Текст книги "Обещай мне"
Автор книги: Кэтлин Харрингтон (Гаррингтон)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Да чт-то с тобой такое, К-корт! – возмутился Тобиас, с трудом поспевая за широким, несмотря на хромоту, шагом друга. – Белль имеет право приг-гла-шать в дом кого хочет. Я д-доверяю ее сужд-дениям. Не хватало еще, чт-тобы нам диктовали, с кем п-поддержи-вать отношения, а с кем нет!
Чувствуя на себе любопытные взгляды, Корт повернулся к Тобиасу, изо всех сил стараясь держать себя в руках.
– Дорогой мой Рокингем, у меня и в мыслях не было диктовать что бы то ни было тебе или твоей жене. Однако хорошо бы тебе понять, что и вы не должны распоряжаться моей жизнью. Если мне придется когда-либо столкнуться с Филиппой Бентинк, этот паршивый город, насквозь пропитанный ханжеством, раз и навсегда усвоит, как я к ней отношусь. А пока я собираюсь сделать все, чтобы ее приняли в свой круг разве что судомойки или мусорщики.
Потрясенный ненавистью, прозвучавшей в голосе друга, Тобиас на несколько секунд онемел, а когда пришел в себя, дверь за Кортом уже захлопнулась.
Догнал он его уже на улице.
– Я не знаю, Уорбек, к-какое ужасное наказание ты п-приготовил для Филиппы, но хочу дать тебе один совет: обуздай свой бешеный нрав. Мстить беззащитной женщине – гнусность, и если ты сделаешь это, то пот-теряешь уважение тех, к-кто еще любит тебя. И еще… я прошу тебя, К-корт, прошу именем всего, что долгие годы связывало нас: не предп-принимай ничего, пока не увидишь ребенка Филиппы. – И прежде чем Kopд успел послать к дьяволу и ребенка, и его мать, Тобиас исчез в толпе.
Филиппа бесшумно открыла дверь детской и на цыпочках подошла к кроватке.
– Вам что-нибудь нужно, миледи? – спросила мисс О’Дуайер с сильным ирландским акцентом, к которому Филиппа начала уже привыкать.
– Я только хотела убедиться, что Кит хороши укрыт, – с некоторым смущением ответила она шепотом. – Он спит очень беспокойно и иногда сбрасывает одеяло.
– Не волнуйтесь, я его укрою, – заверила Уна с безмятежной улыбкой, – поезжайте к леди Рокингем о спокойной душой. Зачем нужны няни, если матери не будут ни на шаг отходить от детей?
– Хорошо, хорошо. Идите, а я посижу немного Китом… Я ведь не привыкла оставлять его одного вечерами.
– Осмелюсь заметить, – девушка присела в реверансе, – в этом наряде вы неотразимы. Все молодые джентльмены, которые там окажутся, не смогут глаз от вас оторвать.
Улыбнувшись против воли, Филиппа оглядела себя: действительно, платье насыщенного фиалкового цвета в тон гиацинтам, украшавшим прическу, и глазам очень шло ей.
– Спасибо, Уна, – сказала она и тихонько вздохнула: единственными молодыми джентльменами на дне рождения Белль будут два ее женатых брата.
Прикрыв за девушкой дверь, Филиппа вернулась к кроватке под кисейным балдахином. Лампа отбрасывала круг золотистого света на подушку, и темные волосы мальчика казались иссиня-черными на белом льне наволочки. Филиппа осторожно поправила одеяло и задумалась, глядя на сына. Черные ресницы спали на смуглых Щеках, губы безмятежно приоткрыты – ангел, задремавший на белом облаке. Не удержавшись, она легко коснулась губами гладкого прохладного лба.
– Ты не знаешь, какое ты мамино сокровище, – прошептала Филиппа.
Она тихонько взяла руку сына, выпростанную из-под одеяла, и маленькая крепкая ручка непроизвольно сжала ее большой палец. Сын был смыслом жизни Филиппы. В день, когда он родился, она поклялась что сделает все, чтобы он был счастлив и никогда не узнал горького чувства одиночества, так хорошо знакомого ей.
