Текст книги "Наследство"

Автор книги: Кэтрин Вебб (Уэбб)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Похоже, со свадьбой мы едва поспеваем, – прокудахтала Батильда как-то утром, когда Кэролайн лежала в постели, жалуясь на головокружение и слабость, не позволявшие ей подняться.

Когда Кэролайн начала наконец догадываться о природе происходящего с ней, она была потрясена.

– Но… но я же… – Вот и все, что ей удалось выдавить в ответ тетке, которая лишь подняла бровь и велела подать Кэролайн крепкого бульона, на который та смотреть не могла без содрогания.

Затем Кэролайн оставили в покое, и она пролежала несколько часов и думала, думала, пыталась гнать от себя догадки и выводы, неизбежно вытекающие из ее беременности. Ведь она оставалась такой же худой и слабой, какой была в прерии, если не слабее, и такой же или скорее даже более несчастной. Единственное, что переменилось, это мужчина, с которым она делила ложе.

Стортон Мэнор не понравился Кэролайн. Огромный дом показался ей величественным, но лишенным изящества; окна – чересчур грубыми, чтобы быть красивыми; серый камень – слишком темным и оттого неприветливым. Ведущая к входу аллея сплошь поросла одуванчиками и пыреем, на парадной двери облупилась краска, дымовые трубы полуразвалились. Ее деньги здесь необходимы и долгожданны, поняла Кэролайн. Прислуга встретила ее, вытянувшись в струнку, словно стараясь отвлечь ее внимание от того, насколько обветшал дом. Экономка, дворецкий, повар, горничная, судомойка, конюх. Кэролайн спустилась по ступенькам кареты и подавила слезы, подступившие к горлу, едва она вспомнила смущенных работников на ранчо, собравшихся поприветствовать ее в доме первого мужа. А ты их бросила,обвинила она себя. Просто бросила и сбежала, не сказав ни слова.Она улыбалась и кивала, пока Генри представлял их, а они почтительно приседали перед ней или склонялись в полупоклоне, приглушенно произнося ее имя, «Леди Кэлкотт». Она же цеплялась за свое настоящее, истинное имя Кэролайн Мэсси,и постаралась понадежнее спрятать его в своем сердце.

Со временем, совершая прогулки по обширному поместью, Кэролайн почувствовала некоторое облегчение. Взметенные бурей частички души потихоньку оседали, возвращались на место. В английском сельском воздухе была какая-то сладость, какая-то мягкая свежесть, даже в самом конце зимы. Ей было покойно здесь, вдали от городской суеты, лошадей, экипажей и толпы, от бескрайности прерий, воя койотов и однообразного горизонта. Здесь не было ни слишком жарко, ни слишком холодно. Сквозь голые ветви окружавших дом деревьев она видела крыши деревенских домов и вьющиеся над трубами дымки. Ей становилось легче при мысли, что совсем рядом есть кто-то живой, есть люди, до которых рукой подать. На дальнем краю лужайки появилась полоска ярко-желтых одуванчиков, и Кэролайн неспешно бродила между ними, приминая цветы подолом платья и глядя, как они вновь распрямляются. Она размышляла о своей внутренней опустошенности, этом странном чувстве, избавиться от которого по-прежнему не могла, но позволяла себе подумать, поверить на миг, что теперь она в безопасности и сумеет все выдержать.

Генри Кэлкотт был сластолюбцем и в первые несколько недель их брачной жизни каждую ночь мучил Кэролайн своими супружескими посягательствами. Она была пассивна и отворачивала от мужа лицо, удивляясь, насколько иначе воспринимаются занятия любовью, если рядом человек, к которому не испытываешь никаких чувств. Мысли и чувства Кэролайн нисколько не были затронуты страстью, и она вполне отстраненно отмечала чмокающие звуки, возникающие при соприкосновении их влажных тел, не совсем приятные запахи плоти, то, как задыхался ее муж и как косили его глаза, когда приближалась кульминация. Она старалась сохранять безучастное выражение лица и не показывать, как все это ей противно.

В Стортон Мэнор прибыли рабочие, занялись уборкой в саду и парке, в доме начались ремонтные работы, и внутри, и снаружи.

