Текст книги "Песня зверя"

Автор книги: Кэрол Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Ах, ваша семья. Ну конечно. – Он залился краской и поднялся из кресла, отшвырнув фляжку с уциатом, которой он намеревался отметить наше сближение. – Что они скажут? Каким же дураком я был – не подумал, что сенай предпочтет любую крысиную нору удемскому дому! – И не успел я возразить, как дверь за ним захлопнулась.

Альфригг так и не простил мне этой бестактности. Мы по-прежнему прекрасно работали вместе, но былой легкости в отношениях уже не было. Он постоянно проезжался насчет «тех, у кого такое тонкое воспитание, что они и перчаток не снимают, лишь бы не коснуться ненароком удема». Мне было горько, что я так обидел славного, щедрого человека, но я даже возразить ему не мог, не вызвав встречных вопросов. А отвечать на них мне бы не хотелось.

Вскоре после этой размолвки элим, помощник Альфригга, нашел новую работу при дворе герцога, и на его место взяли другого элима. Его звали Тарвил, и он был очень похож на Нарима, – правда, все элимы на свете похожи на Нарима. Он прекрасно справлялся с делами и показался мне воспитанным и наделенным чувством юмора. Проработав неделю, он спросил меня, не знаю ли я, где лучше снять жилье, – он в городе впервые. И не откажусь ли я показать ему Камартан?

Я рассказал ему о нескольких приличных домах, где я жил за последние месяцы и где принимали элимов, но в то же время дал понять, что не вожу дружбу с другими работниками Альфригга. Тарвил, кажется, не обиделся и дальнейших попыток к сближению не делал. Элимы привыкли к подобному обращению. Я начал себя презирать.

Шли дни. Со старым мастером-арфистом я больше не говорил, хотя время от времени садился под большим деревом на рыночной площади и слушал, как покупатели пробуют его инструменты. Иногда и сам старый флорианец брал арфу в руки, и я слушал, мечтая, чтобы звуки ожили во мне. Но там была лишь пустота. И тишина.

Остаток года я проработал у Альфригга. Он брал меня с собой в путешествия в Эсконию, Абертен, Кир и Мальдову – я помогал ему нанимать помощников, чтобы встречать караваны с товаром, продавать его и отсылать назад деньги. Он попытался уговорить меня отправиться за Арронское море в Из'Тарре – сказочно богатое далекое королевство, куда можно было добраться только по воде, – но я отказался, рассыпавшись в извинениях. Не переношу качку. Я сказал ему, что ради него отправлюсь куда угодно, только посуху. Когда первый караван вернулся из Эсконии с изрядной прибылью, Альфригг щедро наградил меня. Но уциат он мне не предложил, хотя красная эмалевая фляжка, как всегда, стояла у него на столе.

Во время одной из таких деловых поездок я выяснил, что, по всеобщему мнению, случилось с Эйданом Мак-Аллистером, любимцем богов, самым знаменитым музыкантом в Элирии и за ее пределами. Длинный караван терялся в тоскливой серой измороси – повозка за повозкой и вооруженные всадники по бокам. Я сгорбился в седле, все у меня ныло, промокший плащ обвис, а поводья были туго обмотаны вокруг перчаток, потому что пальцы у меня болели так, что я ничего не мог толком в них удержать. И тут один из всадников подъехал ко мне поближе.

– Послушайте, Мак-Тарсуин, я вот спросить хотел… Я вас раньше нигде не видел? – Это был жилистый человек средних лет с тронутыми сединой темно-русыми волосами.

– Едва ли, – ответил я, пониже надвигая капюшон.

– Синклер меня зовут. С юных лет с караванами езжу. Может, я вас видел, когда мастер Джеральд дела вел? Был такой торговец кожей, всегда с нами своего человека отправлял…

Сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди.

– Мастер Джеральд?

– Мастер Джеральд Эдер. Лет пятнадцать – двадцать назад это был караван Эдеров. Славный был господин, и отец его тоже…

– А сейчас караван разве не ему принадлежит?

