Текст книги "Симфония любви"

Автор книги: Кэтрин Сатклифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Брыкаясь и размахивая руками, она сползла на пол. Салтердон смеялся.

Откинув голову назад, Мария поднялась на четвереньки и полными слез глазами смотрела на герцога сквозь упавшие на лицо волосы.

– Вы низкий и жестокий человек! – голос ее и срывался, слезы ручьями бежали по щекам. – Подумать только, я уже была готова полюбить вас, поверить что вы довольно приятный, но просто непонятый человек.

Мало-помалу ухмылка исчезла с лица Салтердона.

– Все предупреждали меня, что вы животное, – процедила она сквозь зубы. – Но я не верила им. Я не верила, что человек может быть таким безнравственным и лишенным всяких моральных устоев.

Она закашлялась, прикрыв рот рукой и изо всех сил стараясь подавить клокотавшую в ней ярость. Она тряслась всем телом и делала попытки встать, стараясь держаться подальше от герцога. Он с каменным лицом продолжал смотреть ей прямо в глаза.

Наконец она поднялась и на несколько секунд прислонилась к подоконнику, пока не убедилась, что ноги держат ее.

Стараясь выровнять дыхание и справиться со своим гневом, она повторяла про себя поговорку: «Доброта питает душу, а жестокость разрушает ее». Но это не очень помогало, особенно когда она вспоминала, как его рука сжимала ей грудь.

Схватив упавшую на пол корзинку, и прижав ее к груди, она выскочила в коридор, прислонилась к стене и закрыла глаза.

Господи милосердный, как долго она еще выдержит такое?

Ребенком, чтобы унять вспышку гнева, она тщательно полоскала рот мыльной водой. Это помогало. Она скоро успокоится, если не будет видеть этого мерзавца. Как он посмел швырять ее, как мешок с мукой? Как ин посмел так бесстыдно приставать к ней? От одной мысли об этом ее бросало в дрожь. Даже теперь она ощущала, как его пальцы, подобно маленьким раскаленным уголькам, впиваются в ее грудь, заставляя вспоминать Молли и Тадеуса и то, как искажалось лицо Молли в блаженной и непостижимой агонии.

Закрыв глаза, Мария сглотнула и крепче прижала корзинку с нитками к животу. Колени ее подгибались, в груди саднило.

Затем она вернулась к двери.

Салтердон продолжал смотреть в окно. Он сидел спиной к ней, и прохладный ветерок шевелил его длинные темные волосы. В вечернем свете он выглядел мальчишкой, и ей вдруг стало стыдно за те ужасные, полные ненависти слова, что она бросила ему в лицо, которые порядочный человек, находящийся в здравом уме, не имеет права обрушивать на ближнего.

Испытывая отвращение к самой себе, Мария вернулась в свою комнату, бросила на пол корзину с клубками, схватила кувшин, плеснула побольше воды в умывальный таз и зачерпнула пригоршню жидкого мыла.

Она долго полоскала рот, яростно терла зубы и губы (так часто делал отец), пока не перестала злиться на себя, а затем в изнеможении оперлась на спинку кровати, чувствуя себя виноватой и перед хозяином, и перед собой. – Что я натворила? – вслух спросила она. Как бы отвечая на ее вопрос, поднявшийся ветер пошевелил занавески, отчего неяркие блики пробежали по суровому лику святого Петра на потолке. Создалось впечатление, что он погрозил ей пальцем.

«Я должна извиниться», – подумала Мария. Она подошла к двери в комнату герцога. Он сидел в той же позе, нахохлившийся и отрешенный. Расправив плечи, она приблизилась к нему и взглянула за окно на темнеющий сад. Хозяин не пошевелился и не издал ни звука, и она вопросительно взглянула на него, надеясь, что он подскажет ей путь к сближению. Но его лицо оставалось хмурым, губы крепко сжатыми. Очевидно, он не собирался облегчать ее участь. Внезапно ее осенило.

Ни слова не говоря, она ухватилась за спинку кресла, повернула Салтердона и покатила к двери, затем вытолкнула кресло из комнаты и повезла по длинным коридорам, с беспокойством ища знакомые приметы.

