355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кэндзабуро Оэ » Футбол 1860 года » Текст книги (страница 7)
Футбол 1860 года
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 13:44

Текст книги "Футбол 1860 года"


Автор книги: Кэндзабуро Оэ



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

5. Король супермаркета

Ясное морозное утро, ручной насос в кухне замерз, и мы тяжелым ведром набрали воды из колодца на узком и длинном заднем дворе, когда-то еще прозванном нами «кишкой», расположенном невдалеке от небольшого поля тутовника и вплотную примыкавшем к склону холма, густо поросшему кустарником. Первым ведром монопольно завладевает Такаси: он бесконечно долго трет лицо, трет шею, трет за ушами, подавшись вперед, усердно трет грудь и плечи. Стоя рядом с ним и дожидаясь, пока он опорожнит ведро, я признаю, что брат, в детстве боявшийся холода, сумел себя перебороть. Он, может быть, сознательно демонстрирует мне голую спину, на которой виден темноватый шрам от удара тупым предметом. Я впервые вижу этот шрам, и он вызывает у меня неприятное чувство под ложечкой, напоминая физическое страдание, испытанное мною.

Я еще не получил ведра, когда вышла из кухни и появилась перед нами Момоко со вчерашним парнем, похожим на морского ежа. Вид у него был необычный – даже в это морозное утро он был одет лишь в защитные рабочие брюки и рубаху с такими длинными рукавами, что они закрывали руки до кончиков пальцев. Он стоял, опустив большую круглую голову, и беспрерывно дрожал; ему, наверное, не хотелось начинать при мне разговор с Такаси. Парень весь посинел, видимо, не только от холода, но и потому, что был тощ. В конце концов я отказался от мысли умыться и вернулся к очагу, давая им возможность поговорить о своих делах. Правда, я отнесся совершенно равнодушно к тому, что мне не удалось умыться. Я и зубы не чистил уже несколько месяцев, и они стали желтыми, как у животного. Эта перемена во мне произошла постепенно, сама собой, подсознательно. Меня изменили покойный товарищ и ребенок, помещенный в клинику.

– Неужели ему не холодно, Мицу? И тогда, в храме, на нем была одежда, пригодная для ранней осени, – тихо сказала жена, обратив внимание на парня, стоявшего с Такаси.

– Холодно, наверное. Дрожит он ужасно. Он ходит зимой без пальто и куртки, чтобы привлечь к себе, стоику-оригиналу, внимание приятелей. Правда, в деревне этим одним добиться уважения, пожалуй, трудно, но его внешний вид и наигранное пренебрежение к собственному виду и к окружающим весьма необычны.

– Но наивно же думать, что именно это сделало его вожаком молодежи?

– Однако в том, что оригиналы, устраивающие подобные спектакли, далеко не всегда примитивны психологически, как раз и скрыта сложность политики деревенской молодежи.

Наконец Такаси, дружески обнявшись с парнем, вернулся домой, потом крепко, это было видно даже издали, пожал ему руку и пошел его провожать. Парень все время молчал. В тот момент, когда он переступал порог, в свете, падавшем с улицы, застывшая на его широком лице мрачность была настолько отталкивающей, что я невольно содрогнулся.

– Что случилось, Така? – робко спросила жена, потрясенная не меньше меня.

По лицу Такаси, который, ничего не отвечая, подошел к очагу с полотенцем на шее, как боксер после тренировки, было видно, что его буквально раздирают противоречивые чувства: с трудом сдерживаемая насмешка и непреодолимая печаль. Смерив нас с женой оценивающим взглядом, в котором были и жестокость и решимость, он, рассмеявшись, громко сказал:

– То ли от голода, то ли от мороза все куры, а их несколько тысяч, подохли, ха-ха!

Подавленный горестной судьбой нескольких тысяч кур, я молчал, раздваиваясь между насмешкой и печалью, только что подмеченными мной в выражении лица Такаси. Когда я представил себе этого беспрерывно дрожащего оригинала, устраивающего спектакль, что мороз, мол, ему неведом, и его приятелей, застывших перед горой трупов истощенных до предела кур, эта огромная беда вызвала во мне жалость, смешанную с отвращением.

– Он просил меня посоветоваться с королем супермаркета насчет тысяч подохших кур. Я не могу бросить этих ребят на произвол судьбы. Поеду в город.