Мысли Филиппы обратились к разговору с Белль, а от него – к воспоминаниям детства. Ей было шесть лет – всего на год больше, чем Киту сейчас, – когда она осталась сиротой… Смутно ей помнился дядя, отвозивший ее в приходский пансион.
Филиппа живо представила себя и Белль в двенадцать лет, их убогую комнату, вернее, даже не комнату, а закуток, отделенный от громадной общей спальни. Отдельная комната предоставлялась лишь воспитанницам старшего возраста, но, поскольку Филиппа фактически жила в пансионе, не уезжая даже на каникулы, для нее сделали исключение. Когда воспитанницы разъезжались по домам, Филиппу охватывало чувство горького одиночества, и, в сущности, все это время она жила ожиданием, когда начнется новая четверть и девочки вернутся в пансион. Она впитывала их рассказы о маленьких приключениях, случившихся за время каникул. Суррей, Суссекс и Девоншир, откуда возвращались эти юные леди, казались Филиппе столь же далекими и экзотическими, как сказочные страны Востока.
– Старайся изо всех сил, Филли, – вспомнились ей слова, произнесенные маленькой Белль одной зимней ночью. – Если ты очень-очень постараешься, ты вспомнишь маму. Ведь она была жива до тех пор, пока тебе не исполнилось шесть лет, а это долгий срок. Я, например, помню рождественский праздник, когда папа и мама подарили мне первую фарфоровую куклу. Мне тогда было всего четыре года.
Филиппа послушно откинулась на подушку и зажмурилась изо всех сил, в который раз стараясь сосредоточиться. Какой была ее мама? Высокой и худенькой, как воспитательница мисс Беатриса? Или маленькой и пухлой, как мисс Бланш? В одном она была уверена: ее мама была очень красивая, с ласковой улыбкой и нежным голосом. Но это было все, что могла вспомнить Филиппа. Образ матери парил, казалось, совсем рядом, а когда она тянулась к нему, отдалялся и таял. Она не помнила не только мать – вся жизнь до приезда в пансион представлялась ей темным пятном.
– Нет, я никогда не вспомню, – наконец прошептала она со вздохом разочарования. – Честное слово, Белль, я стараюсь, стараюсь изо всех сил, но… ничего.
– А отца? – продолжала уговаривать подруга. – Ну же, попробуй еще раз! Он был белокурым, как ты? Может быть, он ездил верхом и иногда сажал тебя перед собой в седло? Попробуй представить себе высокого красивого мужчину, с которым вы скачете по цветущему лугу, и он улыбается тебе.
Филиппа напрягала память, пытаясь мысленно нарисовать притягательный образ, но все напрасно: память не сохранила не только высокого и красивого, но и некрасивого мужчину, который звался бы ее отцом.
– Ничего не получается, – уныло призналась она. – Я и папу старалась вспомнить тысячу раз, не меньше. Почему, почему у меня ничего не получается, Белль? Я совсем ничего не помню…
– Но ты же помнишь пожар?!
– Нет.
– Тогда почему он тебе иногда снится?
– Я просто верю тебе на слово, что он мне снится,
но, когда просыпаюсь, ничего не помню.
Ни для кого из окружающих, равно девочек и воспитательниц, не было секретом, что в прошлом Филиппы таится некая трагедия, связанная с пожаром. Она панически боялась огня. Однажды вечером ветром забросило тонкую штору па горящую свечу. Филиппа, сидевшая ближе всех, оцепенела с широко раскрытыми глазами, а Белль спокойно взяла графин с водой и вылила его на вспыхнувшую штору. Ночью Филиппа проснулась с пронзительным криком, и ее долго не удавалось успокоить. Захлебываясь рыданиями, она повторяла снова и Основа: «Этот ужасный человек с факелом», – и только после того, как ее заставили выпить успокоительное, она уснула. Утром же Филиппа ничего не помнила.
Именно об этом происшествии напомнила ей Белль в ту ночь, когда они разговаривали о родителях. Какое-то время девочки лежали молча, глядя в темноту. С улицы доносились мирные звуки: лай, собаки, скрип полозьев по снегу. Снег выпал только накануне, ночной морозец быстро прихватил его, и звук этот казался удивительно убаюкивающим в сумраке спальни.