Наконец они оказались рядом с залом, где стояло пианино.

При свете дня комната производила неизгладимое впечатление. Солнечные лучи, проникавшие внутрь помещения сквозь световые люки и широкие окна, освещали портреты и натюрморты в позолоченных рамах, висевшие на обтянутых алым шелком стенах. Диваны, скамейки и позолоченные стулья, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, чтобы оставить место для пышных дамских платьев, располагались в центре зала. Таким образом, присутствующие имели возможность не только наслаждаться звуками пианино, но и без помех рассматривать развешанные на стенах шедевры.

Взглянув на Салтердона, Мария увидела, как напряглись его плечи, а пальцы с силой сжали подлокотники кресла.

– Иногда, ваша светлость, перемена обстановки помогает исправить настроение. Возможно, человеку вашего ума и темперамента упражнения с клубками показались слишком скучными.

Он шевельнулся, пытаясь повернуть кресло и избежать встречи с этой комнатой…

– Нет, нет, – возразила она. – Лорд Бейсинсток говорил мне, что это ваша любимая комната. Он рассказывал, что мальчишкой прятался здесь и слушал вашу игру.

Его голова слегка повернулась.

– Вы разве не знали, ваша светлость? Похоже, лорд Бейсинсток очень завидовал вам и вашему таланту. Он говорил, что в свое время вы были настоящим виртуозом.

Он что-то рассерженно прорычал и попытался вырвать управление креслом из ее рук.

– Он также рассказывал, что ваш отец считал музыку занятием женщин и простолюдинов. Он заявлял, что не позволит сыну тратить время на женские глупости. Это не по-мужски и не годится для будущего герцога Салтердона. Мужчины должны быть финансистами, охотниками. Мне говорили, что после смерти родителей вы часами просиживали за фортепиано. Иногда ваше лицо было залито слезами.

– Как печально, – тихо продолжала Мария, не отрывая взгляда от затылка Салтердона. – Что человек вынужден зарывать в землю такой талант. В мире слишком мало музыки. Ваш дар мог бы приносить столько радости страждущим.

– Больше… никогда! – внезапно выкрикнул он и ударил кулаками по подлокотникам кресла.

Она вздрогнула, а затем, крепко обхватив дрожащими руками рукоятку на спинке кресла, покатила его к пианино.

– Нет, – запротестовал он.

– Не вижу смысла лишать себя…

– Увезите… меня… отсюда!

Она поставила кресло перед инструментом и отошла.

Салтердон смотрел на клавиши. Его побелевшие пальцы с силой стискивали подлокотники, на щеках играли желваки. Затем он поднял кулак и с силой опустил его на черно-белые пластинки.

Комната наполнилась резкими диссонирующими звуками. Он ударил по клавишам еще, а затем еще раз. Мария, не в силах больше вынести этой какофонии, схватила его руки и прижала к своей груди, чувствуя, как они дрожат.

– Остановитесь, – взмолилась она. – Вы опять поранитесь. Нет, я не отпущу вас, пока вы не пообещаете мне успокоиться.

– Нет! – выкрикнул он, и с силой оттолкнул девушку от себя. Она налетела на пианино, и комната опять наполнилась громкими звуками. – Оставьте… меня… черт возьми… в покое!

– Так не пойдет, ваша светлость. В любом случае, – она опять схватила его за руки, – я не могу пренебречь своими обязанностями и дальше терпеть ваше отвратительное и самоубийственное поведение. И прекратите нападать на меня, иначе мне придется снова связать вас.

– Сука!

– Герцогиня надеется на меня…

– Шлюха!

Салтердон опять оттолкнул ее, наклонившись при этом вперед. Кресло выскользнуло из-под него, и он всем телом навалился на Марию, прижав взвизгнувшую девушку к пианино.

