Текст книги "Па-де-де"

Автор книги: Кейт Коджа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

"Я танцую", – шепчет она. А комната не изменилась, ни капельки, и свет такой же, как был, и запах даже, и, ясно, в спальне простыни на кровати мягкие, гладкие, нежно-алые. "Я захожу – и сразу танцую".

"Голая".

"В трусиках".

"Ветерок на трусиках", – и он отхлебывает из бокала. "А под эту песню станцуешь? Устроит тебя ритм?" И вдруг "О-о, Господи", – с ужасом, с отвращением, это она пальто расстегнула, – "Господи Боже, да ты глянь на себя. Тебе же к врачу надо, ты же кожа и кости!"

"А где же вечеринка? Или ты просто все подстроил?"

"Вечеринка тоже будет, только не здесь и не сейчас. Сейчас ты будешь танцевать только для меня. Может, ты и вправду хороша, может, я и на чай тебе дам... а чаевые брать – это у вас разрешается? Или это уже включается в счет?"

Она молчит. В мыслях – опять Адель, Адель в этой самой квартире, Адель выбирает цвет простыней и кровать выбирает, кровать, на которой, Эдвард говорил, потом занималась с ним любовью, до свадьбы с Алис, раньше, до помолвки еще, и – "как же она двигалась", – Эдвард все повторял, – "это что-то невероятное", и вдруг – "Расскажи мне про Адель", – она произносит это, а на губах – горчинка вина, жжет истресканный рот. Вино – светлое, и в нем кровь растворяется, бледнеет. "Расскажи мне – последний раз, когда ты ее видел, как это было?"

"И какое это имеет отношение?.."

"Ты просто расскажи", – все, что отвечает она.

Он начинает говорить, здесь это было, она приехала, нет, сначала мы поужинали, в шведском ресторанчике, маленький ресторанчик, пять-шесть столиков, никто в городе его не знает, но она, ясное дело, знала, но она всегда все знала. "Поужинали, – говорит он, – и домой. В койку".

"Сколько ей было лет?"

"Какая разница?"

"Сколько лет?"

"Знаешь, смотрю на тебя – и поверить не могу, что когда-то мог к тебе прикасаться. Теперь у меня такого желания бы уж точно не возникло".

"Сколько лет?" – и он говорит, сколько, в точности, как она подозревала, да нет – знала, это как у нее с ребятками, с мапет-принцами, точь-в-точь, а на одной из полок – и как она сразу не увидела – фотография Алели, может, лет тридцати, может, малость постарше, взгляд не колючий, спокойный, Медуза Горгона, царица древнего движения, извилистого, вдохновенного. "Допивай", – голос Эдварда доносится словно издалека, так с ней Адель говорит. "Допивай – и можешь уходить".

Мне что, уйти? – и Адель на фотографии, губами не шевеля, отвечает НЕТ, НЕТ, УХОДИТЬ НЕЛЬЗЯ, ВОТ ЭТОГО-ТО КАК РАЗ НЕЛЬЗЯ, и она тянется, и дотягивается до книжки, до "Я и Баланчин", из рюкзака вытягивает, в котором кассеты, в котором музыка, а у нее сегодня – своя, личная музыка, голос Адели, звенящий в голове, и Адель говорит – "Погляди на него", это она про Эдварда, весело говорит, со смешком, "погляди" – и она раздевается, туфли снимает, колготки, рубашку, юбку, и отбрасывает жестко, каждый раз – как удар, а Эдвард не смотрит, не хочет, говорит – ты больна. "Ты больна, – говорит Эдвард, – очень больна, тебе к доктору надо".

"Не надо мне доктора", – и лифчик – к чертям, плоские груди, как печеньица, тощая, как голодающие африканцы по телевизору, не надо музыки, она без музыки танцует, танец ее – другой, не из тех, что для работы, не из тех, что в одиночку у станка, что-то совсем, совсем другое, что-то из самой глубины, из костей, из сердца, и она танцует, ее колотит, пот льется по лицу, в рот попадает, а Эдвард застыл со стаканом в руке, глядит, глядит, а она говорит, о принце говорит, о принце, о хотя бы партнере, как искала, бродила, плутала, – она что, вслух говорит? – скажи мне, Адель, скажи, он знает? Можно его научить? Поймет он, скажи?..

ТЕЛО – ОНО НЕ ЛЖЕТ, говорит Адель. НО ОН В СВОЕ ТЕЛО ЗАКОВАН. ОН БЫЛ ВСЕГДА, ДЛЯ МЕНЯ – БЫЛ, ТОЛЬКО ОН ЗАКОВАН. ОН ДОЛЖЕН ОСВОБОДИТЬСЯ. Я ХОТЕЛА ПОМОЧЬ – НЕ ВЫШЛО. ПРИДЕТСЯ ПОПЫТАТЬСЯ ТЕБЕ. ПУСТЬ ОН БУДЕТ СВОБОДЕН.

"...ВСЕ, ты свободна", – говорит он, тело ее – как вихрь, нога взлетает, выше, еще выше, выше уровня плеча, нет, ты глянь, какие сухожилия, какая гибкость, какая растяжка! Есть же разница меж тяжестью и ветром, меж плотью и пером, между любовью и голодом, она говорит "Послушай", – говорит – ПОСЛУШАЙ МЕНЯ, и лицо Адели заливает светом, словно огненная роза на фотографии расцвела, свет из сердца рвется вовне, и она двумя руками сгребает с полок дурацкие статуэтки, яшму и хрусталь, лягушат и солдат – на пол их, что не на пол – те об стены, вверх-вниз осколки, блестят – сверкают, разбей все, пусть летит, пусть валится, а он орет, он рвется к ней, пытается схватить, словно к танцу пытается присоединиться, но нет, ОН ЗАКОВАН, я поняла, я знаю, кричит она Адели, лицу на блестящей картинке, "я все знаю", и он вновь подбирается к ней – и тогда она бьет, как можно сильнее бьет, ногой с размаху, ну, прямо каратистский удар, яростный, точно в пах, чтобы упал, чтоб повалился, чтобы валялся на полу, сжавшись, скорчившись, обхватив свой член, червяк красный, червяк на дороге, дергается в панике, в ужасе, в отсутствии земли.

ТЕЛО – ОНО НЕ ЛЖЕТ, говорит Адель.

И Эдвард захлебывается, задыхается влажным всхлипом, и тогда она бьет опять, еще, еще сильнее, сильнее, медленно бьет, неторопливо. "На пуанты", – шепчет она, и улыбается фотографии, поправляет пальцами резинку на костлявом крестце, бьет...