Текст книги "Адское пламя в сумраке"

Автор книги: Кейдж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Сделаем перерыв в наших торжествах! Друзья мои, отужинаем в преисподней! Хотя я вам обещаю, что Танталовых мук вы не изведаете. Помните Тантала, а? В Аиде? Поняли, в чем соль?

– Какой вы, милорд, однако, затейник, – суховато заметила дама с факелом.

Она отбросила капюшон и оказалась грациозной женщиной среднего возраста с неестественно рыжими волосами цвета пламени. Но какой бы она ни была раскрашенной, напомаженной и задрапированной, в ней сохранился определенный шарм.

Все участники процессии сняли плащи, и Льюис заморгал от удивления. Все джентльмены, кроме него самого, были в белых камзолах и панталонах, а также в диковинных мягких шляпах синего и красного цвета с вышитыми спереди словами «любовь» и «дружба». Дамы оказались в белых открытых платьях, скроенных на древнегреческий манер, – все, кроме самой юной, которая, как и Льюис, была в обычной уличной одежде. Лицо ее, однако, по-прежнему скрывала вуаль.

– Холодно тут, – пожаловалась пышнотелая девица не самой первой молодости. – Почему нельзя было сделать то же самое в аббатстве? Там всегда так славно. Помните, как мы там веселились?

– Я понимаю, моя милая, тысяча извинений… – сказал сэр Фрэнсис. – К сожалению, в аббатстве уже не так удобно, как раньше…

– И нечего нам заниматься священными обрядами в непотребных местах, Сьюки Фостер, так что заткнулась бы ты, а? – одернула ее госпожа. Она бросила на сэра Фрэнсиса несколько озабоченный взгляд. – Голубчик, а подушечки мне под зад не найдется? На алтаре ведь холодно, да и жестко!

– Мы обо всем позаботились, дорогая Деметра, – заверил ее сэр Фрэнсис.

– Очень любезно с вашей стороны, владыка Гермес, – отвечала дама. Оглядев собравшихся, она заметила Льюиса. – Смотри-ка! Это тот самый?..

– Да, – подтвердил сэр Фрэнсис.

– Ну и красавчик же! – Деметра потрепала Льюиса по щеке.

– Может быть, мы сядем? – предложил старичок-профессор. – После такого перехода ногу у меня так и дергает.

– Да, прошу вас, – слабым голосом проговорил Уайтхед. Он был зеленовато-бледный и весь в поту, что омерзительно подчеркивал шутовской наряд. Льюис просканировал беднягу и поморщился: болезнь у смертного вступила в критическую стадию.

Все зашелестели, зашаркали и расселись. К своему огорчению, Льюис оказался очень далеко от миниатюрной девушки под вуалью. Фигуры в масках, которые до сей поры стояли неподвижно, словно статуи, пробудились к жизни и стали в жутковатом молчании прислуживать за столом. Из бокового прохода вынесли целого жареного поросенка, а также блюдо с фруктовой подливой, несколько караваев ячменного хлеба и устрицы. Из серебряных ваз разливали шоколад.

– А вина не будет? – разочарованно протянул профессор. Сэр Фрэнсис с мадам Деметрой наградили его одинаковыми укоризненными взглядами, и он смешался и пробормотал: – Ну да, простите, запамятовал.

Льюис, голодный, замерзший и подавленный, опрометчиво отхлебнул шоколада и тут же почувствовал прилив теоброминового воодушевления.

Они отобедали. Возможно, чтобы компенсировать отсутствие хмельного веселья, смертные принялись оглушительно гомонить, то и дело заливаясь хохотом и отпуская сальные шуточки, заставлявшие Льюиса краснеть из-за девушки под вуалью. Та сидела на дальнем конце стола и молчала почти все время, за исключением одного момента, когда она попробовала приподнять вуаль и мадам Деметра рявкнула:

– Эй, там! Тебе велено закрывать лицо!

– А как мне тогда поесть-то, чтоб меня черт побрал? – возразила девушка.

– Тряпку оттягивай вперед и бери по чуть-чуть, как положено леди, – объяснила ей Сьюки. – Я так и делала, когда была на твоем месте.

Девушка больше ничего не говорила, только сложила руки, изобразив статую скорби. Льюис, который допивал вторую чашку шоколада и чувствовал, что его нервы киборга уже определенно находятся под влиянием теобромина, страстно ее разглядывал. Он счел ее очаровательной. И задумался о том, нельзя ли спасти ее и вернуть на путь добродетели.