Клавиши врезались ей в ягодицы, крышка упиралась в спину… Она с трудом дышала под тяжестью навалившегося на нее тела. Лицо герцога оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Сердце ее замирало, дыхание участилось. Она вспомнила, как несколько секунд назад прижимала к груди руку герцога, и перед ее внутренним взором всплыло изображение двух сплетенных тел на кухонном столе перед горящим очагом: груди женщины были обнажены, а мужчина жадно ласкал их губами и языком. Только это были не Молли и Тадеус, Салтердон и…

– Я не шлюха! – крикнула она, задыхаясь. Ярость в глазах Салтердона постепенно гасла, сменяясь каким-то тусклым мерцанием. Тяжелым, почти сонным взглядом он смотрел на ее губы, и у Марии возникло странное чувство, будто нервы ее обнажены.

– Вы самый несдержанный человек из всех, что знаю, – прошептала она ему в самые губы и добавила, почувствовав, что он соскальзывает вниз: – Мне следует дозволить вам упасть. И оставить лежать здесь, может, это послужит вам уроком.

На его губах сверкнула улыбка, обезоруживающая и такая же неожиданная, как его оскорбительное поведение. Затем он ухватился за пианино обеими руками; плечи и руки его напряглись, на шее моментально вздулись жилы. Собрав все силы, Мария обхватила его за талию, нащупала ногами пол и вместе с Салтердоном сползла с пианино.

На несколько секунд они застыли, раскачиваясь из стороны в сторону. Его пальцы крепко сжимали худенькие плечи девушки, а она обвивала руками его талию. Наконец, она повернула его и позволила опуститься в кресло.

– Может быть, теперь… – она задыхалась, – ваша светлость не будет позволять чувствам брать над собой верх.

Он вытер взмокшие от пота лоб и щеки рукавом рубашки.

– Возможно, я тоже научусь лучше сдерживать себя, – добавила она мягче и заставила себя улыбнуться. – Я знаю, что ваша светлость обожает играть на пианино. Может, попробуете?

Он покачал головой, и выражение его лица вновь стало враждебным.

Мария выдвинула из-под блестящего черного инструмента скамеечку и поставила ее рядом с креслом. Затем она села, взяла его лежащие на коленях руки и, раскрыв сжатые в кулак пальцы, положила их на клавиши.

Прошло несколько томительных секунд.

Он сердито покачал головой и отдернул руки.

– Вы разучились играть? – небрежно спросила она и вновь положила его руки на клавиши. – Или вы просто запрещаете себе из-за отца?

Он схватил ее за руки и с такой яростью сжал, что чуть не сломал кости. Мария задохнулась от боли.

– Н-нет, – процедил он сквозь зубы, еще сильнее впиваясь пальцами в ее тело. – Это не ваше дело. Заткнитесь и убирайтесь отсюда.

Салтердон отпустил ее, и Марии показалось, что она вот-вот потеряет сознание. С трудом проглотив ком в горле, она смотрела, как он развернул кресло и, вращая руками колеса, поехал к двери.

– Я подумала, – в ее напряженном голосе звучало отчаяние, – что мы можем использовать пианино для тренировок.

Он остановился, не снимая рук с колес кресла. Мария подошла, взялась за спинку кресла и опять подкатила его к инструменту.

– Сосредоточьтесь и легко нажимайте на клавиши, ваша светлость. Возможно, это поможет восстановить координацию и способность сконцентрировать внимание. Я уверена, что в данных обстоятельствах ваш отец не стал бы возражать. Это ведь для тренировки, а не для удовольствия. Если хотите, я уйду… пока вы будете привыкать к инструменту.

Мария отступила к двери, а герцог остался неподвижен. Положив руки на колени, он не отрывал взгляда от клавиш. Она вышла и направилась к себе в комнату. Закрыв дверь, Мария прислонилась к ней спиной, а затем соскользнула на пол и уткнулась лицом в колени.

* * *

Тени удлинялись, и мало-помалу комната погрузилась в темноту.

Почему, зажмурившись, он видит вместо спасительной тьмы голубые глаза и волосы, похожие на лунное сияние? Как смеет она беспокоить его, преследовать, будить в нем глубоко запрятанные чувства, в которых он боится признаться самому себе.

Будь она проклята за то, что заставляет его переживать… надеяться… мечтать. За то, что захлопнула дверь в спасительное забытье… Женщина-ребенок с таким необычным лицом, одновременно соблазнительным и невинным. Если он опять погрузится во тьму, она покинет его.

