Текст книги "Курорт"

Автор книги: Кевин Сэмпсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Кевин Сэмпсон
Курорт

Моей любимой мамочке – книга, которую ты можешь прочесть

НАКАНУНЕ

Пастернак пытался осилить здоровенную кружку пива. Отклонясь назад, чтобы добить последнюю четверть, толстяк оторвал свои пухлые губы от края кружки, и пиво хлынуло по его щекам на подбородок, потом на второй и третий и далее ручейками по груди, пропитывая насквозь футболку. Он испохабил памятную майку еще до того, как они добрались до места. Остальные застремались надевать свои в Уэйвертон сегодня вечером, за ночь до отъезда. Мэтт уперся с самого начала; уперся настолько, что вообще не стал себе заказывать такую футболку, но Майк и Том были пешками в руках Пасти. Он мог заставить их согласиться с чем угодно. Короче, сейчас они были одеты в футболки с надписью «Уэйвертонская команда алкашей. Испания-2000». У каждого на спине было отпечатано прозвище. Майки был Инквизитором («потому что мне нравится задавать вопросы!»), Том был Гудини («нет такой позиции, которую я не опробовал!»). А Пастернак? Пастернак, конечно же, был Доктором Приколистом, и он сильно рисковал уронить свою честь этим поединком с ведром пива.

Мэтт улыбнулся своему приятелю, который, выпучив глаза, боролся до потери пульса, чтобы все-таки запузырить пиво до конца. Пастернак был не просто его лучшим другом – он был его единственным другом. Они оба работали официантами у Флэнегана, когда им было по шестнадцать. Тогда Пастернак еще учился в школе, а Мэтт искал работу, только переехав в этот район. По идее, он собирался в Манчестер, чтобы быть поближе к матери, но застрял в Стокпорте за стойкой. Пастернак был первым человеком, которого Мэтт встретил в баре в свою первую смену. Он понравился ему сразу же, когда представился:

– Пастернак. Толстый чувак.

Они быстро подружились. Пастернак приглашал его на обеды к своей маме по воскресеньям, и он же привел его в Уэйвертон, где они отрывались по вечерам. Мэтт прекрасно поладил с Майки и Томом – школьными приятелями Пастернака, хотя и не чувствовал с ними особой близости. Том был кудрявым красавчиком, а Майки – резким и циничным пессимистом. С ними было весело. Они нравились девочкам. С ними хорошо было тусовать. Вот, в общем-то, и все. Завтра они все вместе собирались вылететь в Испанию. Это будет клево, как сказал бы Пастернак.

Тот грохнул кружкой о стойку, а потом триумфально воздел ее над головой.

– Одним глотком! – просиял он. – Держись, Эспанья! – Он повернулся к Тому и Майки. – Давайте, ребята, ваша очередь! Надо потренироваться! С завтрашнего дня все будет по-настоящему!

Том смиренно потрюхал к стойке навстречу своему позору. Когда он проходил мимо, Мэтт подмигнул ему, и Том шутливо закатил глаза. Мэтт наблюдал, как Пастернак передал Тому кружку, явно войдя во вкус в роли церемониймейстера. Ему нравился Пастернак, и он уважал его. По непонятным причинам Пастернак тоже зауважал его с самого начала, хотя он не сделал ничего особенного, чтобы заслужить это уважение. Насколько Мэтт понимал, сам он не являлся чем-то особенным. Он не рассказывал анекдотов, хотя с удовольствием их слушал и смеялся над самыми дурацкими приколами (например, когда Пастернак отсалютовал голой задницей управляющей Флэнегана, Мэтт несколько дней писал кипятком, вспоминая эту глупую выходку).

Приехав в Стокпорт, он также обнаружил, что нравится женщинам. Он был высоким, сильным и симпатичным парнем с коротко стриженными кудрявыми волосами и открытым лицом. Девчонкам нравились его улыбка, его волосы и его глаза. Кто-то из них сказал, что он похож на регбиста Джереми Гаскотта. Майки съязвил, что это практически оскорбление, но Мэтту было наплевать в любом случае. С некоторыми девицами он переспал, и им всегда хотелось встретиться с ним снова.

