Текст книги "Поселок на краю Галактики (сборник научной фантастики)"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Аркадий Стругацкий,Борис Стругацкий,Юрий Брайдер,Николай Чадович,Борис Руденко,Владимир Покровский,Ольгерд Ольгин,Михаил Кривич,Борис Штерн,Виталий Бабенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Поселок на краю Галактики

Часть первая
Туча

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
Туча

Под низким пасмурным небом, под непрерывным сеющим дождем по мокрому асфальтовому шоссе движется колонна машин: длинный лимузин впереди и три огромных автофургона следом. На мокрых брезентовых боках фургонов знаки «опасный груз».

На заднем сиденье лимузина, сложивши руки на груди, расположился хозяин этой колонны, известный метеоролог и атмосферный физик профессор Нурланн, человек лет сорока, с надменным лицом. Впереди рядом с шофером сидит его ассистент, личность вполне бесцветная, доведенная своим начальником до состояния постоянной злобной угодливости. О шофере и говорить нечего, голова его втянута в плечи, словно он поминутно ожидает, что его ткнут в загривок.

Ассистент, вывернувшись на сиденье, насколько позволяют ремни безопасности, говорит ядовито-сладким голосом:

– Я правильно помню, профессор, что вы не бывали здесь вот уже больше пятнадцати лет?

Нурланн молчит.

– Пятнадцать лет! С ума сойти. Я понимаю ваше волнение – вернуться в родной город, даже при таких обстоятельствах…

Нурланн молчит.

– А может быть, именно при таких обстоятельствах? Вернуться как бы избавителем. Избавителем от большой беды…

– Сядьте прямо и заткнитесь, – холодно говорит Нурланн.

Ассистент моментально выполняет приказание. На губах его довольная улыбка.

Видимость отвратительная – не больше пятидесяти метров. За пеленой дождя по сторонам дороги уносятся назад:

шеренга каких-то зачехленных громадин вдоль шоссе и снующие среди них солдаты в плащ-накидках;

необозримое стадо пустых пассажирских автобусов;

походная радарная установка;

еще одна походная радарная установка, окруженная стадом пасущихся коров;

обширная асфальтовая площадка, несколько вертолетов на ней;

бензоколонка, очередь легковых машин с трейлерами, на крышах мокнут разнокалиберные чемоданы, и тут же остановился фермер с телегой и взирает на это с видом глубокой задумчивости.

И вообще: то и дело проносятся навстречу лимузину легковые машины, тяжело нагруженные барахлом.

Колонна, замедлив ход, въезжает в город. Граница города обозначена гигантским медным барельефом городского герба: обнаженный богатырь с ослиной головой поражает трезубцем гидру о трех головах – две из них мужские, третья женская.

Сразу за барельефом в сквере стоят два танка, и тут же под навесом за походным столом кормятся несколько военных вперемежку со штатскими. Ослепительная молния вдруг обрушивается на сквер, и тотчас за ней вторая оплетает самое высокое дерево. Привычного грома нет, а есть какой-то странный свистящий шелест, но вспышки очень яркие и молнии очень страшные. Под навесом, однако, только один человек поднял голову и обернулся с недовольным видом, не переставая жевать.

В оперативном отделе штаба на огромном столе расстелена карта города. Вокруг стола стоят военные в пятнистых десантных комбинезонах без знаков различия и несколько штатских. В конусе света от лампы только карта и руки, упирающиеся в стол, лиц почти не видно.

На карте центр города занят угольно – черным пятном неправильной формы, по очертаниям немного напоминающим бабочку с распростертыми крыльями.

– Я полагаю ударить сюда, – говорит Нурланн, показывая пальцем. – Для начала рассечем ее пополам. Если повезет, мы сразу накроем активную зону. Здесь проходит магнитный меридиан, вот по этому проспекту…

– Дорога чистых душ, – негромко произносит кто-то из военных.

– Что? – надменно спрашивает Нурланн. – А! В мое время это был проспект Реформации… Очень удачно, что он проходит прямо по малой оси, можно бить прямой наводкой. Для начала, полковник, мне нужен дивизион «корсаров». Полагаю, его надо развернуть где – нибудь здесь… или здесь… А после того как она развалится надвое, будем бить в этом и этом направлении.