Но где он тогда окажется? С чем останется?

Кто будет верить в него?

Глава 9

В предрассветной мгле Салтердон различал очертания кресла рядом с кроватью. Его одежда висела на дверце шкафа. Всю последнюю неделю он отказывался надевать ее, а также не подпускал к себе этих лицемерных слуг с кровожадно поблескивающей бритвой. У них одно на уме: перерезать ему горло. Скоро они ввалятся в дверь и, как муравьи, набросятся на него, пытаясь одеть и накормить. А потом появится она – мисс Эштон – с вызывающе вздернутым упрямым подбородком. Она будет взывать к его совести, воле к жизни, к характеру и гордости, пока у него не появится желание убить ее.

Назойливая девчонка с внешностью мадонны. Он даже мог бы назвать ее… возбуждающей, несмотря на ее упрямство. Он никогда не питал слабости к простолюдинкам. Все его любовные увлечения не выходили за пределы его класса: жена или дочь какого-нибудь лорда, барона и тому подобное. Хотя была одна девушка с иссиня-черными волосами и полными губами цвета спелой вишни, с которой – он уже почти забыл об этом – он повстречался в одной таверне в Суссексе. Он был… очарован ею… восхищен… Она ему чертовски понравилась… Он даже не спал с ней…

Сжав губы, Салтердон откинул простыню и стеганое покрывало и посмотрел на свои ноги, обтянутые теми же измятыми брюками, что и пять дней назад. Он стал спать в одежде с единственной целью – вывести из себя свою сиделку. Он испытывал странное удовольствие наблюдать, как она поджимала губы каждое утро, обнаруживая, что он не переменил одежды, не говоря уже о зараставшем темной щетиной подбородке.

Черт возьми, эта девчонка Эштон действовала ему на нервы своим вечным порханием и манерой разговаривать с ним, как с немым идиотом. Хотя последние несколько дней она была довольно молчалива. Она редко покидала свою комнату, ела одна и нарушала его уединение лишь для того, чтобы предпринять жалкую попытку преодолеть его упрямую и яростную враждебность.

Куда, черт побери, все подевались? С каких это пор прислуга стала спать до полудня?

Салтердон взглянул на кресло, с трудом различая в полутьме его массивный силуэт. Он мог легко коснуться его. Герцог осторожно протянул руку, а затем, стиснув зубы и дрожа от напряжения, со стоном бросил свое тело на сиденье. С его губ сорвались приглушенные проклятия, когда кресло стало отъезжать назад, и его тело повисло между сиденьем и кроватью. Кровь стучала у него в ушах, кожа, несмотря на прохладный воздух, стала влажной от пота. Салтердон цеплялся за кресло, как утопающий за соломинку.

Дверь в спальню открылась. «Дерьмо», – пронеслось у него в голове. Тадеус с охапкой дров и брикетами торфа на цыпочках шел к камину. Увидев повисшего между кроватью и креслом Салтердона, который дрожал от напряжения, пытаясь не упасть, слуга остановился. В темноте нельзя было различить выражения его лица.

– Ну-ну, – тихо произнес Тадеус. – Что у нас тут происходит? Похоже, его светлость совсем осмелел. И правда, осмелел.

Салтердон опять негромко выругался. Он упирался плечом в сиденье, а голова его лежала на подлокотнике кресла.

Тадеус бросил дрова в камин, отряхнул руки и остановился перед креслом, уперев руки в бока. От него пахло навозом и кисловатым лошадиным потом.

Он опустился на одно колено.

– Похоже, его светлости нужно немного помочь, а?

– Я… сам.

– Не думаю… сэр. Похоже, вы сейчас упадете и останетесь лежать на спине, как жук.

Тадеус усмехнулся, встал, подхватил Салтердона под руки и, пыхтя и отдуваясь, перетащил из кровати в кресло.

– Когда-то я был готов все отдать, чтобы оказаться на вашем месте, – наклонился он к уху герцога. – Но не теперь, сэр. Не могу себе представить, что я вынужден неподвижно сидеть и смотреть, как жизнь проходит мимо, видеть, что другие живут обычной жизнью. Скажите, ваша светлость, вам понравилось наблюдать, как на прошлой неделе я целовался с мисс Эштон?

