Текст книги "Ночь голубой луны"

Автор книги: Кэти Аппельт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

33

Ждать очень нелегко. Берегиня написала в пункте «Г» своего плана: «Дождаться прилива». Но ей и в голову не могло прийти, что придётся ждать так долго. Сидя в «Стрелке», она готова была закричать и завизжать со всей мочи: «Эй, луна, давай скорей!» Но это не было предусмотрено планом и к тому же разбудило бы Синь, и тогда пришлось бы всё начинать сначала (см. пункт «А»).

Берегиня ни за что не хотела снова увидеть, как Синь злится, или как она огорчается, или, не дай бог, как она плачет.

Синь плачет. Может ли быть что-нибудь хуже этого?

Вообще-то может. Когда Синь кричит, это ещё хуже.

Но и когда Синь плачет, тоже очень плохо.

А ещё Доуги… Какое у него было лицо!

Берегиня закрыла своё лицо руками. Лицо Доуги… Он был не просто огорчён. Он был опрокинут и сломан. Как цветы… Погибшие цветы…

В тот самый миг, когда месье Бошан ткнул пальцем в Синь, будто это она была виновата, Берегиня бросилась бежать. Она бежала, и бежала, и бежала прямо к «Автобусу». Рядом с ней нёсся Верт.

– А вот и моя д-д-д-дорогая д-д-д-девочка! – улыбнулся Доуги, когда они с Вертом оказались возле «Автобуса».

Так странно было видеть радостную улыбку Доуги среди всего этого ужаса. Надо всё рассказать ему. Надо рассказать… Берегиня глубоко вздохнула, как перед прыжком с высоты, и… не смогла вымолвить ни слова. Она боялась, что стоит ей попытаться заговорить, как вместо слов у неё польются слёзы. Поэтому она только молча кивнула в ответ на приветствие Доуги.

Доуги открыл холодильник, достал запотевшую баночку газировки и вручил Берегине. Не смея поднять на него глаза, она взяла баночку одной рукой, а другой принялась тщательно заправлять за ухо непослушную прядь волос.

Всё ещё не решаясь взглянуть на Доуги, она краем глаза увидела, как он, взмахнув руками, словно дирижёр симфонического оркестра, торжественно провозгласил:

– С-с-с-ступайте вон, с-с-с-собаки!

Верт и Второй сорвались с места и наперегонки помчались на пляж. Капитан парил над ними, покрикивая: «Давай! Давай!»

Берегиня сделала большой глоток из запотевшей баночки. Ледяная жидкость обожгла ей глотку, и она, поперхнувшись, пожалела о том, что утром не съела тарелку хлопьев с молоком, вместо того чтобы выпускать крабов.

Крабы. И розы. И ночной цереус. И разбитая миска Синь. И месье Бошан, сгорбленный, стоящий на коленях над погибшими цветами. И слёзы Синь. Обо всём этом надо было рассказать Доуги.

Она снова сделала большой глоток газировки из банки, стараясь ещё хоть немного оттянуть этот момент. Но рассказ так и не успел начаться: пока Берегиня глотала ледяной напиток, Доуги заговорщически подмигнул ей, взял укулеле и запел:

– Будь моей женой! Будь моей женой!

Он пел и улыбался, и улыбка его сияла, словно солнце, стоявшее высоко-высоко в жарком синем небе.

Берегиня сто раз слышала эту песню. Доуги репетировал всё лето, готовясь спеть эти три слова Синь именно сегодня, в ночь голубой луны, в ночь волшебного полнолуния. Сегодняшняя дата была специально отмечена у него в календаре, который висел в «Автобусе» на спинке водительского кресла.

Ну как она могла рассказать обо всём случившемся Доуги? Как она могла разрушить его мечту?

У неё вдруг начали зудеть и чесаться ноги так, что невозможно было стоять на месте. Берегиня хотела только одного: скорей бежать, бежать отсюда, бежать куда глаза глядят и больше не думать ни о крабах, ни о розах. Бежать прочь от Доуги, от его укулеле, бежать на берег, чтобы перед глазами были только поднимающиеся и падающие волны да скала де Вака – узкая полоска косы, едва выступающая над поверхностью воды. Сбивчивые объяснения и оправдания комом застряли у нее в глотке, а в животе уныло плескалась сладко-липкая газировка.