«Как бы это сделать? В бюджете вечно не хватает денег. Да и засмеют меня. А что, если пойти в игорный дом? Я умею считать карты. Это, конечно, запрещено, но ведь оперативники уровня кураторов постоянно так делают – зарабатывают себе на карманные расходы. Да и сам Ненний, кстати. Выиграть столько, чтобы выкупить ее и подарить ей, ну, скажем, лавку. Бедное дитя…»

– Мальчик мой, отведайте еще этой прекрасной свинины! – проревел сэр Фрэнсис и потянулся через весь стол, чтобы шлепнуть Льюису на тарелку кусок мяса. – Вы ведь даже не попробовали подливы! Она восхитительна!

– Спасибо! – закричал в ответ Льюис, отстраняясь, чтобы дать слуге плеснуть на мясо несколько ложек густого фруктового соуса.

Затем Льюис снова придвинулся к столу, взял ложку и принялся поглощать подливу, хотя и понимал, что надо бы поесть твердой пищи.

Однако не успел он положить ложку, как перед глазами вспыхнули красные буквы, пляшущие и искаженные, словно при мигрени: «НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ».

– Великий Аполлон! – простонал Льюис. Взглянув в тарелку, он в промежутках между красными вспышками, заслонявшими обзор, различил в тягучей массе несколько крыжовенных зернышек. – Что я с собой сделал?!

Он сидел неподвижно и ждал, когда вспышки кончатся, но они не кончались; Льюис запоздало задумался, не вступил ли теобромин в какую-нибудь неположенную реакцию с той составляющей крыжовника, против которой возражало его органическое тело.

Можете себе представить, с каким ужасом он услышал «дзинь-дзинь-дзинь» ложечкой по бокалу и скрип кресла, когда сэр Фрэнсис поднялся на ноги и возвестил:

– Итак, мои милые! Итак, мои дорогие собратья по откровению! Оставим веселье! Начинаются священные дела!

– Улюлю! – взвизгнул старичок-профессор.

– Если можно, сэр, поуважительнее, – попросила мадам Деметра. – Случай-то торжественный, чтоб вы знали!

– Извините, дорогая, мой энтузиазм…

– …вполне понятен, – перебил сэр Фрэнсис. – Но нам следует помнить, что среди нас новообращенный, который, несмотря на молодость, явил подлинный дух… э-э-э… мистер Оуэнс, вам нехорошо?

Льюис открыл глаза и увидел стремительный круговорот лиц, которые смотрели на него в промежутки между вспыхивающими красными буквами.

– Нет-нет, что вы! – ответил он и выдавил нечто, как он надеялся, похожее на спокойную улыбку.

Улыбка задержалась на его лице дольше, чем он хотел, и Льюису показалось, что она, обернувшись кривой усмешкой, постепенно сползает набок.

– А, тогда хорошо, думаю, мы продолжим. Братья и сестры! Давайте вместе изопьем чашу, которая принесет нам бессмертие! – произнес сэр Фрэнсис, и Льюис обнаружил, что за спиной у него возник прислужник и, наклонившись, что-то ему дал.

Поморгав, Льюис увидел кратер для вина, современную копию, с Дионисом, спасающим Ариадну. Он взял его и отпил. Вода, ячмень, болотная мята… в сознание вплыли воспоминания, дремавшие полторы тысячи лет. Льюис отпил еще.

– Кикеон! – воскликнул он несколько громче, чем намеревался. – Вы даже рецепт соблюли! Прекрасно!

Последовала мертвая тишина, и Льюис понял, что все на него уставились. «Льюис, ты идиот!» – подумал он и кротко передал кратер сэру Фрэнсису. Все прочие пили молча. Когда опустевший кратер наконец поставили в центр стола, сэр Фрэнсис откашлялся.

– Время пришло. Вот мой кадуцей.

Это исторгло у профессора пронзительный смешок, но его быстро одернули сидевшие с обеих сторон дамы.

– Если вы не собираетесь относиться ко всему как положено, нечего было и приходить, – сурово заметила Бесс.

Льюис поглядел сквозь буквы и обнаружил, что сэр Фрэнсис вытащил откуда-то жезл и воздел его. Это и правда был кадуцей, очень искусно вырезанный, чешуйки обвивающих его змей позолочены, а глаза сделаны из граненых каменьев, которые блестели в свете факелов.

– Сейчас я говорю от имени Гермеса, служителя Зевса, – продолжал сэр Фрэнсис. – Я всего лишь исполнитель его бессмертной воли.