– А если не развалится? – насмешливо и раздраженно спрашивает кто-то.

Нурланн, резко вздернув подбородок, пытается рассмотреть в сумраке говорившего. Полковник поспешно произносит:

– Вы должны понять нас правильно, профессор. Все – таки мы здесь уже полгода. Мы испробовали чертову пропасть всевозможных средств, а помогают одни только дальнобойные огнеметы… и вообще огонь…

Тот же насмешливо – раздраженный голос вставляет:

– Пока горит.

– Вот именно, – говорит полковник. – Пока горит, она не двигается.

– Там, где горит, – вставляет голос.

– Капитан, я попросил бы вас! – сердито говорит полковник.

Нурланн, несколько смягчившись, снисходит до объяснения:

– Я привез сорок пять снарядов, начиненных «Одеколоном АБ». Это коагулянт, который осаждает любое аэрозольное образование. Подчеркиваю: любое. Газетчики распространяют легенду, будто Туча – живое существо. Это вздор. Туча – это аэрозольное образование довольно сложной и не вполне понятной структуры. Поскольку оно возникло и распространяется в плотно населенном районе, у нас, к сожалению, нет возможности изучить его должным образом. Его придется уничтожить. Для этого я и приехал.

– То есть вы полагаете, – уточняет полковник, – что эвакуацию можно отменить?

Нурланн, повернув голову, смотрит на него. Полковник продолжает:

– Эвакуация практически подготовлена. Более того, если бы не… ну, некоторые обстоятельства… некоторые неконтролируемые обстоятельства, мы бы ее начали завтра. Дело в том, что скорость Тучи увеличивается, вчера на некоторых радиусах она превысила сто метров в сутки.

– Увольте, полковник, – недовольно говорит Нурланн. – В этом вопросе я не компетентен. Могу сказать только, что «Одеколон АБ» – штука очень ядовитая и людям лучше держаться от нее подальше. Таким вот образом. Может быть, еще есть вопросы?

Робкий голос:

– Правда, что вы родились в этом городе?

Нурланн ухмыляется:

– Правда. Вот здесь я родился (показывает пальцем на карте). Вот здесь жил. Здесь венчался (палец упирается в центр черного пятна). Так что, господа мои, эта штука (стучит по черному пятну) нравится мне еще меньше, чем вам, и играть с ней в научные игры, как вы, может быть, полагаете, я не намерен.

– Аминь, – произносит насмешливый голос, и все смеются с явным облегчением.

– Вот и славно, – произносит Нурланн покровительственно. – Теперь так, полковник. Первый залп назначаем на завтра, восемнадцать ноль – ноль, раньше все равно не управимся. А утром, часов в десять, я бы хотел посмотреть на нее сверху. Напоследок. Могу я рассчитывать на вертолет?

Возникает нечто вроде замешательства.

– М-м-м… – тянет полковник. – Вертолет я, конечно, дам…

– Но? – спрашивает удивленный Нурланн.

– Смысла никакого нет, – говорит полковник. – Как бы это вам объяснить…

– Вы ничего не увидите, – говорит кто-то.

– Почему? – спрашивает Нурланн. – Облачность? Но Туча выше облаков!

– Нет, вы увидите, только не то, что есть на самом деле.

– А что? Мираж?

– Мираж не мираж, – говорит полковник в затруднении и от этого сердясь. – А, да что мне – вертолета жалко? Я распоряжусь.

– Вы лучше, профессор, посмотрите на это. Это дело верное, без миражей, – говорит кто-то и высыпает веером на карту несколько фотографий.

Нурланн небрежно перебирает их одну за другой.

– Это я видел… и это видел…

Его внимание задерживается только на одной фотографии: Туча просачивается через дом. Светлый тысячеоконный фасад на фоне угольно – черной стены и тысяча черных языков, выливающихся из окон. Нурланн бросает фотографию на стол и говорит:

– Хочу проехаться по городу. Посмотрю завтрашнюю позицию и посмотрю все это (он щелкает пальцем по фотографиям) вблизи.

– Конечно, – говорит полковник. – Разрешите представить вам сопровождающего: старший санитарный инспектор Брун.

При первых словах полковника лицо Нурланна неприязненно сморщивается, но при имени Бруна оно расцветает неожиданно доброй улыбкой.