– С королем супермаркета? Сколько ни советуйся с ним, пустить дохлых кур в продажу все равно не удастся.

– Король супермаркета взял на себя половину расходов по разведению кур. Ребята мечтали о независимости, но стоило им коснуться закупки кормов или сбыта яиц, и они поняли, что без могущественного короля не обойтись. Таким образом, ущерб, понесенный молодежной группой от гибели кур, – это также и ущерб для короля, вложившего деньги в их предприятие. Вот они и надеются, что, вступив в переговоры с королем супермаркета, я несколько умерю его желание возбудить иск против молодежной группы. Есть среди молодежи и идеалисты, уверенные, что король придумает какую-то выгодную комбинацию с дохлыми курами. Скопище тупиц!

– А если местные жители съедят эти тысячи дохлых кур и отравятся, спасти их будет трудно, – уныло вздохнул я.

– Заледеневшие куры с пустыми желудками, видимо, так же безвредны, как замороженные стерилизованные овощи. В качестве вознаграждения за труды, за то, что я поеду в город, он принес несколько не очень тощих кур – пусть Дзин поест белковой пищи, как ты считаешь? – сказал Такаси, но жена ехидно возразила:

– Дзин страдает обжорством, а животный белок вреден для печени, и она, кажется, почти не ест мяса.

Во время торопливого завтрака Такаси расспрашивал Хосио, сколько времени займет дорога до города и обратно и о расстоянии между автозаправочными станциями. Все, что касалось автомобиля, Хосио знал назубок, и разговор шел очень энергично: стоило Такаси задать вопрос, как он немедленно получал короткий, точный ответ. Описывая недостатки мотора, Хосио точно предсказывал неполадки, которые неизбежно возникнут, когда машина в течение нескольких часов будет ехать по лесу, и в конце концов было решено, что Хосио поедет в город вместе с Такаси.

– Хосио специалист по ремонту автомашин, поэтому, если ты возьмешь его с собой, на любой машине сколько угодно проедешь – и все будет в порядке! Чем хуже машина, тем Хосио лучше в ней разбирается. Возьми Хосио – он тебе пригодится, – жалобным голосом, в котором звучала и зависть к товарищу, просила Момоко, пытаясь показать, что занимает объективную позицию.

– Интересно, какие фильмы показывают сейчас в цивилизованном обществе? Брижит Бардо еще жива?

– Давай возьмем с собой и Момоко. Молодых девушек обижать не следует, – сказал Такаси, и Момоко простодушно заулыбалась, всем своим видом выражая радость.

– Така, веди машину осторожно. Дорога в лесу, наверное, обледенела.

– О'кей, особенно внимательным буду на обратном пути. Я ведь привезу тебе, Нацу-тян, полдюжины виски, получше, чем то, которое удалось раздобыть здесь, в деревне. А у тебя, Мицу, будут какие-нибудь поручения?

– Нет.

– Мицу не надеется теперь ни на других, ни на себя, – подшучивал Такаси над моей неприветливостью.

Такаси, кажется, точно определил происшедшую во мне утрату чувства надежды. А может быть, симптомы, говорящие о том, что я потерял надежду, видны каждому, кто со мной общается?

– Хорошо бы еще кофе, Така.

– Я приеду, нагруженный товарами. Получу же я задаток от короля супермаркета за амбар? Мицу с женой тоже имеют право воспользоваться этими деньгами.

– Если можно, Така, мне бы еще хотелось кофеварку с ситечком и молотого кофе, – сказала жена, не скрывая, что и она сама не прочь совершить небольшую поездку в город.

Мы с женой, прервав завтрак, с трудом удерживая равновесие, стояли на покрытом ледяной коркой дворе, у обрыва, и провожали Такаси и его «гвардию», которые, наскоро позавтракав, побежали на площадь перед сельской управой, к своему «ситроену».

– Така постепенно сживается с местной молодежью. А вот ты, Мицу, хоть и приехал сюда, ничего не изменилось, ты точно остался замурованным в своей токийской квартире.

– Это потому, что Така хочет снова пустить корни, а у меня, кажется, и корней-то никаких нет, – ответил я с горечью, испытывая отвращение даже к собственному голосу.

– Хоси критически относится к стремлению Така сдружиться с местной молодежью.

– А разве он вместе с Така не помогает молодежной группе?

– Хоси всегда, всей душой вместе с Така, что бы тот ни делал. Поэтому и сейчас хоть он и недоволен, но виду не показывает. Уж не ревнует ли он его к новым приятелям?

