Текст книги "Мадам Айгюптос"

Автор книги: Кейдж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Пока он переодевался, Эмиль неподвижно стоял рядом. Он даже очки не снял, и его лицо по-прежнему казалось безучастным и отрешенным.

– Мы продали этим болванам поддельное снадобье! – Голеску повернулся к мальчику и сорвал у него с носа очки. – Неужели они настолько глупы, что ничего не поняли?!

– Нет, – бесстрастно сказал Эмиль.

– Что – нет? – озадаченно переспросил Голеску. Эмиль моргнул.

– Нет, – повторил он. – Мы продали им средство, чтобы выращивать гигантских цыплят.

– Господи, вот еще один идиот на мою голову! – фыркнул Голеску, снимая свои полосатые брюки. – Да, мы сказали, что если использовать наш «Золотой эликсир», то куры станут нести отборные яйца, из которых вылупятся необычайно крупные и здоровые цыплята, но ведь это было вранье! – Он свернул брюки и фрак и отложил в сторону. – Неужели ты не понимаешь?

– Нет, – снова сказал Эмиль.

В его ровном, лишенном всякого выражения голосе звучало, однако, нечто такое, что Голеску, который как раз натягивал свои старые штаны, на мгновение замер на одной ноге.

– Разве ты не знаешь, что такое ложь? – спросил он. – Впрочем, может, и не знаешь. Кроме того, ты у нас чертов гений!. Пока раствор кипятился в тазу, я заснул и… гм-м…

Голеску застегнул штаны, напялил рубаху и долго молчал, пристально глядя в неподвижное лицо Эмиля.

– Скажи, прелестное дитя, – промолвил он наконец, – пока я спал, ты… что-нибудь добавил в раствор?

– Да, – кивнул Эмиль.

– Что же?

Эмиль разразился длинным перечнем каких-то химикатов – во всяком случае, Голеску решил, что это именно химические вещества, хотя названия были ему незнакомы. Наконец он поднял руку, призывая Эмиля замолчать.

– Достаточно, достаточно, мне все ясно. Скажи мне лучше вот что: ближайшая аптека, насколько я знаю, находится примерно в часе ходьбы. Где ты взял все эти вещества?

– Здесь, – ответил Эмиль, указывая ладошкой на чемодан в виде футляра для мумии. – И еще из земли. И из листьев тоже.

Голеску бросился к чемоданчику и открыл. В прошлый раз он показался ему пустым, но теперь Голеску действовал внимательнее и вскоре обнаружил тайник. Под обтянутой полотном картонкой, которая служила дном, оказалось еще одно отделение, представлявшее собой ряды ячеек, в каждой из которых лежал пакетик или склянка с каким-то химическим веществом. Потянув носом, Голеску уловил легкий запах химикатов, отдаленно напомнивший ему запах специй.

– Ага, – сказал он и закрыл чемодан. Отодвинув его в сторону, Голеску прищурился и посмотрел на Эмиля, потом несколько раз прошелся из стороны в сторону и наконец опустился на кровать.

– Откуда тебе известно, – спросил он немного осипшим голосом, – какие вещества входят в лекарство для выращивания гигантских цыплят?

Эмиль повернул голову и посмотрел на него. В глубине его больших кроличьих глаз промелькнуло какое-то странное выражение, которое Голеску принял за… насмешку.

– Я просто знаю, и все, – мягко сказал Эмиль, но и в его интонациях Голеску почудилось что-то похожее на сознавание своего превосходства – превосходства высшего разума перед низшим.

– Это как с количеством зернышек в кувшине? Ты просто знаешь – и все?

– Да.

Голеску медленно потер руки.

– Ах, ты мой золотой! – пробормотал он. – Моя жемчужина, моя удача, мой счастливый билет! – Тут ему пришла в голову еще одна мысль. – Скажи-ка дядюшке Барбу, бриллиантовый, что такое Черная Чаша, которую ты несколько раз поминал?

– Я каждый месяц должен готовить ее для хозяйки, – сказал Эмиль.

– Каждый месяц, значит?.. – повторил Голеску. – Наверное, это какое-то средство от… от детей. Впрочем, мадам Амонет не интересуется любовью. Пока не интересуется. А что происходит, когда она выпивает эту свою Черную Чашу?