– Белль, – вдруг сказала Филиппа, – как по-твоему, мои родители любили меня?
– Mon Dieu, как могли они тебя не любить? – встрепенулась девочка, уже успевшая задремать. – Разве бывает так, чтобы родители не любили детей? Нет, так не бывает. Сейчас они на небесах и, может быть, в эту самую минуту смотрят на тебя. Они и сейчас очень-очень любят тебя, ты должна в это верить.
Филиппа чуть приподнялась, вглядываясь в выражение лица подруги, однако в маленькой комнате было так темно, что едва можно было различить очертания ее тела под одеялом.
– Тогда почему я не чувствую их любви? Ведь я каждый вечер перед сном обращаюсь к ним в молитвах. Я прошу, чтобы они как-нибудь дали мне знать, что вспоминают меня, думают обо мне… но я никогда, никогда ничего не чувствую в ответ.
– Я не знаю почему, – ответила Белль чистосердечно. – Может быть, они считают, что о тебе';
есть кому позаботиться. Ведь мисс Бланш и мисс Беатриса любят тебя.
– Это не то же самое… но, возможно, ты и права, – Филиппа улыбнулась при мысли о воспитательницах, делавших все, чтобы она не чувствовала себя обделенной. – Получается, у меня две приемные мамы. Наверное, это нечестно – чувствовать себя одиноко, нечестно по отношению к ним. Но все равно, Белль, так обидно, что я не могу ничего рассказать о своих родителях.
– Я и не знала, что это тебя расстраивает, —заметила Белль с удивлением и тревогой. – Ты кажешься такой счастливой, такой беспечной… девочки, должно быть, даже не представляют, что их вопросы тебе неприятны. Но ведь ты понимаешь, что они это не со зла? Они… им просто любопытно, вот и все.
– Я не обижаюсь на них. Просто мне не нравится, что они жалеют меня.
– Что за ерунда! Как можно жалеть человека, который выглядит счастливым, всегда весел, с которым легко?
Филиппа согласилась с Белль. Действительно, она казалась окружающим счастливой и безмятежной, но это была всего лишь маска. В первое время в пансионе она часто плакала, и вот однажды мисс Бланш посадила ее к себе на колени и долго объясняла, что человек, постоянно оплакивающий то, чего лишился, никому не приятен и вдобавок гневит судьбу. Все слезы мира не помогут вернуть утраченное, говорила она, а за кротость и терпение Господь Бог обязательно наградит.
– Веди себя так, Филли, словно ты радуешься жизни, и постепенно ты на самом деле почувствуешь радость. Ты и сама не заметишь, как это случится.
И Филиппа нашла в себе силы сделать так, как учила ее мисс Бланш.
– Не грусти, через три дня ты все равно уедешь со мной, – напомнила Белль. – Тебе понравится у нас, вот увидишь. Познакомишься с мамой и папой, с Этьеном и Андрэ.
– Мне кажется, я не дождусь этого дня. – Филиппа со вздохом откинулась на подушку. – А твои родные не будут против?
– Против? – Белль хихикнула. – Да они тебя ждут не дождутся! Если ты не приедешь, они страшно расстроятся.
Филиппа улыбнулась, но потом снова посерьезнела.
– Нам с тобой надо хоть немного поспать, иначе мы с треском провалим завтрашний экзамен по арифметике.
– Хорошо, хорошо, спокойной ночи… – последнее слово плавно перешло в длинный зевок. – Увидишь, они будут обожать тебя.
В комнатке наступило молчание. Филиппа свернулась калачиком под теплым одеялом и предалась мечтам о предстоящем празднике. Белль так много рассказывала о своих близких, что семейство Мерсье казалось ей почти родным. По словам подруги, все в нем были добрыми и любящими, и в это верилось, потому что иначе как бы сама она могла вырасти такой? Однако предстоящая встреча все равно пугала Филиппу, особенно она опасалась братьев Белль. Филиппа втайне считала всех мужчин независимо от возраста созданиями странными, даже загадочными, и от одной мысли о том, что придется вести светскую беседу с юными джентльменами, она леденела от страха.