– Все дело в том, что Хоси, еще совсем недавно живший в деревне, питает к местной молодежи и любовь, и ненависть. Он прекрасно сознает, что представляют собой крестьяне, и поэтому не может верить им с таким же прямодушием, как Така, уже почти позабывший деревенскую жизнь.

– У тебя, Мицу, такое же чувство? – спросила жена, но я не ответил.

Мы стояли у каменной ограды, и до нас долетали угрожающе громкие выхлопы «ситроена», голоса Такаси и его приятелей; наконец, оставив после себя разнесшееся по всей долине эхо, они растаяли в очерченном высоким лесом прямоугольнике неба. А после того как растаял внезапно, точно эхо, и сам «ситроен», над замерзшей в неподвижности утренней долиной взвился удивительно яркий, желтый треугольный флаг. Это был великолепный флаг, развевавшийся на флагштоке винного склада, принадлежащего семье Дзёдзо, роду такому же древнему, как и наш: во время восстания 1860 года только две усадьбы – их и наша – подверглись нападению. Теперь Дзёдзо уехали из деревни, и склад, который они продали, превращен в универмаг самообслуживания.

– На флаге вышито три S и два D, – сказал я, заинтересовавшись, – что это за сокращение, хотел бы я знать.

– Self service discount dynamic store – вот это что. Прочла вчера в рекламе, вложенной в местную газету. Метод торговли, заимствованный, видимо, в Америке ездившим туда владельцем универмагов самообслуживания. А если даже эта английская фраза изобретена самими японцами, все равно прекрасные слова, обладающие огромной притягательной силой, – сказала жена каким-то странным тоном.

– Ты действительно поражена? – спросил я, роясь в уголках своей памяти, слабо запечатлевающей все происходящее в деревне, силясь вспомнить, поднимают ли этот флаг каждое утро. – Мне кажется, этот флаг я вижу впервые.

– Сегодня распродажа – потому, наверное, и вывесили. Дзин говорит, что в дни распродажи сюда стекаются покупатели не только из горных деревушек, но даже приезжают на автобусе из дальних деревень.

– Во всяком случае, король супермаркета – человек, видимо, весьма оборотистый, – сказал я, вдруг устрашившись развевающегося на ветру треугольника флага.

– Безусловно, – согласилась жена, но я почувствовал, что она поглощена какой-то другой мыслью. – Если все деревья в лесу, пораженные морозом, будут гнить на корню, смогут ли жители деревни вечно противостоять этому запаху?

Заинтересованный ее словами, я стал оглядывать подступающий со всех сторон лес и, сраженный предчувствием, что вот-вот на меня нахлынет страшное воспоминание, поспешно перевел взгляд на землю, где начали крошиться кристаллики льда. Мое замерзшее дыхание устремлялось вниз и потом, замерев, еще долго, не тая, растекалось в стороны. И я почувствовал, как воскресает воспоминание об отвратительном, удушливом запахе от груды мясистых деревьев и декоративных растений, гниющих оттого, что их побил мороз. Дрожа всем телом, я стал торопить жену:

– Ну ладно, пойдем спокойно позавтракаем.

Но не успела жена, повернувшись, сделать и шага, как ледяная корка под ее ногами хрустнула, и, потеряв равновесие, она упала, выпачкав руки и колени. После долгого ночного пьянства у нее, видимо, нарушилось чувство равновесия – ей изменили силы не только физические, но и духовные. Может быть, жена тоже вспомнила отвратительный запах, и это еще больше притупило чувство равновесия. Ее повалило на землю привидение, принявшее вид пожухлых листьев декоративных растений у нас дома, в Токио.

