Текст книги "Конец лета"
Автор книги: Кэтлин Зейдель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Эми не хотела быть «очень миленькой фигуристкой». Она хотела быть лучшей. Она хотела победить!
– Позвольте мне посмотреть, как она катается, – сказал ее отец.
Он стоял у бортика, слегка опираясь о него и сцепив руки. На нем был твидовый пиджак, бледно-голубая рубашка и трикотажный галстук цвета морской волны. Странно было видеть отца на тренировке. Фигурное катание было миром матерей. Даже там, где она жила, отца семейства почти не видели. Он работал в двух местах, чтобы платить за обучение дочери.
Воздух на катке был разреженным, свет тусклым и искусственным, прохлада стояла, как в морозильной установке. Эми откатала свою короткую программу, потом произвольную. Когда она подъехала к бортику, взгляд отца казался мягким, но о чем он думал, сказать было трудно.
Он коснулся ее лица:
– Ты такая красивая.
Ей все время это говорили – как ей повезло, что она красавица.
– Этого недостаточно, папа.
– Знаю. А теперь скажи, кто выбирал тебе музыку? – спросил он.
– Тренеры.
– А что насчет «аристократического» вида, который тебе полагается иметь?
– По-моему, это из-за того, что я не могу прыгать.
Он улыбнулся:
– Это и означает «аристократичность»? Отсутствие способности к прыжкам?
– Они говорят об элегантности, сдержанности, безмятежности и тому подобном.
– Что ж, милая, готов побиться об заклад, что эти люди не знакомы с аристократами, что дает нам преимущество, потому что мы с тобой знакомы.
– Да? – Она озадаченно посмотрела на него. – А, ты говоришь о маме?
Мамин дедушка был графом, и когда мама Эми писала письма своей матери, то адресовала их «леди Фебе Кук». Эми толком не знала, что это значит – мама, казалось, никогда не считала это важным, – но звучало это и вправду аристократично.
– Ну и как, ты считаешь, что тебе надо попробовать кататься в стиле твоей матери? – спросил отец.
Смех Эми был слабым, слабым и неуверенным, но все же это был смех.
– Нет.
Матери других фигуристок приезжали на сверкающих чистых автомобилях и тщательно одевались, даже когда приходили посмотреть самую раннюю тренировку, они были накрашены, а их блузки аккуратно отглажены. Мать Эми водила потрепанный фургончик. Ее драгоценности перешли к ней по наследству – своеобразные изделия в стиле ар-деко, которые она носила, не слишком задумываясь, подходят ли они к ее одежде. Эми и представить себе не могла, что можно кататься в мамином стиле.
– Поэтому давай забудем об этом «аристократическом» виде, – сказал отец. – Может, твоя мать и аристократка, но ты обычная американская девчонка, в жилах которой течет красная кровь. А теперь позволь мне посмотреть на других девочек, чтобы я понял, что ищу.
Эми надела на коньки чехлы и села рядом с отцом на дешевых местах. Весь следующий час они наблюдали за ее подружками. Некоторые из их программ она знала почти так же хорошо, как свою, и подсказывала отцу, на что обращать внимание.
– А сейчас смотри, как высоко она прыгнет… Видишь, какое у нее плотное вращение… как чисто она приземлилась.
– Эми, пожалуйста, – попросил он, – перестань говорить о прыжках. Я устал о них слушать, – Но прыжки – это все, папа. Остальное не в счет.
Он сделал ей знак, чтобы она сидела тихо.
Эми не могла припомнить, когда они в последний раз сидели вот так, вдвоем. Воскресными вечерами их семья часто смотрела слайды, и если Феба или Йен хотели заняться проектором, папа сажал ее на колени, потому что она была самой маленькой, единственной, которая помещалась на коленях. Но если Фебе или Йену требовалась помощь с проектором, он ссаживал ее с колен и шел помогать старшим детям.
То, что он видел на льду, ему не нравилось, Эми сразу это поняла. Его губы были плотно сжаты, а голова откинута назад. Он и раньше бывал таким – когда в детстве она пыталась произнести по буквам первые слова или прочитать что-то вслух. Он смотрел на маму, а мама предостерегающе поднимала руку. Это Эми, казалось, говорила рука, мы ничего не можем с этим поделать. Она не такая, как остальные.