Она даже пыталась расспрашивать о мужчинах мисс Беатрис, но та ничем не могла помочь. Старая дева, заменившая Филиппе мать, точно знала только одно: она совершенно не понимает сильный пол.
– У меня, конечно, нет опыта, – с некоторым смущением объяснила она, – но впечатление такое, что мужчины смотрят на многие вещи не так, как мы, женщины. Например, все решения они принимают, руководствуясь логикой, их интересуют факты, а нами движут чувства, и мы стараемся понять суть вещей.
В двенадцать лет Филиппа не могла до конца понять слова мисс Беатрис, и только много позже убедилась, что та была права…
Эта мысль заставила Филиппу очнуться от воспоминаний. Сын все так же безмятежно спал. Филиппа коснулась губами смуглой теплой ручонки, потом бережно опустила ее на простыню.
– Спи крепко, carissimo[13]13
дорогой (ит.).
[Закрыть], – тихо сказала она. – Мама любит тебя.
Филиппа любила маленького Кристофера всем сердцем. Именно ради него она покинула Англию шесть лет назад. Когда стало окончательно ясно, что она утратила любовь мужа, оставалось только защитить еще не рожденное дитя. Если Корт способен без сожаления выбросить ее из своей жизни, то кто мог гарантировать, что он не поступит так же и с ребенком? Или еще хуже: узнав о беременности жены, он мог потребовать, чтобы ребенка отняли у нее сразу после рождения. Он забрал бы его себе, но не дал ему любви. Будь это девочка, то, подобно матери, она скорее всего провела бы детство и часть юности в приходском пансионе, а потом ее поспешно выдали бы замуж. Мальчика, то есть наследника, герцог, конечно, воспитывал бы в фамильном замке Уорбеков, но не любил бы его, видя в сыне воплощение неверной жены.
Филиппа поднялась и закрутила фитиль лампы, потом по многолетней привычке заглянула в холодный камин. Вечер был теплый, и огонь в камине не разводили, но она все равно выполнила привычный ритуал, чтобы в другой раз не забыть убедиться, что ни одна искорка не упала на ковер.
Попрощавшись с сыном взглядом, Филиппа вышла из комнаты. Сегодня ей предстояло заложить первый камень в здание будущей жизни ее ребенка, жизни нормальной и, может быть, даже счастливой. Ей было страшно, но он вспомнила совет мисс Бланш – улыбаться, как бы черно ни было на душе, – смахнула слезы, выпрямилась и решительно шагнула к лестнице, ведущей в холл.
Глава 3
– Здесь мило, – вполголоса заметила Клер Броунлоу, под руку с Кортом переступая порог особняка Рокингемов.
– Мило? – переспросил Корт, помогая ей раздеться. – Что ж, можно сказать и так.
Определение «здесь мило» было бы недооценкой жилища Рокингемов даже в обычные дни, а сегодня особняк буквально ослеплял. Тысячи свечей освещали просторный вестибюль. Золотистое сияние мягко ложилось на черно-белый мраморный пол и на колонны черного мрамора. Некогда похороненные на дне Тибра и поднятые со своего каменистого ложа лишь в середине прошлого столетия, теперь колонны украшали дом английского аристократа. Омытые потоками света, колонны делали особняк похожим на дворец античного императора.
В антикварных китайских вазах, стоявших по обеим сторонам лестницы, белели скромные маргаритки с нежным желтым сердечком, синели трогательные фиалки, алели тюльпаны, переливались всеми оттенками лилового ирисы.
В дверях гостиной гостей встречали хозяева. Предложив Клер руку, Корт подвел свою спутницу к виконту и виконтессе Рокингем.
– Корт, дорогой! – воскликнула леди Габриэль, когда они приблизились. – С твоей стороны было очень любезно прийти на мой день рождения.
Она протянула руку для поцелуя, и он легко коснулся губами кружевной перчатки. Белль не отнимала руку чуть дольше, чем требовали правила хорошего тона, и Корт ощутил едва заметное благодарное пожатие. Белль повернулась к его невесте.
– Леди Клер, как приятно снова видеть вас! Белль держалась, как и полагалось, спокойно и доброжелательно, но вспыхнувшие щеки выдавали волнение. Тобиас рассказал ей о разговоре с Кортом, и она не ждала его.
