Текст книги "Мадам Айгюптос"

Автор книги: Кейдж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Гадалка? Две марки, – перебил чиновник. Голеску достал деньги и, пока чиновник выписывал разрешение, продолжал:

– Дело в том, почтеннейший, что на самом деле моя Амонет – единственная дочь высокопоставленного коптского вельможи. В раннем детстве ее похитили свирепые варвары…

– Если будешь трепаться, заплатишь еще три марки, – прервал чиновник, с размаху опуская на разрешение печать.

– Премного благодарен. – Голеску низко поклонился и весьма довольный собой зашагал назад к фургонам.

– Вот, мадам, извольте получить, – поговорил он, протягивая Амонет разрешение.

Не говоря ни слова, та взяла документ и стала внимательно просматривать. В ярком утреннем свете угрюмая мрачность ее черт особенно бросалась в глаза, и Голеску, подавив невольную дрожь, спросил:

– Чем еще может быть полезен госпоже зрелый мужчина в расцвете сил?

Амонет повернулась к нему спиной, чему Голеску в глубине души был только рад.

– Постарайся не путаться у меня под ногами, – сказала она. – Вечером погуляешь с Эмилем. Он просыпается после захода солнца.

С этими словами она скрылась в переднем фургоне. Глядя, как она карабкается на передок, Голеску снова поразился тому, насколько несхожее впечатление Амонет производит, когда смотришь на нее спереди и сзади.

– Если хочешь, я могу бить в большой барабан или играть на тамбурине, – крикнул он ей вслед. – Вот увидишь, я сумею привлечь внимание клиентов! Они будут слетаться как мухи на мед!

Амонет обернулась, и Голеску снова увидел ее белозубую гримасу, которая в данном случае могла означать презрение или сарказм.

– Я не сомневаюсь, что ты способен привлекать мух, – сказала она. – Но для моего ремесла зазывала не нужен.

Недовольно ворча себе под нос, Голеску отправился бродить по ярмарке. Он, впрочем, изрядно приободрился, обнаружив, что кошелек Амонет остался у него.

Палатки и шатры вырастали вокруг, как грибы. Их владельцы развешивали на шестах яркие вымпелы и гирлянды флажков, но жаркий и влажный воздух был недвижим, и они безжизненно никли, не производя впечатления праздника. Голеску приобрел дешевую соломенную шляпу и еще немного побродил по ярмарке, прицениваясь к закускам и напиткам лоточников. В конце концов он купил стакан чая со льдом и булочку с черносливом. Сахарная глазурь, которой была покрыта булочка, показалась ему довольно ядовитой на вкус; тем не менее Голеску съел все и, слизывая с пальцев растаявшую глазурь, направился к небольшой группе деревьев, росших за пустырем на берегу реки. Здесь он растянулся в тени и, накрыв лицо шляпой, задремал. В конце концов, если ночью тебе предстоит выгуливать вампира, днем необходимо как следует выспаться.

К вечеру ярмарочная площадь совершенно преобразилась. Дети отправились домой, и карусель, жалобно скрипя, пробегала последние круги. Вместо детей площадь заполонили молодые парни. Они громко хохотали, подталкивали и задирали друг друга или стояли, разинув рты, перед невысокими дощатыми подмостками, на которых кривлялись шуты или выступали жонглеры. В одной палатке показывали уродов, в другой звучала музыка и демонстрировала свое искусство исполнительница экзотических танцев, в третьей выступали шпагоглотатель и мужчина, способный брать голыми руками раскаленный металл. Яркие огни качавшихся на столбах фонарей боролись с мечущимися тенями, а воздух был полон завывания фанфар, смеха и хриплых выкриков, выражавших восхищение и восторг.

Голеску, впрочем, ярмарочные чудеса ничуть не впечатлили.

– Что значит – «слишком твердый»? – раздраженно спросил он. – Я заплатил за него пятнадцать грошей!

– Я не могу это есть, – прошептал Эмиль, пятясь от света фонарей.

– Смотри! – Голеску выхватил у него поджаренный кукурузный початок и откусил большой кусок. – Ум-м, как вкусно!.. Молодая, хорошо прожаренная кукуруза. Ешь, неженка!