– Ты не будет возражать, если я съезжу в город? Рабочие тебе не помешают? – обратился Генри к Кэролайн за завтраком, спустя три недели после ее переезда в поместье.

– Разумеется, они мне не помешают, – безучастно ответила она.

– Если ты предпочитаешь поехать в город со мной…

– Нет, нет, поезжайте. Я предпочла бы остаться и лучше ознакомиться с… с домом и…

– Прекрасно, прекрасно. Меня не будет всего неделю. Кое-какие неотложные дела требуют моего присутствия, – улыбнулся Генри, возвращаясь к утренним газетам.

Кэролайн отвернулась и стала смотреть в окно на пасмурный день. Неотложные дела,повторила она мысленно. На одном из балов в Лондоне девушка с тонким личиком и очень светлыми волосами шепнула ей, что Генри Кэлкотт страстно любит покер, несмотря на то что почти всегда проигрывает. Кэролайн не возражала против его увлечения, ее устраивали эти регулярные – раз в несколько недель – отлучки в Лондон, что позволяло ей побыть одной.

На следующий день после отъезда Генри пошел проливной дождь, вода стояла стеной. Из окна сквозь залитое стекло были видны лишь неясные серые, зеленоватые и бурые пятна – размытый сельский пейзаж. Кэролайн устроилась в гостиной у камина с нашумевшим романом Элинор Глин. [23]23
  Элинор Глин (1864–1943) – английская писательница и сценаристка.


[Закрыть]Ее глаза скользили по строчкам, а мысли были сосредоточены на ребенке внутри нее – почему ей никак не удается понять своего отношения к нему, когда лучше сообщить Генри и почему она до сих пор еще этого не сделала? Ответ на последний вопрос она уже знала: потому что было невыносимо больно обрадовать Генри Кэлкотта новостью, которой она столько лет безуспешно надеялась обрадовать Корина. Раздумья были прерваны тихим стуком, вошла горничная, робкая девушка по имени Эстель.

– Прошу прощения, миледи, но там женщина, она хочет вас видеть, – тонким голоском объявила Эстель.

– Женщина? Что за женщина?

– Она не сказала, кто она, но назвала свое имя – миссис Кокс. Прикажете впустить?

Кэролайн выпрямилась будто завороженная. Последовала долгая пауза, в тишине были слышны приближающиеся шаги.

– Нет! – выговорила наконец Кэролайн, резко поднимаясь, но было слишком поздно.

Миссис Кокс уже отпихнула Эстель и предстала перед Кэролайн. Дождевая вода лила с нее на персидский ковер. Она устремила на Кэролайн яростный взор, решительно задрав подбородок.

– Благодарю вас, Эстель, оставьте нас, – еле слышно прошептала Кэролайн.

Миссис Кокс казалась необъятной, но вот она расстегнула плащ, и причина этого прояснилась. Уильям крепко спал, пригревшись под плащом, в уютном гамачке с лямками, сшитом из бинтов.

– Я не понимаю! – воскликнула миссис Кокс, когда стало ясно, что Кэролайн лишилась дара речи. – Оставить дитя со мной так надолго, на несколько месяцев… не понимаю, зачем вы это сделали…

– Я… – Кэролайн нечего было возразить.

Старательно соблюдая молчание, подчинившись воле тетушки и пассивно приняв свою участь, она полностью вычеркнула из памяти Уильяма. Она отстранилась от всех мыслей о нем, забыла об ответственности. Увидев мальчика, который проснулся, как только до него добрался свежий прохладный воздух, Кэролайн испытала странное чувство. Ей показалось, будто что-то кольнуло в сердце – острый шип любви, смешанной с виной и страхом.

– Как вы меня нашли? – только и смогла вымолвить она.

– Это было не так уж трудно, если учесть, что новость о вашей свадьбе была напечатана во всех газетах. Я еще немного подождала, полагая, что вы хотите, чтобы о ребенке позаботились, подержали его на то время, пока вы выходите замуж, но потом стало ясно, что вы и не думаете его забирать! Вы не явились за ним, как вам это нравится? А ведь он такой чудесный, здоровый бутуз… Даже не представляю, о чем вы думаете! – повторила миссис Кокс набирающим силу голосом. Она вынула из кармана носовой платок и промокнула глаза. – И вот я потратилась на дорогу, чтобы привезти его сюда на поезде, а потом терпела неудобства, шла сюда под этим ужасным дождем и прятала его, чтобы не простудить насмерть…

– Я вам за все заплачу. За поезд и… за то время, что он был у вас. Я заплачу вам даже больше – прямо сейчас!