Несколько секунд Тобиас и Корт молча и серьезно смотрели в глаза друг другу. Потом острый кадык виконта Рокингема несколько раз судорожно дернулся над белым шейным платком, словно он хотел сказать что-то, но внезапно потерял голос.
– Я вижу, леди Габриэль настояла, чтобы ты оделся соответственно случаю, – заметил Корт с кривой усмешкой, но без сарказма. – Браво, дружище! Теперь тебя можно смело вести на прием к королю… в качестве мажордома.
Тобиас нерешительно улыбнулся.
– П-пропади пропадом все порт-тные мира и все идиоты, которые прибегают к их услугам! Моя жена наивно в-верит, что в таком наряде я без труда отвоюю у т-тебя титул рокового красавца. Если такое случится, ты ведь не буд-дешь держать на меня зла?
– Боюсь, для начала тебе придется конкурировать с Бо Бруммелем и Мэттом Донахью, которые занимают на этом пьедестале второе и третье места, – парировал Корт и пожал руку Тобиаса. – Рокингем, ты был прав сегодня: я не могу позволить себе расстаться ни с одним из моих немногочисленных друзей, особенно если речь идет о том, кого я знаю чуть ли не с пеленок.
– Спасибо, что пришел, – искренне сказал Тобиас.
– Не стоит благодарности. Я пришел сюда только ради Белль. Скажу положа руку на сердце: когда она обращает на меня взгляд своих больших темных глаз, я превращаюсь в такого же осла, как и ты.
Чуть раньше, пока экипаж катил по направлению к Портман-плейс, Корт бессчетное количество раз спрашивал себя, почему он едет к Рокингемам. Это же глупость, идиотизм. Но он не мог своей рукой разрушить многолетнюю дружбу. Тобиас и Белль – его единственные настоящие друзья, не отвернувшиеся от него в то страшное время. После развода он погрузился в глухую тьму отчаяния, которое пытался заглушить пьянством, короткими интрижками, картами. Они не бросили его тогда, и настало время вернуть долг, ответить любовью на любовь.
Но была и другая причина, по которой Корт решился явиться на день рождения Белль. Он хотел, чтобы первая встреча с Филиппой Бентинк произошла не случайно. Португалия многому научила его, например, тому, что ни одно важное событие в жизни нельзя оставлять на волю случая. Предупрежден – значит вооружен.
Корт искоса бросил взгляд на свою невесту и в который раз спросил себя, не совершил ли он ошибку, взяв ее с собой. Клер мило болтала с Белль, не замечая возникшей напряженности. Это была голубоглазая блондинка – тип, который он, смуглый брюнет, решительно предпочитал всем остальным. Бледно-голубое платье подчеркивало ее стройную фигуру и удачно оттеняло пепельные волосы. Но главное, что ему нравилось в Клер, это аристократизм, проявляющийся в каждом движении, чуть холодноватая манера держать себя, впрочем, никогда не переходящая в надменность.
Корт живо представил себе выражение лица Клер, когда она узнает, что в числе гостей – его бывшая жена. Он ни минуты не сомневался: узнай Клер об этом заранее, она ни за что не удостоила бы Рокингемов своим присутствием, а ему хотелось столкнуть свою невесту с Филиппой – почему, он и сам не знал. Может статься, Клер потребуется увезти: благовоспитанные леди не желают видеть в своем кругу женщин, чье прошлое опорочено разводом.
Единственная дочь богатого и влиятельного члена партии вигов, к которой принадлежал Корт, Клер была воспитана в самых строгих правилах и по праву гордилась своей безупречной репутацией. Ее благотворительная деятельность превозносилась до небес светскими матронами. Для того чтобы добиться руки этого, по словам леди Августы, «средоточия всех добродетелей», мало было называться герцогом Уорбеком и вести соответствующий положению образ жизни – нужна была еще немалая удача.
Повинуясь какому-то неясному, но властному побуждению, Корт стремился свести Клер и Филиппу, может быть, чтобы показать бывшей жене, что очередной герцогиней Уорбек будет женщина с незапятнанной репутацией. Корт понимал, что Клер интересует не он сам, а его титул, но это его не огорчало. Страсть можно легко разжечь в любовнице с помощью бриллиантовой побрякушки, а вот безупречное общественное положение жены купить невозможно.