Надо рассказать Доуги прямо сейчас, рассказать всё: про крабов, гумбо – в общем, всё как есть. С чего же начать? Какое слово будет первым, чтобы, потянув за него, как за кончик нитки, начать разматывать весь этот ужасно запутанный клубок? Она зажмурила глаза и открыла рот, приготовившись выпалить всё разом, но вместо её голоса вдруг раздался пронзительный крик: «Давай! Давай!» Капитан пронёсся прямо над её головой, а за ним – оба пса, Верт и Второй. Не думая больше ни о чём, Берегиня повернулась и побежала за ними.

34

Доуги смотрел им вслед – двум собакам, чайке и девочке. Он вдруг почувствовал странную тревогу. Странно, Берегиня ни разу не взглянула на него. Она стояла всё время, уставившись под ноги, не поднимая глаз. Это явно неспроста. Интересно, что бы это значило? Что у неё на уме?

Он пожал плечами в такт своим мыслям. Ну да ладно, придёт время – сама всё расскажет. Кто-кто, а он-то знал, как оно бывает, когда слова во рту слипаются в один большой комок и, как ни старайся, ни звука не можешь из себя выдавить.

Доуги тоже не был техасцем или уроженцем Устричного посёлка. Он вырос в штате Нью-Джерси. Как раз накануне выпускных школьных экзаменов его пригласил пообедать настойчивый и ретивый сержант-вербовщик, и, не успев отпраздновать окончание школы на выпускном вечере, Доуги оказался в учебном лагере для новобранцев. Через несколько месяцев он уже топал по пыльным дорогам далёкой жаркой страны с автоматом через плечо, с ранцем за спиной, стуча зубами и дрожа от страха под грохот рвущихся снарядов. Когда всё это наконец закончилось и он оказался снова в родном Нью-Джерси, дрожь не прошла. У него дрожали руки, колени и даже голова. Он не мог ни спать, ни есть.

Сидя на диване в своей комнате, он чувствовал, что сейчас его кости и всё тело разорвутся на тысячи мелких кусочков, которые разлетятся по всей комнате. Наконец его мама села рядом с ним и крепко обняла его, сказав: «Доуги, милый, успокойся. Всё хорошо». Может быть, на него подействовали её объятия. А может быть, он давно ждал, чтобы кто-нибудь сказал ему это. Но так или иначе, дрожь его сразу прекратилась. Руки, ноги и голова перестали дрожать. Дрожал по-прежнему только голос.

Доктор в военном госпитале сказал, что он, может быть, будет заикаться до конца жизни. А может быть, и нет.

Услышав это, Доуги не огорчился. Ему было всё равно. Он мог прожить всю жизнь с заиканием. Главное, что унялась дрожь в руках, ногах и во всём теле.

Он взял деньги, которые ему заплатили в армии, и купил на них жёлтый школьный автобус. Мама сказала ему:

– Поезжай, милый, и отыщи свою половинку.

Он понятия не имел, где её искать, но точно знал, что не в штате Нью-Джерси. Ему очень не хотелось расставаться с мамой, но ему необходимо было отыскать свою половинку. И тогда он решил бросить монетку. «Если выпадет р-р-р-решка, поеду в г-г-г-горы. Если орёл – к м-м-м-морю», – загадал он, подбросив вверх новенький блестящий двадцатипятицентовик. Монетка упала на землю. Вышел орёл.

Можно было, конечно, перебраться на побережье в штате Нью-Джерси, но там слишком многолюдно. А может, отправиться на скалистый берег Калифорнии? Но он знал, что вода там слишком холодная. В конце концов он сел в автобус и поехал в Техас.

Ехал он три дня и три ночи, а когда добрался до Хьюстона, то повернул на юг: не к Галвестону, где тоже было полным-полно туристов, как и в Нью-Джерси, и не к Корпус-Кристи, где его ждало всё то же самое. Вместо этого он ехал потихоньку всё дальше и дальше, пока не доехал до крошечного городка Тейтер, где жила лишь малая толика обитателей, и оказался прямо у ворот Техасского государственного парка. Он въехал в ворота и через некоторое время оказался на странной дороге, усеянной ракушечной шелухой. Это было Устричное шоссе. Несмотря на то, что по обе стороны от него раскинулся государственный парк, оно целых сто лет находилось в частном владении. С незапамятных времён здесь стояли три дома. В одном из них жил месье Бошан. Второй занимала внучка прежнего владельца со своей подругой. Третий принадлежал одному жителю Тейтера, который раньше приезжал сюда на выходные ловить рыбу, а когда забросил рыбалку, стал сдавать свой коттедж.

