Текст книги "Грязная магия (ЛП)"

Автор книги: Ким Харрисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ким Харрисон / Kim HarrisonГрязная магия / Dirty Magic

Это небольшой рассказ о банши по имени Мия, с которой Рэйчел Морган столкнулась в книге «Белая ведьма, черные чары». Рассказ был опубликован в сборниках «Hotter than Hell» и «Into the Woods».

***

Миа шла по промокшему от дождя тротуару, медленно, неспешно скользя в своих туфлях за семьдесят пять долларов, оставляя следы на мокром цементе. Она устала, но если двигаться не спеша, то можно было сохранить остатки достоинства и грации. На платье было наброшено достаточно длинное пальто, под стать им был и зонтик цвета темной поздней ночи, они позволяли ей оставаться сухой, а дождливо было ровно настолько, что можно было не надевать очки от солнца, чтобы защитить ее светлые, практически белесые, глаза.

Изящно вскинув голову, она отбросила короткие черные волосы, подстриженные так коротко, как она любила. Движения транспорта почти не было, однако, ей не хотелось, чтобы ее обрызгали, поэтому она переместилась поближе к зданиям, которые шли вдоль улицы. Бумажный пакет из бакалейной лавки был нетяжел, однако, у ее дочери были потребности. Это была не обычная усталость, которую повлекла за собой новорожденная малышка. Холли была первой банши в Цинциннати за более чем сорок лет, и если Миа не обеспечивала ей эмоции от окружающих, то малышка питалась от нее. Конечно же, с отцом Холли было не тягаться. Не сейчас, в любом случае.

Нахмурившись, Миа отбросила волосы с глаз, и задалась вопросом, было ли хорошей идей завести ребенка. Но когда Ремус-психопат, убийца и нежный любовник, довольно неумело пытался ее изнасиловать, желание использовать его гнев и безумие для зачатия ребенка было очень велико в ней тогда. Усмешка исказила изящный рот Мии. Ремус быстро осознал разницу между своим бессмысленным гневом и ее реальным голодом, став гибким и нежным. Достойно уважения. Идеальный муж, образцовый отец.

И при мысли о Холли, счастливой, любознательной Холли, такой прелестной и мягкой, которая была отражением матери в молодости, лепечущей что-то, сидя на коленях мамы и купающейся в любви к ней, Миа знала, что у нее нет другого выхода. Она сделает все что угодно ради дочери. Так же, как ее мать сделала для нее.

Мягкий свист проезжавшей мимо машины, заставил Мию поднять голову, и она ослепла на секунду от тяжелых капель дождя, осевших на ее ресницах, несмотря на зонт. Было прохладно и сыро, и она устала. Заметив сухой столик снаружи кафе, она замедлилась, смахнула рукой мусор с железного стула одним движением, прежде чем сесть на него с пакетом продуктов на коленях. А потом понадеялась, что пальто сохранит ее сухой. Тент тоже сдерживал дождь, и она закрыла зонтик. Она была похожа на обычную прохожую, которая ждет такси, которое никогда не приедет.

Люди проходили мимо, и постепенно ее пульс замедлился, и усталость стала убывать по мере того как она высасывала эмоции из пешеходов, принимая вспышки чувств как вода обволакивает камень в потоке. Все, что закон позволял теперь – это пассивное потягивание эмоций. Если бы она ела слишком много, люди могли бы заметить.

Миа выпрямилась, когда пара стала спорить, должны ли они взять такси, чувство прокатилось по ней, как солнечный луч. Практически она поднялась, чтобы идти в ногу позади них, задержаться и впитать его, но она не сделала так, и тепло исчезло, когда пара пошла дальше.

Можно было подумать, что у хищника, существующего на эмоциях, могла бы быть легкая жизнь, живя в городе с населением, которое измерялось в сотнях тысяч, но так как человечество узнало, что банши не были вымыслом и жили среди них, люди вооружились знаниями, и количество банши сокращалось.