– Чудесно, – прорычал Сал^ердон и сбросил ладонь Тадеуса со своей руки.

…Тадеус подкатил кресло к окну.

– Я, конечно, знал, что вы здесь. Забавно, но когда-то это я подглядывал, как вы занимались любовью с прекрасными дамами. Да, много хорошеньких девушек прошло через Торн Роуз и Виндхорст. Должен вам признаться, сэр, что иногда я представлял себя на вашем месте. Но они, конечно, не стали бы иметь дело со мной… простым конюхом. Вы дрожите, сэр. Позвольте мне принести плед. Не хватало, чтобы вы еще простудились.

Он укрыл колени Салтердона, подоткнул плед, а затем опять ухмыльнулся и сжал плечо герцога.

– Только между нами, ваша светлость. Мне очень нравится мисс Эштон. И я умею обращаться с такими, как она. Ее губы сладкие, как… спелая вишня. А грудь… Вы весь напряглись, сэр. Может быть, растереть вам плечи? Да, у нее чудесная грудь, такая упругая. Беда в том… Гертруда сказала мне, что мисс Эштон уезжает. Вот так. После ваших ссор она написала герцогине и заявила, что лучше оказаться в выгребной яме вместе с самим сатаной, чем продолжать терпеть ваши оскорбления. Она поклялась, что останется только до тех пор, пока герцогиня не найдет ей замену, желательно мужчину.

Тадеус отвернулся и принялся складывать дрова на каминной решетке, а Салтердон продолжал смотреть на свое отражение в оконном стекле. Его волосы в беспорядке разметались по плечам, глаза горели безумным огнем.

«Значит, ангел с волосами, как лунный свет, и коралловыми губами скоро исчезнет. Он ей надоел, как и всем остальным. Если только…

Мария Эштон не такая, как другие. Правда?»

В раздумье он повернулся и увидел, что Тадеус мечтательно смотрит на огонь. На его лице мелькали желтые блики пламени.

– Вы задаете себе вопрос, спал ли я с ней, – на лице слуги появилась кривая улыбка. – Согласитесь, было бы здорово ощутить ее тело, но теперь это вам недоступно. Только представьте, как я медленно снимаю с нее платье, открывая сначала белые плечи, а затем груди с маленькими твердыми сосками, сладкими, как мед. Представьте, как юбка спускается с ее бедер и запутывается вокруг щиколоток. Волосы у нее между ног, наверное, светлые и вьющиеся, лоно под ними алое, как кровь, глубокое, горячее, влажное и подвижное, как ртуть. И теперь из-за вас я могу всего этого никогда не узнать.

Отведя глаза, он ухмыльнулся и сглотнул.

– Мне правда жаль, что с вами случилось такое, – скучным голосом произнес он. – Но жизнь продолжается, ведь так? Нужно примириться с тем, что есть. И получать от этого удовольствие. Вы должны были отдать бандитам деньги и лошадь, и тогда им не пришлось бы бить вас по голове. Вы сваляли дурака, сэр.

С этими словами Тадеус вышел из комнаты, оставив Салтердона в одиночестве. Герцог смотрел на колеблющиеся языки пламени, и воспоминания о той ночи вспыхнули у него в мозгу, как оглушивший его удар, а представшее перед его внутренним взором изображение Марии Эштон, распростертой под Тадеусом Эдвардсом, непонятно почему причиняло боль.

– Негодяй, – бормотал он. – Извращенец.

* * *

При помощи многочисленных слуг Салтердона перевезли в библиотеку. Его дед, герцог Салтердон, очень гордился библиотекой Торн Роуз. Стены огромной залы были снизу доверху уставлены томами в кожаных переплетах. Здесь были книги по философии, медицине, сборники поэзии, пьесы. Среди произведений поэтов конца восемнадцатого столетия изредка попадались романы. К тому времени, как Трею исполнилось пятнадцать, он уже перечитал большую часть книг.

Через полчаса появилась мисс Эштон. Она была немного бледна (как, впрочем, и все последние дни), а под большими голубыми глазами залегли тени.