Он сидел в отдалении, развлекаясь, но не расслабляясь, потому что Пастернак уже заставил Тома и Майки выпить по большой кружке пива. Пастернак действительно вертел ими как хотел. Поначалу они не собирались ехать на этот курорт, намереваясь исследовать легенды Ибицы, но Пастернак сбил их с толку, приведя аргументы финансового, статистического и культурного толка в пользу поездки на Коста-дель-Соль. Решающим доводом стал его рефрен, что им гораздо чаще будут давать в месте, где нет такой конкуренции, как на Ибице.

Почему они так доверяли этому парню, особенно в вопросах секса? Пастернак был практичен во всем – он пренебрег возможностью дальнейшего образования ради собственного бизнеса по продаже мобильных телефонов и к двадцати годам имел пять магазинов и отличные шансы стать миллионером в двадцать один. Но в то же самое время он частенько вел себя как ребенок и, несмотря на его байки о дебошах и оргиях, в реальности, как часто говорил Майки, Пастернак был всего лишь парнем, который любит «Мэднесс». Вряд ли он когда-нибудь снимал с девушки лифчик, не говоря уже о более тайных наслаждениях пониже.

– Одним глотком! Одним глотком! – скандировал он, его лицо сияло от такой веселухи. Но это было только начало. Завтра пойдет веселье нон-стоп – двадцать четыре часа семь дней в неделю. Жаль, что нельзя растянуть это на две недели, но он не мог оставить бизнес на столь долгий срок. Ему придется уложить всю свою любовь к веселью в одну безумную неделю. Он вскочил на стул, собираясь потрясти зал своим танцем и заранее представляя, какой эффект они произведут в клубах и барах Марбельи.

В общем, вечер удался. После мало вдохновляющего начала – очень тяжелая миниатюрная пушка никак не желала падать в манерный декоративный пруд – Шон приступил к сваливанию двух гигантских бетонных желудей с подпорок ворот. Один из них, рухнув, рассыпался на четыре или пять здоровенных кусков. Качественный камень. Прекрасные образчики упадка традиций вольных каменщиков, охрененные декоративные желуди, да еще в таком уродском железобетонном исполнении. Они возглавляли список самых отвратительных, лоховских вещей наряду с воротами кованого железа (украшенными позолоченными листиками) и почтовой рассылкой приглашений в консерваторию.

Но больше всего Шона бесили фасады этих домов. Он охотился за вещами, которыми эти люди были готовы изуродовать идеально красивые внешние стороны домов, уже не один раз заложенных. Особенно ему хотелось исправить их ворота. С момента его падения – или, скорее, с момента его почти полного выздоровления после падения – ему удалось освободить от этих дурацких, под песчаник, шаров множество кирпичных тумб для крепления ворот.

Он разбил вдребезги дюжины, если не сотни, керамических табличек с именами владельцев. Он заклеил намертво множество почтовых ящиков (веселенькая стилизация под рог) и перебил стекла стольких фонарей, что местная бесплатная малотиражка посвятила этой внезапной напасти шестую страницу. Даже сбор урожая получил меньше внимания.

Наконец, сегодня вечером Шон расколотил желуди и у него еще хватило времени, чтобы при помощи долота свалить с постамента массивный шар из песчаника. Целую вечность с ним возился. Скорее всего, он был настоящим – в непроглядной тьме летнего вечера толком не разберешь. Но триумфом триумфов, завоеванием, которое позволит Шону завтра улететь на заслуженный отдых, было обезглавливание двух гипсовых львов. Эти два ублюдка раздражали его месяцами, хотя все его предыдущие попытки снести им головы обламывались. Львиная территория была защищена немалым количеством хитрых ловушек, от сирен до ярких прожекторов. Однако сегодня он не удовлетворился своими скромными трофеями и решил довести дело до конца во что бы то ни стало. Он сделает все возможное, прежде чем завоют клаксоны сирен, а затем сделает ноги. К тому времени, как полиция начнет опрашивать свидетелей, он уже будет в Испании.