– А я – Деметра, богиня всего растущего, – с театральным жестом подхватила дама. – У-у-у, как я устала после богатого урожая, прям с ног сбилась! Усну. Я верю в Зевса, я знаю, что он не причинит вреда моей дорогой дочери Персефоне, которая гуляет по цветущей долине Нисы.

Сэр Фрэнсис знаком показал Льюису, что он должен встать. Льюис вскочил так поспешно, что его кресло с грохотом упало и сам он рухнул бы следом, если бы не прислужник в маске, который его поддержал. Девушка под вуалью тоже встала и вытащила из-за своего кресла корзину.

– Я Персефона, богиня весны, – провозгласила она. – Ух, чтоб меня, какой красивый цветок я там вижу, а уж большой-то! Ну-ка сорву!

Сэр Фрэнсис взял Льюиса под локоть и подвел к темному входу в очередной туннель, напротив того, в который они вошли. Персефона на цыпочках пошла следом, вытащив на ходу факел из держателя в стене. Они прошли несколько ярдов по туннелю и остановились. Персефона глубоко вдохнула и во всю силу своих легких закричала:

– У-ууууу! Какой злой бог влечет меня прочь от солнечного света? У-у-у, помогите, спасите, неужто никто не слышит моих горестных воплей? Зевс, отец мой, где ты?

– Быстро, – шепнул сэр Фрэнсис, и они поспешили во тьму, свернули за угол, за другой, третий, углубились в лабиринт, и Льюис услышал, что впереди шумит вода.

Они вышли в другой зал, поменьше, где стоял низкий каменный алтарь; Льюис едва не споткнулся о него, однако сэр Фрэнсис подхватил его, а под другую руку его взяла девушка. Им удалось войти в следующий коридор, и вскоре они оказались в третьем зале.

– Река Стикс! – объявил сэр Фрэнсис, взмахнув кадуцеем. – Далее Гермес в своих крылатых сандалиях уже не может вас вести. Прочь! Прочь улетает он! Прочь, на вершину Олимпа!

Раскинув руки и совершив балетный прыжок с грацией, поистине удивительной для мужчины его лет, – перед тем как коснуться пола, он умудрился скрестить лодыжки и приземлился так легко, что даже парик на макушке не шелохнулся, – сэр Фрэнсис повернулся и унесся прочь по коридору.

Льюис застыл на месте, глядя ему вслед. Девушка потянула его за рукав.

– Нам велено сесть в лодку, – сказала она.

Льюис обернулся посмотреть. Они стояли на берегу темной реки, которая текла через пещеру. На другом берегу виднелся вход в очередной темный туннель. Перед ними была привязана странного вида лодочка, украшенная изящным, хотя и страшноватым резным узором из черепов и скрещенных костей и выкрашенная черным с золотом.

– Ой, – вздохнул Льюис. – Ага, ну да. А где же Харон?

– Какой такой Харон? – спросила Персефона.

– Паромщик, – пояснил Льюис, жестом изобразив, как отталкиваются шестом.

– А-а-а. Никто мне ничего про паромщиков не говорил, наверно, это вы сами должны нас перевезти, – ответила девушка.

– Точно! Да! Тогда садимся, – сказал Льюис, обнаруживший, что красные вспышки становятся несколько слабее, однако теперь его отчего-то прбирает смех. – Вот моя рука, мадам! Йо-хо-хо и подымем якорь!

– Эй, там, вы часом не чокнутый? – прищурилась девушка сквозь вуаль.

– В полнейшем здравии, прекрасная Персефона! – Льюис прыгнул в лодку и схватился за шест. Он оттолкнулся от дна так сильно, что…

– Господи милосердный, мистер, вы чего?! Вы же…

Лодка вылетела на берег, и Льюис с оглушительным плеском рухнул навзничь в темную воду. Он, истерически хохоча, вынырнул и по-собачьи поплыл к лодке, парик жутковато покачивался на воде.

– Клянусь Аполлоном, я же едва не потонул в Стиксе! Ну, такое со мной впервые, только не зови меня мистером, знаешь ли, по-научному я называюсь просто мист…

Персефона воткнула факел в расщелину скалы, схватила его за ворот и выволокла на берег.

– Ты что, напился?! – свирепо спросила она.

– Вообще-то нет, это все горячий шоколад, он странно действует на нервную систему у нас, ки… у нас, Оуэнсов, – ответил Льюис, стуча зубами: вода была ледяная.

– У-у-у, конец твоим туфлям, и – ну-ка давай сюда этот треклятый шест, надо выудить твой парик. У, к чертям собачьим, надоела мне эта вуаль! – сказала Персефона и сорвала ее.