– Но на нем перец! Он жжется! – Эмиль жалобно заломил тонкие ручки.

– Ну что ты будешь делать?! – сказал Голеску с полным ртом. – Это же настоящая пища богов, а он отказывается!.. Что, черт возьми, ты будешь есть? Впрочем, я, кажется, знаю. Раз ты вампир, значит, тебе нужна кровь, правильно? Увы, сейчас мы находимся в общественном месте, поэтому тебе придется обойтись чем-нибудь другим. Как насчет сладких тянучек, а? Или печеных яблок? Или пирогов с капустой? Или жареной картошки «фри»?

Эмиль тихо плакал, слезы катились из его больших кроличьих глаз, и Голеску, вздохнув, отшвырнул прочь обглоданный початок.

– Идем, – сказал он, беря Эмиля за руку.

Они обошли почти все ларьки, прежде чем Эмиль согласился попробовать сосиску по-венски, которую продавец тут же при них насадил на плохо обструганную деревянную палочку, обмакнул в кукурузное тесто и зажарил в кипящем масле. К счастью, новое блюдо пришлось Эмилю по вкусу. Во всяком случае, мальчик не жаловался и потихоньку откусывал от сосиски, пока Голеску тащил его за собой.

Обойдя площадь по кругу, Голеску бросил взгляд в направлении фургона Амонет и заметил выходившего оттуда клиента. Клиент был бледен, а на его лице застыло потрясенное выражение.

– Посмотри-ка туда! – с отвращением промолвил Голеску. – Ну кто же так дела делает?! Один фонарь над входом, ни одного флага, ни одной афиши, ни одного зазывалы, который бы привлекал внимание толпы! Стоит ли удивляться, что за весь вечер ее посетил только один жалкий клиент? Где волшебство?! Где тайна?!.. Да разве так должна вести себя та, которая избрала себе громкий псевдоним Мадам Айгюптос?.. Должно быть, то, другое, ремесло приносит ей столько денег, что она может не заботиться о доходах от гадания. Я правильно говорю, Тыковка? – обратился он к Эмилю, но мальчик, занятый сосиской, не ответил.

– А может быть, и нет, раз она не способна позволить себе слугу лучше, чем ты, – покачал головой Голеску. – Хотел бы я знать, куда в таком случае деваются деньги, которые она зарабатывает? – В задумчивости он потянул себя за ус. – Почему она такая мрачная, твоя хозяйка? – снова обратился он к мальчику. – Наверное, у нее была несчастная любовь, а?

Эмиль, продолжая вгрызаться с сосиску, только слегка пожал плечами.

– Да она бы в десять минут забыла о других мужчинах, если б я только сумел заставить ее отнестись ко мне серьезно! – воскликнул Голеску, пристально глядя на черный фургон. – И лучший способ сделать это – поразить ее богатством. Нужно что-то придумать, Тыковка!

– Четыре тысячи семнадцать, – сказал Эмиль.

– Что-что? – переспросил Голеску, поворачиваясь к нему. Мальчик не отозвался, зато поблизости громко и отчетливо завопил ярмарочный зазывала:

– Приходите испытать судьбу, уважаемые! Карты, кости, колесо Фортуны!.. А если кто не любит азартные игры, тот может угадать, сколько ячменных зернышек в нашем кувшине и получить бо-олыной приз! Наличными! Только десять грошей за попытку! Эй, господин, сыграйте – вы точно выиграете! Да-да, вы, мужчина с усами и мальчиком!..

Только тут Голеску сообразил, что зазывала обращается к нему. Обернувшись, он с негодованием бросил:

– Это не мой мальчик!

– Зато усы-то ваши! – парировал зазывала под смех зевак. – И потом, уважаемый, какая разница, ваш это мальчик или не ваш? Назовите число и получите приз. Не бойтесь – ведь вы ничего не теряете!

– Только десять грошей, – сравнял счет Голеску, но тут же подумал, что деньги все равно не его, а Амонет.

Взяв Эмиля за руку, он подошел к павильону, украшенному изображениями карточных мастей.

– Сколько? – спросил он. – Я имею в виду приз.

– Двадцать тысяч лей, – торжественно ответил зазывала, он же хозяин павильона.