Когда занятия окончились, он минуту посидел тихо, глядя на свои руки и плотно сжав губы. Затем заговорил:
– Почему ты хочешь бросить?
Эми моментально поняла, что это проверка. Отец ждет от нее правильного ответа, но она понятия не имела, что это за ответ.
– Потому что я недостаточно способная…
Он покачал головой:
– Мы не знаем, на что ты способна. Все эти девочки абсолютно одинаковые – они как маленькие роботы. У твоего тренера очень строгий контроль. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?
Как будто да.
– Но, папа, она же тренер. Мы должны делать то, что она говорит.
– Нет, не должны. Вы должны слушать то, что она говорит. Тебе следует примерить это к себе, попытаться сделать как можно лучше, но если для тебя это не подходит, ты не должна это делать. – Он обнял ее за плечи. – Ты знаешь, что маме на самом деле не нравится твое катание? И как ты думаешь – почему?
Эми посмотрела на свои руки. Конечно, она знала. Она не была ни Фебой, ни Йеном, она не была умной, как Феба или Йен. Только это имеет значение для ее родителей – ум, а не умение кататься на коньках. Но папа этого не скажет. Это так, но никто этого не скажет.
– Ей больше нравится балет, – уклонилась от ответа Эми.
– Какая-то доля правды в этом есть, – признал он, – но гораздо важнее то, что, наблюдая за твоим катанием, она не видит тебя. – Его голос звучал мягко. – Кажется, что на льду выступает кто-то другой. И я думаю, что она, как обычно, права. Я не знаю о фигурном катании столько, сколько мне, возможно, следовало бы, но кое-что о выступлениях я знаю.
Эми безучастно взглянула на него. Ах да, он же преподаватель музыки. Под выступлениями он подразумевает концерты.
– Великих музыкантов отличает от хороших не техника, у них у всех она есть. Великие музыканты любят каждую ноту, которую они играют, они становятся частью музыки. А в твоем катании так не происходит. Близка к этому девочка в голубом. Когда она катается, я почти чувствую ее личность, какая она.
Девочка в голубом была двукратной чемпионкой Национального чемпионата юниоров.
– А ты видел, сколько у нее в программе тройных прыжков?
На лице отца отразилось нетерпение.
– Нет, не видел. Эми, ты просто одержима этими прыжками и ни о чем другом не можешь думать. Главное значение для тебя имеет то, что получается хуже всего. Давай сосредоточимся на том, что тебе удается. Так какая музыка тебе нравится?
Еще одно испытание – ее любимая музыка. Эми была не готова к такому вопросу. Она знала, что надо назвать кого-нибудь из классиков, Листа или Брамса или кого-нибудь вроде них. Он бы это одобрил, но она не могла придумать ничего подходящего.
Эми выпалила название песни, в тот момент звучавшей по радио. И тут же возненавидела себя. Как она могла сказать такую глупость? Теперь отец решит, что она тупица.
Хотя он уже и так это понял.
Но выражение его лица не изменилось, голос прозвучал ровно:
– Отлично! Давай раздобудем эту запись.
– Для программы? Но там же слова. Мы не можем брать музыку со словами!
– Тогда мы ее перепишем.
Он остался на три дня, и впервые за два с половиной года, что Эми прожила здесь, она почувствовала, как внимательны к ней стали ее тренер и хореограф.
Отец взял напрокат пару коньков и вышел на лед.
– Я не знала, что ты умеешь кататься, папа, – удивилась Эми.
– По местным стандартам, конечно, нет, – ответил он. – Но в детстве я все время играл в хоккей. После того как на ферме замерзали пруды, мы только этим и занимались.
– Я не знала.
– Да? – Он покачал головой. – Поэтому-то я и получил стипендию Родса – я играл в хоккей, приходилось быть не только умным, но и спортивным. Если бы я не катался на коньках, то не поехал бы в Оксфорд и не встретил бы твою мать, и где бы тогда была ты?
Эми пожала плечами. Странно – она не знала, что он умеет стоять на коньках, а ведь в фигурном катании была вся ее жизнь.