Доуги снял его в тот же день, а потом отправился в дирекцию парка, чтобы получить разрешение на пляжную торговлю и прокат оборудования для сёрфинга. Он доехал на жёлтом автобусе до конца Устричного шоссе и припарковал его там. На этом самом месте жёлтый автобус и простоял последние десять лет, за исключением тех ночей, когда с океана приходил шторм. Тогда Доуги перегонял автобус подальше, чтобы его не смыло в море прибоем.

Каждое утро Доуги начиналось с того, что он ставил возле автобуса брезентовый навес и готовился принимать клиентов – сёрфингистов. Стоя под этим самым навесом, он впервые увидел Синь. Она понравилась ему с первого взгляда.

Он пристраивал возле прилавка старую доску объявлений, на которой было удобно раскладывать плакаты и майки, когда мимо него прошествовала высокая женщина с огромным животом. Она направлялась прямо к прибою, туда, где бушевали волны, а следом за ней бежала девушка-подросток с ослепительно-белыми волосами. Она громко кричала:

– Стой! Куда ты? Туда нельзя!

Но та не обращала на эти крики ни малейшего внимания. Вскоре они очутились за волнорезами, там, где вода уже была выше пояса. Он видел, как их головы качаются в волнах.

А потом он услышал их пронзительные крики. Кричали обе – и высокая темноволосая, и та, что пониже, с ослепительно-белыми волосами.

Вначале Доуги не обратил никакого внимания на их крики. Большинство отдыхающих кричат и визжат, когда заходят в воду. Кричат, потому что холодно, кричат, когда первая сильная волна ударит им в лицо. Обычное дело. Но потом он повернулся к воде и прислушался. Нет, это были не такие крики. Не обычные. В них было что-то странное.

Он ясно различил крик высокой темноволосой купальщицы. Она кричала от боли. А потом раздался крик той, что пониже. Она кричала от страха.

Всякий, кто бывал на войне, знает толк в криках.

Он помчался к воде, на ходу сбрасывая пляжные тапки, бросился в воду и поплыл изо всех сил. Крики то слышались отчётливо, то тонули в шуме и рёве волн. Подплыв к женщинам, он наконец понял, в чём было дело. В руках у той, что пониже, с белыми волосами, был новорождённый младенец. А в глазах у той, что повыше, темноволосой, стояли слёзы.

Он подумал: и где сейчас Мэгги-Мэри? Кто знает! Быть может, в Сан-Паулу. Или в Сингапуре. Или в Сан-Франциско.

Он почти не вспоминал о ней. В том, что она исчезла, не было ничего удивительного. Сразу было видно, что ей тесно в маленьком мирке прибрежного посёлка.

Доуги вовсе не скучал по ней. Но всё же он был ей благодарен по двум причинам. Во-первых, именно она привезла и поселила Синь в Устричном посёлке. А во-вторых, она родила на свет Берегиню. Две веские причины для благодарности.

Спасибо Мэгги-Мэри за то, что он нашёл свою половинку.

Доуги улыбался, тихонько наигрывая на укулеле. Потом он ещё раз во всё горло пропел свою песню из трёх слов. Целых десять лет он ждал заветного момента, когда наконец сможет спеть Синь песенку. Он ждал целых десять лет, хотя полюбил её сразу, с первого же взгляда.

35

Берегиня бежала очень быстро. Длинные ноги стремительно несли её по пляжу. Но куда ей было тягаться с двумя псами и чайкой! Вскоре они вырвались вперёд, и девочка стала отставать. Она перешла на шаг, хватая ртом воздух. Оказавшись напротив косы, она остановилась, глядя на неё.

На самом верху скалы сидели два коричневых пеликана. Но с того места, где стояла Берегиня, казалось, будто они уселись прямо на воду.

Всякому, кто когда-нибудь стоял на самом краю пляжа, глядя то на морскую даль, то на волны, что, пенясь, разбиваются у ног, знаком этот мощный зов. Зов моря. Стоя у края воды, Берегиня снова, в стомиллионный раз, ощутила эти цепкие объятия, могучий зов пучины.