Образ загадочной плачущей женщины, предсказывающей смерть, уступил место реальному искусному хищнику: хищнику, который мог питаться спорами сотрудников, начинающихся с осторожного слова или двух; который мог глотать энергию человека, высвобождающуюся и угасающую, доводя человека до смерти; но сейчас едва способный выжить на поглощении тех эмоций, которые разрешил закон.

Как в большинстве сказок, в мифе про слезы банши было зерно истины. Созданные, чтобы служить проводником эмоций, они позволяют банши питаться с безопасного расстояния или просто хранить эмоцию для более позднего потребления. Хотя банши были хищниками, процветающими на смерти, в тоже время они были хрупкими. Во многом как гремучая змея они впрыскивали свой яд, затем расслаблялись, питаясь в безопасности, в то время как другие воевали, любили или убивали друг друга. Тексты по психологии назвали их Психическими Вампирами, к этому определения Миа не могла придраться.

Ее подсознание вело ее вниз по этой улице по определенной причине, и когда она теребила руками заляпанную монетку на изодранном фиолетовом шнурке, намотанном вокруг ее шеи, ее взгляд уперся в жилой дом напротив, возвышающийся в туманном дожде до самого последнего этажа. Горел золотой свет в послеполуденном туманном дожде. Том был там. Но Том всегда был. Он слишком устал, чтобы идти на работу. Не так, когда она встретилась с ним в первый раз.

Нервничая, Миа крутила обручальное кольцо на пальце. Его ей дал не Том. Том не мог дать Мие даже красивую дочь. А Ремус дал. В нем было так много первобытного гнева, что она, возможно, могла использовала его, чтобы создать двух детей. Но Ремус больше не мог давать Холли эмоции, в которых она нуждалась.

Глядя в окно, залитое дождем, Миа колебалась. Ей приходилось быть очень осторожной, чтобы не вредить кому-нибудь постоянно. Были старые способы, чтобы разыскать ее, и новые, мучительные методы, чтобы наказать вид, который жил на эмоциях другого вида. Миа была хорошей девочкой, и теперь у нее была дочь, чтобы все хорошенько обдумать.

« Мне не следует этого делать », – беспокойно подумала Миа. – « Слишком рано. Кто-то может увидеть меня . Кто-то может запомнить, что я была здесь ».

Но она устала, и воспоминание о Томе, обнимающем ее, наполняющем ее силой своей любви, было слишком сильным притяжением. Он любил ее. Он любил ее, даже зная, что она была причиной того, почему он был болен. Он любил ее, зная, что она – банши, и она не может удержаться от поглощения его эмоций и его силы. Она должна была почувствовать его руки вокруг нее, хоть на мгновение.

Мягкий трепет предвкушения покалывал кожу, Миа выпрямилась, передвинула свой пакет с продуктами на бедре и пошла. Не утруждая себя зонтиком, она пересекла улицу и с ложной уверенностью зашагала к автоматической общей двери, опустив голову, не глядя ни направо, ни налево, молясь, чтобы никто не заметил ее.

Страх – тусклая замена силы, она потянула стеклянную дверь и скользнула внутрь. В небольшом пространстве, где были почтовые ящики, она подняла подбородок и провела рукой по влажным волосам, чувствуя себя теперь более уверенной, когда она ушла с улицы и с такого количества потенциальных глаз. Блестящий фасад почтовых ящиков отражал расплывчатое изображение: темные волосы, бледная кожа и почти черное пальто.

Оставив зонтик в углу, она поднялась по лестнице, чтобы камеры в лифте не получили ее хорошее изображение. Открытая лестница занимала середину здания, на ней не было камер, и любой, кто посмотрит сюда, заметит только обычную миниатюрную женщину с сумкой из магазина, продрогшую от дождя. Беспокойство, что кто-то мог увидеть ее, улетучилось, и ее темп ускорился, набирая силу вместо усталости, когда она поднималась.

Вокруг нее был поток жизни, скользящий под дверями и в коридор как аромат выпекаемого хлеба или чьего-то слишком сильного одеколона. Он вертелся в водовороте у ее ног и стекал по лестнице, она пробиралась через него как прибой, который в состоянии видеть энергию людей, живущих за потрескавшимися дверями: растущий гнев здесь, и разочарование там. Ее темп замедлился, чтобы взять более мягкие, трудно доступные эмоции любви – простой шепот, томления за дверью, как духи.