Выйдя замуж, жена устроила у выходящего на юг окна в кухне, служившей нам и столовой, застекленную теплицу площадью три с половиной метра и разводила там пальмы, разные виды папоротника, орхидеи. Когда зимой предсказывали похолодание, она на всю ночь зажигала газовую плиту и каждый час вставала, чтобы впустить согретый воздух в свою крохотную теплицу. Я предлагал ей компромиссное решение: либо оставлять щель в стеклянной раме, отгораживающей теплицу, либо ставить туда жаровню, но жена, с детских лет запуганная ворами и пожарами, и слушать об этом не хотела. Благодаря стараниям жены теплица с пола до низкого потолка была буквально погребена в пышной, густой зелени. Но этой зимой жена, засыпавшая лишь после обильной выпивки, не могла всю ночь следить за теплицей, да и я сам боялся подпускать ее, пьяную, к газовой плите. И вот однажды радио сообщило о надвигающихся массах холодного воздуха. Мы ждали этого с трепетом, как маленькое слабое племя ждет приближения могучей армии вра^а. Рано утром после невыносимо холодной ночи я заглянул через стекло в теплицу и увидел, что все листья на растениях покрыты черными пятнами. Они совсем не выглядели уродливыми. Листья были поражены, но еще не увяли. Отодвинув дверь, я вошел внутрь и был потрясен, только там осознав истинные размеры бедствия, постигшего растения. Я был потрясен резким запахам, похожим на запах мокрой псины, распространившимся по всей теплице. В моем сознании, угнетенном этим запахом, пальмы справа и слева от меня с расплывчатыми темно-зелеными пятнами на листьях были похожи на умирающих стоя могучих исполинов, а склонившиеся к моим ногам темные груды орхидей казались больными пушистыми животными. Собравшись с духом, я вернулся в спальню и снова заснул, но и во сне меня преследовал запах псины, точно облепивший всего меня. Когда я снова встал около полудня, от жены, молча евшей свой поздний завтрак, тоже исходил уже знакомый мне запах псины, и я подумал, что она, видимо, провела немало горьких минут в теплице. С тех пор как жена стала все глубже погружаться в пьянство, симптомов запустения в нашем доме появлялось все больше, но такого угнетающего, убийственного запустения еще не было. Преодолев отвращение, я заглянул через стеклянную дверь теплицы – в лучах разгоревшегося солнца черные пятна уже поглотили листья целиком, и они поникли на ветвях, как ладонь на сломанном запястье, – растения на глазах умирали.

Действительно, если все деревья в лесу, окружающем долину, будут поражены морозом, то жителям деревни покажется, что их обволакивает запах псины, исходящий от десятков миллионов собак, и тогда люди, приноровившись к этому запаху, ставшему для них обыденным, будут не в силах освободиться от него.

Задумавшись, я тоже чуть было не потерял равновесие на корке разламывающегося льда. Погрузившись в свои горестные мысли, мы молча возвратились в дом и в атмосфере совсем иной, чем когда с нами был Такаси, закончили свой унылый завтрак.

После полудня почтальон принес письмо для Момоко и сказал, что на почте есть для нас посылка. В ней находилось удобное приспособление для уборной, которое жена увидела в журнальной рекламе и попросила отца прислать. Судя по каталогу, оно представляло собой стул без сиденья. Жена предназначала его для Дзин (которую непомерный вес вынуждал в определенные моменты к колоссальному напряжению), надеясь облегчить жизнь «самой крупной женщине Японии». Правда, неизвестно, выдержит ли сделанное из тонких металлических трубок «удобное приспособление для уборной» стотридцатидвухкилограммовую тушу, вопрос также, удастся ли уговорить консервативную Дзин воспользоваться этим приспособлением. Но прибытие «удобного приспособления для уборной» подстегнуло наше любопытство, и мы, уже не в силах выносить тоску в опустевшем доме, сразу же стали спускаться по выложенной камнем дорожке.

Необычайное оживление возле универмага заставило нас остановиться. В моих воспоминаниях о деревне такое оживление всегда ассоциировалось с праздничной суетой. Несколько поодаль от толпы, запрудившей вход и выход в магазин, нарядные дети увлечены старинной игрой в классы, и это тоже вызывает воспоминание о празднике. Одна из девочек – в праздничном кимоно с вытканной по пурпурной основе золотом и зеленью птицей феникс и подпоясанная серебряным оби – наряд этот, несомненно, попал к ее родителям в период трудностей с продовольствием в обмен на рис; на спине у нее прикреплен серебряный колокольчик, а короткую шею прикрывает меховой воротник под лисицу. Каждый раз, когда девочка подбивает ногой камень, колокольчик пронзительно звенит, пугая остальных детей. На ярко-красном полотнище, свисающем с навеса бывшего винного склада, в котором сняты внутренние перегородки и стены облицованы пластиком, зеленой краской написаны зазывные фразы:

 
Ассортимент изумителен,
Подобно взрыву, вскипает восхищение,
Все отвечает популярности три S два D,
Небывалая распродажа, последняя распродажа в этом году!
Весь универмаг отапливается!
 