– Какое там! Ужасная история. Все погибли – и мастер Джеральд, и старик, и жена его, и дочка – только в возраст вошла, премилая была девушка и шустрая такая. Заживо сгорели. Все. Пожар в доме ночью случился. Слуга выскочил – говорил, лампа упала и занавеси загорелись. Да вы, наверно, слышали. И Эйдан Мак-Аллистер тогда же пропал – ну, знаете, певец. Говорят, вместе с ними сгорел.

– Я слышал, что он пропал, но как и когда – не знаю.

– Ну они с мастером Джеральдом очень дружили, и по караванам поговаривали, что он влюблен в молодую госпожу Элис. А после пожара его не слышали и не видели. Жалко. Лучше него никто не играл и не пел. Такая музыка… Слушаешь – и ни хворей, ни бед, видишь всякое, что и в голову бы не пришло, а когда кончается, все вроде как было, только лучше. Легче как-то, знаете, вроде жизнь не такая тяжелая. Да, многое мы без него потеряли. Только вот…

Казалось, к продолжению монолога его подталкивать не надо. Я молчал. С капюшона текли холодные капли.

– Так вот, говорю, все думали, будто он погиб во время пожара, а может быть, такое это для него было горе, что он больше не смог петь. Но только я кое-что другое слышал. Той ночью над Валлиором пролетали драконы. А через несколько месяцев прошел по тавернам и пивным один Всадник и все говорил, будто видел, как Эйдан Мак-Аллистер на следующее утро на рассвете пришел в драконьи лагеря и твердил, что драконы сожгли его друзей. Ну и сказал, что Мак-Аллистер пошел на драконов с мечом. И они его сожгли. Вот этому я верю. Потому что такой человек – ну, который с богами дружит, и вообще, – не умрет во сне и не оставит так, если его женщину спалят заживо.

Той осенью я нанял писца-элима и продиктовал ему письмо к хранителю королевских архивов в Валлиоре. Письмо начиналось с того, что я по заданию Храма Джодара собираю сведения о нераскрытых случаях измены. Я писал, что бог войны люто ненавидит предателей, и мы хотим составить список поручений для тех, кто хотел бы загладить перед Джодаром собственную вину. Меня интересуют случаи, относящиеся к периоду пятнадцати – двадцатилетней давности. Писец изумленно взглянул на меня, но я надменно сказал, что все мы служим богам, как можем. Я щедро заплатил ему и пообещал, что если он проявит сдержанность, то для него найдется еще работа.

Если сведения о преступлении, в котором меня обвиняли, – о «помощи врагам Элирии», – вообще сохранились, надо было признать, что огласки дело не получило. Из слов Синклера и из других свидетельств я заключил, что мое имя осталось незапятнанным. Правда, я и не думал, что произошел какой-то скандал, – как-никак я был тесно связан с королевской фамилией, и кузен не допустил бы позора.

Но мое дело никогда должным образом не рассматривалось. Я получил ответ на запрос: на двух страницах перечислялись проигранные сражения, уведенные и проданные во вражескую кавалерию лошади и прочие подобные события. Ко мне все это не могло иметь никакого касательства. Только три случая были связаны с драконами.

В драконьем лагере у Кор-Дамар были убиты три Всадника – их заподозрили в шпионаже. Эти три всадника со своими драконами учинили в лагере разгром, а другой Всадник на своем змее истребил и этих троих, и их зверей, чтобы прекратить безобразие. Расследование не смогло доказать, что трое погибших повинны в измене. В тот год я был в нескольких городах и деревнях поблизости от Кор-Дамар, – это было славное время, когда я чувствовал, что достиг совершенства в своем искусстве, – но, насколько мне помнилось, с Всадниками я не общался и вообще не делал ничего такого, что могло бы иметь хотя бы отдаленное отношение к этому случаю.

Второе происшествие имело место у Кор-Неуилл, зимнего поселения драконов к северу от Камартана. После праздника середины зимы нашли зарезанного Всадника, а один ребенок из Всаднического Клана пропал. Драконы в ту ночь прямо-таки бесновались, а убийцу и похитителя так и не нашли. По правде говоря, я пел в этом лагере за два дня до праздника середины зимы и должен был выступать и в ту самую ночь, но мама тогда заболела, и я отменил выступление.