Она сделала паузу, симулируя усталость у двери, за которой звучали мягкие звуки музыки и смеха, приглушенные тишиной. Любовь и желание несли самое опрометчивое количество энергии, но их было трудно найти, не потому что они были недостаточны, а потому что люди направляли эмоции определенному человеку, держа чувства близко к себе, как будто зная, насколько сильны они были. Любовь редко оттягивалась из ауры человека, если она не текла в другого. Не как дикая горечь гнева, которую люди выбрасывали от себя как мусор, которым это и было.

Миа закрыла глаза, проглатывая окружающую любовь пары, которая находилась в холле и возилась с ключами. Это было только несколько часов назад, и хотя это поддержало ее, оно причиняло боль. Это было слишком долго, так как она чувствовала полное, неэкранированное тепло чужой ауры. Она устала наполнять себя мусором и украденными пучками любви.

С внезапным решением она сняла свое кольцо, засунула его в карман и виновато похлопала его, чтобы убедиться, что оно не оттопыривает пальто. Высоко подняв голову, она продолжила идти и шла так вплоть до того, как она достигла верхнего этажа.

Дверь Тома была без всяких украшений, ее пульс быстро бился от напряженности, она мягко постучала, надеясь, что он слышал. Она не хотела, чтобы соседи слышали, как она стучала. Том обещал ей, что никому не скажет, что он знал банши, боясь, что они будут видеть, что он влюблен, и убеждать его никогда не видеться с ней снова. Она не должна была так скоро сюда приходить, но воспоминание о его любви походило на аромат цветов, непреодолимый и просящийся, чтобы его вдохнули.

Дверь быстро открылась, что заставило ее отступить на шаг назад, и она уставилась на Тома, она широко распахнула глаза и задержала дыхание. Он хорошо выглядел. Лучше, чем в прошлый раз, когда она видела его, линии усталости только слегка коснулись его лица, выглядящего на тридцать. Он был высоким, когда-то у него было красивое, энергичное, если не сказать, изящное, тело, но начиная с их встречи в продуктовом магазине год назад, почти все мышцы ушли, он выглядел так, будто он поправляется после изнурительной болезни. Его короткие каштановые волосы были чистыми, но не уложенными после душа, и он был одет в джинсы и удобную фланелевую рубашку.

Увидев ее, он улыбнулся, удовольствие прошло по его длинному, немного усталому лицу. Его кожа была бледна от недостатка солнца, а мышцы потеряли тонус месяцы назад. Его пальцы, достаточно длинные, что облегчало ему владение музыкальным инструментом, выглядели худыми, когда он протянул руку обнять ее.

Миа почувствовала, что его руки обхватили ее и чуть-чуть отодвинулась. Вдыхая его первоначальный восторг, она поняла, что пришла слишком рано. Она не должна быть здесь, даже если она тоскует по нему. Кто-то, возможно, видел ее, и он полностью не оправился от ее последнего визита. Но она так устала, и даже пучок его любви возобновит ее.

– Я видел тебя на тротуаре, – сказал Том, когда почувствовал ее напряженные плечи, и он убрал руки. – Я рад, что ты пришла. Мне было так одиноко здесь. Заходи. Просто на мгновение.

Все чувства обострились до предела, и она шагнула в его квартиру, с виноватой быстротой.

– Я не могу остаться, – сказала она, и голос ее был высоким. – Том, я обещала, что только зайду и скажу «привет», а затем я должна идти.

Ее голос звучал фанатично даже для себя самой, и она прикусила нижнюю губу, желая, чтобы все было иначе. Щелчок закрывающейся двери смешался с нежным звуком разговоров по радио. Тепло его квартиры впитывалось в нее, и она чувствовала себя расслабленной от эмоций, пропитавших воздух в квартире. Он практиковался в музыке, что всегда наполняло его комнаты жизнью. Это было то, что привлекло ее к нему в первую очередь, когда он прошел мимо винограда, распыляя радость, как огоньки симфонии, которую он напевал. Медленно ее челюсти раздались, и беспокойство и чувство вины соскользнули в ничто. Она не могла себе помочь. Она была тем, кем была.