Голеску закатил глаза.

– Вот так сокровище! – презрительно бросил он, но все-таки полез в карман за деньгами. Потом Голеску смерил взглядом большую стеклянную банку, которая стояла в глубине палатки на полке, украшенной мишурой и новым национальным флагом. – Ты наверняка наложил туда камней, чтобы уменьшить объем, – проговорил он. – Так… гм-м… хорошо. Значит, я должен сказать, сколько в этой банке ячменных зернышек? Угу. Угу…

– Четыре тысячи семнадцать, – повторил Эмиль, и у хозяина отвисла челюсть. Голеску посмотрел на него, потом на мальчика и просиял.

– Значит, это правильный ответ? – проговорил он. – Господь Саваоф и все святые!

– Н-нет, не правильный, – возразил хозяин, с трудом приходя в себя.

– Нет, ответ верный, – уверенно сказал Голеску. – По глазам вижу, что так!

– Нет, не верный, – продолжал настаивать хозяин.

– Может, вытряхнем ячмень да посчитаем? – насмешливо предложил Голеску.

– Нет. К тому же ты мне еще не заплатил… И вообще, это не ты угадал – это твой мальчишка угадал, так что попытка не считается. В конце концов, я…

– Ах, мошенник! – прошипел Голеску. – Ты самый настоящий жулик, приятель. Если хочешь, я могу крикнуть это во все горло! Только предупреждаю: легкие у меня хорошие, а голос громкий, так что если уж я закричу, все в городе узнают, что ты отказался выдать маленькому мальчику честно выигранный приз. Ну так как, кричать мне или…

– Тише, тише! – замахал руками хозяин. – Так и быть, я заплачу твоему отродью двадцать тысяч лей, только молчи! – И перегнувшись через прилавок, он прижал палец к губам Голеску. Тот победно улыбнулся в ответ, так что кончики его усов приподнялись, словно у таракана.

На обратном пути к фургону Амонет Голеску поднес кошелек к уху, потряс и, прислушиваясь к звону монет, подмигнул Эмилю.

– Неплохой улов за одну ночь, правда, Тыковка? Готов спорить, когда твоя хозяйка увидит это, она сразу подобреет.

Эмиль, задумчиво обсасывавший палочку от сосиски, опять не ответил.

– Разумеется, о роли, которую ты сыграл в этой комедии, придется умолчать. Из тактических соображений, – добавил Голеску, огибая последнюю палатку. Посмотрев на фургон Амонет, он, к своєму изумлению, увидел небольшую очередь. Часть ее составляли одинокие женщины и девицы, которым, несомненно, хотелось, чтобы хозяйка нагадала им скорое счастливое замужество, однако таковых было меньшинство. Основную массу клиентов Амонет составляли мужчины подозрительного, а если говорить откровенно, явно бандитского вида, глядя на которых, Голеску с беспокойством подумал, что с некоторыми из них он мог сталкиваться в прошлом, так сказать, на профессиональном поприще, причем далеко не все эти столкновения можно было назвать приятными. Поэтому он не пошел дальше, а напротив – юркнул назад под прикрытие ближайшей палатки. Стоя в густой тени, где его никто не мог заметить, Голеску посмотрел на Эмиля.

– Думаю, не стоит ей мешать, раз она еще работает, – сказал он. – Да и у нас будет достаточно времени, чтобы состряпать подходящую историю о том, как мы проявили храбрость и находчивость и добыли для нее этот толстенький кошелечек. Она ни за что не поверит, что ты мог угадать… – Голеску осекся и снова смерил Эмиля внимательным взглядом. Потом в комическом отчаянии хлопнул себя по лбу.

– Стоп! Как же я сразу не догадался! Амонет знает об этой твоей удивительной способности. Именно поэтому она и держит тебя при себе, так?

Несколько секунд он молчал, но охватившее его радостное волнение было столь велико, что подействовало даже на погруженного в себя Эмиля. Робко подняв голову, мальчуган посмотрел на Голеску, но черты последнего исказились в гримасе такого свирепого добродушия, что Эмиль невольно вскрикнул и закрыл лицо руками.