– Она не умирает, – сообщил Эмиль с легкой грустинкой в голосе.

Голеску откинулся назад, словно кто-то ударил его по лицу.

– Все святые и ангелы в небесах! – воскликнул он. Идеи одна заманчивее другой так и мелькали у него в голове. Наконец он немного пришел в себя и спросил:

– А мадам Амонет – она старая? Сколько ей лет?

– Она старая, – ответил Эмиль.

– Очень старая?

– Очень.

– Ну а лет-то ей сколько?

– Не знаю. Не могу сказать.

– Понятно. – Голеску несколько секунд сидел неподвижно, пристально глядя на Эмиля. – Вот почему она не хочет, чтобы о тебе кто-нибудь узнал. Ты ее «философский камень», ее личный источник бессмертия, так? И если ты не врешь, то… – он вздрогнул, но тут же взял себя в руки. – Да нет, не может быть!.. Ты слишком долго проработал в шоу-бизнесе, Голеску, старина… Должно быть, мадам чем-то больна, а Черная Чаша – лекарство, без которого она умрет. Гхм! Надеюсь, это не заразно… Чем больна твоя хозяйка, Эмиль?

– Она не больна, – ответил мальчуган.

– Нет? Ладно… Голеску, друг мой, не забывай, что ты имеешь дело с малолетним идиотом! – сказал он себе, но его воображение продолжало работать, и все время, пока он ликвидировал следы своей куриной авантюры, в его мозгу возникали ослепительные и величественные картины.

За вечер Голеску отвлекся от своих грез только несколько раз, когда со стороны дороги доносился цокот копыт скачущей галопом лошади, но был ли то случайный путник или кто-то опять разыскивал таинственного доктора Кретулеску?.. Этого он не знал.

Наконец стемнело, и Голеску, выбравшись из фургона, разжег костер. Он как раз сидел возле него, когда услышал скрип фургонных колес. Скрип скоро сменился треском ломающихся ветвей, а это означало, что фургон свернул с проезжей дороги и движется через лес по направлению к поляне. Невольно выпрямившись, Голеску перевернул на сковороде сосиски и хлеб и поспешил придать своему лицу выражение, которое, как он надеялся, выражало собачью преданность, послушание и терпение.

– Добро пожаловать, моя королева, добро пожаловать! – проворковал он самым сладким голоском, как только разглядел в темноте Амонет, сидевшую на облучке фургона. – Как видишь, я не только не ушел с Эмилем в ближайший игорный дом, но и приготовил тебе неплохой ужин. Садись и ешь, а я займусь лошадьми.

Амонет смерила его недоверчивым взглядом, но все же соскочила с передка фургона и приблизилась к огню.

– Где Эмиль?

– Как всегда, спит в своем ящике под кроватью. С ним все в порядке, – доложил Голеску и поднялся, уступая ей место. Увидев ее вблизи, он испытал острый приступ разочарования. Судя по выражению лица, Амонет сильно устала и была не в духе; иными словами, она ничем не напоминала бессмертное существо, регулярно вкушающее божественный нектар в заоблачных сферах. Оставив ее у костра, Голеску повел лошадей к ручью, чтобы напоить и искупать. Когда он вернулся, Амонет по-прежнему сидела у огня. Голеску опустился на землю напротив. Несколько минут оба молчали, потом он почувствовал, как в нем пробуждается грешная похоть.

– Судя но тому, как гремел и подпрыгивал на корнях наш несчастный фургон, его груз остался где-то в другом месте, – проговорил он, пытаясь завязать светский разговор.

– Можно сказать и так, – ответила Амонет с невеселым смешком. – Так что теперь он снова в твоем распоряжении.

– Надеюсь, мы получили за товар хорошие деньги?

Амонет только пожала плечами, и Голеску улыбнулся в усы. Он уже заметил, что никакого кошелька при ней нет. Еще некоторое время Голеску пытался поддерживать ничего не значащий разговор, пока Амонет не сказала, что идет спать, и он от всей души пожелал ей спокойной ночи. На сей раз он удержался от скользких намеков и только смотрел, как она карабкается в свой фургон (как всегда, вид сзади был таким, что дух захватывало). Выждав еще несколько минут, он зажег фонарь и поспешил ко второму фургону.