Льюис затаил дыхание.

Девушка была очень юная, бледная в свете факела, но с румянцем на щеках. Рыжие волосы, глаза не голубые и не зеленые, как обычно у рыжих, а черные, будто река, из которой она его вытащила. Сердце у Льюиса – вовсе не тот механизм, который перекачивал кровь киборга, – болезненно сжалось.

– Мендоса? – прошептал он.

– Че-го?! Что ты еще надумал? – скривилась она. – Неужто блевать нацелился? Видок у тебя такой, будто примерещилось чего!

– Я… ты… ты похожа на одну мою знакомую, – выдавил Льюис. – Я должен извиниться…

По проходу, который вел из пиршественного зала, раскатился гортанный вопль.

– Дитя-я-я-а-а-а-а мое! – выла мадам Деметра, несомненно позаимствовав эти обертоны у мистера Гаррика1616
  Дэвид Гаррик (1717–1779) – выдающийся английский актер, драматург, театральный деятель.


[Закрыть] в Друри-Лейн. – О-о-о-о-у-у-у-у, дитя-а-а мое! Ее похитили! У-у-у, помогите, помогите скорее! Где она, где?!

– Да провались она, – сказала Персефона. – Надо нам идти дальше. Ну давай вставай! Руку дать?

– Пожалуйста… – Льюис позволил ей поднять себя на ноги.

Он стоял, пошатываясь, и думал, неужели она ему мерещится, а девушка между тем сунула ему в онемевшую руку факел, взяла мокрый парик и подхватила корзину. Не дожидаясь его, она зашагала к темному проему. Взяв себя в руки, Льюис захлюпал следом.

Всего через несколько ярдов они оказались в последнем зале с единственным выходом – тем, через который они вошли. Это была маленькая комнатка, очень холодная и сырая и к тому же пустая, если не считать четырехугольного каменного предмета посредине. На одной его стороне виднелась резьба, и Льюис узнал римский саркофаг. Персефона уселась на саркофаг и принялась рыться в своей корзине.

– Хорошо бы тебе снять мокрое-то, – посоветовала она. И вытащила из корзины конец длинного белого полотнища. – Это не бог весть что, зато сухое.

Льюис непонимающе уставился на нее, пытаясь собраться с мыслями. Персефона вздохнула, поставила корзину и стала расстегивать ему жилет.

– Не ври, что не пил. Ну давай, голубчик, никто нам всю ночь возиться не даст, – сказала она. – Слышишь, идут!

– Я Геката, владычица ночи! Я знаю, где твоя дочь, госпожа Деметра!

– Скажи, молю!

– В общем, слышала я крики, понимаешь? Ну и говорю всевидящему Гелиосу, владыке Солнца: «Что за шум? – мол. – Вроде как девицу похищают?» А Гелиос и отвечает: «О, это похищают прекрасную Персефону! Это сделал владыка Аид!» Так и говорит, да!

– Не может быть!

– Да чтоб меня разорвало! Она в Подземном мире и скоро станет Царицей Мертвых!

– Дитя-а-а-а-а-а мое! О Зевс Всемогущий, утешь меня, успоко-ооой!

Льюис стоял как вкопанный и позволял девушке снимать с себя мокрую одежду, пока она не взялась за пояс панталон.

– Я… может, я лучше сам? – промямлил он, хватаясь за застежку и отстраняясь.

– Сам так сам, – равнодушно отозвалась девушка и принялась непринужденно раздеваться.

– Мадам, не тревожьтесь! – раскатился по туннелю мужской голос. – Такова воля всевидящего Зевса!

– Что-о-о-о-о-о? Какое вероломство! Не может быть!

– Ой, сейчас придут… – вздохнула Персефона.

Льюис, прыгая на одной ноге и стаскивая панталоны, обернулся, чтобы ответить, и едва не рухнул, поскольку девушка обнажилась с проворством, порожденным частыми тренировками, и теперь стояла себе, преспокойно причесываясь. Льюис уставился на нее. Девушка этого не заметила.

– Ну знаете, сэр, ужо небеса увидят, что и богиня умеет гневаться! А вот как лишу мир своих щедро-о-о-от! Лишу-лишу! Незрелые злаки зачахнут в полях и смертные перемрут с голоду!

– Приближаются! – воскликнул Льюис. – Боже мой, неужели они придут сюда?

– Не-а, дальше комнаты с алтарем не пойдут, – ответила Персефона. – Это священный грот. Тут ничего и нету, кроме священного свитка.