Кэролайн метнулась к ящику комода, вынула кошелек, полный монет, протянула его женщине.

– Вы не возьмете его себе? – спросила она внезапно дрогнувшим голосом.

Миссис Кокс уставилась на нее:

– Взять его себе?Что это может означать? Я не принимаю к себе детей за плату, даже не думайте! Вы его мать, ребенок должен быть с матерью. Да вы сами-то посмотрите, как вы здесь живете! – Она обвела рукой комнату. – У меня и так хватает голодных ртов, своих детей хватает, чтобы брать в дом еще одного!

Казалось, женщина вне себя. Кэролайн ничего не оставалось, как только в отчаянии смотреть, как миссис Кокс развязывает лямки на плече.

– Вот. Я вам его доставила. В целости и сохранности. Вещички все в этой сумке, все, кроме коляски – он из нее вырос, и я не могла везти еще и ее. Я… надеюсь, вы будете его любить, мэм. Чудный мальчуган, он заслуживает, чтобы мама его любила…

Няня посадила Уильяма в кресло, на алую шелковую подушку. Он поднял к ней руки и засмеялся.

– Нет, солнышко, ты остаешься со своей мамочкой. – Глаза доброй женщины наполнились слезами.

Теперь, когда подошло время уходить и оставить ребенка, миссис Кокс колебалась. Она переводила взгляд с Уильяма на Кэролайн и обратно, лицо ее исказила душевная боль, руки мяли юбку.

– Как следует заботьтесь о своем малыше, леди Кэлкотт, – напутствовала она Кэролайн и поспешила прочь из комнаты.

Уильям с минуту сидел спокойно, рассматривая незнакомые предметы в комнате. Потом он начал плакать.

В панике, не зная, куда спрятать Уильяма, Кэролайн подхватила его на руки и бросилась по задней лестнице в свою спальню. Там она положила ребенка на кровать и остановилась, отступив на шаг. Прижав ладони к вискам, она пыталась собраться с мыслями, унять бешено бьющееся в груди сердце. Она задыхалась, в глазах потемнело. Торопливо порывшись в сумке с вещами Уильяма, она отыскала пустышку и сунула ему, чтобы отвлечь. Он перестал плакать, успокоился, схватил знакомый предмет с мелодично звенящим колокольчиком, что-то тихонько заворковал, будто разговаривал сам с собой. На лице мальчика яснее обозначились высокие скулы и прямые брови, типичные для индейцев понка. Как ей могло прийти в голову, что это – дитя Корина? Уильям был чистокровным индейцем, это было совершенно очевидно, даже если бы она теперь не знала, что в ее неспособности принести Корину ребенка больше виноват Корин, чем она сама. А это означало, что она похитила ребенка Джо и Сороки. Осознание тяжести этого чудовищного преступления обрушилось на Кэролайн как топор убийцы. Она осела на пол, затыкая рот кулаком, чтобы подавить безудержные рыдания, которые душили ее. И главное, она ничего не могла сделать, чтобы исправить свое жуткое злодеяние. Ей нечем было искупить свою вину перед Сорокой – милой, доброй и преданной Сорокой, которая не делала ей ничего, кроме добра, которая теперь страдает без своего сына, увезенного от нее за тысячи миль. Тысячи миль, которые никогда уже не пересечь ни ей, ни Уильяму. Оба они теперь в другом мире, в другой жизни. Привезя ребенка сюда, она перешла грань, ступить за которую больше невозможно. В это мгновение Кэролайн не понимала, как ей жить дальше с тем, что она наделала. Почти без чувств, она сидела на ковре, желая только одного – умереть.

Через полчаса служанки и экономка миссис Придди видели, как леди Кэлкотт, спотыкаясь, бежит через залитую водой лужайку и несет в руках что-то тяжелое, издали похожее на тюк с тряпьем. Женщины несколько раз окликнули ее, чтобы узнать, не нужна ли ей их помощь, и убедиться, что с ней все в порядке, но если леди Кэлкотт и слышала их, то не подала виду и не остановилась. Она скрылась со своей ношей между деревьев, у дальней границы сада, а когда через полчаса появилась у дверей, бледная и дрожащая, руки у нее были пусты.