Третий случай касался побега двух заложников-касмарийцев, которых держали в драконьем лагере в Абертене. Я прекрасно помнил ту поездку в Абертен и ночь славы, когда я сверху глядел на драконов короля Джермонда и пел с богами. Да, конечно, совпадение впечатляющее, но заложники бежали спустя несколько дней после того, как я покинул королевство, и свидетелей моего отъезда нашлось бы предостаточно. Да и путешествовал я тогда столько, что не нашлось бы королевства, в котором до, во время или после моего посещения не случилось бы ни одного преступления. Так что, по всей видимости, ничего полезного я так и не узнал.

Пришла зима, и кости у меня ныли так, что я не мог уснуть. Мне едва удавалось толком удержать миску с едой – приходилось брать ее обеими руками, как младенцу. Когда я отказался от чаши горячего вина со специями, которую Альфригг предложил мне по случаю помолвки его старшей дочери, хозяин швырнул чашу об пол и в гневе выскочил из комнаты. Жена его Марика в изумлении и негодовании поглядела на меня, хмурясь, а потом тихонько вышла вслед за мужем, а я поглубже засунул в карманы бесполезные пальцы.

Дела на гондарской войне шли скверно. Элирия воевала с Гондаром всегда, сколько я себя помнил. Гондарские убийцы были повинны в смерти тестя короля Руарка и, как подозревали, в сотнях других смертей. Элирия всласть мстила за подобные обиды, поливая врага ливнем драконьего пламени. Но теперь у гондарцев были собственные драконы, и они частенько совершали набеги на элирийские земли. А недавно они перерезали жителей трех приграничных элирийских деревень и отправили Девлину их головы в золотом сундуке. В Камартане не понимали, почему Девлин разом не сожжет гондарцев дотла. Подумаешь, золото в рудниках расплавится, – говорили они.

Одним грустным снежным вечером на исходе года я ссутулился у ревущего очага в общей зале постоялого двора – последнего моего обиталища, – жалея, что нельзя поворошить угли или придвинуться еще ближе к огню: этак и сгореть недолго. И тут служанка, поставив поднос с кружками эля, сообщила, что в Кор-Неуилл снова прибыли драконы.

Некоторые постояльцы забормотали проклятия – они-то надеялись, что уж в нынешнем-то году обойдется без этих злобных демонов. Другие возразили, что только благодаря драконам можно сидеть себе спокойно у огня, попивая эль, и не бояться, что какой-нибудь варвар с топором снесет тебе башку и попользуется твоей женой. Один работник посетовал, что теперь вот придется идти наниматься в лагерь, раз легион вернулся. Он добавил, что рад бы поработать на местных, пусть и за меньшую плату, но благоверная ему не позволит.

Я сидел и глядел в огонь, мечтая лишь о том, чтобы боль в суставах утихла и чтобы черные мысли улетели в трубу вместе с дымом. К концу года в Кор-Неуилл всегда прилетали драконы. Надо было показать тварям снег, который они ненавидели, надо было оттачивать маневры на ледяном ветру, надо было напомнить им, кто тут слуга, а кто хозяин… Да, все это помогало Всадникам заявить себе и другим о собственном могуществе. И в глубине души я понял, что теперь, когда появились драконы, нельзя более откладывать поиски истины.

Ожидание закончилось. На следующее утро я пришел к Альфриггу и предложил ему неожиданный ход: почему бы ему не поставлять Всадникам кожаные доспехи? К тому же, конечно, командиры Всадников не говорят на языке сенаев и удемов, а пользуются исключительно древним наречием своего Клана; но ему, Альфриггу, несказанно повезло – я знаю язык Всадников, так что, отправившись на переговоры в лагерь легиона, он будет иметь в распоряжении переводчика.