Но хоккей на льду не шел н в какое сравнение с соревнованиями фигуристов, поэтому поначалу она сопротивлялась его предложениям. Он все никак не хотел понимать, насколько важны прыжки.
– Но, папа, – повторяла она, – судьи смотрят на прыжки!
Во всех остальных семьях про прыжки знали. Это начинало сводить ее с ума. Родные других фигуристов приходили смотреть соревнования, некоторые матери посещали каждую тренировку. Она понимала, что ее семья не такая, что они не похожи на остальных, но папе не нужно было вести себя так, будто он знает, о чем говорит. Он же не знал.
Должно быть, отец почувствовал ее настроение. Он остановился, взял ее руки в свои и притянул поближе.
– Я знаю, что ты со мной не согласна, но что тебе стоит ненадолго сделать вид? Как только я уеду, можешь сразу же вернуться к привычному катанию.
Она чувствовала прикосновения твида его пиджака к своим рукам. В этом твиде переплетались синий и зеленый цвета, а декоративные заплатки на локтях были светло-коричневые. Для мужчины руки у него были изящные, и от них шло тепло.
Эми вспомнила, как он занимался с Йеном математикой. Это было в последний год ее жизни дома. Йен, который, казалось, был способен выучить иностранный язык быстрее, чем она читала по-английски, с математикой не ладил.
– Ничего, справимся, – смеялся их отец, и вечер за вечером они сидели в заваленной книгами гостиной, кряхтя и корча гримасы. Но высший балл Йен получил.
И вот теперь ее папа, который стоял на коньках только в детстве, был рядом и помогал ей.
Эми захотелось поверить ему. Не надо раздражаться, ведь он специально приехал сюда, но что он знает про ее спорт? Она глянула через плечо на своего тренера.
Это было ошибкой, она поняла это в ту же секунду. Она давала ему понять, что мнение тренера значит для нее больше, чем его.
Что ж, может, и так.
Тренер неожиданно поддержала ее отца.
– Представь, что ты профессионалка, выступаешь в ледовом шоу, – предложила она. – В ледовом шоу не надо волноваться из-за судей.
Никто и никогда еще не говорил с Эми о профессиональной карьере. Лучшие девушки уже получали цветы от ледовых шоу и агентств, но не Эми.
– Ты можешь это представить? – Голос отца звучал мягко.
– Да.
Самый важный элемент программы – она сама, сказал он. Ни музыка, ни костюм, ни даже прыжки, только она. Он хотел искренности, полной искренности.
– Тебе нравится это движение? Ты не сможешь его выполнить, если оно тебе не нравится. Никто в тебя не поверит, если ты сама в себя не поверишь. – Он говорил о чувствах и о том, что надо передать зрителям свои эмоции. – Заставь их почувствовать это!
Но прежде всего она должна быть самой собой.
– Возможно, все было бы проще и лучше, если бы у тебя были способности к прыжкам, но этого у тебя нет. И если ты будешь притворяться, все равно ничего не выйдет.
Благодаря отцу она поняла, что та мелодия понравилась ей, потому что была бодрой, полной энергии. В первый же вечер он нашел пианино и принялся наигрывать еще необработанное попурри из трех средневековых немецких народных песен. Эми они безумно нравились. Хэл играл их снова и снова, пробуя разнообразные способы аранжировки. Эми слушала не отрываясь.
– У тебя великолепный слух, – сказал он через час, покачав головой. – Не знаю, почему я не замечал этого раньше? Я думал, что из всех вас слух есть только у Йена.
Всю жизнь она слышала, что у Йена такие способности к языкам, потому что он обладает почти гениальной способностью запоминать и воспроизводить звуки. Странно и удивительно было слышать, что ее слух сравнивают с его.
Они записали немецкие песни, а на следующее утро соединили все наработанное накануне с новой музыкой. Затем Хэл соединил музыку и прыжки – чтобы они стали осмысленными. И Эми поняла, что она всегда ненавидела в прыжках – то, что они никогда не имели отношения к музыкальному сопровождению. Но теперь музыка, казалось, сама поднимала и вращала ее.