– Доброе утро, ваша светлость, – поздоровалась она и легко скользнула к письменному столу, поправляя сползающий на лоб кружевной чепец. На ней было обычное черное платье (аккуратно заштопанное и выглаженное Гертрудой) и пара кожаных туфель, протертых на носке. Из-под подола юбки на мгновение мелькнула довольно поношенная на вид сорочка.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнули? Тадеус сказал, что вы рано проснулись. Он обнаружил вас в довольно опасном положении, – она наконец подняла на него глаза, в которых читались обычное неодобрение и разочарование.

Он задавал себе вопрос, что беспокоит ее больше: мятая одежда или небритое лицо. И эти круги под глазами – только ли результат переживаний по поводу того, что ее заперли в Торн Роуз с сумасшедшим?

– Это неразумно, сэр, пытаться самому встать с кровати. Вы могли оказаться на полу или, что еще хуже, пораниться.

Он ничего не ответил, размышляя о том, что черное совсем не идет ей, так же, как и этот приплюснутый старомодный кружевной чепец, под которым она прячет волосы…

Ее цвет – красный. Алое оживляет ее бледную кожу и подчеркивает голубизну ее огромных блестящих глаз. Хотя… теперь эти глаза не так блестят. Похоже, в них стоят слезы.

Губы девушки улыбались, но глаза оставались серьезными.

– Вы хорошо отдохнули, ваша светлость? Да? Нет? Может быть, вы сделаете усилие и попытаетесь ответить мне? Достаточно просто кивнуть и покачать головой.

Он прищурился, отметив, как плотно лиф платья стягивает грудь Марии, отчего она кажется меньше. Ей подошел бы корсет: высокая грудь, подобно двум белым подушкам, выступала бы из украшенного рюшами глубокого выреза.

Она нервно сглотнула. Плечи ее напряглись, а на лицо вернулось выражение отчаяния. Мария стояла у письменного стола, положив руку на стопку книг. Своим видом она напоминала суровую няньку или учительницу. А может, и нет. Скорее ребенка, играющего роль.

– Весь вчерашний вечер я размышляла о вашей неспособности к общению. И мне в голову пришла любопытная мысль – книги, – она улыбнулась и объявила. – Вы будете читать вслух.

Эти слова вывели его из странного оцепенения. «Черта с два», – подумал он и повернул свое кресло к двери.

В мгновение ока Мария оказалась перед ним, загородив проход.

– Почему вы все время сопротивляетесь? – спросила она чуть дрожащим от волнения голосом.

– С дороги! – крикнул он, пытаясь объехать девушку. Коляска задела ее ногу.

– Черт! – вскрикнула она, подпрыгнув, а затем ухватилась за подлокотники кресла и уперлась ногами в пол, пытаясь остановить его.

Лицо Марии оказалось на одном уровне с его лицом. Щеки девушки порозовели, глаза сверкали.

– Насколько я понимаю, ваша светлость, вы не хотите, чтобы я оставалась здесь. Как бы то ни было, я обещала вашей бабушке, что буду делать все необходимое, чтобы помочь вам, пока она не найдет мне замену. Я могу и не переживать из-за вас, но мне очень жаль герцогиню. Она вас очень любит, и, боюсь, происшедшее несчастье разбивает ее слабое сердце.

На ее лице отразились боль и гнев. Но больше всего его задела жалость, мелькнувшая в ее усталых глазах.

– Нет ничего ужаснее, чем беспомощно наблюдать, как человек, которого ты любишь, на твоих глазах постепенно угасает, лишаясь жизненных сил и превращаясь в пустую оболочку, а затем умирает, – ее голос сделался задумчивым, низким и хрипловатым. Веки Марии опустились, а губы вновь стали по-детски пухлыми – Салтердон был не в силах оторвать от них взгляда.

– Ты молишь Господа, чтобы он прекратил его страдания – его и ваши. А через секунду просишь продлить его несчастную жизнь и обещаешь, что всю оставшуюся жизнь будешь исполнять любое его желание.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Каждый пытался справиться со своими чувствами, и на мгновение ему показалось, что она готова расплакаться. Он не мог отвести взгляда от лица девушки.

