие и, испустив вопль отчаяния, загремел вниз. Обрыв был крут и ребрист, а из-за отсутствия растительности напоминал стиральную доску. Медвежонку пришлось лихо. Пересчитав все выступы и расщелины, раз десять перевернувшись через голову, он глухо шлепнулся на прибрежную гальку. Левая лапа еле сгибалась, и на нее больно было ступать. Оправившись от испуга, Тип-Тип заковылял было наверх, навстречу спешившей на помощь матери, как вдруг пораженный остановился. Прямо перед ним, метрах в десяти, стояли двое. В руках тускло поблескивали карабины.

Тип-Тип никогда еще не видел людей, но инстинкт подсказал зверю: беги! Медвежонок развернулся… Два выстрела слились в один.

Медведица рухнула рядом с медвежонком. С шумом втянула воздух, скребанула несколько раз лапой по ране, попыталась подняться. Щелкнул третий выстрел. Медведица вытянулась и затихла. Навсегда.

Тип остался сиротой.

Майор жил за городом в небольшом двухэтажном доме. Дом был старый, но крепкий, рубленый на века. Все в нем было ладно, прочно – видно, что работала рука мастера. Стоял он от поселка на отшибе, по одиноким не выглядел. Фасадные окна весело смеялись, подмигивая прохожим, а с тыльной стороны смотрели пытливо и настороженно – сразу же за участком начинался лес. Верх дома не отапливался, и зимой все семейство майора – жена, сын Вовка, шотландский терьер Рэм, кот Ром и еж Атилл – обитало внизу.

Раньше майор жил в Москве. Потом тяжело заболела жена. Врачи посоветовали ей свежий воздух, сосновый бор, и майор перебрался за город. Втайне он этому обрадовался. Во-первых, избавился от чудаковатых соседей (соседи всегда чудаковаты), которые терпеть не могли собак, во-вторых, ему не надо было теперь вставать в шесть утра и тащиться на paботy в битком набитой электричке – аэродром был под боком, и, в-третьих, – и это было, пожалуй, самое главное, – отпало ограничение на прописку животных.

Четвероногие встретили Тип-Типа неприязненно. Как только его вытряхнули из корзины, Рэм глухо зарычал, подобрался, глаза налились лютой ненавистью. В нем проснулся охотничий инстинкт, вспыхнула извечная вражда собаки к лесному зверю. Ром, изогнувшись дугой, ощетинился и замер.

Вовка подпрыгнул чуть ли не до потолка. Еще бы, живой медведь!

Трудно сказать, чего больше испугался Тип-Тип: безмерной радости юного дрессировщика или оскаленной морды свирепого терьера. За свою коротенькую жизнь он твердо усвоил только одно: окружающий его мир состоит из добра и зла. Добро олицетворяла мать, а пчелы, колючки, камни, в общем, все то, куда не следовало ему совать свой незадачливый, любопытный нос, – неприятности.

Тип-Тип быстро нырнул в спасительную корзину. Она опрокинулась. Медвежонок испугался еще больше: сжался в комочек и, виновато опустив голову, попятился.

Жена майора недолюбливала животных. Она боялась собак – в детстве ее сильно покусала овчарка, – и со временем эта боязнь переросла и скрытую, глухую вражду.

– Ты бы еще лося привел, – проговорила она отчужденно.

Вовка, почувствовав угрозу потери, взвыл:

– Мой медведь! Мой!..

– Не ори, – прикрикнул майор. Но тут же смутился, бросил на жену умоляющий взгляд.

Тип-Тип поселился на кухне. Там было всегда тепло и вкусно пахло, а главное – он здесь чувствовал себя в безопасности: для терьера кухня была запретной зоной. Но пес не мог так просто смириться с появлением в доме непрошеного гостя и с утра до вечера до хрипоты надрывал глотку. При звуках этого остервенелого лая Тип-Тип боязливо вздрагивал, зарывался головой в лапы, хныкал. Изредка на кухню проникал Ром. Он, как только понял, что медвежонок – существо безобидное, потерял интерес к нему и каждый раз, проходя мимо, пренебрежительно потягивался. Тип-Тип следил за ним с некоторой опаской, но не выказывал ни недоброжелательства, ни симпатии. «Пускай себе живет, – думал он, – лишь бы не приставал».