– Давай, я возьму, – сказал он, потянувшись к ее пакету, и она отпустила его, беззвучно следуя за Томом через небольшой зал на кухню, когда она расстегивала свое пальто. Кухня переходила в гостиную, где Том обычно теперь играл, когда он уставал настолько, чтобы ехать в зал университета. В конце коридора была единственная спальня и ванна. Все было опрятно и чисто, сделано в успокаивающих тонами коричневого и серо-коричневого цвета. Обстановка была простой и явно мужской, Миа любила контраст его квартиры и своего собственного дома, наполненного в основном цветным беспорядком и неопрятной жизнью новорожденного.

– Я не останусь на долго, – сказала она, отмечая, что его тонкие руки дрожали. – Я проходила мимо, и... я скучала по тебе.

– О, Миа. – сказал он, его низкий голос циркулировал по ней как его аура, когда он взял ее руки в свои. – Я знаю, как дождь угнетает тебя.

Не именно дождь угнетал ее. Он угнетал всех остальных, и в свою очередь, снижал количество окружающих эмоций, которые они испускали. Она была голодной, и она опустила глаза, прежде чем он увидел возрастающую потребность в их бледно-синих глубинах.

– Я тоже по тебе скучала, – прошептала она, закрывая глаза от блаженства, когда впитывала его любовь, его руки мягко обнимали ее, прощая за то, что она с ним делала, зная, что у нее не было выбора. Запах его мыла был резким, и она отодвинулась, когда услышала, что его пульс участился. Она тянула силу из него, когда нежилась в его ауре, обогащаясь его эмоциями. Это было то, почему он был слаб. Человек мог восполнить удивительное количество своей ауры, но если взять слишком много и слишком быстро, то человек умрет, когда душа останется голой для мира и незащищенной.

– Прости, – сказала она, моргая, чтобы удержать свои эмоции под контролем. – Мне не следовало приходить.

– Я в порядке, – сказал он, устало улыбаясь ей.

– В порядке? – сказала она с горечью, когда отстранилась. – Посмотри на себя. Посмотри, что я сделала с тобой. Едва я вошла в дверь, а тебя уже трясет.

– Миа.

– Нет! – прокричала она, отталкивая его, когда он попытался удержать ее. – Я ненавижу то, кто я такая. Я не могу любить кого-то другого. Черт возьми, Том, это не справедливо!

– Шшш, – успокоил он, и на сей раз, Миа позволила ему принять ее в свои объятия, положив голову ему на грудь, когда он мягко поглаживал ее, как будто она была ребенком. – Миа, я не возражаю давать тебе свою силу. Она возвращается.

Миа не могла дышать от волны чистой любви, катящейся от него, несущей тонкую красоту перезвонов ветра, звенящих, как забытые на солнце. Его любовь была такой опрометчивой, такой сладкой. Но она не должна брать ее. Она должна была сопротивляться. Если бы она могла удержаться от того, чтобы впитывать ее, энергия, в конечном счете, текла бы назад в него, сохраняя его сильным и нетронутым.

– Но не достаточно быстро, – пробормотала она в его фланелевую рубашку, укрепляясь в его эмоциях, если не в его словах. – Я вернулась слишком скоро. Тебе не очень хорошо. Я должна идти.

Но его руки не отпустили ее.

– Пожалуйста, останься, – прошептал он. – Только не на долго? Я хочу видеть твою улыбку.

Она отстранилась, вглядываясь в его серьезные глаза. Это было слишком скоро, но она сделает так, что все будет хорошо. Она могла сделать это.

– Я сделаю тебе кофе, – сказала она, и, как будто уступая, он позволил ей идти.

– Мне это нравится. Спасибо.