Льюис наконец сумел снять панталоны. Прижимая их к чреслам, он бочком, по-крабьи пробрался к корзине и принялся шарить в ней, пытаясь найти, чем прикрыться. Он извлек объемистую кипу газа, расшитого цветами.

– Котик, это мне, – сказала Персефона, протискиваясь мимо него, чтобы забрать одеяние.

Обнаженная грудь задела руку Льюиса. Его охватила такая бешеная страсть, что он выронил промокшие тряпки. Персефона поглядела вниз. Глаза ее расширились.

– …Бродить по бесплодному миру, безутешно оплакивая мою дорогую дочь! У-у-у, Зевсово вероломство!

– Прости, – произнесла Персефона. – И нечего смущаться. Слушай, были бы мы в другом месте, я бы для такого славного красавчика, как ты, ничего не пожалела, только здесь я не могу, это же святотатство будет.

– Правда святотатство? – разочарованно протянул Льюис.

– …Отдохну я под укромной сенью этой рощи и явлюсь в обличье старенькой нянюшки… Но тихо! Кто это идет к несчастной Деметре? По всему, это не меньше как царские дочки!

– Эгей, а это еще что за бедная старушка сидит возле нашего пруда? Радуйся, добрая госпожа. Ты пойдешь с нами домой и будешь нянчить нашего меньшого брата!

– А что, его лордство ничего не объяснил? – Персефона закатила глаза. – Я думала, тебе не впервой. – Она набросила расшитый газ на голову и, ловко потянув его вниз, задрапировалась с головы до ног.

Ну, да, только… это было давно, и… От растерянности «ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ», похоже, лишь усилилась. Льюис крепко зажмурился и заставил себя собраться.

– Во-о-от я осталась одна со смертным младенцем и теперь могу воздать добром за добро! Вот! Вот! Поскорей! Еще разок суну в пла-а-амя, и он станет бессмертным…

– Боже мой, госпожа, вы же мне ребеночка спалите!

– Ну вот, неразумная смертная, погляди, что ты наделала! Чары разрушены…

– Мне нельзя, потому что я владычица Авернийская, – объяснила Персефона. – Негоже мне налево ходить, ежели я замужем за Владыкой Мертвых и все такое. Повяжи себе набедренную повязку, будь хорошим мальчиком, ладно? Я понимаю, тебе кажется, что так нечестно, раз уж его лордство и все прочие блудят направо и налево. Понимаешь, мы же ради мистера Уайтхеда стараемся.

– А, – сказал Льюис, смаргивая слезы, пока Персефона помогала ему прилаживать набедренную повязку, а потом накидывала на голову белое покрывало.

– Бедный старичок того и гляди концы отдаст, – объясняла Персефона. – А ведь такой славный джентльмен. Вот интересно, почему самые славные как раз и помирают? А если так, ему, понимаешь, будет уже не страшно…

– …воздвигнет мне хрраа-а-а-ам, и тогда мой божественный гнев уйме-е-е-ется! Мало того! Я дарую ему вечную жизнь за то, что он исполняет мои священные обряды!

– Благодарим тебя, милосердная богиня!

Затем послышался диалог между женским голосом и мужским хором:

– Что вы делали?

– Мы услаждали плоть, мы пили кикеон!

– Умерщвляли, а не услаждали, – машинально поправил Льюис.

– Что вы сделаете теперь?

– Мы возьмем отсюда то, что нужно!

– Что вы с ним сделаете?

– Мы положим его, куда нужно!

– Так идите же, смертные, взирайте на Священное Пламя! Умрите в пламени моих объятий – и живите вечно!

– Э-ге-ге-ге-гей!

– Вот повезло, что не придется на это смотреть, – заметила Персефона, усаживаясь на крышку саркофага. – Между нами, миссис Дигби уже совсем не девочка, и чуть представишь себе, как она лежит на алтаре, задрав коленки, так сразу волосы дыбом, правда?

– Полагаю, да, – отозвался Льюис и сел рядом.

По туннелям разнеслись звуки яростного плотского веселья. Персефона вертела большими пальцами.

– А откуда это ты знаешь про древних богов и все такое? – спросила она.

Льюис уставился в темноту сквозь зыбкую муть из красных букв и воспоминаний.

– Я найденыш, меня подбросили в одеяльце к подножию статуи Аполлона, – ответил он. – В Акве-Сулис.

– Это где?

– То есть в Бате. Это в Бате. Меня вырастили… – Льюис задумался, как бы объяснить, что такое корпорация, основанная в двадцать четвертом веке, члены которой способны путешествовать во времени и собирать брошенных детей, чтобы делать из них киборгов-оперативников. – Вырастили в семье одного состоятельного ученого, который не принадлежал ни к какой церкви. Но мне всегда были симпатичны древние боги.