Глава 8

На южном посту Кор-Неуилл нас встретил необыкновенно высокий и широкоплечий элим. Он провел нас по полосе утоптанной грязи и показал, где размещается штаб драконьего легиона. Ветер весь день все усиливался, и набрякшие тучи нависали над заснеженными вершинами. Альфригг кутался в отороченный мехом шерстяной плащ, пытаясь укрыться от назойливого мокрого снега, и ворчал, что-де лучшая сделка на свете ему ни к чему, если для этого нужно стать очередной ледышкой на вершине Ан-Хиум.

Элим, дрожа от холода в своем тонком потрепанном плаще, поднял заиндевелую белесую бровь, словно прикидывая, каких размеров ледышка может получиться из широкоплечего купца-удема с тяжелой челюстью вместе с его большим конем. Элим ограничился утешительным: «Здесь недалеко, ваша честь», – и снова склонил голову, пряча лицо, – мокрая белая прядь залепила ему левый глаз. Элим побрел по тропинке, мягко спускавшейся к выступавшему, казалось, прямо из туч грубому каменному строению.

Я тоже дрожал, хотя на мне был теплый плащ, вполне соответствовавший погоде. Страх и трусость будут посильнее зимней бури. Теперь, когда настал решающий день, я был готов бежать, позорно поджав хвост, подальше от драконов. Я молил Келдара, чтобы он дал мне сегодня увидеть все, что нужно, – ведь больше я не решусь на такую безрассудную вылазку.

Из трубы штабного здания и от костров, разбросанных среди сотен палаток, поднимались тоненькие струйки дыма. Порывы ветра уносили их прочь. Мне несколько раз приходилось петь в Кор-Неуилл, и лагерь я знал неплохо. Командир и его адъютанты ночевали в штабе, а конники и пехотинцы, обслуга, повара, конюхи и прочие работники, которых было полно в лагере Клана, ютились по палаткам. Всадники, конечно, в палатках не жили.

Всадники вместе с драконами квартировали в обширной долине Кор-Неуилл, вид на которую открывался за зданием штаба – сейчас ее не было видно из-за бури. Каждый из них ел, спал, жил и сражался вместе с драконом, которого ему вверяли на церемонии настолько тайной, что кроме членов Двенадцати Всаднических Семейств никто ее не видел. На этой церемонии каждому Всаднику вручали его личный камень-кровавик – самоцвет размером с ноготь, который с тех пор он обязан был носить, не снимая, всю жизнь, и должен был убить собственную мать, если она к нему прикоснется. Этот камень позволяет Всаднику повелевать своим драконом, умерять его ярость и управлять его полетом. Этот же камень в некоторой степени влияет и на других драконов и охраняет Всадника от их нападений. Камень напитывает его огнем, так что если к Всаднику прикоснуться, от его кожи летят искры, а если пьяный или разгневанный Всадник решит кого-то тронуть, это может убить несчастного.

Насколько было известно, никто вне Клана не ездил верхом на драконе и ни у кого не было такого камня. Даже среди Двенадцати Семейств Всадниками становились лишь немногие избранные. Легенда гласит, что уже при рождении можно определить, кто из детей Клана будет ездить на драконах: появляясь на свет, такие дети обжигают матерей, а глаза у них сияют золотым огнем. Что ж, может быть, это и правда. По мне, если глаза Всадников чем и горят, так это жестокостью и гордыней – а еще сознанием того, что никто им не хозяин. Клан интересуют лишь собственные слава и традиции и совершенно не заботят земли и власть. Всадники живут, чтобы разрушать, а решать, кого именно жечь, – дело королей и князей.

Через лагерь мы шли под сотнями холодных взглядов. Интерес, впрочем, быстро угасал, и солдаты снова обращались к починке сбруи, штопке чулок, заточке оружия и приготовлению ужина на кострах, храбро боровшихся с порывами ветра. Лагерь жил обычной жизнью. Обыденно пахло костром и копченым мясом, конским навозом и кожей – и, как и во всех лагерях Всадников, к этому примешивался слабый запах серы. В лагере были и женщины – не шлюхи и щербатые судомойки, которые всегда толкутся вокруг солдат, а сильные, умные женщины с холодными глазами, облаченные в такие же красно-черные накидки, что и мужчины. Женщины Двенадцати Семейств воюют вместе с мужчинами, исполняя те же обязанности, что и их братья по Клану, но на драконах они не летают.