Не уверенными движениями, Миа сняла пальто и обувь. Босиком, в мягком платье бледно-синего и серого цвета, она принялась копошиться на кухне, всего минуту потратив на то, чтобы пригладить волосы в отражении в микроволновой печи. Вина смотрела на нее с повышающимся голодом из ее черных бледных глаз. Монета, болтавшаяся на фиолетовой ленте на ее шее, свисала как обвинение, и ее бледные пальцы коснулись ее на мгновение, как она думала. Она больше ничего не возьмет от этого человека. Она может это сделать. Она хотела найти любовь, и она нашла. Это стоило риска.

Вздох Тома, когда он сидел за столом между кухней и гостиной, был утомленным, но счастливым. За изящной мебелью и его рассеянной музыкой было большое окно с зеркальным стеклом, выходящее на улицу. Занавески были открыты, но дождь был похож на пелену, серый и успокаивающий, создающий мягкий, скрытый мир.

Ее шелковое платье нежно шелестело, когда Миа поставила две пустые чашки на стол. Она наблюдала, как длинные пальцы Тома изогнулись на своей чашке, хотя та была сухой и холодной. Заинтересованная, она села около него и взяла его руку в свою, привлекая его внимание к себе. Позади них прогревалась кофеварка.

– Как поживаешь?

Он улыбнулся, заметив беспокойство в ее голосе.

– Теперь лучше, потому что ты здесь.

Миа улыбнулась в ответ, неспособная удержаться от впитывания его любви, как губка. Превозмогая его чистоту, она опустила свой взгляд, только чтобы он упал на монету. Ее настроение испортилось.

– Как на работе? – спросила она, надеясь, что он будет практиковаться, но Том примирительно пожал ее руку, нежно отказываясь. Когда он играл, он расходовал огромное количество эмоций, он терялся в своей музыке, как будто наслаждаясь вселенной, все еще звенящей от ее создания. Если бы она была здесь, впитывая, это оставило бы его слабым на многие дни. Если бы ее здесь не было, то израсходованные эмоции задержались бы в его комнатах, купая его душу в том, что было сродни расширения ауры. Не точно фэншуй, но больше затяжной след эмоций, которые могли менять настроение даже несколько дней спустя.

Это было то, что привлекло ее к нему с самого начала.

– Работа идет отлично, – сказал он, откидываясь назад, чтобы посмотреть на кофейник. – Концерты в следующем месяце, и, похоже, я буду готов.

« Пока ты не берешь мою с илу», – Миа почти слышала, как он произнес эту фразу в своем уме.

– Прости, – выдохнула она, начиная оседать, и в глазах рябило, когда она смотрела на его инструмент, любовно пристроенный в углу. Она могла почувствовать какую-то лужу интенсивности на кушетке от занятий ранее этим утром, и она выпрямилась, чтобы проигнорировать это. Если бы она пошла, чтобы сесть на нее, то это согрело бы ее как солнечный луч.

– Я не хочу брать от тебя так много, – сказала она. Единственная слеза стекла вниз по щеке, и Том подвинул свой стул к ней. Его длинные руки окутали ее, и ее пульс бешено стучал от любви, циркулирующей через ее ауру и просачивающейся в нее, несмотря на ее попытку остановить это.

– Миа, – прогудел он, и она затаила дыхание, жестко решив не брать, но это было трудно. Так тяжело.

– Не плачь, – успокаивал он ее. – Я знаю, что ты ничего не можешь поделать. Должно быть, ад быть банши.

– Все, кого я люблю, умирают, – сказала она горько в мягкую глубину его рубашки, когда вина трехсот лет существования снова поднялась в ней.

– Я не могу возвращаться сюда. Я делаю тебе плохо. Я должна уйти и никогда не возвращаться.

Резким движением она отделилась от него. Она встала, на ее лице отразилась не свойственная ей паника. Что, если бы он сказал ей, чтобы она ушла?Том встал с ней, и она потянулась за пальто, он притянул ее обратно.

– Миа, – сказал он, немного тряся ее. – Миа, подожди!