Войдя в дверь, Голсску поднял фонарь высоко над головой и огляделся.

– Превосходно! – с удовлетворением пробормотал он. Фургон был абсолютно пуст: ни ковров, ни картин, ни даже оброненной серебряной ложки в углу. Как, собственно, и предполагалось. Оставалось только одно «но», и это «но» весьма беспокоило Голеску.

– Где же деньги? – задумчиво произнес он вслух. – Эй, маленький железный ящичек с хитрым замком, не прячься, покажись! Где ты, увесистый кошелек с золотыми монетами?.. Бог мой, она должна была выручить целое состояние, даже если продала барахло с большой скидкой, однако…

Он еще долго рылся в шкафах и прибитых к полу ларях, сначала торопливо, потом методически и тщательно, простукивая обшивку и пол, разыскивая тайник или ящик с двойным дном, но только зря вспотел. Его поиски ничего не дали.

– Но ведь должны же они где-то быть!.. – раздраженно Воскликнул он. – Конечно, многие женщины прячут деньги в вырез платья, но – Господь свидетель! – в лифчике у Амонет так мало свободного места, что ее, должно быть, крупно надули при продаже.

И тихонько бранясь себе под нос, Голеску выбрался наружу и подбросил дров в начавший было потухать костер. Потом он вытащил из ближайших кустов саквояж с деньгами, фрак с полосатыми брюками и защитный костюм Эмиля. Надежно спрятав все это в одном из ящиков фургона, он вытянулся на полу и стал напряженно размышлять.

– Я уже видел этот хмурый, разочарованный взгляд, – проговорил он в темноту. – Разочарованный, апатичный, безнадежный. Даже немного обиженный. Конечно, она может быть больна, что бы там ни говорил этот щенок, но я все же думаю: дело здесь в другом. Такой вид, как у нее сегодня, бывает у шлюх, которых сутенер заставляет работать сутками напролет, а потом отбирает весь заработок. Может быть, Амонет действительно попала в лапы к какому-нибудь крупному уголовнику? Скажем, какому-то королю преступного мира, который возглавляет обширную тайную сеть, состоящую из воров, перекупщиков и посредников, которые отдают наверх всю полученную прибыль? Если я прав, этот тип должен буквально купаться в золоте, не будь я Голеску!.. – Он вдруг сел. – Превосходная идея! – воскликнул он, тихонько хлопая в ладоши.

В эту ночь Голеску снова разбудила песня Амонет. Ее голос походил на угли, которые едва тлеют в подернутом пеплом костре, или на дым, который поднимается над кострищем, после того как умер последний язычок пламени. От его переливов буквально разрывалось сердце, но вместе с тем звучало в нем и что-то по-настоящему жуткое.

Наутро они двинулись дальше, держа путь к горам, которые цепью вставали на горизонте. Долина, где Голеску так славно потрудился, отдалялась с каждым поворотом колеса, и втайне он был этому рад. Правда, еще не было случая, чтобы кого-нибудь вздернули за торговлю слабым раствором желтой краски, но Голеску твердо знал: людей иногда вешали только за то, что им удавалось слишком быстро достичь успеха. Как бы там ни было, он предпочитал держаться как можно дальше от событий, исхода которых не мог предсказать.

Им удалось довольно легко перевалить горный хребет, следуя по дороге, которую Амонет, по-видимому, хорошо знала. Полдень следующего дня застал их уже у подножия хребта, невдалеке от сравнительно большого города, где было несколько больших двухэтажных домов и церковь с круглым куполом.

В городе на большой, мощеной булыжником площади, по которой ветер носил сухие желтые листья, вот-вот должна была открыться ярмарка. Как и в прошлый раз, Голеску счел необходимым внести свои предложения по увеличению доходности гадательного бизнеса – и, как и тогда, Амонет их проигнорировала, Голеску не стал настаивать и покорно отстоял длинную очередь за разрешением на участие в ярмарке. Вместе с ним стояли мелкие торговцы, циркачи и владельцы аттракционов: большинство людей Голеску уже знал в лицо, но на его попытки завязать разговор никто не откликнулся. Тупым и грубым оказался и выдававший документы чиновник.