Все прошло как по нотам. Хотя слепящие прожектора включились, едва он оказался на стене, они лишь осветили ему поле деятельности, позволяя работать резаком по камню с еще большей ловкостью и аккуратностью. Сирена на этот раз так и не сработала, ну и наплевать. Прекрасные условия для охоты за головами. Сконцентрировавшись, Шон взрезал шею первому льву с легкостью мясника, строгающего окорок. Второй оказался прочнее. Внимательно присмотревшись, Шон обнаружил, что разрез достаточный и голова вот-вот отвалится. Спокойно, но и не тормозя, он выбрал один из молоточков и решительным ударом отделил упрямую львиную башку от туловища.

Подхватив оба скальпа, он сунул каждый внутрь фонарей в викторианском стиле по обе стороны от подъездной дорожки. К завтрашнему утру местный констебль будет вынюхивать следы наглого вандала, возможно, с подавленной латентной страстью к животным. Но к завтрашнему утру Шон будет стоять в очереди на регистрацию в манчестерском аэропорту и выслушивать объяснения какого-нибудь задроченного урода насчет задержки рейса на Малагу – на пять-шесть часов.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Хилари стояла в самом спокойном углу аэропорта, какой ей удалось найти, выдавая последние инструкции Бекки, которые она забыла отметить в списке вещей, о которых забывать нельзя. С Бекки все будет нормально. Она управится со спа-салоном и сама. Хотя это все равно было мученье. Еще бы, бросить собственноручно созданный бизнес, процветающий, но вызвавший появление имитаторов по всему городу. У Хилари был первый альтернативный спа-салон в Честере, и у нее был широкий выбор процедур – для Хилари продаваемые ею методы были не просто лечением. Это был стиль жизни. Философия.

Она привлекла солидную клиентуру и маленькую команду способных и осмысленных врачей, однако почти каждая неделя приносила новости о еще одном салоне, предлагающем индийский массаж головы, акупрессуру, александрийскую технику. Никто еще пока не практиковал пилатес, но Хилари с тоской ожидала очередной напасти. Она не могла выбрать худшего времени для отъезда, но откуда ей было знать об этом, когда она бронировала билеты? Это было всего пару месяцев назад, и ей нужен был этот отпуск, она ухватилась за него, потому что ее брак дошел до той точки, когда она уже спала и видела, как бы выставить мужа за дверь. В этом не было никакой логики – она просто устала от Шона.

Она была рада, что ей удалось избежать кризиса. Отключив мобильный телефон и преисполнившись решимости не вспоминать об этом все семь дней, она все-таки подумала, что мало уделяла Шону времени после того несчастного случая. Но, погоняв эту мысль в голове, как полоскание у дантиста, она выплюнула ее с тем же самым убеждением, что и всегда. Чепуха. Она была поддержкой этому человеку. Она была для него всем. Сиделкой, поварихой, уборщицей, гидом, ушами для выслушивания его все более ненормальных планов – Хилари все испытала. Она была всем, кроме любовницы, и они оба к этому постепенно привыкли. Это была не ее вина.

В принципе, она даже не возражала, особенно с течением времени. Поскольку Шон не зарабатывал ничего, она в конце концов доверилась своему чутью, говорившему, что ее хобби – тай-чи, массаж, пилатес, гомеопатия – может стать основой собственного бизнеса. То, чем ее обделяло отсутствие физической любви ее мужа, с лихвой восполнялось волнующим ощущением начала. Для нее начиналась новая жизнь, и точка.

Она увидела Шона, выходившего из супермаркета с покупками, которые из-за трехчасовой задержки рейса составят их обед. На секунду ее вдруг властно потянуло к нему. Что это было? Явно что-то связанное с сексом, потому что она почувствовала ту же истому в бедрах, что и в первый раз. Ей очень захотелось его, но за этим чувством тут же пришло следующее, близкое к состраданию. Была ли это жалость? Словно ее инь и ян сражались друг с другом. С чего бы жалеть мужика, который так выглядит? Разве только из-за огромного слухового аппарата, который он носил, как скрижаль.