– Господи, Брун! – восклицает Нурланн. – Откуда ты здесь?

Лимузин профессора Нурланна неторопливо катит по улицам.

В городе безраздельно царит дождь. Дождь падает просто так, дождь сеется с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирается на сквозняках в туманные крутящиеся столбы, волочащиеся от стены к стене, дождь с урчанием хлещет из ржавых водосточных труб, разливается по мостовой, бежит по руслам, промытым между плитами тротуаров. Черно – серые тучи медленно ползут над самыми крышами. Человек – незваный гость на этих улицах, дождь его не жалует, и людей почти не видно.

– Как это ты заделался санитарным инспектором? – спрашивает Нурланн сидящего за рулем Бруна. – Ты же, помнится, был по дипломатической части.

– Мало ли что… Вон Хансен – сидел – сидел у себя в суде, а теперь кто? Великий бард! Менестрель!

– О да. Давно ты его видел?

– Да два часа назад, он с утра до вечера торчит в отеле, где ты поселился. В ресторане, конечно. Пьет как лошадь, старый хрен.

* * *

Вместе с дождем в городе хозяйничают молнии. Странные, очень яркие и почти бесшумные молнии. Огненными щупальцами они то и дело проливаются из Тучи и уходят в фонарные столбы, в фигурные ограды палисадников, просто в мостовую. Вдоль стены дома пробирается случайный прохожий, согнувшийся под зонтиком, и молния падает на него, оплетает тысячью огненных нитей. У человека подкашиваются ноги, он роняет зонт, хватается за стену и приседает на корточки. Это длится несколько секунд. Вот он уже опомнился, подобрал зонтик и, очумело крутя головой, заспешил дальше.

– Невозможно поверить, что это безвредно, – говорит Нурланн, провожая прохожего взглядом.

– Даже полезно, – откликается Брун.

Лимузин сворачивает за угол и останавливается.

– Это еще что такое? – озадаченно спрашивает Нурланн. – Кто они такие, что они здесь делают?

На обширном газоне расположился странный лагерь. Прямо под дождем расставлены кровати, шкафы, столы и стулья, кресла – не походная мебель какая – нибудь, а дорогие спальни и кабинеты, безжалостно и противоестественно извлеченные из особняков и апартаментов. Тут и там торчат роскошные торшеры, которые, разумеется, не горят, трюмо и трельяжи, по зеркалам которых толстой пленкой стекает вода. И здесь полно людей, которые ходят, лежат и даже, кажется, спят под пропитанными водой одеялами. Мужчины и женщины, старики и старухи, все в одинаковых плащах – балахонах в черно – белую шахматную клетку. Кто-то из обитого бархатом кресла склонился над походной газовой плитой, помешивая в кастрюльке; кто-то стоя читает толстенький томик, видимо молитвенник; а кто-то целой бригадой стаскивает с грузовика новую порцию диванов, торшеров и кроватей…

– Агнцы Страшного Суда, – произносит Брун с неопределенной интонацией. – Прочь из – под тяжких крыш. Они не спасут, они раздавят. Прочь из затхлых обиталищ. Они не согреют, они задушат. Под небо! Под очищающее небо! Причащайтесь чистой влаге! Только тот спасется, кто успеет очиститься. И так далее. Агнцы Страшного Суда. У нас их много.

– При чем здесь Страшный Суд?

– А при том, что вы все считаете Тучу аэрозольным образованием. А для них это начало Пришествия Того, кто грядет. И когда Туча закроет всю Землю, начнется Страшный Суд.

Сразу за лагерем Агнцев стоит на проспекте, взгромоздившись правыми колесами на тротуар, странная машина, этакая помесь «скорой помощи» и пожарной, длинная, желтая, непропорционально высокая, с огромными красными крестами на бортах, усаженная всевозможными фарами, прожекторами, проблесковыми маячками, ощетиненная причудливыми антеннами, стоит тихая, странная, словно бы брошенная, и только вспыхивает у нее на крыше фиолетовый слабый огонек.

– Я развелся тогда, пятнадцать лет назад, – говорит Нурланн, – и нисколько об этом не жалею…

– Да, я видел твою бывшую на прошлой неделе, – откликается Брун. – Был гран – прием у отцов города… Она у тебя очень, очень светская дама.