– Весь универмаг отапливается – это здорово, верно?

– Здесь много печей – это специально для бедняков, Мицу, – сказала жена, несколько раз вместе с Момоко ходившая за покупками.

Женщины, сделавшие покупки, толпятся у окна, между входом и выходом (на нем белой краской написаны цены поступивших в распродажу многочисленных товаров, и оттуда, где мы стоим, увидеть, что делается в магазине, невозможно), и не собираются уходить. Несколько женщин, прильнув лбом к стеклу, смотрят на улицу сквозь лабиринт белых цифр. Наконец одна из крестьянок, неся бумажный пакет, наполненный покупками, с ярким одеялом, накинутым на голову, как у индианки, выходит из магазина, взметнув среди толпящихся женщин вихрь завистливых вздохов. Они со всех сторон тянутся к ней, ощупывают одеяло, а крестьянка, скорчившись, возбужденно смеется тонким голоском, точно ее щекочут… Я давно не был в деревне, и эти женщины представляются мне пришельцами из других миров, но это, разумеется, не так. Нужно просто признать, что среди жителей деревни появился такой обычай, вот и все.

Не сговариваясь, мы с женой собрались уже было уходить, но вдруг сквозь толпу женщин заметили, как из магазина выходит настоятель, прижимая к груди пакет. Его добродушное лицо, когда он, увидев нас, направляется в нашу сторону, краснеет, он смущенно улыбается. Рано поседевшие короткие волосы тщательно промыты и отливают серебром, красноватые веки и розовые щечки – точь-в-точь новорожденный зайчонок.

– Пришел купить рисовых лепешек на Новый год, – смущаясь, объяснил настоятель.

– Рисовых лепешек? Разве уже исчез здешний обычай и их не приносят прихожане?

– Видите ли, теперь здесь никто не готовит дома рисовых лепешек. Все либо в обмен на рис, либо за деньги покупают их в универмаге. Так что основные жизненные стереотипы в деревне один за другим теряют свой первоначальный вид. Разрушаются, видимо, клетки листьев и травинок. Вам приходилось, Нацуко-сан, рассматривать в микроскоп листья и травинки?

– Да.

– Каждая клетка в листе имеет определенную форму, верно? И когда, разрушаясь, она теряет свою форму, значит, одно из двух: клетка либо повреждена, либо погибла. Если преобладают бесформенные клетки, лист или травинка начинает гнить. Видимо, представляет опасность и то, что в жизни деревни основные элементы теряют свою форму, вы согласны? Но я бы не смог заставить жителей деревни до седьмого пота толочь рис для лепешек в каменной ступе древним пестиком, перешедшим в наследство от предков. Любой заподозрил бы меня в желании получать рисовые лепешки! Ха-ха!

Его аллегория нам очень понравилась. Присоединяясь к настоятелю, весело заулыбалась и жена. Из магазина выходят еще несколько женщин, которых дожидаются снаружи приятельницы, а одна из них кричит нарочито грубым, хриплым голосом: «Мура!» Это средних лет женщина с бронзово-красным лицом, она размахивает игрушечной клюшкой для гольфа, сделанной из голубой пластмассы. Хмурит брови и смеется, точно кудахчет.

– Мура – это значит ерундовая, ненужная вещь, – объясняю я жене, переведя «муру» на понятный ей язык.

– Клюшка для гольфа здесь, в деревне, даже как игрушка действительно совершенно не нужна, – говорит жена. – Но зачем же тогда она ее купила?

– Она ее не покупала: вещи, которые эти женщины несут, не пряча в сумки, – и одеяло, и игрушечная клюшка – премии. Рядом с выходом лотерея, и в ней разыгрываются разные, правда никому не нужные, вещи – там и толпятся женщины, уже сделавшие покупки, и наблюдают за скудным счастьем других, – сказал, не глядя на нас, настоятель.

По дороге на почту мы с настоятелем – жена шла между нами – говорили о бедствии, постигшем молодежную группу. Настоятель уже слышал о гибели кур, но, узнав, что Такаси уехал в город, чтобы вместе с королем супермаркета найти какой-нибудь выход после проигранного сражения, начал возмущаться:

– Вот теперь они обратились к Такаси, а что бы им раньше связаться с королем супермаркета, до того, как все куры подохли. Все-то у них идет вкривь и вкось, всегда и во всем они опаздывают.