Хмурая девица забрала наших коней и повела их к коновязи в дальнем конце просторной конюшни, а элим пригласил нас за кожаные занавеси. Меня обдало жаром из открытого очага. В большой комнате с низким потолком и каменным полом было примерно тридцать мужчин и несколько женщин. Многие столпились вокруг стола, на котором была расстелена карта. В дальнем правом углу три воина совещались с офицером, сидящим за раскладным походным столиком. Комната была заставлена сундуками и ящиками, а над ними стояли два писца-элима, сверяя какие-то свои описи. Легкость, с которой элимы обращались с числами, находила применение и в лагерях Всадников. Несколько молодых слуг суетились, разливая по плошкам что-то дымящееся из котелков.

Отгороженные занавесями углы комнаты служили спальнями, а напротив двери, в которую мы вошли, была вторая дверь на улицу. Проходить в нее разрешалось лишь немногим из тех, кто не принадлежал к Двенадцати Семействам, – по крайней мере так мне рассказывали, когда я бывал здесь в юности. Да вряд ли кому-то и захотелось бы воспользоваться ею – ведь она вела в долину Кор-Неуилл, к обитавшим там чудовищам.

Элим подвел нас к офицеру, сидевшему за складным столиком. Это был огромный человек, уже пожилой, с остатками седоватых волос на черепе, но с мускулистым и поджарым телом мужчины во цвете лет. Сломанный некогда нос напоминал ястребиный клюв, а когда он отвлекся от разговора с подчиненными и поднял на нас холодные светлые глаза, я обмер. Вот уж не повезло так не повезло. В Кор-Неуилл могли отправить любого офицера, но здесь оказался сам верховный командор Гарн Мак-Ихерн – тот самый человек, который был в саду моего кузена в тот день, когда меня предостерегли насчет драконов, тот самый человек, который смотрел из тьмы, когда меня арестовали и осудили.

От ужаса я онемел. Должно быть, ужас отразился на моем лице, потому что Альфригг, ожидая, когда я что-нибудь скажу, удивленно поднял бровь. Сердце у меня ушло в пятки: неужели какой-нибудь ошалевшей курице случалось так храбро соваться в логово лисы?!

– Торговец кожей и его слуга, – сказал элим на ломаном языке Клана. – Пришли рассказать командиру и квартирмейстеру о поставке доспехов для Всадников.

Альфригг учтиво поклонился, но широкая спина его осталась прямой, а подбородок был упрямо задран.

– Господин мой Всадник, да будет с вами милость Джодара и шести его собратьев.

Я тоже поклонился и, как всегда, поспешно отступил в сторону. Ни на кого не глядя, я перевел слова купца. Альфригг превосходно разбирался в людях и полагался в переговорах на свою неподкупную честность и достоинство не меньше, чем на качество своих кожаных товаров. Он знал, что сделка будет более удачной, если во время переговоров внимание собеседника будет сосредоточено на его открытом лице и исполненной солидности фигуре, а не на посредниках, какими бы важными они ни были. Да и в моих интересах было не привлекать к себе взгляд Мак-Ихерна – ни к чему ему видеть ручейки пота, стекавшие у меня по вискам, и руки в перчатках, стиснутые за спиной, чтобы не дрожали. Однако, как ни странно, говорил я гладко и спокойно, что никак не соответствовало бушевавшей во мне буре. Вероятно, мной руководил Келдар – как некогда, в юности, Роэлан.

Альфригг довольно долго совещался с квартирмейстером – худым изможденным человеком с дергающимся глазом. Я переводил, а элим, писец Альфригга, записывал. Многое из того, что тогда обсуждалось, было сказано исключительно в качестве формальной любезности командору. Всадники с уважением отнеслись к купцу, который привел своего переводчика. Я позаботился о том, чтобы иногда все-таки спотыкаться и подыскивать слова, – а то как бы у меня не спросили, где это я так хорошо выучился языку Всадников. А ведь на древнем элирийском наречии сложено так много песен… Да и Горикс, мой тюремщик, другого языка не знал.