Между тем на лестнице появилась Филиппа и с ужасом узнала угольно-черные волосы и широкие плечи гостя, с которым Тобиас Говард только что обменялся рукопожатием.
Невозможно!
Герцог Уорбек все-таки явился! Какой же она была дурочкой, как жестоко заблуждалась! И что теперь будет? Какому унижению он ее подвергнет?
Не в силах сдвинуться с места, она вцепилась побелевшими пальцами в перила, чтобы не упасть. Зачем, зачем она послушалась Белль? Боль в сведенных судорогой пальцах вернула ее к действительности. Филиппа заставила себя разжать руки, глубоко вздохнула, но страх не проходил.
А тот, кто был причиной всему, беспечно болтал с Тобиасом, ни о чем не подозревая.
Герцог Уорбек был высок ростом и статен: Черный вечерний костюм подчеркивал его великолепную фигуру. Знакомый упрямый подбородок, резкие черты лица и эта его особенная манера держаться, непринужденная и чуть надменная. Сейчас во всей его позе сквозило сдержанное напряжение, показавшееся Филиппе зловещим. Она всегда немного побаивалась Корта Шелбурна. Его окружала почти видимая аура силы, некой несгибаемой мощи, которая безмолвно предупреждала: берегись!
Вот он повернулся, чтобы предложить руку своей спутнице, и Филиппа заметила нечто, поначалу ускользнувшее от ее испуганного взгляда: массивную трость с набалдашником слоновой кости. Только тут ей бросилась в глаза некоторая неестественность движений и неровный, припадающий шаг. Бог знает почему, но сердце ее стеснилось от непрошеного сочувствия. А она и не знала, что Корт был ранен.
Блондинка с утонченными манерами, шедшая под руку с ним, держалась с безмятежностью избалованной кошки. Уорбек наклонился к самому ее уху, и по губам ее скользнула улыбка, но глаза остались холодными. Филиппа, изумленная до глубины души, спросила себя, что могло свести такую страстную натуру, как Уорбек, с этой снулой рыбой. Будто услышав ее вопрос, Корт поднял голову и посмотрел вверх. Уже в следующее мгновение в серых глазах, казавшихся серебряными из-за отражавшихся в них свечей, вспыхнула ненависть. Филиппа оцепенела от страха.
Перед ним в вечернем .туалете из тончайшего шелка фиалкового цвета стояла леди Филиппа Мур Шелбурн Бентинк, маркиза Сэндхерст. В ее глазах, которые он так хорошо помнил – насыщенно-синих глазах цвета фиалок, – застыл ужас. Корт понял, что она не ожидала его появления. Вот и славно, подумал он с торжеством. Пусть знает, что он не уступит ей без борьбы своих друзей. Он победит любой ценой, у нее не останется ни единого друга на всем белом свете.
Корт видел, что она испугана, очень испугана, настолько, что готова убежать. Но неожиданно для него, Филиппа надменно вскинула подбородок и шагнула вниз. Она шла не спеша, с видом королевы, которую ожидают подданные.
Краем глаза Корт заметил появившуюся на верху лестницы леди Гарриэт в немыслимом платье в черную и красную полоску. При каждом шаге сильно накрахмаленные нижние юбки громко шуршали. Она шла под руку с полковником личного эскорта ее величества королевы и, конечно, играла на вечере роль дуэньи молодой вдовы. Корт не обратил внимания на предостерегающий взгляд леди Гарриэт, потому что его глаза как магнитом вновь притянуло к Филиппе.
В последний раз он видел ее в объятиях Сэнди, и сейчас, в двадцать четыре года, она стала еще красивее, чем была в восемнадцать. Грех не исказил ее прекрасные черты, как и прежде, она казалась трогательно чистой. Широко посаженные глаза оставались ясными, белая кожа матово мерцала в свете свечей, белокурые волосы удивительного серебристого оттенка, уложенные в высокую прическу, подчеркивали грациозную шею. Ничто, абсолютно ничто не указывало на то, что это прекрасное создание – бессердечная авантюристка, способная бросить мужа ради любовника. Как он ненавидел ее!