В результате к вечеру, когда на площадь пали сумерки и ярмарка, ожив, вспыхнула десятками фонарей, запела на разные голоса, задвигалась и затанцевала под трубный зов каллиопы,[2]2
  Каллиопа – паровой клавишный музыкальный инструмент со свистками. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] Голеску пребывал не в самом лучшем расположении духа.

– Давай пошевеливайся, бледная немочь! – прорычал он, вытаскивая Эмиля из фургона. – Ну, чего ты опять испугался?

– Здесь слишком светло! – прохныкал Эмиль, крепко зажмуриваясь и пытаясь спрятаться под полой сюртука Голеску.

– Мы в настоящем большом городе, идиот, – раздраженно вещал Голеску, шагая сквозь толпу и волоча за собой слабо упирающегося

Эмиля. – Эти яркие штуки на столбах – новейшие газовые фонари, последнее достижение цивилизации. Скоро, если мы захотим, у нас вообще не будет ночи, представляешь? Тебе тогда Придется переселиться в угольный погреб. Впрочем, тебе, наверное, это понравится. – Хочу сосиску на палочке, – внезапно объявил Эмиль.

– Терпение, – Голеску огляделся по сторонам в поисках лотка с едой. – Есть – как чесаться: только начни, потом не остановишься, – добавил он назидательно. – Так что чешись, Тыковка, и скоро ты получишь свою сосиску. Хотел бы я знать, куда, черт побери, подевались все лоточники?

Вскоре он заметил знакомого продавца и, протолкавшись сквозь толпу к прилавку, бросил:

– Эй, приятель, сосиску по-венски! И он положил на прилавок монетку.

– Сосиски по-венски закончились, – ответил торговец. – Могу предложить голубцы с мамалыгой или токетурэ[3]3
  Токетурэ – румынское национальное блюдо: обжаренные в масле кусочки свинины или фарш с сыром и жареным луком.


[Закрыть] с мамалыгой. Выбирайте.

Голеску почувствовал, как у него потекли слюнки, – Давай голубцы, и побольше мамалыги.

Бумажный фунтик с едой он унес в относительно спокойный уголок и уселся на тюк сена.

– Иди сюда и ешь, – сказал он Эмилю. – Мамалыга тебе, а голубцы – мне, идет?

Эмиль ненадолго приоткрыл один глаз.

– Я это не ем. Там подливка!

– И вовсе там нет никакой подливки, разве немножко… – Голеску поковырял между голубцами пальцем и извлек крошечный комочек каши. – Видишь? Отличная мамалыга!

Эмиль начал всхлипывать.

– Я не хочу это! Я хочу сосиску-у-у!

– Послушай, это же все равно что сосиска, только в виноградных листьях, а не в свиной кишке, вот и вся разница! – Голеску отправил в рот кусок голубца. – Ум-м, вкуснятина!

Но Эмиля эта наглядная демонстрация не убедила. Голеску вздохнул, быстро доел голубцы, проглотил мамалыгу и вытер руки о курточку Эмиля. Потом он снова потащил мальчугана за собой. Они обошли ярмарку вдоль и поперек, но сосисок по-венски почему-то нигде не было. Единственным, что Эмиль согласился есть, была сладкая вата. Вата ему очень нравилась, и Голеску купил мальчугану сразу шесть порций. Пока, скорчившись под фургоном, Эмиль торопливо пожирал лакомство, сам Голеску приплясывал на одном месте и хлопал себя по плечам, пытаясь согреться. Резкий, холодный ветер насквозь продувал сюртук, и он с тоской вспоминал о горячих, острых голубцах.

– Разве это жизнь для мужчины, у которого в жилах течет алая кровь, а не прозрачная водица? – ворчал он. – Женщины, вино и танцы – вот что мне нужно, а где они? Просто смешно: я нянчусь с каким-то недоноском, который к тому же не ест ничего из того, что едят нормальные люди, а властительница моих снов смотрит на меня как на пустое место. Нет, если бы у меня была хоть капелька самоуважения, я бы ворвался ночью к ней в фургон и… Тогда бы она увидела, из чего сделан Барбу Голеску!

Последний розовый комочек сахарной ваты исчез во рту Эмиля. Мальчуган рыгнул.

– Она бы, конечно, отбивалась, – продолжал размышлять Голеску.