– Да провались она совсем, – говорит Нурланн раздраженно. – Мне дочку жалко. Так и не отдает она мне Ирму.

– У тебя дочка есть? – спрашивает Брун, насторожившись.

– Да. Вижусь с ней раз в два года… то ли дочка, то ли просто знакомый ребенок. Раз в два года мамаша изволит ее ко мне отпускать, стерва высокомерная…

– Угу, – произносит Брун. – А у меня, слава богу, детей нет. По крайней мере, в этом городе.

Туча.

Она перегораживает проспект и выглядит как непроницаемо – черная стена, поднимающаяся выше всех крыш и уходящая вершиной в низкие облака. Огромные медленные молнии ползают по ней, словно живые существа. Сама же она кажется абсолютно неподвижной и вечной, как будто стояла здесь и будет стоять всегда.

– Экая красотища, – произносит Нурланн сдавленным голосом.

– Жалко? – Брун криво ухмыляется.

– Не знаю… Не об этом речь. А поближе подъехать нельзя?

– Нельзя.

– Брось, давай подъедем.

Брун цитирует:

– Эти животные настолько медлительны, что очень часто застают человека врасплох.

Лимузин вынужден притормозить, чтобы проехать через толпу, сгрудившуюся вокруг тумбы регулировщика. В основном толпа состоит из шахматно – клеточных Агнцев, но довольно много среди них и простых горожан, они отличаются не только одеждой, но и тем, что прячутся под зонтиками – великое разнообразие зонтиков: огромные черные викторианские; пестрые веселенькие курортные; прозрачные коконы, укрывающие человека до пояса… В толпе можно видеть и военных в плащ – накидках.

Все лица обращены к человеку в клетчатой хламиде, который вдохновенно ораторствует, взобравшись на тумбу. За дождем его плохо видно и еще хуже слышно, доносятся только выкрики – возгласы:

– …Последнее знамение! …бедные, бедные агнцы мои! …очищайтесь! …и число его – шестьсот шестьдесят шесть! …отчаяние и надежда, грех и чистота, черное и белое!

Лимузин уже почти миновал толпу, и тут со свистящим шелестом изливается из облаков лиловая молния и неторопливо, с каким-то даже сладострастием оплетает длинного унылого прохожего, задержавшегося на тротуаре посмотреть и послушать. Человек валится набок, как мешок с тряпьем, но он еще не успел коснуться асфальта, как вдруг раздается странный каркающий сигнал и, откуда ни возьмись, вынырнула и остановилась возле него давешняя нелепая машина с красными крестами на бортах. Сейчас на ней включено все: все прожектора, все окна, все фары, и добрый десяток красных, синих, желтых, зеленых огней одновременно перемигиваются у нее на крыше, на капоте, на боках. Расторопные люди в белых комбинезонах с красными крестами на спине, на плечах и на груди выскакивают под дождь и бегут к упавшему, волоча за собой шланги и кабели, на бегу распахивая черные чемоданчики со светящимися циферблатами и шкалами внутри. Они склоняются над пострадавшим и что-то делают с ним. Главный из них в причудливом шлеме, из которого рогами торчат две антенны, трясущиеся у самого рта тонкие лапки с набалдашниками и длинный штырь с микрофоном, человек этот, весь красный и потный от возбуждения, нависнув над пострадавшим, орет надрывно:

– Что вы видите? Говорите! Говори! Что видишь? Говори! Скорее! Говори!

Закаченные глаза пострадавшего обретают осмысленное выражение, и он лепечет:

– Коридор… Коридор вижу… Они уходят…

Он замолкает, и глаза его вновь закатываются.

– Дальше! Дальше! – надрывается главный. – Говори! Кто в коридоре? Кто уходит? Говори! Говори!

– Малыш… – бормочет пострадавший. – Малыш и Карлсон… По коридору… Длинный…

Тут взор его окончательно проясняется, он отпихивает от себя главного и садится.

– Все. Проехало, – говорит один из санитаров.

Пострадавшему помогают встать, подают ему зонтик.

– Спасибо, – запинаясь, бормочет пострадавший. – Ох, большое спасибо.

А в толпе хоть бы кто голову повернул.

Лора, бывшая жена Нурланна, принимает бывшего мужа в своей гостиной. Гостиная обставлена не просто богато, но изысканно, поэтому очень странно видеть на безукоризненном мозаичном паркете под портьерами, закрывающими окна, обширные темные лужи.

– Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы обмениваться резкостями, – говорит Лора. – У меня к тебе дело. Однако я не хочу говорить о нем без моего адвоката. Имей терпение. Он должен прийти с минуты на минуту.

– Прекрасно, – произносит надменно Нурланн. – Поговорим о чем – нибудь другом. Где Ирма?

– Прекрасно, – в тон ему произносит Лора. – Поговорим об Ирме. Ты, безусловно, будешь рад услышать, что твоя дочь делает большие успехи в муниципальной гимназии и что ее лучший друг – сын гостиничного швейцара.

– Во всяком случае, ничего плохого я в этом не вижу.

– Ну конечно, было бы гораздо хуже, если бы твоя дочь получала образование в Женеве или хотя бы в Президентском колледже в столице… Мы же демократы! Мы плоть от плоти народа!

Нурланн не успевает ответить, потому что в гостиной появляется рослый человек в черно – белом клетчатом пиджаке и при клетчатом же галстуке. Нурланн не сразу соображает, что это тот самый проповедник, который давеча вещал с регулировочной тумбы.

– Знакомьтесь, – произносит Лора. – Мой адвокат. А это – мой бывший муж, профессор Нурланн.

– Прошу прощения, я несколько опоздал, – говорит адвокат, кладя на стол бювар и усаживаясь. – Но тем больше оснований у нас перейти прямо к делу. Вот бумага, профессор. Моя клиентка хотела бы, чтобы вы эту бумагу подписали, а я, как свидетель и как юрист, удостоверил вашу подпись.

Нурланн молча берет бумагу и начинает читать. Брови его задираются. Он поднимает глаза на Лору.

– Позволь, – несколько растерянно говорит он. – На кой черт тебе это надо? Кому какое дело?

– Тебе трудно поставить подпись? – холодно осведомляется Лора.

– Мне не трудно поставить подпись. Но я хотел бы понять, на кой черт это нужно? И потом, это все вранье! Ты никогда не была верной женой. Ты никогда не ходила в церковь. Аборты ты делала! Только в мое время ты сделала три аборта!

– Господа, господа, – примирительно вступает адвокат. – Не будем горячиться. Профессор, я знаю, вы атеист. Ваша подпись под этим документом не может иметь для вас никакого значения. Она ценна только для моей клиентки. И не из юридических, а исключительно из религиозных соображений. Считайте свою подпись под этим документом просто актом прощения, актом братского примирения…

Он замолкает, потому что в глубине квартиры раздается какой-то лязг, дребезг, звон разбитого стекла. Нурланн еще успевает заметить, как внезапно побелело и осунулось лицо Лоры, как пришипился, втянув голову в плечи, клетчатый адвокат, но тут дверь в гостиную распахивается, словно от пинка ногой, и на пороге возникает Ирма.

Это девочка – подросток лет пятнадцати, высокая, угловатая, тощая, на ней что-то вроде мини – сарафана, короткая прическа ее схвачена узкой белой лентой, проходящей через лоб. Босая. И мокрая насквозь. Но ничего в ней нет от «мокрой курицы», она выглядит, как если бы в очень жаркий день с наслаждением искупалась и только что вышла из воды.

Лора и адвокат встают. Физиономии их выражают покорность, в них что-то овечье.

Ирма с бешенством произносит:

– Я двадцать раз просила тебя, мама, не закрывать окна в моей комнате! Что прикажешь мне делать? Выбить их совсем? Я выбила одно. В следующий раз выбью все.

Лора, совершенно белая, пытается что-то сказать, но из горла ее вырывается только жалобный писк. Адвокат, втянувши голову в плечи, смотрит себе под ноги. Ирма обращает взгляд на Нурланна. Тоном ниже, без всякой приветливости, произносит:

– Здравствуй, папа.

– Здравствуй, здравствуй, – говорит Нурланн озадаченно. – Что это ты сегодня так развоева…

Ирма прерывает его:

– Мы с тобой еще поговорим, папа. Может быть, уже сегодня вечером. Ты нам нужен.

И вновь – матери:

– Я в двадцать первый раз повторяю: не закрывай окна в моей комнате. В двадцать первый и последний.