Хилари наблюдала, как он шарит взглядом по залу в поисках ее, как всегда не осознавая, какое впечатление он производит на женщин. «Иисус» – так называли его коллеги по работе в соборе. За те пять лет, что они знакомы, его сравнивали с Пэтом Кэшем, Брэдом Питтом и даже с Куртом Кобейном. У него были растрепанные волосы Кобейна, такая же грязно-белесая щетина и такие же пронзительные голубые глаза. Правда, Курт был карликом, а Шон Хьюз имел более шести футов роста и был потрясающим экземпляром для обладания – стройный и изящный, с горделивой осанкой и атлетизмом тех, кого бог наградил гибким и мощным телосложением. Хилари отлично помнила тот первый раз, когда она расстегнула его рубашку. Она аж обомлела от вида его мощной груди, широкой, гладкой загорелой за годы работы на воздухе, словно покрытой потускневшей позолотой. Хилари была ошеломлена тем, что мужчина может быть настолько красивым. Она нежно поцеловала его грудь, а потом положила на нее голову, не в силах поверить, что все это принадлежит ей.

Она называла его Леонидас[1]1
  Леонидас – спартанский царь, символ воинской доблести. (Здесь и далее – примеч. ред.)


[Закрыть] за его длинные волосы, крепкие мускулы и спокойный характер, но эти братья-каменщики все же были правы. Он был Иисусом. Когда он упал с десятиметровой высоты соборного фронтона, который реставрировал, они все приходили в больницу навестить его, затем визиты иссякли, а спустя шесть месяцев его списали и забыли об Иисусе. Пенсия была грошовой. Он поправился, но после падения у него случилось что-то со зрением, так что на высоте он больше работать не мог. Потребовалось время, чтобы он свыкся с этим, и в течение всего этого ужасного периода он получал от нее только поддержку, понимание и любовь. Она выслушивала его, кивала и утешала. И все же он желал существовать отдельно от нее, чтобы не нуждаться ни в ком.

Оглядываясь назад, Хилари могла сказать, что Шон всегда был старомоден. Когда они начали встречаться, ей нравился его решительный консерватизм. Он был таким рассудительным, а она – такой неловкой. В то время она очень чувствовала разницу в возрасте – сейчас ей было всего лишь двадцать пять, а Шону тридцать шесть. И за это время он не то что помолодел, но будто впал в детство. Он был ребенком. И при этом снобом. Он не одобрял ничего – телевидение, «Макдоналдс», футбол, компьютеры и особенно ее мобильный телефон. Он кривился каждый раз, когда звонили ей и когда она звонила сама. Она была счастлива утром улизнуть из дома.

Она пыталась проявить интерес к его эфемерным планам. Он собирался организовать благотворительный фонд, чтобы заниматься тем, до чего не доходили руки у «Английского Наследия».[2]2
  «Английское Наследие» – крупнейшая британская благотворительная организация.


[Закрыть] Потом он хотел стать специальным консультантом на больших реконструкционных проектах. Все эти планы провалились. Он устроился на подгонку камней по размеру в ремонтной мастерской. Именно тогда его поведение стало серьезно беспокоить Хилари. Он мог просто исчезнуть, не сказав ей ни слова, куда именно он уходит. Он пропадал целыми днями и появлялся поздно вечером, молча, не отвечая на ее вопросы. Поначалу она переживала, что у него явные признаки депрессии. Но когда он пресек все ее расспросы, она постепенно отучилась волноваться. Она обнаружила, что ей нравится тратить время на себя. Это было облегчение. Шон уходил гулять по ночам, но ее это не касалось. Она даже не заморачивалась с догадками. Ее ничто не удивило бы, хотя она знала, что он не замышляет ничего дурного.

Когда ей было двадцать, Шон был воплощением ее мечтаний – творческий, чувствительный, спокойный, сильный – и выглядел он божественно. Ей нравилось лежать у него на груди и болтать. Ей хотелось знать о нем все, каждую мелочь, которая превратила его в человека, которого она полюбила. Так что же произошло? Да ничего. Она так привыкла не нуждаться в нем, что ей было наплевать на его личную жизнь. Или на его внутреннюю жизнь, если угодно. Единственное, что ее ранило, так это то, насколько ей теперь было на него наплевать.