– Может быть, даже покалечила меня… немножко. Пальцы у нее – словно стальные, бр-р!.. Это-то меня и возбуждает, Эмиль, вот что самое ужасное! Пусть это унизительно, но я готов, видит Бог – готов!

Эмиль снова рыгнул.

Воздух с каждым часом становился все холоднее. Эмиль под фургоном повернулся на бок и принялся что-то негромко гудеть себе под нос. По мере того как затихала ярмарка и один за другим гасли фонари и гирлянды, этот вой становился все слышнее. Теперь его не заглушал даже скрип вращающейся карусели, так как карусельщик закрыл свое предприятие на ночь. Наконец ушел последний клиент Амонет. Не прошло и нескольких секунд, как дверь фургона снова распахнулась, и на пороге показалась сама гадалка. Замерев в напряженной позе, она крутила годовой, пытаясь определить, откуда доносится этот протяжный звук. Наконец взгляд Амонет упал на вытянувшегося под фургоном Эмиля.

– Что ты с ним делал? – крикнула она Голеску и оскалилась.

– Ничего, – ответил тот, на всякий случай отступая на пару шагов.

– Его Величество Турнепс IV предпочел мамалыге сахарную вату, а теперь, похоже, очень об этом жалеет.

– Дурак! – бросила Амонет, и, спрыгнув на землю, выволокла Эмиля из-под фургона, где он лежал среди соломы и пустых бумажных конусов из-под ваты. Мальчугана тут же вырвало густым розовым сиропом.

– Хочу картошки! – выпалил Эмиль, вытирая рот ладонью. Амонст метнула в сторону Голеску еще один. взгляд, от которого у бедняги в груди что-то екнуло, однако он справился с собой и вполне светским томом сказал:

Почему бы нам троим не пойти куда-нибудь поужинать? Я угощаю.

– Потому что уже почти полночь, кретин! – прошипела Амонет.

– Вон то кафе еще открыто, – возразил Голеску, указывая на ярко освещенный павильон на краю площади.

Амонет долго смотрела на него, потом пожала плечами.

– Помоги ему встать, – сказала она.

Голеску поднял Эмиля за шиворот и поставил на ноги.

– Идем, – сказал он. – Твоя картошка зовет нас, маленький упрямец. Не будем заставлять ее ждать.

Эмиль взял его за руку, и они вместе зашагали через площадь. Амонет, немного помедлив, двинулась следом.

Свободный столик нашелся только один, у самого входа. Час действительно был поздний, и кафе оказалось битком набито людьми в вечерних костюмах – довольно дорогих и сшитых по европейской моде. В зале стоял гул множества голосов, которые, эхом отражаясь от стен, приобретали несколько неестественное, металлическое звучание. Окинув зал сумрачным взглядом, Амонет уселась на стул и больше не обращала на окружающее никакого внимания. Она, впрочем, сняла платок и накинула наголову Эмилю, который сразу стал похож на маленькое черное привидение. Мальчик не возражал.

– Зачем ты это сделала? – спросил Голеску, предпринимая еще одну попытку завязать разговор. – По-моему, в последнее время он стал меньше бояться света.

– Будет лучше, если его никто не увидит, – коротко ответила Амонет.

– Что будете заказывать? У нас имеется превосходное мороженое для вашего малыша, – вкрадчиво сказал официант, появляясь возле правого локтя Голеску так быстро и бесшумно, словно выскочил из потайного люка в полу. От неожиданности Голеску даже слегка вздрогнул. У официанта были блестящие, как стекло, светлые глаза, аккуратные усики, похожие на полоску меха, и неподвижная, заученная улыбка.

– Вы еще подаете нормальную еду? – осведомился Голеску. Лицо официанта даже не дрогнуло. Движением фокусника он извлек откуда-то меню и с поклоном протянул Голеску.

– Здесь вы найдете список дежурных блюд. Особенно рекомендую кровяную колбасу… Что будете пить?

– Принесите нам все самое лучшее, – распорядился Голеску. Официант снова поклонился и исчез.

– Здесь сказано, что суп «Чернина» – выше всяких похвал, – сказал Голеску, заглядывая в меню. – Кстати, официант, кажется, решил, что мы родственники. Забавно, не правда ли?.. Если ты – мадам Айгюптос, то я – господин… господин…

– Трепло соломенное, – промолвила Амонет, зевая во весь рот.