Она поворачивается и уходит.

Воцаряется неловкая тишина, и адвокат, криво ухмыляясь, говорит:

– Дети – дар божий, и дети – бич божий.

И тут Лора срывается.

– Ну что – доволен? – визжит она, перегнувшись через стол к Нурланну. – Видел, как твоя дочь плюет мне в лицо? Как вытирает об меня ноги, словно не мать я ей, а половая тряпка? Тебе, наверное, тоже захотелось? Плюй! Топчи! Унижай! Не надо со мной церемониться! Да, я грешница, я грязь, я сосуд мерзостей! Я убивала нерожденных младенцев моих, я блудила, я ненавидела тебя и блудила, с кем только могла! Я смеялась над богом… я, тля ничтожная! Это ты, ты научил меня смеяться над богом! А теперь втаптываешь меня в ад, в вечный огонь… В серу меня смердящую, в уголья! Дождался! Вон она, тьма страшная, кромешная, надвигается на мир! Сколько еще дней осталось? Кто скажет? Это Суд идет! Последний Суд! Все перед ним предстанем, и спросится с тебя, зачем не простил женщину, которая была с тобою единой плотью и кровью, зачем толкнул ее в пропасть, когда одной лишь подписи твоей хватило бы, чтобы спасти ее! Лжец! Лжец! Чистая я! Перед Последним Судом говорю, я – чистая! Не было ничего, клевещешь! Подписи пожалел, единого росчерка!

– Да провались ты… – бормочет ошеломленный Нурланн и хватается за авторучку.

Вечер. На улицах тьма кромешная. Дождь льет как из ведра, а молний почему-то нет. Нурланн ведет машину по пустым улицам. Дворники не справляются с водой. Уличные фонари не горят, и лишь в редких окнах по сторонам улицы виден свет. В свете фар появляются посередине улицы какие-то неопределенные фигуры. Нурланн совсем сбрасывает газ и наклоняется над рулем, пытаясь разобрать, что же там происходит за серебристыми в свете фар струями дождя.

А происходит там вот что.

Половину мостовой занимает большой легковой автомобиль, стоящий с погашенными огнями и распахнутыми дверцами. На другой половине двое здоровенных мужиков в блестящих от воды плащах пытаются скрутить мальчишку – подростка, который отчаянно извивается, брыкается длинными голыми ногами, отбивается острыми голыми локтями, крутится вьюном – и все это почему-то молча.

Лимузин Нурланна останавливается в пяти шагах от этой потасовки, фары его в упор бьют светом, и тогда один из мужиков бросает мальчишку и, размахивая руками, орет:

– Назад! Пошел отсюда! Мотай отсюда, дерьмо свинячье!

Поскольку ошеломленный Нурланн и не думает мотать отсюда, просто не успевает подчиниться, мужик в бешенстве бьет кованым сапогом по правой фаре и разбивает ее вдребезги.

Это он зря.

– Ах ты сволочь, – произносит Нурланн, достает из – под сиденья монтировку и вылезает под дождь.

Он не трус, наш Нурланн. Но откуда ему знать, что он имеет дело с профессионалом? Ленивым движением мужик в блестящем плаще уклоняется от богатырского удара монтировкой. В глазах у Нурланна вспыхивают огненные колеса, и наступает тьма.

Четверть века назад подросток Нурланн поздним вечером возвращался из кино домой этим самым переулком. Навстречу ему вышел из подворотни могучий шестнадцатилетний дебил по прозвищу Муссолини. Не говоря ни единого слова, он ухватил Нурланна двумя пальцами за нос, стиснул так, что у того слезы из глаз брызнули, а свободной рукой обшарил деловито его карманы. Вся операция не заняла и минуты. Муссолини скрылся в подворотне, а маленький Нурланн, опозоренный, униженный и ограбленный, остался стоять в темноте с вывернутыми карманами. Слезы текли неудержимо, и вдруг подул ветер и дождь брызнул ему в лицо…

– Профессор… Профессор… Очнитесь, профессор!

Тьма расходится перед глазами Нурланна, и он видит близко над собой мокрое мальчишеское лицо, большеглазое, со свежей ссадиной на скуле. Волосы схвачены белой лентой.

Это не тот мальчик. Тот был в красном, а на этом черная безрукавка и черные шорты. Еще один голоногий и голорукий мокрый мальчик.