Опустив голову, она остановилась, позволяя его страху покрыть ее успокаивающим блеск, как ароматическим маслом лимона, и она почувствовала, что ее голод ревниво претендовал на это. Страх был горьким после изысканной невесомой легкости любви, но она приняла его. Взяв себя в руки и с решимостью, она дернул голову вверх, чтобы увидеть его сквозь дымку непролитых слез.

– Ты такая красивая, – сказал он, вытирая слезу большим пальцем. – Мы найдем способ сделать это. Я выздоравливаю быстрее каждый раз.

Это было не так, и Миа опустила глаза от желаемой лжи.

– Должен быть способ, – сказал он, прижимая ее.

Уткнувшись головой в его подбородок, Миа чувствовала, что дрожь началась в самой глубине ее души. Снова. Это снова собиралось произойти. Она должна быть сильной. Потребность не управляла ей.

– Есть... – сказала она, ее рука поползла между ними, чтобы ухватиться за монету на ее шее.

Том отодвинулся от нее, его лицо вытянулось, показывая шок.

– Есть путь? Почему ты не сказала мне раньше?

– Потому... потому что это не сработает, – сказала она, не желая иметь дело с ложной надеждой. – Это так жестоко. Это вранье. Если это не сработает, ты умрешь.

– Миа. – Он схватил ее за плечи. – Скажи мне!

В затруднительном положении она отказывалась смотреть на него. Из гостиной разговор на радио сменился классической гитарой, интенсивность росла с ее напряженностью.

– У меня есть желание... – выдохнула она, сжимая рукой монету, которая болталась на фиолетовой ленте. Это было, как сохранение желания, и она у нее была многие годы.

Теперь расхрабрившись от того, что допустила это, она подняла глаза, чувствуя, что его волнение катится от него волной. Она омыла ее, и Миа вынудила себя удержаться от того, чтобы принять ее. Комната стала богаче с тонкими оттенками, нужды и желания, фиолетовыми и зелеными, струящимися у ее ног как шелк.

– Где... где ты ее взяла? Ты уверена, что она настоящая?

Миа несчастно кивнула, открывая руку и показывая ему.

– Я получила ее от вампирши. Я не знаю, почему она дала ее мне, кроме, возможно, того, что я пристыдила ее попытку стать тем, кем она хотела быть. Но это было несколько лет назад. Мне было так плохо в тот день, я старалась ее разозлить, чтобы я могла выпить ее вину. Я пристыдила ее, но я пристыдила себя еще больше, сообщив ей, что я не могу никого любить, не убивая, открывая ей мою боль в обмен на ее силы. Возможно, она хотела поблагодарить меня. Или, возможно, она пожалела меня и хотела дать мне шанс... чтобы найти любовь.

Выпрямляясь, Миа вздохнула, отказываясь позволять его надежде согревать ее как солнце. Она больше не возьмет. Она должна быть сильной.

– У меня было все это на сей раз, – закончила она слабо.

Вместе они смотрели на монету, маленькую и безобидную в ее ладони.

– Ты ждала? – он сказал удивленно, поднимая монету и проводя кончиками пальцев по подробному рельефу, выгравированному на ней. – Почему?

Миа заморгала, чтобы удержаться от того, чтобы заплакать.

– Сначала я хотела влюбиться, – сказала она, почти изумленная, что он не понимал.

На лице Тома читалась чистая, честная любовь, и Миа не могла дышать, мышцы дрожали от усилия, чтобы не взять его эмоции. Он привлек ее к себе, и она вздрогнула от напряжения. Думая, что это слезы, которые текли у Тома, были еще хуже. Этого было почти слишком много, и Миа заставила себя остановиться, чувствуя, как эмоции в квартире собираются и растут, как стелющийся туман. Это было похоже на накрытый пир перед голодным, и она держалась только на своей воле. Она больше ничего не возьмет от Тома.

– Используй свое желание, – сказал он, и его надежда прыгнула в нее. – Используй его, чтобы мы могли быть вместе.