– Придется считать это комплиментом, – сказал Голеску, качая головой. – Кстати, здесь есть и неплохие французские блюда, Baudin Noir, к примеру… А для любителей хорошо покушать рекомендован Blutwurst.[4]4
  Boudin Noir (франц.) и Blutwurst (нем.) – кровяная колбаса.


[Закрыть] Ты сказала, что будет лучше, если нашего вундеркинда никто не увидит… Но кто, по-твоему, может его опознать? Скажи прямо: может быть, Эмиль наследник престола, которого ты еще во младенчестве умыкнула прямо из колыбели, а?..

Амонет метнула на него острый взгляд из-под насупленных бровей, и Голеску резко выпрямился.

– Ты это серьезно?! – воскликнул он. – Впрочем, признаки вырождения слишком очевидны, чтобы можно было усомниться. Конечно же, в его жилах течет самая голубая кровь, и…

Возле стола снова материализовался официант. В руках он держал запыленную бутылку темного стекла.

– Это очень старое вино, господин, – сказал он, показывая на этикетку.

– «Эгри бикавер», – прочел Голеску. – Ладно, сойдет. Скажите, любезный, у вас есть сосиски по-венски? С нами путешествует наследный принц инкогнито, который не ест ничего, кроме этих сосисок.

– Хочу картошку! – донесся из-под платка тоненький голосок Эмиля.

– Я узнаю, что можно сделать, – не моргнув глазом, сказал половой и слегка наклонил голову. – А что закажет мадам?

Амонет подняла голову и произнесла несколько слов на языке, которого Голеску не знал. Официант же, напротив, отлично ее понял. Издав вежливый смешок, почему-то показавшийся Голеску зловещим, он черкнул что-то в блокноте, который появился у него в руках, точно по мановению волшебной палочки.

– Весьма мудро с вашей стороны, мадам. А вы, господин, уже сделали ваш выбор?

– Принесите-ка мне Blutwurst, – сказал Голоску. – Я, знаете ли, люблю плотно покушать.

– Разумеется. – Тот кивнул и исчез, а Голеску наклонился вперед и прошипел:

Эй, послушай, неужели ты действительно похитила это чудо природы из какого-то королевского…

– Гляди-ка, цыганка!.. – воскликнула какая-то девица, которая как раз выходила из кафе со своим кавалером. Ее молодой человек, успевший выйти за порог, обернулся.

– Погадай нам, цыганка! – попросил он. – Скажи, будем ли мы любить друг друга до гроба?

– Будете, – буркнула Амонет. – Потому что вы оба умрете через три дня.

Девица взвизгнула и сделала жест, отводящий зло. Молодой человек пробормотал какое-то проклятье, и оба растворились в ночном мраке.

– Что это тебе взбрело в голову предсказывать людям всякие ужасы? – спросил Голеску, когда дверь за ними закрылась.

Амонет пожала плечами и налила себе бокал вина.

– А зачем мне лгать? Три дня, три часа или три десятилетия – какая разница? Смерть все равно придет к обоим. Я говорю это всем, кто спрашивает меня о будущем.

– Не удивительно, что твои дела идут не слишком хорошо, – заметил на это Голеску. – Ты должна предсказывать долгую и счастливую жизнь…

– Для чего мне лгать? – повторила Амонет.

Голеску, весьма озадаченный подобным ответом, задумчиво потянул себя за усы.

– Ну зачем ты говоришь такие вещи? – промолвил он наконец. – Зачем ты притворяешься, будто тебе все равно? Ты же не бесчувственная какая-нибудь… Ведь ты же любишь маленького Эмиля, правда?

Амонет изумленно воззрилась на него. Потом она улыбнулась, но в ее улыбке яда было больше, чем в зубах у гадюки.

– Я? Люблю Эмиля? – переспросила она. – Кто тебе сказал? Я бы скорее полюбила тебя!