– Мой дорогой Тыковка! – Голеску сгреб мальчугана обеими руками и крепко прижал к себе. – Да с такими способностями!.. Отныне ты мой лучший друг. Нет, что я говорю?.. Ты мой младший братишка, гениальнейший из вампиров! Идем, мой дорогой, я куплю тебе еще одну сосиску. Не хочешь сосиску? А как насчет мамалыги с баклажанами? Может, купить тебе молочную болтушку? Или горячий шоколад?.. Не беспокойся, дядюшка Барбу позаботится, чтобы у тебя было все, чего бы тебе ни захотелось, драгоценный ты мой. Идем, прошвырнемся по ярмарке вместе. Вот увидишь – я сумею доставить тебе удовольствие.

К тому времени, когда Голеску и Эмиль оказались в густой тени под вторым фургоном Амонет, кошелек с двадцатью тысячами лей понес некоторый урон. Трудно было ожидать, что Эмиль, объевшийся сосисками и сахарной ватой и державший в руках дешевую тряпичную куклу и ярко раскрашенный деревянный волчок, которые занимали все его внимание, будет в состоянии в Полной мере проявить свои удивительные способности, продемонстрированные им недавно, однако Голеску был исполнен решимости проверить свою догадку. Вытащив из кармана новенькую карточную колоду, он разорвал бандероль и принялся тасовать карты, то и дело поглядывая на мальчугана с приторно-сладкой и в то же время хищной улыбкой.

– О, мне приходилось слышать о подобных явлениях, мое маленькое чудо, – ворковал Голеску, покуда карты с легким треском порхали между его жирных пальцев. – Гении рождаются редко, но когда это происходит, они, как правило, совершенно не приспособлены к жизни в обществе. Большинство вундеркиндов настолько не от мира сего, что их приходится кормить и ухаживать за ними, как за младенцами, но их ум, их гений!.. Они, как никто, постигают глубину предметов и явлений и играючи создают собственные системы, в которых не могут разобраться дипломированные ученые. Давай-ка проверим, может быть, и ты такой же…

Голеску потребовалось около часа времени, чтобы окончательно убедиться, что Эмиль способен считать карты быстро и точно; увидев сложенную веером колоду даже мельком, он мог перечислить все карты, которые в ней были.

– И последний вопрос, Тыковка, – сказал Голеску, небрежно швыряя колоду через плечо, так что карты рассыпались, словно сухие листья осенью, и пропали в ночной темноте. – Хотел бы я знать, почему мадам Амонет не воспользовалась твоими, не побоюсь этого слова, фантастическими способностями, чтобы стать богатой, как Крез? Или это был Дарий? Впрочем, не важно…

Эмиль не ответил.

– Это же так просто! – настаивал Голеску. – Просто и безопасно. Так почему же она избрала другой путь?

Говоря это, Голеску наклонился, чтобы бросить взгляд на клиентов, по-прежнему толпившихся у дверей переднего фургона. Как раз в эту секунду оттуда выходила какая-то женщина, которая громко всхлипывала и заламывала руки в неподдельном отчаянии. Несмотря на то, что ярмарочная площадь к этому времени почти опустела, несколько мужчин – явных головорезов, судя по их виду – все еще дожидались… чего? Предсказания своей судьбы? Это было маловероятно, к тому же их судьбу Голеску мог предсказать, не прибегая к помощи египетских гадательных техник. Тогда что же им нужно? И что это за таинственные свертки, которые мужчины прячут под своими лохмотьями?

– С таким талисманом, как ты, – продолжал размышлять вслух Го-леску, – наша мадам могла бы стать королевой игорных домов от Монте-Карло до Санкт-Петербурга. Кроме того, у нее есть ее тело – роскошное тело, доложу я тебе! С такой фигурой ей ничего не стоило бы сделаться богатейшей куртизанкой Рима, Вены и Будапешта… при условии, конечно, что она не показывала бы клиентам лицо. Так почему же она предпочитает засиживаться допоздна, скупая у мелкой шпаны краденые часы и серебряные ложки? Чего она хочет, Эмиль, дружище? Что ей нужно?

Он не ожидал ответа на свой вопрос, но ответ пришел.

– Ей нужна Черная Чаша, – сказал Эмиль.