Она смотрела, как он пробивается через толпу людей с озабоченными лицами и большими надеждами. Все делается наобум. Люди, лихорадочно стремящиеся в места, о которых они вычитали в каком-нибудь рекламном буклете. Удачный выбор места отпуска столь же случаен, как и выбор партнера – и та же вероятность успеха. Как так получилось, что она вышла замуж за Шона спустя всего шесть месяцев после знакомства? Какое стечение обстоятельств привело ее к этому и заставило поверить, что ей это надо? Ну да, она была влюблена. По уши и безумно влюблена в человека, которого она не знала тогда и не знает сейчас. Хилари помахала рукой, чтобы он ее заметил.

Тот несчастный случай лишил Шона уверенности в себе, хотя единственным признаком перенесенной травмы была откинутая чуть назад голова из-за долгого пребывания в гипсовом «воротнике». Это да еще глаза, в которых застыло отчаянье колли на столе у ветеринара. Она ненавидела это выражение, портившее его красивое лицо. И еще этот слуховой аппарат. Он мог носить микроскопический, совсем незаметный, но он будто хотел ткнуть людей носом в свое состояние. Девчонки в лайкре проводили его взглядами, когда он шел к залу вылета, оценив его задницу, бедра и член. Он был лакомым кусочком, этот Шон. Увидев Хилари, он слегка улыбнулся и направился к ней. Она наблюдала за ним, испытывая смешанные чувства. В конце концов, это был ее мужчина. Возможно, ей надо попытаться понять, что между ними происходит. Она была рада, что они проведут это время вместе. Может быть, у них все получится там, под солнцем, вдали от всего этого. Так или иначе, она надеялась, что отпуск все расставит по местам.

* * *

Пастернак был непреклонен.

– А что еще делать в аэропорту целых три часа?

– Да мы нажремся еще до того, как прилетим туда!

– Нас вышвырнут из самолета! Теперь это обычное дело!

– Не будь педиком! Так только педики говорят. Все в бар!

Они потащились за своим толстым лидером.

– Эй, я вам еще не рассказывал! В Испании виагру можно без рецепта покупать. По крайней мере, мне так говорили.

– А тебе-то что с этого, девственник?

– Он всегда может опробовать ее на Дуньке!

– А кто эта Дунька?

– Дунька Кулакова!

Они заржали и толпой ввалились в бар. Шон заметил жену и медленно пошел в ее сторону.

Она заслужила этот отдых, его Хилари. Ему самому не очень-то нравилось отдыхать на курортах со всеми этими бассейнами, барами и соседями-туристами, с которыми надо было непременно здороваться, но так хотела она. Ей пришлось многое пережить за последние годы. Нельзя забывать, что кризис здорово ударил и по ней, буквально вывернул наизнанку. И теперь надо заново собирать ее по кусочкам.

Он никогда ее ничем не душил – деньги, квартплата, секс, – но Шон прекрасно знал, как тонко она все чувствовала и как глубоко была задета. Она ведь по-прежнему была очень молодой, и от этого Шону хотелось плакать еще больше. Он теперь часто плакал, и не из жалости к самому себе, а просто так было правильно. Это было облегчением. Часто, когда он выходил потрошить фонтаны с Зевсами, он мог сесть где-нибудь в тихом уголке и плакать. Он знал, что разочаровывал ее. Он знал, что она отдаляется от него. И ничего не мог с этим поделать. Это просто было – и все.

Он разочаровал и себя. Он был ничем. Он прошел самую сложную школу мастерства. Школу! Смогли бы они так, а? У него ушло одиннадцать лет на то, чтобы стать мастером-каменщиком. Теперь он никто. Ни каменщик, ни мужик.