Она снова взглянула на Устричную косу. Ей довелось однажды оказаться там. Она отлично помнила, как водяные брызги холодят лицо, как чешутся и горят глаза от морской соли. Именно там она в последний раз видела свою маму-русалку.

С тех пор Берегиня никогда не бывала на косе. Синь запретила ей, сказав:

– Пообещай, что ты никогда больше не отправишься туда.

И Берегиня дала Синь торжественное обещание. Ей было тогда три года. Но, дав такое обещание, она не перестала мечтать о том, чтобы снова оказаться на косе. Отсюда, где она стояла, казалось, что это очень близко и до косы можно доплыть, совершив всего несколько сильных взмахов руками.

Берегиня сделала шаг и вошла в воду. Но едва она ступила в полосу прибоя, как пеликаны взлетели с косы и, паря, стали медленно подниматься всё выше и выше в небо. Их резкие крики вывели Берегиню из задумчивости. Кроссовки намокли. Синь рассердится. Рассердится ещё сильней! Берегиня повернулась спиной к морю. Всё-таки придётся рассказать Доуги про крабов. Она сняла кроссовки, стряхнула с них воду и песок. Потом она скрестила пальцы и загадала желание: только бы Доуги понял её. Только бы он всё понял!

36

Доуги увидел, что Берегиня и зверьё возвращаются к нему. Впереди бежал Верт, за ним Второй. А когда Капитан камнем упал вниз и спланировал прямо на шезлонг, вцепившись когтями в деревянный подлокотник, Доуги слегка отпрянул и пробормотал:

– П-п-п-полегче, ты, п-п-п-птичий п-п-п-пират!

Капитан поудобнее устроился на подлокотнике и распушил перья на спине, словно говоря: «Всё в порядке, старина!» Доуги, смеясь, протянул ему сырный крекер. Вообще-то больше всего на свете Капитан любил арбуз, но у Доуги не было под рукой арбуза, а только сырный крекер. Ну что ж, чайки не привередливы. Капитан с удовольствием выхватил угощение из пальцев Доуги.

Псы заползли под автобус и устроились там в холодке, вывалив языки и часто дыша после сумасшедшей гонки по пляжу. Доуги нагнулся и посмотрел на них. Языки у обоих были ярко-розовые, лохматые бока ходили ходуном. Доуги наполнил миску водой из термоса и поставил её под автобус. «Ав-ав-вау!» – тявкнул Второй. Наверное, по-собачьи это означало «спасибо!».

«Давай-давай!» – потребовала чайка, снова распушив перья. Доуги достал ещё один сырный крекер. Капитан взял его клювом из пальцев Доуги, спрыгнул на землю и запрыгал по песку прямо под автобус, туда, где собралась вся звериная компания.

Занимаясь со зверями, Доуги краешком глаза следил за Берегиней, которая потихоньку (очень-очень медленно) приближалась к нему. Глядя на то, как она еле волочит ноги, увязающие в песке, на то, как она, понурив голову, упорно смотрит вниз, не поднимая глаз, он окончательно убедился: что-то тут не так, что-то случилось. Он взял было укулеле, но тут же бросил его обратно на шезлонг, туда, где стояла коробка с сырным крекером, и пошёл навстречу Берегине. Когда он приблизился к ней, она взглянула на него. Доуги стоял перед ней – сильный, загорелый, широкоплечий, полный солнцем, песком и ветром, полный до краёв светом этого прекрасного летнего солнечного дня. Тогда она вдруг ни с того ни с сего бросилась в его объятия, задыхаясь от слёз и повторяя как заклинание:

«Прости-прости-прости-прости…»

Доуги встал на колени и крепко обнял её.

«Прости-прости-прости-прости-прости-прости…»

Сколько раз она повторила это своё «прости»? Он просто сбился со счёта.

37

Забравшись под автобус, Капитан положил сырный крекер на песок и стал неторопливо расклёвывать его. Вкусный сырный запах добрался до чутких собачьих ноздрей.

«Ваф-ваф-ав-в-в!» – жалобно протянул Второй. Ему очень хотелось полакомиться сырным крекером.

«Гр-р-р-р-р-р-ав!» – поддержал его Верт. Ему тоже очень хотелось отведать сырного крекера.