Когда последний из воров растаял в ночном мраке, Амонет выглянула из дверей и посмотрела прямо на то место, где в густой тени под фургоном полулежал Голеску. Он собирался обставить свое появление как-нибудь поторжественнее, но поскольку элемент неожиданности был утрачен, он ограничился тем, что просто помахал ей рукой.

– Где Эмиль? – сухо спросила Амонет.

– Жив и здоров, моя королева, – ответил Голеску, предъявляя мальчугана, которого он держал за шиворот. Испуганный упавшим на него ярким светом фонаря Эмиль громко заверещал и зажмурился. – Мы провели вдвоем незабываемый вечер!

– Ступай спать, – приказала Эмилю Амонет, и мальчуган, вырвавшись из пальцев Голеску, с быстротой молнии метнулся в фургон.

– Ты его накормил? – снова спросила Амонет.

– По-царски, – небрежно отозвался Голеску. – Ты, конечно, спросишь, где я добыл необходимые средства? Да просто взял вот отсюда! – И он с торжествующим видом потряс в воздухе звякнувшим кошельком, в котором некогда помещалось двадцать тысяч лей. Ему казалось, что этот жест вышел у него достаточно соблазнительно, но Амонет никак не отреагировала.

– Приведи лошадей и запряги, – сказала она. – Мы отправляемся немедленно.

Голеску растерялся.

– Разве ты не хочешь узнать, где я раздобыл столько денег? – спросил он.

– Украл, наверное, – равнодушно откликнулась Амонет и, сняв с крюка фонарь, задула его.

– Да никогда! – с искренним негодованием воскликнул Голеску. – Я выиграл их, если хочешь знать! Выиграл для тебя. Правда, для этого мне пришлось угадать, сколько зернышек ячменя было в банке… нет, в кувшине, в большом непрозрачном кувшине. Не скажу, что это было легко, но…

За прошедший вечер Голеску не раз – и в различных вариантах – представлял себе, как Амонет отреагирует на его щедрый дар. Но того, что произошло сейчас, он не предвидел. Отшвырнув фонарь, Амонет стремительно соскочила с козел. В следующее мгновение она уже держала Голеску за горло на удивление крепкой рукой.

– Как тебе удалось угадать точное число зерен? – прошипела она.

– У меня талант!.. – прохрипел Голеску, чувствуя, что его глаза вылезают из орбит. Он почти задыхался, но Амонет только сильнее сдавила его горло твердыми, как железо, пальцами.

– Это Эмиль тебе подсказал, верно?

Голеску только кивнул – чтобы говорить, ему не хватало воздуха.

– Значит, ты был настолько глуп, что повел его туда, где играют в азартные игры?

Голеску с трудом сделал отрицательное движение головой, и Амонет притянула его к себе.

– Если я когда-нибудь узнаю, что ты водил Эмиля в игорный дом или в казино, – прорычала она прямо ему в лицо, – я тебя убью. Понятно?

Не дожидаясь ответа, она с силой оттолкнула его от себя, так что Голеску чувствительно ударился затылком о борт фургона. С трудом глотнув воздуха, он выпрямился и поправил сползшую на лицо шляпу.

– Ну хорошо, я узнал его секрет, – пробормотал он. – Но… Да будет мне позволено спросить: почему, черт возьми, ты не используешь этого маленького заморыша, чтобы разбогатеть, чтобы стать до отвращения богатой?!

– Потому, – отрезала Амонет, – что у Эмиля нет никаких секретов. Он сам – секрет.

– Ах так? Ну, теперь мне все понятно, – пробормотал Голеску, потирая саднящее горло.

– Так-то лучше, – кивнула Амонет. – А теперь ступай и приведи лошадей.

И Голеску послушно отправился исполнять приказание, хотя внутри у него все кипело. Он почти готов был взбунтоваться, но… не мог. Не мог, потому что к владевшему им негодованию примешивалось еще что-то, чему он никак не мог подобрать подходящего названия. Нет, никогда в жизни он не сказал бы, что Амонет прекрасна в своем гневе, и все же, все же… В силе ее рук, в самом прикосновении ее пальцев и запахе дыхания, которое Голеску ощущал на своем лице и которое напомнило ему аромат каких-то экзотических специй, было что-то такое, что подействовало на него с невероятной силой.