– Каким образом происходит прыжок? – спросил отец. – Что заставляет тебя вращаться? Как это делается с точки зрения техники?
Техники? Эми ничего об этом не знала. В этом хорошо разбирался Йен, а не она.
Отец поговорил с тренерами, и они дали ему почитать специальные статьи.
– Последние исследования в области прыжков, – сообщил он потом Эми, – показали, что важна сила торса, и тут мы можем поправить дело.
И Эми стала работать со штангой.
Она это ненавидела. Как же она это ненавидела! Катание на коньках имело отношение к скорости, красоте и чувствам, к тому, как грациозно поднять руку и вытянуть ногу и как ощущать красоту линии. Работа со штангой была тяжелой и нудной, и она с трудом выполняла ее.
Обойтись без этого было невозможно, но удовлетворения это приносило мало. Эми не могла нарастить слишком большую мускулатуру, поэтому ей нужно было стремиться к поднятию как можно большего веса. Вместо этого она без конца повторяла одни и те же движения. И не важно, под какую музыку она это делала или кто оказывался в это время в комнате, чтобы поболтать. Она не переставала ненавидеть штангу, а до этого в тренировках для нее не было ничего неприятного.
Но она с этим справилась.
Она так и не добилась таких уверенных прыжков, как у некоторых девушек, – и никогда не добьется, – но они стали лучше, а над своими приземлениями она работала до тех пор, пока не стала опускаться на лед как пушинка. И хотя сами по себе ее прыжки были медленны и невысоки, это не казалось плохо, потому что она была похожа на перышко, взлетая легко и без усилия.
Оказалось, что чем больше отец беседует с ее тренерами и другим персоналом тренировочного центра, тем больше они проигрывают в его мнении. Он спросил у нее, выступления каких двух юниоров нравятся ей больше всего.
– Не имеет значения, кто из них побеждает, сейчас это не важно. Просто скажи мне, от кого ты не можешь глаз оторвать.
Она помолчала. Трудно сказать. На соревнованиях ты думаешь о том, кто может победить.
– Есть два парня – Генри Кэррол и Томми Сарджент, я очень люблю смотреть их выступления. Генри неподражаем на льду, у него очень мощное катание, а Томми, он маленький и всегда такой забавный. Он меня смешит, даже когда катается.
Отцу, похоже, понравились ее слова.
– Тогда давай посмотрим, кто их тренирует.
– Но, папа, они же никогда не побеждают.
– А по-моему, это говорит в их пользу. На соревнованиях юниоров побеждают маленькие роботы.
Генри и Томми тренировались в Колорадо, не в большом комплексе в Колорадо-Спрингс, а на маленьком катке в Денвере, где с ними работал мужчина по имени Оливер Янг. Финансовые трудности вынудили Оливера оставить любительский спорт, прежде чем он сделал себе имя. Несколько лет он выступал в ледовом шоу, а теперь занялся тренерской работой. Его в первую очередь интересовали фигуристы мальчики, Эми стала бы единственной девочкой в этой возрастной группе.
– Тебя это волнует? – спросил ее отец.
– Нет.
В Делавэре она так и не сблизилась ни с кем из девочек, даже с теми, с кем жила в одном доме. Царивший на катке дух соперничества дружбе не способствовал.
Осенью она переехала в Колорадо. Оливер нашел общий язык с ее отцом. Его философия гласила: да, следует овладеть всеми основами, да, надо работать со штангой, но потом надо вырабатывать свой стиль. И к следующей зиме, когда Эми было уже пятнадцать, она выиграла соревнования юниоров с помощью программы, наполненной ошеломляющей работой ног. За один год она поднялась с семнадцатого на первое место!
Девушки из ее прежнего клуба были неприятно удивлены. Они думали, что Эми уехала из Делавэра, поскольку была недостаточно способна. Тогда почему она победила? Катались они лучше, не уставали повторять они себе, и это было правдой. Но эти фигуристки были не лучшими исполнительницами, и тут они ничего не могли поделать. Музыкальность Эми, а она, казалось, слышала в музыке больше, чем кто-либо другой, и ее способность подать себя, заставить людей почувствовать то, что чувствует она, – оба эти таланта были просто даны ей от Бога, а Оливер Янг их разглядел и развил.