– Не совсем подходящий день для прогулки, миледи! – покачала головой миссис Придди, пока служанки бегали за сухими полотенцами и расшнуровывали испачканные ботинки.

Вообще-то день был теплый и безветренный, небо затянули типично английские низкие облака. Не такой холодный был день, чтобы вызвать озноб, сотрясавший хрупкое тело их новой хозяйки.

– Лучше вам подняться в вашу комнату. Касс принесет вам горячего чаю. Ступай-ка, Касс! – приказала миссис Придди младшей горничной, девчонке лет пятнадцати, таращившей на Кэролайн круглые зеленые глазищи.

Даже если кому-то из служанок и пришли в голову какие-то мысли по поводу краткого визита миссис Кокс, прогулки Кэролайн под дождем или пропавшей прямо с кровати наволочки, они были не настолько глупы, чтобы ими делиться. Все держали язык за зубами, кроме Касс Эванс, которая долго шепталась ночью с Эстель в их комнатке на верхнем этаже.

Кэролайн пролежала в постели не один день. Она долго не могла избавиться от ужаса и мучительного раскаяния, еще усилившегося, когда она сунула руку под подушку и обнаружила там пустышку Уильяма. Ту самую, в форме кольца, которую она давала ему, пока он лежал на кровати. Ту самую, которую они с Корином подарили ему на празднике в его честь. Кэролайн провела пальцами по гладкой, как шелк, слоновой кости, тронула колокольчик, и он нежно зазвенел. От вещицы нужно избавиться, она это понимала. Нельзя отставлять у себя ничего, что могло бы связать ее с ребенком, с любым ребенком. Но она не смогла. Она крепко зажала кольцо в кулаке и прижала к груди, словно самую суть Уильяма, Сороки, жизни и любви, собранную и заключенную в бесценный амулет. Когда лорд Кэлкотт с опустевшим бумажником возвратился из Лондона, Кэролайн ровным голосом и с безучастным лицом поведала ему новость о своем деликатном положении.

Семейство бродячих лудильщиков не убралось прочь, как ожидала Кэролайн, как она молилась. Вместо этого спустя несколько дней они явились к их дверям с Уильямом, вежливо спросили, не знает ли кто-нибудь в доме, чей это ребеночек, потому что в деревне, куда они тоже ходили, никто не признался. Со своего наблюдательного пункта у окна гостиной Кэролайн видела, как они по аллее приближаются ко входу. Сердце в груди тоскливо заныло, совершенно так же, как тогда, когда Корин сообщил ей, что ее соседями будут индейцы. Первым ее порывом было скрыться, но в следующее мгновение она поняла, что бежать некуда. Она дождалась, пока дворецкий откроет парадную дверь, услышала неразборчивые голоса, затем шаги за дверью и нерешительный стук.

– Да? – отозвалась она дрогнувшим голосом.

– Простите, что тревожу вас, миледи, но мистер Динсдейл и его супруга говорят, будто нашли ребенка в лесу, и спрашивают, нет ли у нас каких-либо соображений насчет того, чей бы он мог быть и что с ним делать. – Голос мистера Марча, дворецкого, звучал озадаченно, словно он пытался припомнить неизвестные ему правила этикета, касающиеся брошенных младенцев. Чувствуя, что ей вот-вот станет дурно, Кэролайн повернулась к дворецкому.

– Какое отношение это вообщеможет иметь ко мне? – холодно осведомилась она.

– Разумеется, миледи, – ответил мистер Марч в тон ей и удалился с едва заметным намеком на поклон.

Итак, Динслейлы ушли несолоно хлебавши, унося с собой Уильяма и оглядываясь на дом, словно были возмущены полученным ответом. Кэролайн глядела им вслед с нарастающим беспокойством, голова у нее кружилась от прихлынувшей крови. Тревога возникла, вспомнилось ей, когда мистер Марч сообщал о пришедших – мистер Динсдейл и его супруга.Как будто бы они были ему знакомы.