– Ну и ну, – сказала Персефона. – А миссис Дигби все заучила со слов его лордства. Говорит, это такое утешение для бедных трудящихся девушек.

– Не надо тебе этим заниматься. – Льюис взял ее за руку. – Ты достойна лучшей жизни. Если бы я тебе помог – ну, начать собственное дело или…

– Все это пьяные обещания, голубчик, – перебила его Персефона, но голос ее звучал мягко. – Господи помилуй, да ты же всего-навсего наемный слуга, у тебя и денег-то своих нету. И жизнь у нас не то чтобы плохая, у миссис Дигби, знаешь ли, все по высшему разряду. Уж получше, чем судомойкой где-нибудь служить.

– Как жалко… – прошептал Льюис.

– Да ничего, ведь мы для этого и на свет появились, так ведь? – продолжала Персефона. Она склонила голову и прислушалась к буре, бушевавшей в комнате с алтарем. – Ага, вроде как пора гранат есть.

Она вытащила из корзины гранат и руками разломила его. Отколупнула зернышко и сунула в рот.

Льюис беспомощно глядел на нее. Она протянула плод ему.

– Хочешь?

– Да, – ответил Льюис. – Да, ради тебя. Хочу.

Он взял горсть рубиновых зерен и съел их, и кисло-сладкий сок потек у него по подбородку. Персефона вытерла его уголком своей вуали. Они прижались друг к другу, чтобы согреться на холодной крышке саркофага.

– Давай-давай, Пол!

– Браво, Уайтхед! Вот это я понимаю!

– Улюлю!

– Вот так, голубок, вот так, о-о-о! Боже, сколько в нем жизни-то! Во-от так. Дай я тебя обниму, отдохни, мой сладкий. Бояться нечего. Подумай о Елисейских полях… мой миленький, мой славненький…

– Хоп! Хо! Ха! Дух Уайтхеда воспарил в небеса!

– Хоть бы они не всю ночь резвились, – немного сердито сказала Персефона. – А чтоб меня, холодно-то как!

Она снова порылась в корзине и вытащила фляжку. Откупорив ее, она сделала изрядный глоток, вздохнула и вытерла губы тыльной стороной руки.

– Ничего нет лучше, чтобы прогнать озноб, – заявила она и передала фляжку Льюису.

Тот рассеянно отпил и вернул фляжку.

– Ой, – произнес он. – Это же был джин! По туннелям раскатилось радостное пение.

– А? Что ж еще?! Кажется, нам скоро пора…

– По-моему, джин плохо сочетается с теобромином, – слабым голосом проговорил Льюис.

– С чем, с чем?

Персефона повернулась к нему. Он завороженно смотрел, как она превращается в тень, потом в витраж, пронизанный солнцем. Она что-то ему говорила, она поднималась и брала его за руку, оставляя за собой размытый радужный след…

Он почувствовал легкий удар по затылку и прилив невыносимой радости. Он летел по туннелю и нес Персефону в объятиях, и преграда реки, переливающаяся нежными красками, мгновенно осталась позади. На лету он горланил древний гимн и слышал, как в Раю ему подпевает бессмертный хор.

– Эвоэ! Эвоэ! Иакх! Эвоэ!1717
  Иакх – согласно древнегреческой мифологии одна из ипостасей Диониса, божество, связанное с Персефоной и Деметрой, которое призывали на Элевсинских мистериях.


[Закрыть]

Он оказался в пещере с алтарем, но теперь там сиял свет, царило лето и было уже вовсе не холодно, а, наоборот, жарко.

– Я вкусила зерно – и видите, что я вынесла на свет! – объявила Персефона.

Смертные попадали на колени, подползли ближе, плакали, смеялись, хватали его за руки.

– Божественный Иакх, подари нам надежду!

– Иакх! Мальчик Иакх явился!

– Иакх! Избавь нас от страха!

– Даруй нам бессмертие, Иакх!

Деметра с Персефоной радостно приветствовали друг друга, изысканно раскрывая объятия и выражая восторг, и Персефона сказала:

– Вот мой сын – Жизнь, порожденная Смертью!

– Прошу тебя, Иакх! – (Он посмотрел вниз в молящее лицо старика Уайтхеда, измученное, залитое потом.) – Не дай мне потеряться во тьме!