Эми продолжала работать со штангой. День за днем. И это нравилось ей ничуть не больше, чем раньше, не приносило никакого удовлетворения. Ее семья по-прежнему заставляла ее на несколько недель каждое лето приезжать в Миннесоту, и она привозила с собой пустые мешки, чтобы, наполнив их песком, не прерывать свои опостылевшие упражнения.
В своих первых взрослых соревнованиях она стала девятой. Руководство Ассоциации фигурного катания Соединенных Штатов заметило Эми и организовало ее участие в небольших международных соревнованиях в Вене. Такие приглашения обычно предназначались семи-восьми первым фигуристкам, и матери девушек, опередивших Эми на национальных соревнованиях, были вне себя. С чего это вдруг мисс Эми Ледженд стала любимицей Ассоциации? Не Эми, а их дочери заслуживали поддержки этой организации!
Но эти девушки были маленькими роботами, а на этом уровне одной техники было уже недостаточно.
Уверенность Эми в себе возросла. На следующий год она стала шестой, а затем третьей. Теперь уже ей слали цветы ледовые шоу, агенты и компании по менеджменту, а Ассоциация фигурного катания была полна решимости дать ей возможность расширить свой международный опыт. Она блистала на льду, катаясь с подкупающей теплотой, и в тот год, когда ей исполнилось девятнадцать лет, завоевала первое место в Национальном чемпионате. Это было в год Олимпиады, и Ассоциация включила ее в олимпийскую команду.
Девятнадцать лет – это был хороший возраст. Женское одиночное катание еще не пошло по пути гимнастики, спорта, . где доминировали хрупкие школьницы, жесткое расписание тренировок которых задерживало их физическое развитие. Они были великолепными спортсменками, но не могли стать кумирами публики – ими интересовались только другие школьницы.
Однако широкие зрительские массы вполне могли ассоциировать себя с молодыми двадцатилетними женщинами. Людям нравилось читать про Эми в предшествовавшие Олимпиаде недели. Она была такая красивая, так прелестно одевалась! Немного застенчивая девушка, которая смотрит на мир из-под своей челки – совсем как принцесса Уэльская. Средства массовой информации были высокого мнения о ее отце, преподавателе музыки, и рассказывали о том, как музыкальные светила Липтон-колледжа, что в Липтоне, штат Айова, играли и записывали для Эми всю ее музыку. Были сфотографированы внушительные фамильные особняки ее матери в Англии и Ирландии, хотя некоторые из них она и в глаза не видела.
Но были и те, кто стремился отыскать какой-то изъян. Люди, которые прежде не обращали на фигурное катание: никакого внимания, внезапно стали экспертами, заявляя, что работой ног Олимпиаду не выиграешь. «Она может быть самой зрелищной фигуристкой, – возглашали по сетевому телевидению доки в фигурном катании, – но ее прыжки не отвечают международным стандартам».
– Мне кажется, что американских зрителей ожидает большое разочарование, – объявил бывший чемпион в парном катании. – Эми Ледженд не выиграет Олимпийские игры. Она не в состоянии это сделать.
Он ошибся.
Лидеры женского катания обычно не присутствовали на церемонии открытия Олимпиады. Их соревнования шли одними из последних, поэтому фигуристки, приезжавшие с самого начала, получали лишнюю неделю, которую им приходилось проводить в переполненных спальнях, питаясь казенной едой и довольствуясь неудобным ледовым временем. Но Эми смотрела церемонии открытия с семи лет. И не собиралась пропускать эту, независимо от того, как это может отразиться на расписании ее тренировок.
– Пусть едет, – сказали тренерам ее новые советники в агентстве спортивного менеджмента. – У нее будет время завоевать симпатии репортеров.
Родители Эми принимали участие в подборе ее группы менеджмента.
– Никто на свете, – сказал ее отец, – не разбирается в людях так, как твоя мать. Всех этих людей она не выносит. Если мы найдем кого-то, кого она сможет вынести в течение двадцати минут, ты получишь человека, которому сможешь доверять всю жизнь.