– Динсдейлы? Те, что стоят здесь лагерем? Так ты познакомилась с нашей юной четой? – воскликнул радостно Генри, когда Кэролайн задала ему вопрос о лудильщиках. – Безобидные люди. И еще, понимаю, это может показаться странным, но я дал им официальное разрешение останавливаться и жить на этом небольшом участке…

– Что? Почему это? – задохнулась Кэролайн.

– Робби Динсдейл спас мне жизнь в Африке, моя дорогая, в битве при Спион-Коп, [24]24
  Спион-Коп – холм в Южной Африке, где в 1900 г. проходило важное сражение 2-й Англо-бурской войны.


[Закрыть]несколько лет назад. Если бы не он, меня бы сегодня здесь не было! – театрально возгласил Генри, цепляя на вилку и отправляя в рот внушительную порцию картофеля «дофинуаз». По подбородку у него потекла капля горячих сливок, и Кэролайн отвела взгляд.

– Но… они же бродяги.Воры и… может быть, даже что-нибудь хуже! Мы не можемиметь таких соседей!

– Нет, моя дорогая, боюсь, огорчу тебя, но на этоя не пойду. Рядовой Динсдейл оставался со мной в том ужасном, неглубоком окопе, когда я был ранен. Он прикрывал собой мое бренное тело от огня, защищая от целой дюжины бурских снайперов, пока наши не взяли высоту и не отбросили мерзавцев назад… – Генри сопровождал рассказ выразительными взмахами вилки. – Сам был ранен и погибал от жажды, но остался со мной, хотя имел возможность бежать. Ведь в этом адском пекле, в этом кровавом месиве полегли все остальные мои солдаты. Конечно, война подкосила героя… В конце концов его списали по состоянию здоровья, хотя врачи так и не смогли установить, что именно произошло с несчастным. Он, осмелюсь сказать, немного повредился в уме. В один прекрасный день просто замолчал, перестал разговаривать, а потом перестал есть и все лежал на своей койке и отказывался встать, кто бы ни отдавал ему приказ. Я был вынужден вмешаться и замолвить за него словечко. Сейчас состояние его значительно лучше, однако к гражданской жизни бедняга так и не смог приспособиться в полной мере. Определился было в подмастерья к кузнецу в здешней деревне, но надолго его не хватило. Стало нечем платить за жилье, он остался без крыши над головой и пошел бродяжничать. Но я сказал, что на моей земле он может оставаться столько, сколько захочет, если будет вести себя тихо и не чинить безобразий, и, замечу, ничего подобного никогда не случалось. Так сюда и стали приезжать Динсдейлы, так тому быть и впредь.

Хрустящей белоснежной салфеткой Генри смахнул с усов кусочек картофеля. Кэролайн изучала свою тарелку, беспокойно ерзая.

– Вы говорите, пошел бродяжничать? Значит, они разъезжают по всей стране, часто отсутствуют? – спросила она почти шепотом.

– Он с женой проводит здесь большую часть времени. Отсюда достаточно близко до их семей, и Динсдейлу легко найти здесь работу, там и сям, имя его известно – чинит, лудит и тому подобное. Так что, боюсь, тебе придется привыкать к этому соседству, моя дорогая. Они не станут тебе докучать, а если ты не станешь заглядывать на тот клочок земли, то и совсем не заметишь их присутствия, – заключил Генри, и Кэролайн поняла, что разговор окончен.

Она прикрыла глаза – о нет, их присутствие было заметно.Она чувствовала, что эти Динсдейлы здесь – или скорее, что Уильям здесь, менее чем в двух сотнях ярдов от столовой, где они сейчас ужинают. Если Уильям останется здесь, то будет ей вечным укором, подумала Кэролайн, это будет пожирать ее и медленно уничтожит. Она молилась, чтобы они отказались от ребенка или переехали и увезли с собой вечное напоминание о ее страшной вине и о причиненных ею страданиях.