Капитан усердно работал клювом. Оба пса подползли к аппетитному кусочку и стали осторожно обнюхивать его.

Носы у собак очень нежные. А клюв у чайки очень твёрдый. Лишь только Верт протянул свой нежный нос к аппетитному крекеру, как… ТУК! Капитан клюнул его прямо в нос, в самое чувствительное место.

«ВУ-У-У-У-У-УФ!!!» – Верт отчаянно взвыл от боли.

Хотя Второму пока ещё не досталось от чайки, он тоже завыл – на всякий случай.

Жалобное вытьё жутко расстроило Капитана. Он вовсе не хотел сделать Верту больно – ведь пёс был его лучшим другом на всём белом свете.

Вот если подумать, то зачем, собственно, он клюнул своего лучшего друга в его нежный, чувствительный нос? Из-за чего он обидел доброго пса? Из-за какого-то несчастного сырного крекера! Дурацкий сырный крекер. В конце концов, не так-то уж он его любит. Во всяком случае, не настолько, чтобы из-за него клеваться и драться с лучшим другом. Подумаешь, сырный крекер. Да провались он пропадом, этот несчастный крекер!

Занимаясь самобичеванием, Капитан одновременно наблюдал чёрным блестящим глазком за Вертом, который снова подполз к кусочку сырного крекера, аккуратно взял его зубами и потащил к дальнему краю автобуса. Ничего себе! Вообще-то это был мой крекер! Капитан подскочил к Верту и приготовился снова клюнуть его… И тут вдруг вспомнил! Целая коробка сырного крекера! Это же настоящий клад! Капитан выскочил из-под автобуса и подлетел к шезлонгу. Коробка так и лежала там, где её бросил Доуги. Красота! Тут на всех хватит!

«Давай! Давай!» – крикнул Капитан. Оглянувшись через плечо, он увидел, что псы высунули носы из-под автобуса. «Давай-давай!» – снова позвал он, призывно хлопая крыльями. Псы осторожно направились к шезлонгу, виляя хвостами и принюхиваясь. Капитан от нетерпения даже подпрыгнул на подлокотнике.

«Вот же они!» – силился сказать он.

Верт навострил уши. Второй тоже навострил уши.

Сыр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-рный! Кр-р-р-р-р-р-р-рекер-р-р-р-р-р-р!!!

Оба пса бросились к коробке с крекером. Но Капитан успел соскочить с подлокотника на сиденье шезлонга, до того как на него прыгнули восемь собачьих лап.

Х-х-х-хр-р-р-р-р-рус-с-с-сть!!! Х-х-х-х-хр-р-р-р-р-рум!!!

Шезлонг ходил ходуном, коробка полетела вверх тормашками, крекер разлетелся в разные стороны.

Ап-оп-оп-ам!

Второй бегал кругами вокруг шезлонга, держа в зубах крекер. Верт тащил крекер, довольно виляя хвостом. Капитан подпрыгивал на сиденье, крича во всю глотку: «Давай-давай! Давай!! Давай!!!»

И тут раздался неожиданный звук: кр-р-р-рах-х-х… Зум-м-м-м-м!!!

Вошедшие как раз в этот миг под навес Доуги и Берегиня успели увидеть, как шезлонг сам собой сложился и раздавил маленькую гитару укулеле. Из недр шезлонга, из-под дерева и брезента донёсся жалобный стон порванной струны.

Берегиня застыла на месте, не веря своим глазам.

– Ох… – выдохнул Доуги.

Берегиня, оцепенев, смотрела, как он вытаскивает сломанную укулеле из-под сложенного шезлонга. Достав её из-под брезента и дерева, он стал молча разглядывать раздавленную гитару, держа её обеими руками.

Так они и стояли, не говоря ни слова, не произнося ни звука. Наконец Доуги попытался что-то сказать, чтобы утешить Берегиню. Но ему удалось только выдавить из себя:

– В-в-в-в-всё в п-п-п-п-порядке!

Но Берегиня знала, что не всё в порядке, и ещё она знала, что теперь никогда и не будет в порядке. Во всём виновата она. Если бы она не тянула время, а сразу честно рассказала бы Доуги про крабов, разбитую миску и сломанные цветы, тогда бы этого нового несчастья не произошло. Доуги не положил бы укулеле на сиденье шезлонга и смог бы сегодня вечером спеть Синь свою заветную песенку. Удивительно, но, когда он начинал петь, его заикание куда-то пропадало.