– Но ведь молодежная группа старалась, насколько это возможно, оставаться независимой от короля супермаркета? Хотя тот своими универмагами и поставил их в безвыходное положение, вынудив к капитуляции, – высказал я мнение человека нейтрального.

– Они все время тянули с соглашением о сбыте яиц непосредственно через универмаги, стремясь самостоятельно продавать их на рынках и в мелких лавках, и в результате сами, своими руками подготовили сегодняшнее поражение. С самого начала это была пустая затея. Пойми, Мицу-тян, и земля, на которой разводят кур, и все постройки принадлежат королю супермаркета. После войны эту землю деревня продала корейцам, согнанным сюда на лесоразработки, и один из них постепенно скупил ее у своих односельчан, монопольно завладев всей землей корейского поселка, и, умножая свои богатства, в конце концов превратился в нынешнего короля супермаркета.

Я был глубоко потрясен. Ни Дзин и ее домочадцы, ни старые деревенские знакомые, зная, что мы с Такаси собираемся продавать один из принадлежащих нам домов владельцу универмагов самообслуживания, ни слова не сказали нам о прошлом этого самого короля.

– Така рассказывал, что начал переговоры с королем супермаркета, лишь вникнув во все обстоятельства дела. Я, правда, не знаю, насколько подробно информировала его молодежная группа, – как обычно, тихим голосом, безразлично сказала жена, откровенно сомневаясь в том парне, который разговаривал с Такаси.

Но по зрелом размышлении я все же пришел к выводу, что Такаси интересовало только одно – сблизиться с молодежью, и разговор между ними шел лишь о поломке грузовика. Нежелание жителей деревни рассказать мне о том, что за человек король супермаркета, глубоко ранило мое самолюбие, оставило неприятный осадок.

– Даже если этот человек натурализовался в Японии, назвать его, корейца, королем – в этом поступке жителей деревни скрыто глубокое пренебрежение. Но почему все-таки никто мне не рассказал, что он собой представляет?

– Очень просто, Мицу-тян. Местные жители не хотят даже себе признаваться в том, что до сих пор находятся в экономической зависимости от корейца, которого двадцать лет назад пригнали сюда на лесозаготовки. Это подсознательное чувство, но именно оно послужило причиной того, что этого человека назвали королем. Болезнь деревни вступила в критическую фазу!

– Видимо, это так – болезнь вступила в критическую фазу, – согласился я мрачно. В этом действительно проявляется то, что глубоко укоренившаяся болезнь вступила в критическую фазу. Чувствуется, что нечто странное, мрачное и злое прокралось в отношения между жителями деревни и королем супермаркета. – И тем не менее все, что я слышал, все, что видел, возвратившись в деревню, не указывало на то, что положение столь уж критическое.

– Жители деревни уже давно привыкли к тому, что болезнь вступила в критическую фазу. Но они научились искусно скрывать это от посторонних, приезжающих сюда, – сказал настоятель таким тоном, будто разглашал тайну.

– Но все-таки что за человек этот король супермаркета?

– Плохой он или хороший – это тебя интересует? Ничего плохого сказать о нем не могу, Мицу-тян. Если же говорить о его торговых делах, то, скорее, плох не он, а как раз деревенские. И уж если кто и достоин порицания, так именно они. Хотя бы тот же случай с курами. Иногда я начинал опасаться, не замышляет ли он зла против деревни, но в данный момент ничего плохого сказать о нем не могу.

– Тем не менее он вызывает у вас неприязнь. И я все-таки думаю, что в его действиях есть что-то плохое для деревни в целом.

– Мы испытываем нечто большее, чем просто неприязнь, – грустно сказал настоятель, строго взглянув на меня. – Это трудно объяснить, Мицу-тян. Ясно одно – болезнь вступила в критическую фазу!

И настоятель, чтобы избежать следующего вопроса, взял поудобнее пакет с рисовыми лепешками и ушел.

Получив на почте «удобное приспособление для уборной», мы направились домой. По дороге жена зашла в универмаг и купила рисовых лепешек для нас и для семейства Дзин. Хотя жена, для которой деревня была чужой, и не могла оставаться равнодушной к неприязни, даже чувству протеста против превращения винного склада в универмаг самообслуживания, тем не менее для нее это не могло послужить препятствием, чтобы войти в него. Выйдя из универмага с покупками и полученной в качестве премии зеленой виниловой лягушкой, жена недовольно сказала:

– Это первый мой выигрыш после замужества.