Эти новые советники внушали ей, что медали недостаточно.
– Американские зрители должны тебя полюбить, – сказали они.
– И каким же образом я заставлю их это сделать? – рассмеялась она.
– Если будешь самой собой.
Самой собой! Ей единственной из всех сказали такие слова. Остальные девушки – лидеры в любительском спорте были «в образе», именно эти слова они постоянно слышали: быть «в образе». Андреа должна была быть вздорной, Джил-Энн – милой. Это слишком давило на них, они все время должны были быть милыми или вздорными.
Никто никогда не говорил Эми про «образ», и сначала она решила, что ее просто считают безнадежной, настолько никчемной, что даже нечего пытаться что-то из нее слепить.
Но ее партнер по тренировкам, Томми, маленький, мудрый и остроумный, так не считал. С ним тоже никто не говорил про «образ».
– Мы с тобой настоящие фигуристы, Эми, ты и я. Даже у Генри, – технически Генри катался лучше, чем они, он вообще катался лучше всех на планете, – этого нет. А у нас есть.
Генри и Томми подписали контракт с одним агентством. Генри должен был выиграть золотую медаль, а Томми знал, что ему повезет, если он станет третьим.
– Ты наверстаешь свое как профессионал, – не уставали повторять ему агенты и менеджеры. – Не волнуйся!
Они все втроем поехали на открытие Олимпийских игр, и Эми чудесно провела время в эту первую неделю, пока у них не было соревнований. Она никогда не играла в командные виды спорта и неожиданно открыла для себя, что ей нравится быть в команде. Она ходила на все лыжные соревнования, на какие могла. Большеглазая и очень мило смотревшаяся в красно-бело-синей форме своей команды, она болела за всех остальных американских фигуристов. Она безумно влюбилась в одного из американских хоккеистов, но, к счастью для него, ведь ему необходимо было сосредоточиться на игре, так и не решилась сказать об этом.
После короткой программы она шла третьей. На этом этапе они с Оливером надеялись на второе место, но с ее прыжками было неудивительно, что этого не случилось.
И вот в тот день, между короткой и произвольной программами, Олимпийские игры перестали быть развлечением. В тот вечер Томми и Генри катались в финале мужских соревнований, но Эми не могла думать ни о чем другом, кроме своей судьбы, – насколько велик был разрыв между ней и двумя другими девушками и насколько внушительны были их прыжки. А затем ее одолела еще худшая мысль – как мало десятых балла отделяют ее от фигуристки, занимающей сейчас четвертое место. Сообщество фигуристов, может, и не ожидает от нее медали, но этого ждут американские зрители. Они верят в сказки. Она была красивой, следовательно, она выиграет золотую недаль.
Ничего не выйдем! Нет ни волшебства, ни гарантий. Только я и мои коньки.
Генри победил. Теперь все те, кто говорил, что Эми не сможет выиграть, вспоминали Игры 1976 года, когда Дороти Хэмилл и Джон Карри, два фигуриста, тренировавшиеся у одного тренера, завоевали золото в женском и мужском одиночном катании. Эми и Генри могли повторить тот успех. И Оливер станет Карло Фасси своего поколения.
Это было уже слишком.
И она упала. На самом легком тройном прыжке, старом добром «тулупе». Лишнее вращение, отклонение в воздухе, борьба за приземление… Не сумев совладать с ним, она оказалась на льду. Ее золотой шанс был упущен.
Значит, все кончено. Все эти годы работы со штангой прошли впустую. Теперь все было бессмысленно.
Она поднялась на ноги и подстроилась под музыку. Она не станет думать о штанге. Точно так же, как в течение двенадцати лет она смотрела церемонии открытия, она смотрела и на соревнующихся и уже давно вывела для себя самой главный закон: если я упаду во время важных соревнований, я не обращу на это внимания, Я могу оставить любительский спорт, но я могу начать выступать. Пускай судьи меня ненавидят, но я заставлю публику полюбить себя. Я буду кататься для них.