Он прошел сквозь толпы людей, ожидающих своих рейсов. Своих улетов. Своего бегства от рутины, от тяжелой работы, от депрессии и нормальности. Эти люди ненадолго хотели стать настолько ненормальными, насколько это вообще возможно. Все последние месяцы они только об этом и думали. Нетерпеливое ожидание недели или двух в месте, которое было намного жарче, чем то, где они постоянно жили. Это было другое место, и поездка в это другое место должна была решить все боли их мирского существования. Так о чем они думали, эти маленькие поросятки из Ли, Уиднеса или Нантвича, собравшиеся вместе в нервные, возбужденные стайки? О том, что едва они сядут в самолет до Малаги, как тут же преобразятся? Станут участниками захватывающего приключения? Ему хотелось сказать им, что это им не грозит. Они порозовеют на солнце, попьянствуют – и это все. Солнце не растопит ни их проблем, ни их толстеньких ножек. Он глубоко вздохнул. Он был не лучше! Он был еще хуже. Калека, неспособный видеть свет, неспособный даже веселиться.

Поймав взгляд Хилари, он улыбнулся. Каждый раз, даже после всех этих лет, когда он видел ее маленькую фигурку и ее карие глаза под короткой стрижкой, на ум приходило слово. Дюймовочка. Она терпеть не могла покровительственного оттенка этого имени, но предпочитала его слову фея. От этой мысли Шон улыбнулся. Она прекрасная девочка. Он постарается сделать ее отпуск приятным.

Ему и самому не терпелось попасть туда. Когда он сообразил, что их курорт, Нерха, был совсем рядом с великой историей – Альгамбра, Антекера, и даже сама древняя Малага, – Шон просто воспарил. Правда, пока Хилари не заявила, что не собирается тратить единственную неделю отпуска за черт знает какое время, гуляя вокруг каких-то дурацких развалин. Ей хотелось просто поваляться у бассейна или на пляже с книжкой и вообще ничего не делать. Они сошлись на одной поездке по его маршруту, после чего он может продолжать экскурсии по руинам сколько влезет, но уже без нее.

– Все купил? – улыбнулась она.

– И даже больше.

– Просто сказка! И что же там?

– Низкокалорийные чипсы с сыром и чесноком!

– О нет!

– О да, моя дорогая. И сарспарилла. Настоящая!

– Боже! Давай сюда!

Они уселись на свободное место. Они ладили друг с другом. Все будет хорошо.

* * *

Поскольку Шону хотелось побольше пространства, он отметил в регистрационной форме графу об инвалидности и ответил на несколько вопросов по телефону. Теперь у него была целая куча свободного пространства, чтобы вытянуть ноги, отлично расположенное место около выхода и прямо напротив – две дружелюбные стюардессы, которые не просто были готовы, но рвались выполнить все его инвалидные желания. Он почувствовал укол вины от их внимания, и ему стало интересно, что они о нем подумают, когда он рванет к выходу, едва к самолету подадут трап, но эти мысли долго в голове не задерживались. Кроме того, он был идеальным пассажиром по сравнению с ветхим стариканом, который прикатил сразу за ним. Точнее, его прикатили на инвалидном кресле, кашляющего и хрипящего, и свалили на соседнее кресло. Шону и в голову не пришло заговорить с ним или встретиться взглядом. Это было бы чересчур. Они еще даже не взлетели.

Ежась под струями холодного воздуха из кабины, Шон вдруг сообразил, что старый трупак пернул. Всепоглощающий, смертельно вонючий смог окутал его, такой едкий, что воздух аж позеленел. Он невольно принюхался, чтобы удостовериться, действительно ли это было настолько ужасно. В отчаянии он глянул на стюардесс, но те не замечали ни вони, ни пытающегося привлечь их внимание психа. Они пристегивались. Самолет взлетал. Ну да, точно. Самолет взлетает, а воняет какая-нибудь тормозная жидкость – вот откуда запах. Здесь они как раз над эпицентром всего этого, а бортпроводницы уже привыкли и не замечают вони.