– Я боюсь, – сказала она, дрожа. – Желания не всегда осуществляются. Некоторые вещи просто нельзя получить. Если это не сработает, то я не только потеряю тебя, но свою надежду когда-либо быть с кем-то. – Все перед глазами расплывалось, и Миа посмотрела на него. – Я не могу жить без надежды. Это все, что у меня есть, когда я одна.

Но Том покачал головой, как будто она была ребенком.

– Это любовь, Миа, – сказал он, обеими руками держа монету между ними. – Все возможно. Это желание. Оно должно работать! Ты должна верить.

Единственная слеза скатилась у Мии по щеке до подбородка, чтобы оставить холодный след.

– Загадай желание, – сказал он, вытирая ее щеку. – Загадай, чтобы я мог любить тебя.

– А что если это не сработает? – прошептала она, чувствуя вес эмоций в комнате, давящий на ее кожу в углубляющемся покалывании.

Его глаза были полны любви к ней, он робко улыбнулся с проклевывающейся надеждой.

– А что если сработает?

– Том... – запротестовала она, и он наклонился, преодолевая пространство между ними, и накрыл ее рот своим.

Страх мелькнул в ней, и она попыталась загнать его обратно. Это было уже слишком. Она не сможет остановиться. Если он отдает энергию так свободно, то у нее не будет способа остановить его, и он умрет!

Но его губы были настолько мягкими на ее губах, и ее дыхание ухватилось за глубину его чувств, его любви. Все это было для нее настолько всеобъемлющем и темным как безлунная ночь.

« Я была права », – подумала она, когда обвила его руками за шею и потянулась к нему. Она не могла остановиться, не тогда, когда он пытался дать ей свою любовь, и она нежилась в силе, которую он вкладывал в свой поцелуй, почти плача от ощущений, наполняющих ее. Это должно было произойти снова. Ничто не могло остановить это.

Том прервал их поцелуй, и она отшатнулась назад, пугаясь.

– Пожалуйста, – сказал он, дрожа от энергии, которую он отдал ей. – Для нас. Я хочу любить тебя, – умолял он. – Всю тебя во всем смыслах.

Миа прислонилась к веселой желтой стене кухни, ее пульс быстро несся, а подбородок был вздернул. Это было лучшее что, она чувствовала за недели. Она могла взять мир, сделать что угодно. Иметь это каждый день было бы выполнением ее самого глубокого желания. Люди были так неосведомлены, считая само собой разумеющимся то, что они получали друг от друга, никогда не зная об энергии, которую они передавали между собой. Но единственная причина, по которой она могла видеть это, состояла в том, что это было необходимо ей, чтобы выжить. Она могла истощить любовь Тома как вычерпывание воды из колодца, но это убьет его.

– Я боюсь, – прошептала она, хотя стояла мощная и сильная.

Дрожа, он шагнул вперед и взял ее за руки.

– Я тоже. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Загадывай желание.

Глаза Мии наполнились слезами, но они не проливались.

– Я желаю, – сказала она, ее голос дрожал, – чтобы этот человек был защищен от тяги к банши, чтобы любовь защищала и оберегала его, чтобы никакого вреда не приходило к нему через мою любовь к нему. – Она затаила дыхание, заставляя себя не принимать даже пучок эмоций, когда одна слеза упала каплей на их пальцы, присоединяясь к желанию.

Мгновение они ничего не делали, ожидая. На радио гитара сменилась целым оркестром, а Том смотрел на нее, широко раскрыв глаза, излучая надежду, которая заполняла комнату. Миа едва не падала в обморок от усилий, чтобы оставить ее нетронутой, чтобы сохранить ему силы.

– Сработало? – спросил он.

Сглатывая комок в горле, Миа выпрямилась.

– Поцелуй меня?

Она наклонила голову, когда Том наклонился к ней, его длинные руки придерживали ее за плечи. Роняя монету, чтобы та упала между ними, Миа неуверенно положила руки на его талию, не уверенная, как они почувствуются там. Она никогда не целовала его в ответ. С нежным вздохом Том встретил ее губы, и у Мии закружилась голова от воли, необходимой, чтобы удержаться от впитывания его.