– Скажи, каким чудесным колдовством она меня к себе приворожила и сердце одинокое мое одним прикосновеньем покорила? – сггросил Голеску у передней лошади, пристегивая ее постромками к дышлу фургона.

Луна зашла, и весь остаток ночи они ехали по темной дороге вдоль реки, прислушиваясь к далекому вою волков где-то в лесу, сплошной стеной подступившем почти к самому берегу.

В Голеску этот вой будил яркие, героические фантазии. В них, вооруженный огромным ружьем, он посылал заряды картечи в самую гущу волчьей стаи, напавшей на Амонет, а та в благодарность за своевременное спасение сбрасывала свой черный головной платок, – а заодно остальную одежду, – и тогда Голеску становилось ясно, что страх, который она ему внушала, был всего лишь маской или, точнее, маскировкой. На самом деле Амонет была прекрасна не только телом, но и лицом, которое, однако, ему никак не удавалось рассмотреть, поскольку каждый раз, когда Голеску бросался в ее объятия, его ноги запутывались и скользили в чем-то липком, напоминавшем растоптанную сахарную вату, которую кто-то неведомый разбросал по всей ярмарочной площади.

Потом розовые нити ваты превратились в паутину, в которой пойманной мухой бился и тоненько кричал Эмиль, Это показалось Голеску странным – он знал, что вампиры обычно бывают ловцами, а не добычей. Набравшись храбрости, он решился спросить об этом у Амонет, но та уже бежала к широкой, темной реке, в которой Голеску сразу узнал Великий Нил. Тогда он помчался следом, на бегу срывая с себя одежду, но из-за темнеющих на противоположном берегу пирамид вдруг выглянуло яркое африканское солнце, и…

Голеску громко хрюкнул и, сев на полу фургона, машинально заслонился рукой от бьющих в лицо острых солнечных лучей.

– Кажется, мы стоим? – удивленно проговорил он, выглядывая из дверей фургона и озираясь.

– Совершенно верно, – отозвалась Амонет, распрягавшая лошадей. Ночью, пока Голеску грезил о славе отважного истребителя волков, караван свернул с проезжей дороги и, углубившись в лес, остановился на небольшой тенистой поляне, которую со всех сторон обступали густые заросли.

– Я должна встретиться с одним человеком, – добавила Амонет. – Не здесь, в другом месте… Это недалеко, но добраться туда будет довольно трудно. Я отправлюсь со вторым фургоном, а ты останешься, будешь ждать меня и присматривать за Эмилем. Я вернусь не позднее чем через три дня. Тебе все ясно?

– Угу… – Спросонок Голеску плохо соображал. Взобравшись на козлы, он сидел, почесывая заросший подбородок и провожая мутным взглядом Амонет. Женщина повела лошадей к ручью, журчание которого доносилось откуда-то из-за деревьев. «Наверное, она захочет искупаться в живописном лесном озерке, – подумал Голеску. – В конце концов, ей предстоит важная встреча, так почему бы не привести себя в порядок?»

Соскочив с козел, Голеску поспешно зашагал следом. Он старался двигаться как можно тише, но его усилия пропали втуне. Осторожно раздвинув ветви кустарника, он увидел вполне одетую Амонет, которая стояла на берегу ручья, скрестив на груди руки, и смотрела, как пьют лошади. Лучи солнца упали на ее лицо, и Голеску содрогнулся. Нет, определенно яркий утренний свет ни капельки ей не шел.

Крадучись, он сделал несколько шагов назад, потом снова двинулся вперед, стараясь производить как можно больше шума. Подойдя к Амонет, Голеску сказал небрежно:

– Забыл спросить, что ест наш малыш кроме сосисок и сахарной ваты?

– Корнеплоды, – ответила Амонет, даже не обернувшись в его сторону. – Картофель, репу, морковь, пастернак и прочее. Только их надо сварить и размять, чтобы получилось пюре. Ни масла, ни соли, ни перца не клади. Хлеб он ест любой, но только если срезана корочка. Иногда Эмиль ест мамалыгу, но тоже без масла и соли. Пьет он только воду.