Они поднялись над серебристым облаком, и все начало приходить в норму. Вонь исчезла. Старикан явно рассчитывал получить как можно больше заслуженного внимания. Упражняясь в своем праве требовать, жаловаться, ныть и занудствовать, живой мертвяк ткнул свой узловатый палец в кнопку вызова, едва погас сигнал пристегнуть ремни. В какой-то момент он даже попытался залучить Шона в добровольные помощники толчками и натужным кряхтением, но Шон не повелся на этот развод. Он притворился спящим.

Дребезжащий старый таракан вызвал бойкого улыбчивого стюарда и убедил его в том, что ему прямо сейчас необходимы две порции бренди. Педиковатый стюард изобразил всем своим видом покровительственное «вот старый чертяка – ну что с тобой делать!» и отвалил исполнять заказ.

– Чертов пидор! – прохрипел старикан, и Шон еще меньше захотел иметь с ним дело.

Бренди со льдом подействовало благотворно. После минуты чавкающих, сопящих и прихлебывающих звуков снова завоняло. На этот раз по-серьезному, без шуток. Шон почувствовал, как его снова заволокло удушливым облаком вонючего желто-зеленого газа. Он кашлянул и, достав из кармашка кресла журнал, театральным жестом помахал им перед лицом.

– Господи! Что это!

Теперь пришла очередь старика прикинуться пнем и проигнорировать его. Конечно, ему было наплевать, но он не собирался ни в чем сознаваться. Он был мастером-пердуном. Через несколько минут он пустил еще одного шептуна. На этот раз стюардессы, готовящиеся к раздаче подносов, обеспокоенно посмотрели в их сторону.

«Вот дерьмо! – подумал Шон. – Они ведь думают на меня!»

С выражением отвращения на лице он помахивал перед носом ламинированной инструкцией с таким видом, что каждый наблюдавший мог понять, что он этого не делал.

Прррррпх!

Скользкий влажный пердеж предшествовал еще одному выбросу ядовитых газов. Ну все! Шон встал. К этому моменту он вполне созрел, чтобы сказать старому засранцу пару ласковых.

«Не понимаю, почему вы не можете просто сходить в туалет», – именно это ему хотелось сказать, но он промолчал. Он сделал умоляющее лицо стюарду, пожал плечами и вылез из своего кресла. Он отправился искать Хилари и убивать время, смущая ее подробностями о пукающем старикашке.

– Всегда мою сумку выгружают последней! Могу поспорить, что она на пути к Кипру или куда-нибудь еще! Почему это всегда происходит с нами?

– Да еще куча народу ждет свои сумки. Посмотри!

Она оглянулась. Шон был прав. Десятки людей разгуливали вокруг опустевшей карусели, на которой уже с четверть часа крутились бесхозные детская коляска и зонтик.

– Самолет был под завязку. Наверное, они разгружали в два приема.

– Поверь мне, наши сумки точно будут во второй партии!

– Ну и какие альтернативы? Торчать в раскаленном автобусе, который не двинется, пока все не погрузятся на борт? Нет уж. Лучше здесь, дорогуша. Кондиционер в автобусе не будет работать, пока водитель не включит двигатель, понимаешь ты это?

– Не называй меня дорогушей, – прошипела она себе под нос. Не называй меня дорогушей!

Он попытался помассировать ей плечи. Хилари уронила на пол сумку и повернулась к нему.

– Слушай, если ты собираешься строить из себя всезнайку весь отпуск, то давай лучше сразу поедем разными автобусами…

Он улыбнулся, продолжая разминать ей шею.

– Тебе нужно время, чтобы привыкнуть. Попытайся расслабиться.

Она подняла сумку, желая понять, почему ее всегда так бесит его спокойствие.

– По-моему, ты сказал, что мы едем в Марбелью! – Майки негодующе посмотрел на Пастернака.

– Я упомянул Марбелью, Майки, я просто упомянул. Марбелья всего лишь один из курортов, где мы могли бы определиться…

– Определиться по прибытии! Обалдеть! Об этом ты тоже ничего не говорил! Скорее всего, нас засунут в какой-нибудь отстойник за километры от пляжа, ни наркотиков, ни клубов, вообще ни хера там нет! Дерьмо! Почему мы тебя все время слушаем, чучело? Мы могли бы быть сейчас на Ибице!