« Стена », – подумала она, усиливая свою собственную ауру, чтобы разделить их, постепенно делая ее непрозрачной, а затем твердой. Она утолстила свою ауру так, чтобы ничто не могло проникнуть, ничто не могло прийти к ней. Он заполнил бы комнату своей любовью, и если бы она оставила его там, то он остался бы сильным. Его эмоция окатила ее как вода на пляже, и как волна, она вернулась обратно в океан, неуменьшенной.

И хотя это оставило ее трясущейся от голода, оно сработало.

Надежда сменила ее больную потребность в порыве, и так или иначе, Том почувствовал это. Возможно, из-за того, что его так часто пила банши, он стал чувствительным к эмоциям в комнате. Возможно, из-за его любви к музыке он мог читать их легче. Какой бы ни была причина он знал, что она ничего не взяла от него, как раз когда они разделили свой первый страстный поцелуй.

Отрываясь от нее, он пробормотал, запыхавшись:

– Миа, думаю, что это сработало.

Она улыбнулась ему, по-настоящему, и загнала вниз свое волнение, чтобы оно не разрушило ее контроль.

– Ты как?

В ответ он притянул ее себе, и с нежностью, родившейся в хрупком начале любви, он взял ее лицо в ладони и поцеловал ее снова. Миа чувствовала его губы на своих, но отгородилась, не позволяя, ни одной его эмоции мешать ей, как раз когда его руки оставили ее лицо и начали искать, его красивые длинные пальцы, экспериментально пробежались по ее коже под плечом ее платья. Это было в его глазах, долгое время, и Миа приветствовала его, как раз когда она изо всех сил пыталась оставаться пассивной, отказаться от инстинктов, чтобы вести его в более глубокое состояние уязвимости. Она хотела этого. Она так сильно хотела этого.

– Осторожнее, – прошептала она, ее сердце бешено стучало, когда одна его рука нашла кнопки на спине ее платья, и она задохнулась в волне жара, который распространяли его пальцы, расстегивая кнопки с мягкими хлопками вдоль ее позвоночника.

– Я люблю тебя, – сказал он, его голос был хриплым, и она стояла слишком близко, чтобы видеть его лицо. – Ты не можешь причинить мне боль. Это сработало, Миа. Я могу чувствовать это. Сработало.

Он нежно сдвинул ее платье с плеч, и узорчатый шелк мягко спал на ее талию, чтобы оставить ее дрожащей в холоде кухни. Она посмотрела на него, видя свою надежду, отраженную в его глазах, чувствуя, что это объединяет их как пьянящее вино. Она еще больше задрожала, но было ли это от новой прохлады на ее коже или усилий, которые она прилагала, чтобы позволить его любви продолжать струиться в комнате, она не знала. Возможно, ей было все равно.

Он верил, и этого было достаточно, чтобы успокоить ее страх.

Она закрыла глаза, и видя в этом приглашение, Том потянул ее в гостиную. Он сел на край кушетки среди объединенных эмоций его музыки, стягивая ее платье до середины талии, когда она стояла перед ним, вдыхая ее аромат, его руки гладили ее по спине. Ее руки зарылись в его волосы, удерживая его на месте, таким образом, он знал, что его прикосновение приветствовалось.

– Миа – прошептал он, и от ощущения его слов по ее коже, она откинула голову назад к потолку. Желание лилось каскадом от него, и она старалась отдышаться, вытянутая как струна, когда она отказывалась пробовать силу, что было вдвойне трудно, поскольку она была направлена на нее. Ее руки сжались, и, приняв это за желание, он сделал так, чтобы она села ему на колено.

Он уткнулся между ее небольшими грудями, прижимая ее к себе одной рукой, когда он ткнулся носом в нее, обещая больше. Волна сексуального жара накрыла Мию и вскружила голову противоречивыми эмоциями, скольжение его потребности сломало барьер, который она сделала из своей ауры. Постанывая, она обмякла, греясь в его глубине. Он ответил, накрывая ее рот своим, потягивая, посасывая, не зная, что она становилась все более напряженной от голода, который был старее, чем его религия.