Когда родился ее ребенок, Кэролайн заплакала. Крошечная девочка, такая маленькая и совершенная, что казалась сотворенной неким волшебством. Головокружительная, всепоглощающая любовь, которую испытывала к дочери Кэролайн, лишний раз напомнила ей, что она сотворила, какую боль причинила Сороке. Даже подуматьо разлуке со своим ребенком было больно. Поэтому Кэролайн и рыдала – от любви к ней и от ненависти к самой себе, – и никакие увещевания не могли успокоить ее. Генри, озадаченный, гладил ее по голове и не вполне удачно пытался скрыть разочарование от того, что у него дочь, а не сын. Эстель и миссис Придди наперебой расхваливали красавицу девочку и саму Кэролайн, что лишь вызывало у нее лишь новые потоки слез, которые все списали на нервное истощение. Ночами ей не давали уснуть надрывающие душу мысли о Сороке, она лежала, уставившись в темноту воспаленными глазами и забываясь только под утро, а когда просыпалась, мгновенно возвращалось и воспоминание о ее преступлении, и от этого голова болела так, будто вот-вот взорвется. Малютку, одев в белое кружевное платьице, окрестили Эванджелиной. Четыре месяца Кэролайн исступленно любила ее, а потом девочка умерла. Она умерла ночью в своей колыбельке, и ни один из трех приглашенных докторов не сумел установить причину. Она ускользнула от жизни, потухла как свеча, и сердце Кэролайн разлетелось вдребезги. Те остатки воли к жизни, которые она еще сохраняла, потеряв Корина, вытекали теперь, словно кровь из раны, и ничто не могло их остановить.

Через несколько месяцев, дело было во вторник, Кэролайн зачем-то спустилась на кухню и застала там миссис Придди и Касс Эванс. Они укладывали в корзинку овощи с огорода в уплату Робби Динсдейлу за выполненную работу. Сам он в соседнем помещении, в судомойне, точил ножи на станке с вращающимся точильным колесом. Из-под ножей летели искры, при соприкосновении металла с камнем раздавался пронзительный визг. Кэролайн и внимания не обратила бы на происходящее, если бы не чувство вины, промелькнувшее в глазах миссис Придди, если бы экономка не прервала свое занятие так внезапно, стоило хозяйке появиться в дверях. Касс испуганно прижала пальцы к губам. Обе они знали, как леди Кэлкотт относится к Динсдейлам, хотя им и не была известна причина. Кэролайн прошла прямиком в судомойню и велела Динсдейлу прекратить работу. Он кротко смотрел на нее грустными янтарными глазами. Точильное колесо нехотя замедлило ход, остановилось. На Динсдейле была простая грубая одежда, длинные немытые волосы схвачены на затылке шнурком. Лицо у него было милое, свежее и невинное, как у мальчика, но почему-то от этого Кэролайн стало совсем уж скверно. Смертная тоска обратила ее сердце в камень. Кэролайн знала, что ее наказание заслуженно, что судьба обрекла ее на такие же страдания, каким она подвергла несчастную Сороку, но так запредельно велика была ее боль, что она не приняла этого, не моглапринять. Всем своим существом она воспротивилась этому испытанию, взбунтовалась, как будто в жилах ее сейчас текла не кровь, а чистая ярость.

– Вон! – крикнула она, голос звенел от гнева. – Убирайся вониз этого дома!

Динсдейл подскочил на табурете и поспешил скрыться. Кэролайн обернулась к экономке и младшей горничной:

– Что это такое? Что происходит? По-моему, я достаточно ясно выразила свое отношение к этому человеку!

– Мистер Динсдейл всегда точил для нас ножи, миледи… Я думала, в этом нет ничего дурного… – попыталась объяснить миссис Придди.

– Меня не интересует, что вы думали! Я не хочу терпеть его в доме, чтобы и близко его не было! А это что? – Кэролайн указала на корзинку с овощами. – Вы еще и овощи воруете с огорода?

На это миссис Придди надулась и сдвинула брови:

– Я прослужила в этом доме больше тридцати лет, миледи, и ни разу меня не обвиняли ни в чем подобном! Излишки с огорода с незапамятных времен отдавали работникам в качестве платы за их труд…

– Что ж, больше вы не будете так делать. По крайней мере, для этого человека. Я достаточно ясно выразилась? – злобно выкрикнула Кэролайн. Она тщетно пыталась умерить свой пыл. Голос дрожал и срывался, грозя перейти в визг.

– Им ведь нужно кормить лишний рот! – пискнула Касс Эванс.

– Тихо ты! – прошипела миссис Придди.