Как же теперь Доуги будет петь?

Берегиня схватила своего пса за ошейник и направилась к призрачно-голубому дому. До неё донёсся слабый голос Доуги:

– В-в-в-всё в п-п-п-порядке, Берегиня! П-п-п-правда…

Но не всё было в порядке. Совсем не в порядке.

38

И вот теперь Берегине очень нужно было отыскать Мэгги-Мэри.

Где-то в этом море.

Где-то в этом мире.

39

Кстати, о море. Берегиня ощутила, что у неё в душе шевельнулся совсем крохотный червячок сомнения. Доуги как-то раз сказал ей, что его «Стрелка» годится для пруда, но никак не для моря.

– Шлюпка годится т-т-т-только для п-п-п-пруда, – так сказал Доуги, после того как потрудился над этой шлюпкой несколько месяцев.

Но, с другой стороны, она вовсе не собиралась отправляться на «Стрелке» в долгое морское плавание. Ей всего лишь нужно добраться до косы. Строго говоря, коса, конечно, находится в море, но очень близко от берега. Смотри пункт «З», в котором ничего не говорится о море. Только о косе.

Берегиня сунула ладошку в задний карман джинсов и нащупала листок бумаги. План был при ней. Прекрасный план!

Она стала думать о слове «годится». Какая разница, о чём идёт речь – о пруде или о море (тем более, что в плане речь о море как раз и не шла)? Главное, что «Стрелка» годится для плавания.

Берегиня видела, как Доуги своими руками превратил старую, разбитую посудину, которую кто-то бросил на берегу, в новенькую, блестящую красную шлюпку, в которой она сейчас сидела. Она видела, как он часами шлифовал старую древесину, пока та не стала гладкой как шёлк, как он слой за слоем покрывал лодку ярко-красной краской. Слой за слоем. Столько слоёв, что она сбилась со счёта.

И вот наконец настал день, когда Доуги вытащил шлюпку из подвала своего дома, где он трудился над ней, и потащил её по траве прямо к Ключу. Берегиня шла за Доуги по пятам. Они оба залезли в шлюпку, Доуги оттолкнулся от берега, и новенькая «Стрелка» закачалась в прибрежных волнах.

Синь была против авантюр, связанных с морем и вообще с водой. В этом смысле она была точь-в-точь как Верт. «С-с-с-сухопутные к-к-к-крысы», – посмеивался над ними Доуги.

Берегиня не знала, кто был её родной отец, но это было не важно, потому что в соседнем доме, в двух шагах от неё, жил Доуги, который всегда дарил ей новые майки, чинил старенький зелёный «додж» и каждый вечер играл для них с Синь на укулеле. Он прозвал её Пчёлкой, глядя, как она начищает воском доски для сёрфинга, видел, как она родилась на свет. В общем, пока Доуги жил по соседству, Берегине и совсем не нужен был отец. Доуги был каждый день в её жизни, все десять лет. Он даже придумал ей ласковое имечко, каким отцы называют своих любимых дочурок, – Крошка-Хорошка.

Доуги был невысоким, ростом чуть повыше Берегини. Но он был сильный, плечистый, немножко похожий на медведя, и казался большим и внушительным рядом с миниатюрной, тоненькой Синь.

Когда Доуги предложил Синь присутствовать при первом спуске «Стрелки» на воду, она скрестила руки на груди и нахмурилась.

– Мне и тут, на берегу, неплохо, – покачала она головой и указала себе под ноги, на землю.

Берегиня знала, что Синь не любит воду, которую они с Доуги просто обожали, а Синь не согласится даже сесть в «Стрелку» ни за что на свете.

– Б-б-б-будем держать эту ш-ш-шлюпку здесь, – сказал Доуги («Здесь» означало: «На пруду, возле канала»). – Эт-т-то от-т-тличная ш-ш-шлюп-п-ка для п-п-п-пруда. – И добавил: – Здесь б-б-б-безопасно.

Червячок сомнения снова зашевелился в душе у Берегини сильней, чем раньше. Чтобы угомонить его, она досадливо тряхнула головой.

Доуги построил небольшой причал, который выступал вперёд, вдаваясь в мелкие воды пруда. Причал Синь.