Нурланн, охая и кряхтя, садится, ощупывает себя. Все болит: печенки, селезенки, кишки. Машина его стоит на прежнем месте, освещая уцелевшей фарой пустую мостовую.

– А эти где? – спрашивает Нурланн.

– Уехали, – отвечает мальчик. Он сидит перед Нурланном на корточках, озабоченно оглядывая его лицо.

– А мальчик где?

– Вы можете встать? – спрашивает мальчик вместо ответа.

Нурланн с трудом поднимается на ноги, делает шаг к лимузину и хватается за дверцу, чтобы не упасть.

– Надо же, как он меня…

– Давайте я сяду за руль, – говорит мальчик.

– Валяй. Мне нужно в «Метрополь».

– Я знаю, – говорит мальчик. – Садитесь, я вас отвезу.

Лимузин катит по улицам.

– Что это было? – спрашивает Нурланн. – Кто эти громилы?

Мальчик, не сводя глаз с дороги, отвечает после паузы:

– Не знаю.

– Чего они к нему прицепились? Он что – нибудь натворил?

Пауза.

– Может быть. Только это никого не касается.

– Он удрал?

Пауза.

– Нет.

– Значит, в полицию сдали… Это твой приятель, надо понимать. Я вижу, тебе тоже попало.

Мальчик не отвечает, только осторожно поглаживает ссадину на скуле.

– Так что же вы все – таки натворили? – спрашивает Нурланн.

– Ничего особенного.

– А если ничего особенного, тогда поехали в полицию вызволять твоего приятеля. Заодно хотелось бы узнать, кто мне разворотил фару и отбил печенки.

– Нет, – твердо произносит мальчик. – Я не могу тратить время на полицию.

Лимузин останавливается перед отелем «Метрополь». Это огромное многоэтажное здание. Несколько редких светящихся окон, и еще свет падает сквозь застекленные двери в вестибюль.

– Спасибо, – говорит Нурланн. – Кстати, как тебя зовут?

– Циприан.

– Очень рад. Нурланн. Между прочим, Циприан, откуда ты все знаешь? Откуда знаешь, что я профессор, что я здесь живу?

– Мы дружим с вашей дочерью.

– Ага. Очень мило. Может быть, зайдешь ко мне, обсохнешь?

– Благодарю вас. Я как раз собирался попросить разрешения зайти. Мне нужно позвонить. Вы позволите?

Они проходят сквозь вращающуюся дверь в вестибюль, мимо швейцара, приложившего при виде Нурланна два пальца к форменной фуражке, мимо богатых статуй с электрическими свечами. В вестибюле никого больше нет, только портье сидит за стойкой.

Пока Нурланн берет у портье ключи, у входа происходит разговор.

– Ты зачем сюда вперся? – шипит швейцар на Циприана.

– Меня пригласил профессор Нурланн.

– Я тебе покажу профессора Нурланна, – шипит швейцар. – Манеру взял – по ресторанам шляться…

– Меня пригласил профессор Нурланн, – повторяет Циприан терпеливо. – Ресторан меня не интересует.

– Еще бы тебя, щенка, ресторан интересовал! Вот я тебя отсюда вышвырну, чтобы не разговаривал…

Нурланн оборачивается к ним.

– Э-э… – говорит он швейцару. – Парнишка со мной. Так что все в порядке.

Швейцар ничего не отвечает, лицо у него недовольное.

У себя в номере Нурланн прежде всего сбрасывает мокрый плащ и сдирает с ног отсыревшие туфли. Циприан стоит рядом, с него капает, но и он, как давеча Ирма, отнюдь не выглядит «мокрой курицей».

– Раздевайся, – говорит ему Нурланн. – Сейчас я дам полотенце.

– Разрешите, я позвоню.

– Валяй.

Нурланн, пришлепывая мокрыми носками, уходит в ванную. Раздеваясь там, растираясь купальной простыней и с наслаждением натягивая сухое, он слышит, как Циприан разговаривает – негромко, спокойно и неразборчиво. Только однажды, повысив голос, он отчетливо произносит: «Не знаю».