Огромные голубые озера ее глаз показались ему прекраснее всего на свете.

– А теперь вы понимаете, – прошептала она и отстранилась, – что нельзя помочь тому, кто не помогает себе сам.

Мария с усилием повернула кресло и подкатила к огню. У него мелькнула мысль, что она намерена бросить его в огонь и разом покончить со всем этим. Вместо этого девушка подошла к письменному столу, взяла книгу и швырнула ему на колени.

– Весь следующий час вы будете вслух читать книгу. Это не только поможет концентрации внимания, но и послужит прекрасным упражнением для тренировки подвижности языка, как пианино для пальцев. Это произведение Оливера Голдсмита. Называется «Викарий из Уэйкфилда». Начните, пожалуйста, с первой страницы.

Она опустилась на соседний стул, перевела взгляд на огонь в камине и умолкла в ожидании. Через несколько минут Мария сердито вскинула голову и, не глядя на него, сказала:

– Не стыдно, если не получится. Стыдно не пытаться. Разозленный ее безразличным тоном, он несколько секунд рассматривал профиль девушки. Вот, значит, как. Она сдалась, пришла к выводу, что лучше вернуться в дом викария, чем вести независимую жизнь, присматривая за умственно и физически неполноценным. Он решил бросить «Викария из Уэйкфилда» в огонь. Нет, лучше в нее.

Вместо этого он открыл книгу, перевернул страницу и принялся внимательно вглядываться в текст. Крошечные буквы плыли у него перед глазами, заставляя сосредоточиться, отчего у него начинало ломить виски. Ему пришло в голову, что он не брал в руки книгу с тех пор, как этот проклятый бандит ударил его и оставил лежать лицом в грязи.

– Не могу, – пробормотал он, крепко зажмурив глаза. Сжав зубы, он еще раз попытался сосредоточиться.

Слова выглядели непонятными иероглифами.

– Не могу, – опять вырвалось у него. Салтердон захлопнул книгу и бросил ее в огонь.

Мария вскочила, схватила кочергу и вытащила начавшую тлеть книгу, стряхнула угольки и сдула пепел.

Не говоря ни слова, она вновь положила книгу ему на колени и села рядом.

– Начинайте.

– Ты что немая? Или глухая? – крикнул он. Но из его губ вылетели только «немая» и «глухая». Герцог опять швырнул книгу, которая пролетела всего в нескольких дюймах от головы девушки.

Она опять подняла книгу, повертела ее в руках и осторожно положила ему на колени. Затем Мария опустилась на колени рядом с его креслом, раскрыла обложку и указала на первое слово.

– Когда вы были маленьким, учителя показывали вам буквы. Вы помните алфавит, ваша светлость?

Огонь отражался от ее пепельных волос, как от зеркала. Салтердон ощущал ее запах. Внезапно он ощутил, что его волнует ее близость.

– Ваша светлость? – повторила она и подняла на него огромные голубые глаза.

Он покачал головой. – Нет, с этой минуты вы будете изъясняться словами, а не жестами, – сказала она и, увидев, что герцог продолжает упрямо молчать, села на корточки и тяжело вздохнула. – Клянусь, вы способны вывести из себя даже святого. Никогда в жизни я не имела дела с человеком, проявляющим такое беспричинное упрямство, постоянно сопротивляющимся, чье нежелание слушать других такие же твердое, как скалы Гибралтара. Теперь я начинаю понимать, почему ушли все, кто был до меня. Нам не по силам творить чудеса. Что я должна сделать, чтобы достучаться до вас, сэр?

Она печально улыбнулась, встала, положила книгу на стол и отошла к дальнему окну, превратившись в неясный силуэт.

Он скользнул взглядом по столу, по книге, а затем посмотрел на нее.