Несчастье смертного тронуло Льюиса до слез, он коснулся щеки старика и наобещал ему с три короба, он всем им наобещал с три короба и наговорил разной утешительной чуши, он болтал, что в голову взбредет. Он хотел коснуться Персефоны, но она куда-то делась, растворилась в золотом море лиц. Все было золотое. Все таяло в золотой музыке.

Льюис открыл глаза. Он посмотрел вверх, посмотрел вниз, посмотрел по сторонам. Предпринимать что-то более отчаянное ему пока не хотелось.

Он лежал в постели в комнате, которую отвел ему сэр Фрэнсис. Кто-то уложил его аккуратно, словно статую святого на гробницу, и по грудь укрыл стеганым одеялом. Кроме того, на него надели одну из его ночных рубашек. Видимо, было утро.

Льюис снова закрыл глаза и запустил самодиагностику. Тело достаточно определенно сообщило ему, что он вел себя крайне глупо. Оно намекнуло, что, если с ним еще хотя бы раз обойдутся так жестоко, Льюису придется залечь в регенерационный резервуар как минимум на полгода. Затем оно заявило, что ему сию секунду требуются сложные углеводы, а также по меньшей мере два литра жидкости, насыщенной кальцием, магнием и калием. Льюис снова открыл глаза и огляделся, нет ли поблизости чего-нибудь, соответствующего таким требованиям.

Лучше всего подходила вода на столике у кровати – в хрустальной вазе, где также находились несколько веток шиповника. Вода была дивно мокрая на вид. Льюис стал раздумывать, не удастся ли вытащить из вазы цветы и выпить воду, не учинив вопиющего беспорядка. Тело заявило, что на беспорядок ему наплевать. Льюис застонал и изготовился сесть.

Тут он услышал приближающиеся шаги – шли двое. Шаги сопровождались негромким звяканьем фарфора.

Дверь открылась, и в комнату просунул голову сэр Фрэнсис. Увидев, что Льюис пришел в себя, он прямо-таки просиял:

– Мистер Оуэнс! Хвала всем богам, вы наконец-то снова с нами! Вы… э… то есть… это ведь вы, мистер Оуэнс?

– Полагаю, да, – ответил Льюис. На него накинулись крошечные молнии головной боли.

Сэр Фрэнсис ворвался в комнату и махнул рукой дворецкому, чтобы тот тоже вошел. Взгляд Льюиса волей-неволей оказался прикован к накрытому подносу в руках дворецкого. Сэр Фрэнсис присел на край постели, уставясь на Льюиса не менее пристально.

– Вы что-нибудь помните, а?

– Не особенно, милорд, – ответил Льюис. – Это случайно не завтрак, нет?

Дворецкий поднял салфетку – под ней оказались кувшин, горшочек меду и блюдо мелкого печенья. Сэр Фрэнсис смущенно переплел пальцы.

– Это… мм… молоко, мед и… ах, самое похожее на амброзию, что только может приготовить моя кухарка. Мед у нас делосский, – добавил он, и в его голосе прозвучала странная просительность.

Льюис не без труда сел, хотя мозг у него так и шарахнулся от раскаленной докрасна изнанки черепа. Дворецкий поставил поднос ему на колени; Льюис взял кувшин, пренебрег стоящим рядом с ним хрустальным бокалом и залпом, не переводя духа, выпил две кварты молока. Сэр Фрэнсис глядел круглыми глазами, как Льюис по одному печеньицу заглатывает всю амброзию и, схватив ложку, приступает к меду.

– Восхитительно, – произнес Льюис, вспомнив об этикете. – Можно ли попросить еще немного?

– Все что угодно, – ответил сэр Фрэнсис и, не поворачиваясь, сделал знак Джону.

Льюис взял кувшин.

– Еще столько же молока, пожалуйста, и три-четыре буханки хлеба…

– Варенья, сэр?

– Нет! Нет, варенья не надо. Благодарю вас. Джон взял кувшин и поспешил прочь.

– Неудивительно, что у вас разыгрался аппетит, – заметил сэр Фрэнсис. – Мальчик мой, это был поразительный вечер. Все мы в великом долгу перед вами. В жизни не видел ничего подобного.

– Но… у меня сложилось впечатление, что вы… гм… уже проводили раньше определенные ритуалы, – сказал Льюис, выскребая ложкой мед со дна горшочка.