За рану в сердце, хладнокровно нанесенную и до сих пор не зажившую, за оскорбленное самолюбие, но больше всего он ненавидел ее за этот невинный вид – вид нетронутой школьницы, наивной, свежей, похожей на едва распустившийся бутон. Грех старит, и эта матово-белая гладкая кожа должна была пожелтеть и покрыться глубокими морщинами, по одной за каждую ночь, проведенную в объятиях Сэндхерста.
Однако нет справедливости на земле, и преждевременно постарел он сам, а от его прежнего гордого «я» остались одни воспоминания. Он чувствовал себя гораздо старше тридцати шести лет, почти стариком. В волосах его серебрилась седина, а сердце покрылось рубцами. Его мысли, как мысли тяжелобольного, были пропитаны горечью, да еще искалеченная нога…
Между тем Филиппа сделала несколько шагов и оказалась прямо перед Кортом.
– Ваша милость! – сказала она негромко, присев в глубоком реверансе.
И это было все.
Чего он ждал? Пристыженного румянца, трепета ресниц?
Шесть лет он ждал этой минуты, рисовал ее бесчисленное множество раз и всегда видел Филиппу кроткой, полной раскаяния, с умоляюще сложенными руками и щеками, мокрыми от слез. Себя же – полным праведного негодования, без тени жалости в ожесточенном сердце.
И как же все обернулось в действительности? Филиппа стояла перед ним с таким видом, словно имела полное право находиться среди порядочных людей. В ней не чувствовалось даже намека на раскаяние, и было совсем не похоже, что хотя бы наедине с собой она предается самобичеванию. Что ж, в таком случае он тоже не станет разыгрывать «комедию лицемерия», как сказала его крестная.
Не сказав ни слова. Корт резко повернулся, с силой опираясь на трость, чтобы удержать равновесие, и повлек Клер к выходу. Краем глаза он видел Белль, бледную как смерть. Она держалась за руку мужа с таким видом, словно боялась потерять сознание. Но на этот раз Корт чувствовал, что цена этой дружбы выше, чем он в состоянии заплатить.
– У-Уорбек! – послышался за спиной голос Тобиаса.
Корт даже не взглянул в его сторону, отдавшись бешеной ярости. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить – только покинуть этот дом, и как можно скорее.
Филиппа в оцепенении наблюдала, как ее бывший муж решительно шагает к двери, почти волоча за собой свою спутницу. После пережитого потрясения она чувствовала странное равнодушие к происходящему и вяло размышляла о том, что Корт, должно быть, и приходил только за тем, чтобы публично унизить ее. Без единого слова он сумел поставить ультиматум тем немногим, кто осмелился принять ее в свой круг: «Любой, кто решит выказать дружеские чувства этой особе, навсегда перестанет быть другом мне!» И это всего лишь первый шаг Корта по пути мести. Его цель – сделать ее жизнь невыносимой, и он, без сомнения, добьется этого. Перед ней закроются все двери.
За несколько минут вдребезги разбилась ее надежда начать нормальную жизнь, которую она вела Бог знает как давно, до первой встречи с Уорбеком. Он слишком могуществен, чтобы надеяться на победу. Что же тогда, бегство? Если бы не сын, она так и поступила бы, но она отвечает за счастье своего ребенка и потому вынесет все, что уготовано ей судьбой.
Корт был уже почти у выхода, как из гостиной появилась леди Августа. Старой аристократке потребовался один-единственный взгляд, чтобы понять, что произошло.
– Корт, дорогой мой! – воскликнула она оживленно, заступая внуку дорогу. —Наконец-то ты здесь!
Словно не замечая ярости, которая исходила от него, она ласково дотронулась до его руки, потом немного отступила и окинула костюм Корта критическим взглядом.
– Недурно, очень недурно… – Леди Августа поправила безукоризненно завязанный шейный платок, смахнула воображаемую пушинку с рукава и одобрительно улыбнулась. – Пожалуй, можно сказать, что твой портной, этот Дьюкс, превзошел самого себя.
Наступила очередь Клер. Леди Августа взяла обе ее руки в свои и одарила молодую женщину улыбкой, разве что самую малость приторной.