– Какой унылый день, – послышался ее грустный голос. – Раньше ветер и дождь возбуждали меня. Холод бодрил. Есть что-то такое в зимней стуже, что обостряет чувства, заставляет ощущать свое тело, вплоть до кончиков пальцев рук и ног, очищает мозг, так что окружающий мир становится ярким, как в детстве. Помните, ваша светлость, как в детстве смена времен года несла новые впечатления? Весна приносила с собой птиц и цветы, лето – длинные теплые дни, солнце и запах вереска. Осень – это время урожая и ярких красок, с кучами опавших красных и золотых листьев, в которых мы резвились, мечтая о зимнем снеге. Зима – это гудящий огонь в камине, теплый пуховый шарф, завывание ветра и стук снега в окно. Время, когда поверяешь тайны лучшему другу и мечтаешь о весне. Я спрашиваю себя, ваша светлость, когда это времена года успели стать скучными и даже неприятными? С каких пор лето стало слишком жарким и длинным, а зима чересчур холодной? Почему осенние листья превратились в обузу, которую нужно сгребать и сжигать? Почему весны теперь такие мрачные, мокрые и холодные? В какой момент наши ожидания, мечты, надежды превращаются в очередное разочарование?

Мария отвернулась от окна. Неяркий свет падал на одну половину ее лица. Плакала ли она? Он не знал, не мог рассмотреть ее слезы. Затем она всхлипнула и вытерла нос тыльной стороной ладони. Когда Мария вновь заговорила, ее голос звучал твердо и резко.

– Вы самый вспыльчивый человек из всех, что я знала.

– Сожалею, – произнес он и, неожиданно смутившись, обнаружил, что пристально смотрит на нее. Он, конечно, не испытывал сожаления, по крайней мере, не по этому поводу.

– Сомневаюсь в вашей искренности, – она опять подошла к столу и провела пальцем по обугленным страницам. – Попробуем еще раз, ваша светлость?

* * *

В эту ночь Мария спала так же плохо, как и в предыдущие две недели, с того инцидента в библиотеке, вернее, с того дня, когда она послала герцогине письмо с просьбой об увольнении. Теперь в любой день могла приехать замена. Она вернется в Хаддерсфилд и станет вести жизнь дочери викария, а все ее честолюбивые мечты спасти себя и свою мать имеют под собой не больше основания, чем смешные надежды избавить герцога Салтердона от сумасшедшего дома. Салтердон все делал ей назло, назло всем, не говоря уже о том, что во вред самому себе.

Его поведение за последние две недели не примирило его ни с кем в Торн Роуз. Поведение герцога из плохого превратилось просто в ужасное. Его враждебность стала невыносимой. Все ходили вокруг него на цыпочках, клялись, что когда-нибудь сожгут дом… вместе с ним.

Казалось, что Салтердон страстно желает опять впасть в забытье: время от времени ей приходилось насильно будить его, но лишь затем, чтобы столкнуться с яростью, достойной Вельзевула. Он ей больше нравился в бессознательном состоянии, и бывали моменты, когда она с удовольствием позволила бы ему вновь впасть в беспамятство, и только воспоминания о страданиях герцогини заставляла ее собраться с силами и вновь вступить в поединок с драконом, подняв навстречу чудовищу меч упорства.

Сказать, что он ненавидит ее, – значит, ничего не сказать. Он с удовольствием задушил бы ее голыми руками. Мысль об этом продолжала беспокоить ее.

Почему ее волнуют чувства герцога?

Почему ее не оставляют странные ощущения, которые она испытала в то свежее утро в конюшне, когда внезапно в его лице и глазах появилось что-то такое, что сделало его похожим на человека. Он стал таким уязвимым… и красивым.

Это чувство ни на секунду не оставляло ее, лишало сна и аппетита, терзало ее сердце.

«Господи милосердный, помоги герцогине понять, что вне могу больше здесь оставаться».

Она села на постели. Холодный воздух проникал под тонкую ночную рубашку. Мысль о том, чтобы выбраться из теплой уютной постели, приводила ее в ужас, но сегодня чувство беспокойства не оставляло ее. Атмосфера в комнате казалась напряженной… Как будто из темноты кто-то смотрел на нее. Свое дело сделали и достигшие Торн Роуз слухи о недавних ограблениях. Только на прошлой неделе замок Мелком, располагавшийся неподалеку от них, подвергся нападению разбойников и был безжалостно разграблен. Двое громил в масках затащили дочь лорда Мелкома в винный подвал и…