Том прочистил горло.

– А где вообще эта Нерха?

– Вот именно.

Они закинули сумки в автобус под номером 17.

Но им пришлось разочароваться, когда на борт поднялся их тур-гид. Сидя на заднем сиденье автобуса, ребята пожирали глазами стайку работниц курорта в блестящих мини-юбочках, обменивавшихся сплетнями в тенечке. Девчонки из «Санфлайт» – их туркомпании – выглядели потрясно на взгляд Команды алкашей из Уэйвертона. Возможно, это одна из возможностей расслабиться. Однако, когда Давина взгромоздилась в автобус и дала отмашку, их надежды рухнули. Она была толстая и очкастая. Не то чтобы очки как-то могли обломать кайф сами по себе, но за линзами толщиной с кирпич прятались бегающие смущенные глазки мымры, которую жизнь имеет по полной программе.

Радости с Давины было немного, это точно. Ее лекция по ходу поездки только подтверждала это. Она вещала, как учитель, внушающий уверенность и силу, вот только забыла убедить в этом себя. Ее мантра, которая, как она надеялась, познакомит всех присутствующих с экспресс-курсом по достопримечательностям Коста-дель-Соль, даже не долетала до задних рядов, и усталые пассажиры просто пялились в окна на проплывающий пейзаж.

– Я всем говорю, чтобы к испанскому солнцу относились с уважением. Да? Я очень верю в то, что я называю умеренностью. И я также уверена в том, что самый первый день может испортить вам весь отпуск. И я обращаюсь, как мне нравится это называть, ко всей ораве.

Засмеялся только Пастернак. Он просто покатился со смеху – ему она показалась невероятно забавной.

– Отлично!

Давина продолжала давить.

– Завтра утром я проведу что-то вроде… – она обозначила пальцами кавычки, – «неформального междусобойчика» в баре у бассейна, где я пробегусь по некоторым имеющимся у нас в наличии поездкам и экскурсиям по самым доступным ценам, да? И эта неформальная тусовка – прекрасная возможность познакомиться с остальными отдыхающими.

Шон представил этот ужас и сжал кулаки. Хилари глазела в окно, все еще под впечатлением от мимолетного взгляда одного из ребят, что сидели в хвосте автобуса. Какой красавчик! Она позавидовала той счастливице, которой повезет его окучить во время отдыха.

– Итак, я уверена в том, что в первый день надо расслабиться и отдохнуть, и именно поэтому я устраиваю неформальную встречу у бассейна в одиннадцать часов для всех сонь, которые только и мечтают прилечь. Помните, что это ваш первый день и что здесь ОЧЕНЬ жарко, да? Каждый раз я всем говорю, что в первый день… – она сделала паузу, чтобы добавить значимости тому, что собиралась им выдать, – надо быть поаккуратнее, да? Желаю вам потрясающего отдыха.

Пастернак с энтузиазмом зааплодировал, выдернув Шона, сидевшего через три ряда от него, из его фантазий. Шон потерялся в охряных сьеррах, чье великолепие привело его в возвышенное состояние, и он мысленно вернулся в молодые годы. Прекрасный вид за окном, поля и в особенности горы вызвали у него животную радость, чувство собственной исключительности, которое уже тогда, подумал он, отметило его как человека, призванного работать с естественными, природными материалами. У него поднималось настроение. Вся злость и расстройство оставались позади с каждым новым изгибом дороги и очередным видом гор впереди.

В те первые месяцы, когда с него наконец сняли «воротник», он вернулся к необъятным ландшафтам в попытке снова ощутить эту необузданную, полную надежд детскую свободу. Казалось, что он больше никогда не сможет работать каменщиком – во всяком случае, на прежнем уровне. Пошли слухи, что глаза Шона и его нетвердая рука уже не потянут ту сложную работу по камню, которой он славился. Когда он пришел устраиваться на работу в «Керк касл» вскоре после травмы, то сразу понял по нервной походке и бегающему взгляду управляющего, что тому уже что-то нашептали.