Последовала пауза. Потом, словно для того, чтобы подчеркнуть презрение, прозвучавшее в ее словах, какая-то женщина у стойки бара засмеялась высоким, визгливым смехом. Голеску не выдержал и отвернулся. Его самолюбие было глубочайшим образом уязвлено, и он попытался смягчить удар, интерпретировав ее слова, интонацию и выражение лица в выгодном для себя ключе. Он уже почти поверил, что только природная стыдливость помешала Амонет признаться ему в своих нежных чувствах более откровенным образом, но ему помешал официант, приблизившийся к их столику с подносом в руках.

– Вот что у нас есть для вашего молодого человека, – сказал он, артистическим жестом сдергивая салфетку с одной из тарелок. – Венские колбаски «на столбах»!

Названное блюдо представляло собой несколько сосисок на тонких деревянных шампурах, живописно торчавших из горки картофельного пюре.

– Как мило! – восхитился Голеску. – Поблагодари официанта, Эмиль!

Эмиль ничего не сказал, но потянулся к тарелке обеими руками.

– Он вам весьма признателен, – сказал Голеску, когда из-под черного платка донеслось громкое чавканье.

Перед Амонет поставили большое блюдо с шашлыком на шампурах, причем крошечные кусочки мяса были зажарены буквально до черноты, и опознать их не было никакой возможности.

– Приятного аппетита, мадам, – проговорил официант и повернулся к Голеску. – А это для вас, господин…

И он поставил на стол глубокую тарелку, при взгляде на которую Голеску заморгал и едва сдержал дрожь. На мгновение ему показалось, что Blutwurst пульсирует и корчится на подстилке из обжаренного лука и баклажан, которые, в свою очередь, напоминали кишащих на падали личинок, но он крепко сжал зубы и, сказав себе, что это обман зрения, вызванный неверным зеленоватым светом и усталостью, решительно приступил к трапезе.

– Не забудьте, на десерт будет сладкий пирог, – предупредил официант.

– Ты тоже умрешь через три дня, – сообщила Амонет, но молодой человек только рассмеялся.

На следующий день они тронулись в путь и остановились на ночь на перекрестке двух больших дорог, где шумела другая ярмарка. Там Амонет снова гадала, а Голеску гулял с Эмилем и кормил его венскими сосисками. Наутро караван двинулся дальше и два дня спустя достиг еще одного города. Перед городскими воротами Амонет свернула с дороги на заброшенное поле и, достав из-за лифа платья небольшой кошелек, протянула Голеску.

– Иди и купи продуктов, – сказала она. – Мы подождем здесь.

Ухмыльнувшись, Гол секу поднес кошелек к уху и несколько раз встряхнул.

– Негусто! – заметил он. – Но не беспокойтесь, мадам, в моем лице вы имеете мужчину, который способен обеспечить вас всем необходимым!

– И не забудь купить картошки, – добавила Амонет.

– Ну конечно, моя драгоценная, – откликнулся Голеску, улыбнувшись самой любезной улыбкой, спрыгнул с передка фургона на землю и отправился в город.

– Она вовсе не бессердечна, – говорил он себе, шагая по главной улице. – Просто ей хочется, чтобы за ней ухаживали, только и всего! Капелька внимания – вот что ей необходимо. А ведь в тебе, друг мой Голеску, таится неисчерпаемый источник обаяния! Пора прибегнуть к этому безотказному средству.

Для начала он решил привести себя в порядок. Отыскав городскую баню, он заплатил мрачному хозяину-турку необходимую сумму, разделся и прошел в залы, где его долго отпаривали, мыли, скребли, терли, мяли, снова мыли и наконец побрили. От ароматной воды, настоянной на цветках померанца, Голеску отказался, предпочтя сохранить толику естественного мужского запаха. Спросив, где находится рыночная площадь, он отправился туда.

Когда примерно час спустя Голеску покидал рынок, у него в руках действительно был мешок картошки, но не только. Кроме лука, муки, масла, моркови и сосисок он купил бутылку шампанского, коробку австрийских шоколадных конфет и букет фиолетовых астр.

Вернувшись к фургонам, Голеску сразу заметил, как удивленно раскрылись глаза Амонет, и почувствовал удовлетворение и гордость.

– Это еще зачем? – спросила она.

– Это тебе, – ответил Голеску, протягивая ей букет.

Еще никогда он не видел ее до такой степени изумленной. Амонет осторожно держала цветы на вытянутой руке, и на лице ее проступали недоумение и растерянность.

– И что мне с ним делать? – проговорила она.