Тип-Тип тосковал, томимый лихорадочными, мучительными воспоминаниями. Мать, лес, сладкие муравьиные кучи… И так сильна была та тоска, что он целыми днями мог перебирать в памяти образы утраченного прошлого. И чем дальше и безвозвратней отходили от него эти образы, тем призрачней казалась ему вся та жизнь, которую он вел теперь. Он как-то сник, осунулся, в маленьких кругляшках глаз затаилась грусть. Стремясь заглушить ее, Тип-Тип старался побольше спать и просыпался только тогда, когда чувствовал голод.

Кормили его хорошо и вкусно. Особенно усердствовал Вовка. Он таскал медвежонку яйца, мед, сахар, конфеты, в общем, все, что мог добыть в холодильнике и буфете.

Медвежонок быстро рос, креп, с каждым днем становился приветливее. Движения его стали резче, увереннее, в глазах зажегся лукавый огонек. В нем воскресло основное правило жизни – желание жить!

Тип-Тип, как и обычно, проснулся раньше всех. С минуту лежал неподвижно, пытаясь восстановить в памяти обрывки сна. Но они мгновенно улетучились. Медвежонок, вздохнув, открыл глаза.

В окно ударил первый луч солнца, скользнул по потолку, стене и задрожал, разбрызгивая веселые зайчики. Тип-Тип сильно, до дрожи в теле, потянулся, почесал лапой за ухом, облизнулся – ему захотелось пить. Он подошел к блюдцу, в котором должно было остаться молоко, но нашел его сухим. Он фыркнул, выражая свое недовольство, равнодушно взглянул на напыжившегося ежа и отвернулся. Конечно, он с удовольствием задал бы нахалу трепку, но…

Это случилось на пятый день пребывания Тип-Типа в доме. Ночью его разбудил какой-то неясный шорох. Он тревожно вытянул морду, прислушался. Кто-то зачавкал, недовольно затопал. Заинтересованный, Тип-Тип приподнялся и тут же заметил скользнувшую из-под газовой плиты тень. Поколебавшись, медвежонок приблизился, обнюхал ее и, не почувствовав опасности, ткнул носом. С жутким визгом Тип-Тип отскочил па место. Иголки Атиллы в кровь искололи ему нос: он захныкал, еще глубже, забился в свой угол. На следующую ночь еж снова фыркал и топал, но медвежонок больше не приставал к нему – урок даром не прошел.

Тип-Тип заспешил в сад. В смежной с кухней комнате он на секунду задержался, замер, прислушиваясь к ровному дыханию людей, убедился, что они спят, и только тогда бесшумно выскочил в коридор. Дверь заперта. Но разве это проблема? За два месяца пребывания в доме Тип-Тип узнал все ходы и выходы. Он знал, что и как открывается, где и что можно спереть, чего следует бояться, с кем дружить, а на кого и не обращать внимания. В общем, усвоил все те маленькие премудрости, без которых выжить – немыслимо и которые приходят в голову только в неволе.

Тип-Тип приподнялся на задние лапы и откинул крючок. На крыльце его ждал взъерошенный Рэм. Тип-Тип прорычал что-то вроде приветствии и прошел мимо. Он терпеть не мог фамильярности. Рэм не обиделся. Он привык к равнодушию медвежонка. Их первое знакомство, как и следовало ожидать, окончилось дракой. Однажды, прогуливаясь после завтрака на кухне, Тип-Тип почувствовал инородный запах. Он обнюхал все углы и, не обнаружив ничего примечательного, зашлепал к двери. Запах усилился. Тип-Тип толкнул дверь и нос к носу столкнулся со своим врагом. Первым опомнился терьер. Он хотел было уже вцепиться в ненавистную ему физиономию, но благоразумие взяло верх. Где-то он понимал, что этот странный зверь – собственность хозяина и трогать его нельзя. Медвежонок вздернул верхнюю губу, оскалился. Рэм расценил это как нападение. Он прыгнул. Его встретили ударом лапы. Удар хоть и не был достаточно силен, но все же опрокинул пса.