Она развела руки стремительным, почти победным жестом, словно обнимая и объединяя зрителей. Сейчас я здесь ради вас! Для тех, кто сидит у бортика со своими счетно-вычислительными машинками, это уже не имеет никакого значения. Они сбросили меня со счетов. А вы – нет. Вы меня полюбите… полюбите… полюбите…
И они полюбили ее.
Когда Эми упала, маленькая китаянка, занимавшая второе место, испустила вздох облегчения. Она отвернулась от мониторов, зная, что насчет Эми ей больше нечего волноваться. Она должна была выступать следующей, поэтому стояла у выхода на лед, снимая с коньков чехлы, когда засветились оценки Эми. Она не видела ее выступления и была просто сражена этими цифрами. Эми упала – так как же она могла получить такие оценки?
И потому эта фигуристка, сбитая с толку и напряженная, тоже упала. Но все же попыталась продолжить соревнование. Она могла состязаться, но не умела выступать. И теперь Эми оказалась на втором месте.
Немецкая фигуристка, пришедшая к этому вечеру первой, каталась последней, и она прекрасно поняла, что ей надо сделать – откатать чисто. Не надо добавлять никаких прыжков, не надо рисковать. Нужно всего лишь не упасть.
Так она и выступила – как человек, полный решимости не упасть. Она и не упала. Но ее катание было тяжеловесным и безжизненным, и ее оценки за артистичность оказались низкими.
Судьи старались быть справедливыми, но им нужно было думать и о том, что хорошо для спорта. И после ее бесстрашного выступления в этот вечер ни у кого не осталось сомнений, что восхитительная маленькая Эми Ледженд, хоть и не умеющая прыгать, очень хороша для спорта.
Эми победила потому, что сделала ошибку и простила себя за сделанную ошибку.
После того как ей повесили на шею золотую медаль и сыграли государственный гимн, она сделала все приятные вещи, которые полагается делать олимпийским медалистам. На заключительной церемонии она несла флаг. Сидела рядом с Микки-Маусом на платформе во время парада в Диснейленде. Тепло улыбающийся, похожий на доброго дедушку, дворецкий открыл перед ней дверь в Белый дом, а когда олимпийцы собрались в Восточной комнате, чтобы сфотографироваться, пресс-служба постаралась, чтобы именно Эми стояла рядом с президентом.
Она записала несколько рекламных роликов, совершила турне вместе с другими фигуристами-олимпийцами, позировала для плакатов, выступила на телевидении, вновь отправилась в турне. Дизайнеры начали дарить ей образцы своей одежды. И казалось, все ее любили.
Но Эми все равно нужно было работать со штангой.
Гвен и Хэл просидели в ресторане до четырех часов. Вечером она написала ему приличествующую случаю записку, в которой благодарила за ленч и приглашала на ужин к себе домой. Хэл позвонил через пять минут после получения записки. Он с удовольствием снова с ней встретится, с нетерпением ждет назначенного часа. Не может дождаться. Они поужинали вместе, затем вместе сходили в театр, а за этим последовала дневная автомобильная прогулка по зимним пригородам и ежевечерние телефонные звонки.
Никто из них не мог поверить в происходящее. Они не ожидали ничего подобного.
Хэл был ученым. Он собирал различные сведения, записывал все варианты той или иной строки песни. Но впервые в жизни он, казалось, немедленно узнал все, что ему было нужно. С того самого момента, когда он увидел эту спокойную, элегантную женщину, не дававшую людям запнуться за провод удлинителя, он понял все.
Они выросли в удивительно похожих домах – Гвен в Мэриленде, Хэл в Висконсине. Их родители были воспитаны на ценностях вполне устойчивого среднего класса. Они охотно признали, что, повстречайся они подростками, они друг другу не приглянулись бы. В юности оба жаждали приключений, оба хотели создать семью с непохожим на них человеком. Гвен выбрала Джона и скитальческую жизнь семьи военного, тогда как Хэл женился на Элеоноре – аристократичной, земной, чуждой условностям. Но несмотря на эти долгие, благополучные браки, и того и другого привлекали их сходство, беззаботность и покой.
Гвен знала, что хотя Хэл не был тем человеком, с которым она бы предпочла начать свою жизнь, он вполне мог быть тем, с кем она хотела бы ее закончить.