– Да, так и было. Но мы никогда не добивались таких замечательных результатов! – воскликнул сэр Фрэнсис – Насколько вы лучше своего предшественника! Он вообще не мог служить вместилищем божественного! Обращался с дамами крайне непочтительно. Я велел ему паковать багаж; впоследствии мы обнаружили, что он прихватил ложки. Верите ли – я поймал его на месте преступления, когда он садился в коляску с моим лучшим серебряным кофейником в саквояже! То ли дело вы. Какое поистине олимпийское спокойствие! Какая находчивость! Уайтхед выглядел просто бодрячком. «Как вы себя чувствуете, Пол?» – спросил я, и, честное слово, он ответил: «Ах, сэр, право, я готов взгромоздить гору Пелион на гору Осса и взобраться до самых небес!»

– Я счастлив, милорд, – осторожно проговорил Льюис. – Хотя, признаться, подробности вечера несколько стерлись у меня из памяти.

Весьма вероятно, сэр. Подозреваю, что вас там и вовсе не было! А? – Сэр Фрэнсис подмигнул. – Но я оставлю вас в покое; Джон приготовит вам одежду. Все вычищено и выстирано, только парик отдали мастеру причесать и напудрить. К сожалению, он был в плачевном состоянии. И я взял на себя смелость заказать вам новую пару башмаков, так как один из ваших, по всей видимости, утонул в Стиксе. Вы найдете их на дне гардероба.

– Новые башмаки? – удивился Льюис. – За ночь?

– За ночь? Ну что вы, нет! Вы проспали три дня! Настоящий Эндимион, – произнес сэр Фрэнсис. Он помедлил у двери, опустив взгляд. – Вы оказали мне великую услугу, такую великую, что я никогда не смогу ответить вам тем же. Я ваш должник, сэр.

Следующие несколько дней Льюис наслаждался непривычной роскошью безделья; слуги при нем вытягивались по струночке, глядели на него с благоговением и рвались принести все, чего бы ему ни захотелось. Это время Льюис употребил на то, чтобы привести в порядок свои воспоминания и разобраться в них, и обнаружил, мягко говоря, некоторые расхождения между тем, что восприняло его сознание, и тем, что запомнили его сверхчеловеческие органы чувств.

Это его необычайно огорчило, однако досаду несколько смягчило то обстоятельство, что задание Компании он так или иначе выполнил.

ЦЕЛЬ ДЭШВУДСКОЙ МИССИИ ДОСТИГНУТА,

– сообщил он по передатчику глубоко за полночь, уже не боясь, что его потревожит кто-нибудь из слуг. —

ПРИСУТСТВОВАЛ НА «ЭЛЕВСИНСКИХ РИТУАЛАХ» И МОГУ ДОЛОЖИТЬ, ЧТО ОНИ НЕ АУТЕНТИЧНЫ, ПОВТОРЯЮ, НЕ АУТЕНТИЧНЫ. ШИРОКОИЗВЕСТНЫЕ В ДРЕВНОСТИ ДЕТАЛИ ПОЗВОЛИЛИ СОЗДАТЬ ПРАВДОПОДОБНУЮ ПОДДЕЛКУ. СВИТОК-ИСТОЧНИК НЕ ОБНАРУЖЕН, НО ПОДОЗРЕВАЮ ФАЛЬСИФИКАТОРА РУКОПИСЕЙ ЕВГЕНИКА. ЖДУ ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ.

Он отправил сообщение и вздохнул с облегчением, однако почти сразу же в эфире возник ответ:

НЕОБХОДИМ СВИТОК-ИСТОЧНИК. КЛИЕНТ СДЕЛАЛ ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ.

Льюис пожевал губу. И ответил:

НО ЭТО ПОДДЕЛКА.

НЕ ВАЖНО.

НО ОНА НЕ ОБМАНЕТ НИКОГО, КТО БЫВАЛ НА МИСТЕРИЯХ.

КЛИЕНТ – СМЕРТНЫЙ. НЕ РАЗБЕРЕТСЯ.

Некоторым образом оскорбленный в лучших чувствах, Льюис передал:

ПРИЕМ ПОДТВЕРЖДАЮ. СОДЕРЖАНИЕ ОПРОТЕСТОВЫВАЮ. ВАЛЕ.

Однако теперь он прекрасно знал, где находится цель его экспедиции.

С тяжелым сердцем Льюис паковал свой саквояж в предрассветные часы после вечера, когда общество сэра Фрэнсиса было ему особенно приятно. Он надел плащ, прокрался по темному дому и выскользнул в боковую дверь в сад. Льюис включил режим ночного зрения, и окрестности немедленно приобрели четкие очертания и окрасились в потусторонний ядовито-зеленый цвет. Помедлив лишь затем, чтобы спрятать саквояж в кустах рододендрона, Льюис отправился в лабиринт.