– Как это любезно с его стороны, – заметил Голеску, состроив гримасу, – Интересно узнать, где ты его такого выкопала?

Прежде чем ответить, Амонет чуть заметно поколебалась.

– В приюте, – сказала она наконец.

– Ага, понятно! И там, разумеется, понятия не имели, что он такое, верно? – хмыкнул Голеску.

Амонет круто обернулась и посмотрела на него таким взглядом, что он едва не обмочился.

– А ты знаешь, что он такое? – спросила она.

– Он… он просто маленький идиот, наделенный уникальными математическими способностями, – ответил Голеску, запинаясь. – У него талант к… в общем, он хорошо считает. Уж не знаю, почему ты не используешь его мозги для собственного обогащения, но факт остается фактом: Эмиль даст сто очков вперед любому профессору… Ну, что еще старой нянюшке положено знать, чтобы хорошо заботиться о нашем вундеркиндике?

– Только одно: если тебе придет в голову украсть Эмиля, я отыщу тебя хоть на краю света и убью, – не повышая голоса, сказала Амонет, однако Голеску ни на секунду не усомнился в твердости ее обещания. Как ни странно, эти слова вызвали в нем не только страх, но и какое-то смутное волнение и трепет.

– Единственное мое желание, мадам, оказаться достойным вашего доверия, – напыщенно ответил он. – Кстати, куда именно ты направляешься?

– Не твоего ума дело.

– Ну, разумеется, о богиня тайн и секретов! – Голеску насмешливо поклонился и даже шаркнул ножкой. – Но ведь ты сама сказала, что поедешь во втором фургоне. Любой человек на моем месте обязательно спросил бы себя, не имеет ли отношения эта твоя поездка к воровской добыче, которая по случайному стечению обстоятельств сложена именно в этом фургоне… Думаю, ответ очевиден: ты собираешься встретиться с человеком, который избавит тебя от этой обузы. Ну, я угадал?

Презрительный взгляд, который бросила на него Амонет, пронзил его словно нож, но Голеску понял, что не ошибся.

Оставшись один, Голеску первым делом забрался в фургон Амонет и принялся тщательно его обследовать.

Несмотря на то, что главной его целью были деньги, первым делом он открыл сундук, в котором, как ему казалось, Амонет хранит свое нижнее белье. Но ему суждено было обмануться в своих ожиданиях, ибо в сундуке он обнаружил нечто вроде походной лаборатории алхимика: склянки с толчеными минералами и металлами, бутылочки с разноцветными жидкостями, колбы, реторты, змеевики и прочее. Вся посуда содержалась в таком идеальном порядке, что можно было подумать – ею никогда не пользовались. В конце концов Голеску все же разыскал корзину с бельем, но оно разочаровало его еще сильнее. Амонет явно не увлекалась кружевами и другими «архитектурными» излишествами: ее панталоны, бюстгальтеры и нижние юбки представляли собой предельно простые, сугубо утилитарные вещи, напрочь лишенные всякого изящества. Все же Голеску похитил пару панталон и, засунув их в нагрудный карман вместо носового платка, продолжил поиски.

Но он не обнаружил ни денег, ни каких-либо личных вещей или бумаг, которые могли пролить свет на прошлое Амонет. В фургоне вообще не оказалось безделушек, которые так любят женщины. Единственными предметами, которые могли сойти за таковые, были небольшой чемоданчик из папье-маше, имитирующий саркофаг для мумии, да висящий на стене «папирус» (несколько иероглифов, напечатанных на куске ситца французского производства), но они, несомненно, предназначались для того, чтобы создавать у клиентов Амонет «египетское» настроение. Даже возле умывального тазика Голеску не обнаружил ни косметики, ни духов. Там лежал только кусок желтого мыла; Голеску понюхал его, но уловил только слабый запах щелока. Откуда же тогда взялся тот летучий, чуть коричный аромат, который почудился ему прошлым вечером?..