Когда Берегиня отправлялась в плавание вместе с Доуги, Синь выходила на причал со своим жёлтым складным стулом и усаживалась на самом его носу. Она обязательно надевала спасательный жилет.

«Кто-то должен работать спасателем», – говорила она.

Доуги и Берегиня посмеивались над ней. Они-то отлично знали, что если Синь, пусть и в жилете, очутится в воде, то она никого не сможет спасти. Наоборот, придётся срочно спасать её. «Я дважды побывала в воде, – говорила Синь, не обращая внимания на их насмешки. – И, слава богу, осталась жива. Вот так-то».

Впервые Синь оказалась в воде, когда на свет появилась Берегиня. Это было не в пруду, а там, где катаются сёрфингисты, то есть прямо в Мексиканском заливе. Синь столько раз рассказывала про это Берегине, что та могла в красках представить себе всё произошедшее, словно сама побывала там. «Тогда я искупалась впервые в жизни, – этими словами Синь всегда завершала своё повествование. И прибавляла: – И ты тоже, сладкая моя горошинка».

Про второе своё купание она никогда не рассказывала. На все расспросы она коротко отвечала: «Всё. Хватит с меня двух раз».

Берегиня, впрочем, не слишком ломала голову над загадочными купаниями Синь. Гораздо больше её занимала шлюпка.

Доуги показал ей, как надо грести, научил её обращаться с вёслами, чувствовать движение шлюпки, управлять ею.

Это была чудесная маленькая шлюпка. Берегине нравилось, когда она покачивалась на вершине волны, но не очень высоко, так что двумя дюймами ниже, там, где в воду падает солнечный луч, можно было разглядеть поселившегося здесь морского окуня, а рано поутру – застать компанию шилохвостых скатов, которые дожидаются прилива, чтобы с ним вместе уйти обратно в океан.

Скаты были словно красивые морские птицы, летящие сквозь воду. Их широкие крылья развевались и трепетали в такт океаническим течениям. Они казались Берегине морскими ангелами. Берегиня никогда не видела настоящих ангелов, но представляла себе их именно такими, похожими на серо-коричневых шилохвостых скатов, когда те скользили рядом со «Стрелкой».

Они были – оле-о-ле-о! Лучше и не скажешь.

«Осторожней! С-с-с-следи за их хв-в-востами!» – предупреждал Доуги. Берегиня отлично знала, как опасны их колючие хвосты. Но каждый раз, видя, как скаты скользят под водой, она вспоминала про ангелов.

Потом Доуги добавил ещё одно предостережение, которое уже не касалось скатов. «Никогда не п-п-п-приближайся…» – начал он и, не договорив, показал пальцем на узкую прорезь между песчаными дюнами – канал, по которому в пруд поступала вода из океана, так что он то наполнялся во время прилива, а то мелел, когда начинался отлив.

Берегиня знала, что если оказаться возле канала во время отлива, когда луна начнёт вытягивать воду из пруда, то шлюпку утащит по каналу прямо в океан. На это и был расчёт. Смотри пункт «Ж».

Берегиня посмотрела вверх. Наконец-то показалась луна, вернее, крохотная горбушка, верхушка луны, выглянувшая из-за какой-то невидимой на чёрном ночном небе кучи облаков.

– Ну вот, уже почти! Осталось чуть-чуть! – сказала она.

И луна, словно откликаясь на её слова, послала ещё одну волну, которая прокатилась под днищем шлюпки, подняла её высоко вверх и с громким, решительным стуком ударила о причал. Верёвка совсем ослабла. Несомненно, это был знак.

– Наконец, пора! – с этими словами Берегиня изо всех сил рванула ослабевший узел, которым шлюпка была привязана к причалу.

Пункт «Е» – есть!

Есть! Есть! Есть! Возбуждение передалось и шлюпке, и по ней в предвкушении свободы прошла дрожь – от носа до кормы. Вперёд! В открытое море! Стоя в шлюпке, Берегиня принялась отплясывать пиратский танец под чёрным ночным небом, глядя на поднимающуюся полную луну.

Но, вместо того чтобы направиться к каналу, как задумала Берегиня, шлюпка вдруг развернулась, и её потащило в противоположную сторону, прямо к солёным болотам, то есть именно туда, куда Берегиня совсем не собиралась плыть.