Когда с формальностями было покончено, двое слуг внесли поднос с высокими оловянными кубками, полными терпкого вина со специями. В горле у меня пересохло, но даже самый жаркий огонь не растопил кусочков льда у меня в башмаках и не унял пульсирующую боль в суставах под перчатками. Я не мог себе позволить неловко управляться с кубком перед носом у Мак-Ихерна, поэтому отрицательно покачал головой, когда рябой слуга предложил мне вино. Альфригг метнул на меня яростный взгляд. Я был сенай, и подобный отказ мог выглядеть как презрение к моему хозяину-удему или, что еще хуже, как вызов Клану Всадников. Большинство сенаев, даже обедневшие младшие сыновья, которым приходится самим зарабатывать себе на хлеб, презирали Двенадцать Семейств и называли их «беспородными» – ни сенаи, ни удемы, вообще непонятно кто. Те, кто достиг таких высот, как Мак-Ихерн, и пришли к неизбежному заключению, что сенаи все равно не примут их в свое общество, должно быть, весьма чувствительны к сенайской заносчивости. Нужно было как можно скорее загладить неловкость.

– Мастер Альфригг, – сказал я достаточно громко, чтобы Всадники расслышали, как почтительно я к нему обращаюсь, – к сожалению, я, пожалуй, должен воздержаться от удовольствия и чести отдохнуть вместе с вами и командором. Меня ждут дела – я должен выполнить ваши распоряжения. Приказывайте, сударь.

Полные губы Мак-Ихерна искривились, и я понял, что он презирает меня за то, что я так подобострастно держусь с удемом. Альфригг, конечно, решил, что я опять оскорбляю его, и не смог скрыть раздражения.

– Не стану удерживать вас здесь, если вы можете быть полезны где-то еще. Вы, как всегда, очень ответственно относитесь к своим обязанностям. – И он спросил, можно ли показать мне образцы снаряжения Всадников и нельзя ли попросить какого-нибудь Всадника разъяснить некоторые детали экипировки. Для того чтобы уладить с квартирмейстером вопросы оплаты и поставки, переводчик Альфриггу был не нужен.

Мак-Ихерн коротко кивнул и подозвал нашего проводника-элима, который с тех пор, как мы пришли, тихонько стоял у двери. Истолковать такое пренебрежение можно было лишь одним образом: меня сочли недостойным проводника из Клана Всадников. Ну что ж, вот и славно. Не нужно мне было их уважение.

– Отведи слугу купца поговорить с Богдаром. Если что-нибудь будет нужно, попроси брата от моего имени. – И нас отпустили.

Альфригг с квартирмейстером сели со своими книгами и свитками за свободный стол. Мак-Ихерн поманил пальцем какого-то офицера, который отошел, когда мы появились. Но когда мы с элимом закутались в плащи и направились к деревянной двери на северной стене, командор откинулся в кресле и, не сводя с нас взгляда, отхлебнул подогретого вина. Я надеялся, что глядит он только потому, что ему нравится сама идея – сенай на службе у удема, – но не мог избавиться от ощущения, что он как-то разглядел под плащом багровые шрамы у меня на спине, прочитал в глазах ненависть к нему и к тому, чем я стал его стараниями.

Когда элим закрыл за нами деревянную дверь, у меня словно гора с плеч свалилась, но почти сразу я едва не задохнулся от порыва ледяного ветра. Мы стояли на полукруглой площадке, от нас до края скалы было шагов сорок. Прямую его сторону образовывала плоская стена штабного здания, а перед нами высился барьер высотой примерно по пояс, сложенный из гранитных плит. Прямо напротив деревянной двери в барьере был проход – как раз на одного человека. На самой площадке снега было немного, его сдувал ветер, и лишь слева от меня, в углу, намело сугроб до самой крыши. А за барьером, куда ни взгляни, была только буря, слой за слоем грузных серых облаков, нижние края которых превращались в завесу снега и дождя.