– Попробуй поставить в воду, – предложил Голеску, доставая остальные покупки.

Вечером того же дня они устроили лагерь на лесной прогалине, которая, – очевидно, в виде исключения – выглядела довольно уютно и почти не была обметана старой паутиной. Когда на темном небе отчетливо проступил белый шлейф Млечного пути, Голеску ненадолго удалился в фургон, чтобы взять все необходимое для приятного вечера вдвоем. Астры уже поникли, хотя и стояли в банке с водой, но шампанское и шоколад сохранились, так как лежали на самом дне его мешка. Негромко напевая себе под нос, Голеску отнес их к костру, захватив по пути пару побитых эмалированных кружек.

Амонет сидела на коротком, толстом бревне и, казалось, с головой ушла в какие-то невеселые размышления. Она не пошевелилась, даже когда совсем рядом хлопнула пробка от шампанского, хотя сидевший с другой стороны костра Эмиль вздрогнул и пригнулся. Лишь когда Голеску открыл шоколад, Амонет пришла в себя и обернулась.

– Конфеты? – удивленно спросила она. – Откуда они у тебя?

– Их принес маленький гномик с золотыми крылышками, – ответил Голеску и подмигнул. – И не надо на меня так смотреть, – добавил он. – Гномик заплатил за конфеты из своего кошелечка, в котором, между прочим, лежит без малого двадцать тысяч лей. Хочешь конфетку, моя королева? Выбирай любую! Есть С начинкой из сливок, с черешней, с имбирной крошкой…

Амонет довольно долго сидела, уставившись на коробку неподвижным взглядом, потом протянула руку.

– Почему бы нет? – проговорила она словно про себя. – Какой может быть вред от такой малости?

– А вот вино, которое дарит бодрость и веселье, – сказал Голеску, наливая шампанское в кружки. – Человеку полезно иногда расслабиться, ты согласна? Особенно если у него есть деньги.

Амонет, которая как раз открывала коробку, не ответила и даже не повернула головы, когда Голеску протянул ей кружку, до краев наполненную шампанским. Вино она выпила одним глотком, словно простую воду, и все так же не глядя вернула ему пустую кружку.

– Вот это по-нашему! Молодец, так и надо! – воскликнул Голеску. В груди у него проснулась надежда, и, решив ковать железо пока горячо, он тут же налил Амонет еще вина, но она не отреагировала. Открыв крышку коробки, Амонет как зачарованная склонилась над ней, глядя на шоколад, вдыхая его запах, словно это были не конфеты, а арабские благовония.

– О-о-о!.. – внезапно простонала она глубоким, чувственным голосом и запустила в коробку руку. Вытащив сразу три конфеты, она некоторое время рассматривала их затуманившимся взглядом, потом сжала кулак, раздавив шоколад, словно гроздь винограда. Закрыв глаза и негромко постанывая от наслаждения, Амонет слизывала с руки густую сладкую массу.

Гол секу уставился на нее во все глаза. От удивления он даже пролил шампанское себе на брюки.

– Вот не знал, что ты так любишь шоколад, – проговорил он наконец.

– Откуда тебе знать? – с полным ртом откликнулась Амонет. Подняв коробку к лицу, она еще раз вдохнула запах конфет, потом подцепила языком орех в шоколаде, словно пальцами вынув его из гофрированной бумажной корзиночки.

– Ловко у тебя получается, – сказал Голеску и заерзал, двигаясь по бревну так, чтобы оказаться ближе к ней. Одновременно он протянул Амонет шампанское, но она сосредоточенно жевала орех и не обратила на него внимания.

– Пей скорее, – поторопил ее Голеску. – Иначе весь газ выйдет. Улетучится, как юность, как мечты!

Внезапно Амонет запрокинула голову назад и, немало удивив и даже напугав Голеску, громко расхохоталась. Это не был сухой, короткий смех, который он слышал прежде и которым она выражала презрение и насмешку. Это был раскатистый, громкий и такой жуткий смех, что Эмиль взвизгнул и закрыл уши ладонями. Казалось, даже огонь немного пригас и съежился, спрятав свои яркие языки под черными поленьями, а лес, темной стеной стоявший вокруг поляны, откликнулся на этот хохот исполненным угрозы эхом.