– Что? – спросила Кэролайн. Она уставилась на зеленоглазую девчонку в ужасе, не веря своим ушам. – Что? – повторила она, но Касс еле заметно встряхнула головой и не проронила более ни слова.

Только вмешательство лорда Кэлкотта спасло миссис Придди от немедленного увольнения за этот проступок. Причина неприязни жены к Динсдейлам была ему неясна, да он и не пытался в этом разобраться. Просто успокаивал ее, а потом уезжал в Лондон от ее припадков. Слуги стали избегать Кэролайн, старались держаться от нее подальше, опасаясь непредсказуемых вспышек и приступов безудержного плача. Однажды поздним вечером Кэролайн поднялась с постели и спустилась на кухню за лекарственной солью от болей в желудке. Шла она неслышно и приостановилась за дверью судомойни, услышав, что девушки моют посуду и болтают с конюхом Дэйви Хуком.

– Ну, а с чего бы еще, по-твоему, она так их так страшно невзлюбила? – Деревенский выговор Касс нельзя было не узнать.

– Потому что она богатая – они все такие! Дерут нос, бедных ни во что не ставят, – высказался Дэйви.

– А мне кажется, она наполовину лишилась рассудка, помешалась после смерти маленькой Эванджелины, бедной крошечки, – вступила Эстель.

– Говорю же вам, я сама слышала. Тут никакой ошибки быть не может – сама слышала!Та женщина, что притащилась в дождь с вокзала… у нее под пальто был ребеночек, а потом я слышала, как ребенок-то плачет в спальне у хозяйки – точно! А потом ни с того ни с сего Робби Динсдейл находит в лесу мальчонку, а мы же виделиее, как она бегала туда и несла что-то. Мы ее видели…

– Но ты же не видела, что именно она несла, а?

– А что же еще это могло быть?

– Ой, да что угодно, Касс Эванс! – воскликнула Эстель. – С чего бы это хозяйке хватать ребенка, тащить его в лес и там оставлять?

– Ты ведь сама сказала, она помешалась! – парировала Касс.

– Только после того, как она потеряла малютку, вот что я сказала.

– А может, это ее. Может, это ее ребенок – от другого мужчины! А она прятала его от хозяина, что вы на это скажете? А? – бросила вызов Касс.

– Кажется, это ты умишком повредилась, Касс Эванс, а не она! Важные барыни не подбрасывают детей, будто крестьянские дочки! – хохотнул Дэйви. – К тому же ты ведь видела того птенца, что поселился у Динсдейлов, – черный, как головешка! Не ее это мальчонка, быть такого не может. Чтоб у такой-то беленькой… Цыганенок это, тут и думать нечего. Цыгане, поди, и подкинули его, слишком много ртов кормить приходится, вот и весь сказ.

– А ты не должна говорить такие вещи про ее милость, – мягко предостерегла Эстель. – Ничего, кроме неприятностей, тебе от этого не будет.

– Но ты-то знаешь, что я слышала. И знаешь, что я видела, а это все неправда! – Касс притопнула ногой.

Из груди стоявшей за дверью Кэролайн вырвался сдавленный вздох, довольно шумный, и разговор резко оборвался.

– Тссс! – прошептала Эстель.

Кто-то направился к двери.

Кэролайн резко развернулась и, стараясь не шуметь, вернулась по лестнице вниз.

Когда Касс Эванс увольняли, Генри Кэлкотта не было дома. Кэролайн разговаривала с миссис Придди, а саму Касс отправили в ее комнатушку собирать скудные пожитки.

– Мне хорошо известна семья девушки, миледи. Я могу поручиться, что она не из тех, кто нечист на руку. – Лицо экономки омрачила тревога.

– Тем не менее я ее застигла, она рылась в моей шкатулке с драгоценностями. А после этого серебряная брошь пропала, – отвечала Кэролайн, дивясь тому, как спокойно и бесстрастно звучит ее голос, хотя внутри все трепетало от панического страха.

– Какая брошь, миледи? Возможно, ее положили не на место, засунули куда-то, и она найдется в доме?

– Нет, не засунули. Я настаиваю на том, чтобы девушка покинула этот дом, миссис Придди, и больше мне нечего сказать по этому поводу, – отрезала Кэролайн.