Когда в кипящих облаках показались ало-золотые сполохи, можно было решить, что времена года перепутались и летняя гроза каким-то образом попала в гущу зимней бури. Я весь сжался, предчувствуя, что вот-вот раздастся драконий рев – душераздирающее отчаяние, безумная ненависть, неприкрытая, убийственная жажда крови, проникавшая в самое сердце, – какая уж там гроза. Любая живая тварь во вселенной затрепещет от ужаса, заслышав трубный крик драконов. При этом звуке можно лишь воззвать к Семерым богам и просить их о защите. Как можно счесть, что в этом рыке есть место красоте, радости, гармонии? Годы и годы пытался я понять, как чудовищные вопли могут стать орудием самого доброго из богов, как может Роэлан превращать грубые крики жестоких зверей в музыку такой мощи, что я трепетал от восторга. Ответа я так и не получил.

Вероятно, встреча с Мак-Ихерном совсем выбила меня из колеи. Вероятно, с того мига, когда я вошел в лагерь, меня охватил цепенящий ужас, – а может быть, дело было в ярости бури и близости драконов, – но только, когда настал неизбежный миг, я не сумел отгородиться от невыносимых звуков, как некогда на крыше Каллии. Я не успел ни зажать уши, ни обуздать помыслы. Крик пронзил серую мглу. Впервые после Мазадина я услышал драконий рев.

– Роэлан!.. – застонал я, согнувшись пополам от невыносимой муки и не в состоянии ни думать, ни слушать. Никакие пытки в Мазадине не могли сравниться с той болью, какую я испытал у Кор-Неуилл. Необузданное безумие терзало мне грудь, словно нож рассек тело и гигантский коготь выдрал сердце. Звук гулко отдавался в мозгу, перед глазами плыли красные пятна, словно кузница бессмертного Ванира предстала передо мной воочию. Я прижал к груди окоченевшие руки.

– Смилуйся, Роэлан!

Бог не счел нужным отвечать мне – только медно-зеленое тончайшее крыло рассекло облако у самого моего лица, а потом снова исчезло. Элим подхватил меня под локоть и сказал мне прямо в ухо:

– Осторожней, друг мой. Тропа крутая и узкая и, должно быть, совсем обледенела. – Его спокойный тихий голос унял боль, как мазь исцеляет ожог.

– Старая рана, – прохрипел я, хотя он ничего не сказал о моем странном поведении. – Когда холодно, просто спасу нет. – Такое объяснение не устроило бы даже безмозглую курицу.

– Да исцелятся все ваши раны, – произнес элим, уверенно подводя меня к проему в барьере. – Богдар живет почти у самого спуска, так что нам недалеко. Не нужно идти через всю долину.

Его спокойная уверенность помогла мне справиться с собой, перестать слушать и сосредоточиться на петлявшей в тумане обледенелой тропке, спускавшейся по утесу. Казалось, ей не будет конца. Порывы ветра рвали наши плащи. За очередным поворотом внезапно полыхнуло пламя. Мокрый снег мгновенно превратился в горячий дождь, лед на тропинке стаял, а за шиворот мне потек ручеек. Элим вытянул руку, заставив меня прижаться к утесу, – и очень вовремя, потому что накатившая волна отдающего серой горячего воздуха запросто могла столкнуть нас с тропинки, особенно хрупкого элима.

– Спасибо, – выдавил я, когда мы двинулись дальше, пройдя сквозь самый густой слой облаков и погрузившись в вихрящийся снег.

С последнего поворота мы взглянули вниз, на пустырь, покрытый черными от копоти лужами и промерзшими скелетами деревьев, голыми опаленными валунами и ледяными ухабами. Вдали над долиной высились, как чудовищные радуги, огненные арки. Прямо под нами и вокруг всей долины виднелись зловонные загоны со свиньями, овцами и прочим скотом – нескончаемый их поток приводили в лагерь, чтобы кормить драконов.