– Ах, леди Клер, вы, как всегда, великолепны! – Корт открыл было рот, но его бабушка поспешно продолжала: – А какой оттенок платья! Он восхитительно идет к вашим глазам.
– Могу сказать то же самое о вашем, – рассеянно произнесла та, не глядя на леди Августу.
– – Ну разве вы не милое дитя, если находите возможным делать комплименты старой развалине вроде меня! – продолжая щебетать, леди Августа клюнула Клер в щеку. – Я думаю, у нас найдется, о чем мило поболтать, тем более что я не видела вас тысячу лет. Пойдемте в гостиную, дорогая, там нам будет удобнее. Корт, голубчик, мы оставим тебя, я хочу представить твою невесту тем, кто сгорает от желания с ней познакомиться.
Филиппа с трудом удержалась, чтобы не схватиться за сердце. Почему-то известие о предстоящей женитьбе Уорбека потрясло ее. Этого еще не хватало! Какое ей дело до Корта, разрази его гром! Пусть женится, пусть катится к дьяволу – ей-то что?
Клер обратила к жениху вопросительный взгляд, но тот в этот миг не смотрел на нее, и она снова повернулась к леди Августе.
– Я не знаю… видите ли, леди Августа, мы не собирались оставаться здесь надолго…
– Именно так, мы не останемся! – отчеканил Корт. Он чувствовал себя так, словно все его близкие только и ждут, чтобы вонзить в него нож.
– Глупости! – фыркнула леди Августа все с тем же ненавистным ему простодушным видом.
Ее брови приподнялись, будто она недоумевала, почему ее внук так странно себя ведет. Корт продолжал тщетно сверлить ее вызывающим взглядом, но леди Августа невозмутимо взяла под руку Клер.
– Полно, Корт, мальчик мой, ведь граф Рамбуйе с супругой еще не знакомы с твоей очаровательной невестой. Я не говорю уже об их сыновьях и невестках! Это просто невежливо сразу уходить.
Казалось, леди Августа без слов просит не устраивать публичного скандала, но Корт упрямо повернулся к хозяевам дома. Белль смотрела на него умоляюще, Тобиас, памятуя о том, что уже упрашивал его, хранил строгий вид.
Бог знает почему в памяти Корта вдруг эхом прозвучали слова друга: «Не предпринимай ничего, пока не увидишь ребенка Филиппы». Что, черт возьми, Рокингем имел в виду?
Потом он вспомнил, что не только Тобиас, но и обе престарелые дамы говорили ему о том же, хотя и не так прямо. Обманутый муж и униженный мужчина должен думать о чужом ребенке? Простить его беспутную мать? Это казалось диким, непонятным, но еще более странной была уверенность его близких, что он будет милосерден к этому сопляку.
Недоумение вытеснило ярость. Что, если Филиппа произвела на свет идиота или калеку? Неожиданно сердце его болезненно сжалось. Ладно, решил Корт, сначала выясним, почему все они защищают отродье Сэндхерста, а уж потом подумаем, как поступить с Филиппой.
– Будь по-твоему, бабушка, – Корт почти сумел, улыбнуться. – Я думаю, мы сможем немного задержаться, чтобы представить Клер гостям.
В наступившей тишине постукивание трости по мраморному полу казалось оглушительным. Корт с непроницаемым видом шагал к дверям гостиной Рокингемов. За один его локоть держалась несколько растерянная Клер, за другой – торжествующая леди Августа.
Филиппа бессильно прислонилась к перилам лестницы. Почему Уорбек смилостивился и остался? Давал ли он тем самым понять, что не станет преследовать ее? Или это была всего лишь дьявольская уловка? Возможно, он лишь отложил решающий удар.
– А ты как думаешь, Корт? Не убежит «коротышка капрал» с Эльбы?
Графиня Рамбуйе обратила к Корту заинтересованный взгляд. У Катрин Мерсье были те же живые г темные глаза, что и у дочери, в них светились ум и проницательность. Французская революция лишила ее родины, перевернула всю ее жизнь, но не сломила эту сильную женщину. Она живо интересовалась политикой, и Корт всегда с удовольствием обсуждал с – ней эту «неженскую» тему.