Миссис Придди, сокрушенно вздохнув, смотрела на нее такими колючими глазами, что Кэролайн не смогла долго выдерживать ее взгляд. Она отвернулась к зеркалу над камином и не обнаружила в своем лице ни следа паники, вины или нервозности. Лицо ее было бледно, неподвижно. Будто высеченное из камня.

– Могу ли я дать ей хорошую рекомендацию, миледи? Чтобы у нее была возможность начать заново еще где-то? Она неплохая девушка, работящая…

– Она ворует, миссис Придди. Если вы будете писать рекомендацию, непременно включите туда эту информацию, – негромко произнесла Кэролайн. В зеркале она увидела, как вытянулось лицо у экономки. – Я вас больше не задерживаю, миссис Придди.

– Слушаю, миледи, – сухо проговорила экономка и, поклонившись, вышла.

Когда дверь за ней затворилась, у Кэролайн подкосились ноги, и она схватилась за каминную полку, чтобы не упасть. Ее мутило, во рту стало горько от желчи. Но она подавила спазм и взяла себя в руки. Примерно через час Касс покидала дом через черный ход, со слезами и истерическими выкриками. Кэролайн глядела на нее из окна верхнего холла. Касс обернулась в последний раз посмотреть на дом и в ответ на настороженный взгляд хозяйки полыхнула ненавистью, которая могла бы испепелить и менее чувствительную натуру.

Лорд Кэлкотт немного поворчал, когда новая горничная, невзрачная толстуха, явилась раздвинуть гардины в спальне.

– А что случилось с той девчушкой? Темноволосой? – спросил он раздраженно.

– Я ее уволила, – спокойно ответила Кэролайн.

Генри не произнес более ни слова по этому поводу, так мало его это затрагивало.

Он лишь от случая к случаю наведывался в имение и слишком редко виделся с женой, чтобы зачать второго ребенка, поэтому следующая беременность заставила себя ждать. Кэролайн думала, что никогда больше не испытает того восторга, который охватил ее, когда она в первый раз взяла на руки малютку Эванджелину. Однако изменения в организме наполнили ее предвкушением любви, неодолимой, мощной, и Кэролайн отдалась этому чувству, что-то тихонько напевала неродившемуся еще младенцу, ощущая, как он постепенно заполняет пространство между ребрами, – зернышко тепла и жизни в ее иссушенной оболочке. Но мальчик – это был мальчик – родился слишком рано, на много месяцев раньше срока, и шансов выжить у него не было. Доктор ничего не смог сделать и хотел просто унести его, завернув в окровавленные простыни, но Кэролайн потребовала, чтобы ей показали ее дитя. Она вглядывалась в крохотное, еще не сформировавшееся личико и поражалась – тому, что еще способна чувствовать боль утраты, тому, что глаза еще могли наполниться слезами. Это был последний запас любви, все, что у нее еще оставалось, – и она выплеснула его до конца, вложила в этот взгляд, долгий прощальный взгляд на лицо мертвого младенца. Она передала ему последнюю щепотку своего душевного тепла, а потом доктор все же унес его, и все было кончено.

Выздоровление Кэролайн было долгим, она так никогда и не оправилась от этой потери. Со временем, когда она окрепла настолько, что смогла принимать знакомых и Батильду, навещавшие находили ее вялой и безжизненной. Кэролайн почти не участвовала в общей беседе, движения ее были неуверенными, а красота заметно поблекла. Глаза ее ввалились, щеки запали, руки стали похожи на птичьи лапки, а на висках забелели седые прядки, хотя ей не было еще и тридцати. Кэролайн походила на призрак, словно часть ее пребывала в какой-то иной реальности. Люди сокрушенно качали головами и долго колебались, прежде чем добавить Кэлкоттов в список приглашенных гостей. Оставаясь одна, Кэролайн подолгу гуляла. Она все ходила и ходила по парку, словно разыскивала что-то. Однажды она прошла через лес к поляне, на которой до сих пор стояли Динсдейлы. Они научились обходить большой дом стороной и никогда больше не приходили, чтобы обменять труд на пропитание. У Кэролайн теперь не было предлога требовать изгнания семьи, и это лишь сильнее разжигало в ней ненависть к Динсдейлам.