В фургоне не оказалось не только бумаг, но и каких-либо принадлежностей для письма, если не считать небольшого полированного ящичка, напоминавшего походное бюро или секретер. Передняя стенка ящичка откидывалась на петлях и могла служить в качестве столешницы, однако ни перьев, ни бумаги, ни песочницы Голеску в нем не обнаружил. Ящичек оказался совершенно пуст, и только в глубине его была смонтирована зеркальная панель из зеленоватого стекла. Для Голеску он не представлял никакого интереса, поэтому он сразу закрыл его и, машинально потирая пальцы, в кончиках которых появилось какое-то легкое покалывание (которое, впрочем, скоро прошло), занялся кладовкой. Но и там не было ничего интересного: луковица, очерствевший каравай, несколько сморщенных картофелин. Здесь же хранились пара кастрюль, сковорода и медный таз. Голеску долго смотрел на него, задумчиво потирая подбородок.

– Где же деньги? – проговорил он вслух и, разочарованно сопя, с размаху опустился на кровать Амонет. Раздался тонкий негодующий писк. Голеску подскочил, как ужаленный, и обернулся.

– Ну конечно! – воскликнул он, открывая расположенный под кроватью ящик. Эмиль, оказавшись на ярком свету, захныкал громче и, прикрывая глаза ладошками, забился в самый дальний угол ящика.

– Привет, это всего лишь я, – сказал Голеску, вытаскивая мальчишку из-под кровати. Потом он опустился на четвереньки и, не обращая внимания на протестующие вопли Эмиля, заглянул в ящик. – Скажи лучше, где твоя госпожа хранит свое золото?.. Похоже, что не здесь. Проклятье!..

Он с кряхтением поднялся и снова уселся на кровать. Эмиль попытался было юркнуть в спасительную темноту, но Голеску ловко поймал его за пятку.

– Эмиль, сокровище мое, чтобы добиться чего-то в этом мире, ты должен научиться терпеть дневной свет, – сказал он назидательно. – Ведь покуда ты будешь вести ночной, а точнее – ящичный образ жизни, мне от тебя будет мало проку. И чем, скажи на милость, тебе солнце не угодило?

– Оно жжется! – всхлипнул Эмиль.

– Вот как? – Голеску подтащил мальчишку ближе и, заставив опустить руки, заглянул в большие, полные слез глаза. – Что ж, попробуем что-нибудь придумать. А когда мы решим эту маленькую проблему… – Он не договорил, но рот его сам собой разъехался в широкой улыбке.

Воспользовавшись этим, Эмиль вырвался из его рук и скрылся под кроватью. Голеску ногой захлопнул дверцу ящика и покачал головой.

– Сиди пока там, поедатель корнеплодов, – пробормотал он, вставая с кровати. – Сиди и никуда не уходи, слышишь? Дядюшка Барбу скоро вернется и принесет тебе подарки.

Негромко напевая себе под нос, Голеску вытер вспотевшее лицо панталонами Амонет, снова сунул их в Нагрудный карман и вышел из фургона. Тщательно заперев дверь, он быстрым шагом направился к дороге.

Ему, однако, понадобилось довольно много времени, чтобы отыскать ближайший поселок и приобрести все необходимое, поэтому к фургону Голеску вернулся только под вечер, когда солнце уже почти село.

Поставив на землю свой груз – большой картонный ящик и заплечный мешок, – он отпер дверь и вошел.

– Вылезай, маленький Эмиль! – позвал он, но, не получив ответа, встал на колени и открыл дверцу Эмилевой конуры. – Ну-ка, где ты там?..

– Я есть хочу, – хмуро откликнулся мальчуган, не двигаясь с места.

– Вылезай, я сварю тебе отличной картошки. И не бойся, солнце давно село. Неужели тебе не хочется посмотреть, что я тебе принес, неблагодарный мальчишка?

Эмиль нехотя выбрался из ящика и, обогнув Голеску, направился к двери. Настороженно поджав губы, он выглянул наружу, но, увидев повисший над верхушками деревьев красный солнечный диск, взвизгнул и отпрянул назад, закрывая лицо руками.

– Да, я солгал, – признался Голеску, добродушно ухмыляясь. – Но если ты наденешь вот это…

Он вынул из кармана очки с синими стеклами и, силой заставив мальчика опустить руки, надел очки ему на нос. Они, конечно, тут же свалились, так как нос Эмиля был слишком тонким, к тому же у очков отсутствовала одна дужка.