Затягивая пояс халата, Нурланн выходит в гостиную и с изумлением обнаруживает там дочь Ирму; Циприан по – прежнему стоит у дверей, и с него по – прежнему капает. Ирма расположилась боком в кресле, она перекинула мокрые голые ноги через подлокотник.

– Здрасьте! – говорит Нурланн, впрочем, обрадованный.

– Слушай, папа, – капризным голосом произносит Ирма. – Где тебя носит? Я тебя двадцать часов жду!

– Где меня носит… Циприан, где меня носит? Иди в ванную и переоденься. Обсушись хотя бы.

– Что вас всех будто заклинило, – говорит Ирма. – Обсушись, оботрись, переоденься, не ходи босиком…

– Ну, мне кажется, это естественно, – благодушно произносит Нурланн, доставая из бара бутылку и наливая себе в стакан на два пальца. – Если мокрый человек…

– То, что наиболее естественно, – негромко говорит Циприан, – наименее подобает человеку.

Нурланн застывает со стаканом на полпути ко рту.

– Естественное всегда примитивно, – добавляет Ирма. – Амеба – да, она естественна. Но человек – существо сложное, естественное ему не идет.

Нурланн смотрит на Ирму, потом на Циприана, потом в стакан. Он медленно выцеживает бренди и принимает вызов.

– Ну, разумеется, – говорит он. – Поэтому давайте колоться наркотиками, одурять себя алкоголем, это ведь противоестественно. Пусть будут противоестественные прически, противоестественные одежды, противоестественные движения…

Ирма прерывает его:

– Нет! Противоестественное – это просто естественное навыворот. Мы говорим совсем не об этом…

Нурланн перебивает в свою очередь.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – объявляет он покровительственно. – Зато я знаю, о чем вам следовало бы говорить. Не убий. Не укради. Не сладострастничай. Люби ближнего своего больше себя. Кумира себе не сотвори, лидера, пастыря, интерпретатора… Вот правила воистину неестественные, и они-то более всего по – добают человеку. Не так ли? Тогда почему же на протяжении двадцати веков они остаются красивыми лозунгами? Разменной монетой болтунов и демагогов… Нет, мокренькие вы мои философы. Не так все это просто. Никому еще пока не удалось придумать, что подобает человеку, а что – нет. Я лично думаю, что ему все подобает. Такая уж это обезьяна с гипертрофированным мозгом.

С этими словами он торжествующе наливает себе еще на два пальца и опрокидывает стакан залпом.

Циприан и Ирма переглядываются.

– Вполне, – говорит Циприан.

– А я тебе что говорила?

– Ну, тогда я пойду.

– Подожди… Папа, – Ирма поворачивается к Нурланну, – мы приглашаем тебя поговорить.

– Говорите, – благодушно предлагает Нурланн.

– Нет. Не здесь. Наши ребята хотят с тобой встретиться. Ненадолго, на час – полтора. Пожалуйста.

– Почему со мной? Что я вам – модный писатель?

– С модным писателем мы уже встречались, – говорит Ирма. – А ты – ученый. Ты приехал спасать город. У нас есть к тебе вопросы. Именно к тебе.

– Видишь ли, у меня очень мало времени. Давайте лучше я отвечу на эти вопросы вам. Прямо сейчас. Мне даже вопросы можно не задавать. Тучу я намерен уничтожить в течение пяти – семи дней. Можете быть совершенно спокойны. Будет применен сравнительно новый коагулянт под игривым названием…

– Нет, папа, – качает головой Ирма. – Как раз это нас не интересует. Вопросы к тебе у нас совсем другие.

– Какие? Я больше ничего не знаю.

– Папа, ну пожалуйста!

– Мы вас очень просим, профессор, – присоединяется Циприан.

– Хорошо, – решается Нурланн. – Тогда завтра. Между двенадцатью и двумя. Где?

– В гимназии. Тебя устроит?

– В которой?

– В нашей… и в твоей тоже. Где ты учился.

– Где я учился… – задумчиво произносит Нурланн. – О, забытые ароматы мела, чернил, никогда не оседающей пыли… изнурительные допросы у доски… О, запахи тюрьмы, бесправия, лжи, возведенных в принцип! Договорились.

– Ну, тогда я пошел, – снова говорит Циприан.

Нурланн неохотно поднимается с кресла.

– Подожди, я тебя провожу. А то наш швейцар что-то тебя невзлюбил.