Элим провел меня сквозь стадо бестолково мечущихся перепуганных овец, ловко обходя мокрых грязных животных и самые неприятные островки вонючей грязи. Выйдя из загона, мы прошли по колее, которая вела в гору, к хижине размером едва ли больше солдатской палатки. Она состояла из трех каменных стен и односкатной дерновой крыши. С четвертой стороны, обращенной к центру долины, вместо стены была кожаная занавесь. Примерно в полутора тысячах шагов я разглядел другую такую же хижину, а за ней – еще, и так вокруг всей долины. Магический круг. В каждой хижине жил Всадник с камнем-кровавиком.

Дракон не может пройти между двумя кровавиками без команды своего Всадника, да и тогда для него это – страшная мука, зверь бьет хвостом и страшно кричит, и от всадника требуется вся его сила и вся его власть, чтобы подчинить дракона себе. Когда еще мальчиком мне случалось жить поблизости от лагерей драконов, я видел, как звери пытаются вырваться за Всаднический Круг. Они пробуют это делать лишь в первые несколько дней в новом лагере. Потом уже они стараются держаться как можно дальше от кольца кровавиков. Отдельные Всадники иногда покидают лагерь – улетают на маневры, например, или на патрульную службу, или идут выпить, или по другой надобности, – но стараются, чтобы во Всадническом Круге оставалась брешь не более чем на двоих, потому что если пространства будет больше, то оставшимся Всадникам станет очень трудно унимать драконов. Вот и говорят, что Всадники живут со своими зверями, и больше им ничего не нужно. Их братья по Клану стараются сделать так, чтобы им действительно больше ничего не было нужно.

Когда мы подошли к первой хижине, элим закричал:

– Денай Богдар! К вам посетитель!

Ответа не последовало. Только порыв ветра хлопнул кожаной занавесью.

– Эй, сударь! Богдар! Просьба от Тан Зихар! – Как и многие слуги Всадников, элим в основном говорил по-элирийски, иногда вставляя распространенные слова древнего языка.

– Нет его.

Мы обернулись. За спиной у нас стоял здоровенный, как медведь, Всадник. У него были такие огромные лапы, поросшие, как и прочие видимые части тела, густой бурой шерстью, что он мог зажать в кулаке огромный валун. Недлинные усы и борода покрывали внушительную челюсть, а волосы были заплетены в толстую косу, спускавшуюся до пояса. Наверно, ему тепло зимой от всей этой шерсти. У него были могучие плечи и голые руки, похожие на стволы, а кожаный жилет распахнулся, являя взору курчавые заросли на груди. Облик дополняли тугие кожаные штаны и высокие сапоги, а у горла висел на кожаном шнурке красно-багровый мерцающий квадратный камень. Глаза под тяжелым нависающим лбом были как раз такие, какие обыкновенно бывают у людей с камнем на горле и знаком Всадника на запястье, – высокомерные, безразличные, и дружелюбия в них было не больше, чем в глазках гадюки.

– Богдар присматривает за этим нашим царственным отродьем, – он мотнул головой к середине долины. – До ночной стражи не вернется.

Царственное отродье…

– Заложник? – удивился я. – У вас в лагере заложник!

– Да малявка-флорианец. – Подернутая льдом лужица зашипела, когда он в нее сплюнул. – Подарочек для моего кая.

Кай… «преданный слуга»… дракон. У драконов никогда не бывает имен.

Я подумал о страшной участи заложника – мальчика королевской крови. Обычно в заложники брали именно знатных детей. Я подумал о том, что бедняге приходится жить в каменном домишке в середине этой унылой долины. Я представил себе, как он дрожит от голода и холода и от неизбывного ужаса – кругом ревут драконы, изрыгая адское пламя, а от мучительной смерти ребенка оберегают такие люди, как этот Всадник… Между тем элим рассказывал, зачем мы пришли: «…и поэтому, денай Зенгал, Тан Зихар и пожелал, чтобы этот человек получил ответы на все вопросы и смог потом снабжать вас и ваших благородных братьев лучшим своим товаром…»