Когда мы распаковали «удобное приспособление для уборной», оказалось, что это примитивное устройство, состоящее из двух – верхнего и нижнего – U-образных перилец, соединенных стойками. Я представил себе, что объяснить Дзин, как пользоваться этим приспособлением, дело совсем не легкое. Она, гораздо язвительнее любой из женщин, толпившихся перед универмагом, скорее всего, отвергнет его, заявив: «Мура!» А может быть, еще и заподозрит, что все это я специально придумал, чтобы посмеяться над ней.

Я поручил жене объяснить Дзин, как пользоваться «удобным приспособлением для уборной», а сам позвал во двор ее детей и, уничтожая один за другим ростки беспокойных мыслей о короле супермаркета, собрал целую охапку обрывков веревки и рифленого картона и развел небольшой костер. Дети уже знали о гибели кур. По их словам, молодежь, чтобы не воровали сдохших кур, охраняет птицеферму. Бывший корейский поселок, застроенный многоярусными курятниками, похожими на грязные ульи, разгороженные сетчатыми перекрытиями, чтобы просыхал куриный помет, окутан сейчас густым облаком вони. Сегодня утром последние куры подохли в своих тесных курятниках. Дети Дзин с приятелями побежали туда, но сторожа прогнали их.

– Молодые ребята, а злые-презлые! Мы-то чем виноваты! – рассказывал старший мальчик, спокойно и в то же время с хитринкой: мол, не поймешь, чего они привязываются. – Кто станет воровать их дохлых кур? Разве только они сами, эти злыдни!

Отощавшие дети Дзин дружно рассмеялись. Их смех явно свидетельствовал о высокомерии и отчужденности старших по отношению к молодежной группе, потерпевшей провал с разведением кур. И тогда я впервые ощутил жалость и к королю супермаркета, которого воспринимают как оборотня, и к молодежной группе, которую старшие атакуют со всех сторон. Позиция, занятая по отношению к молодежи этими людьми, как раз теми, кто использовал в своих целях демобилизованных и заставил их сыграть определенную роль – кульминацией этих хулиганских действий явилась гибель брата S, – строилась на глубоко укоренившихся недоверии и пренебрежении. Я смог осознать это лишь теперь, став старше покойного брата, когда вырвался из деревни и получил возможность объективно взглянуть на ее повседневную жизнь. Раньше деревенские дети, не в пример взрослым, как идолам поклонялись бунтующей молодежи, а теперешние – так же равнодушны к молодежной группе, как и взрослые. Костер погас, и на земле остался черно-грязный купол сгоревшей бумаги. Дети стали топтать его, хотя это было и ни к чему. Жена, вернувшись из флигеля, сказала детям:

– Бегите скорее домой, там есть рисовые лепешки.

Но они пропустили ее слова мимо ушей и продолжали затаптывать остатки костра. Разговоры о еде задевали их не по-детски развитые щепетильность и самолюбие. А может быть, они так отощали потому, что, глядя на мать, проклинающую свой непомерный аппетит, причину всех ее горестей, возненавидели еду.

– Дзин довольна, Мицу, – сказала жена.

– Она не удивилась?

– Сначала, взглянув на приспособление, она сказала: «Мицу, видно, решил подурачить меня», но я ей объяснила, что сама его заказывала. Дзин так и сказала: «подурачить».

. – Вот оно что. Когда я был маленьким, здесь, в деревне, слово это было самым распространенным. Мать, стоило нам пошутить, всегда сердилась и говорила: «Мать хотите подурачить?» Ну а как ты думаешь, пригодится Дзин наша новинка?

– Думаю, пригодится. Нужно, правда, следить, чтобы она не свалилась с этого сооружения, но первый эксперимент прошел успешно, – сообщила жена, не вдаваясь в подробности при детях, которые замерли, прислушиваясь к нашему разговору, и неожиданно: – Дзин спросила, и я рассказала ей о нашем ребенке.

– Ну что ж. Когда приносишь такую вещь, естественно, хочется, поделившись сокровенным, сгладить испытываемую собеседником неловкость.

– Но если бы ты, Мицу, услышал, что сказала об этом Дзин, твоя доброта к ней моментально бы испарилась. Я, правда, не согласна с ее мнением, но все же… – сказала жена, преодолевая внутреннее сопротивление. – Дзин сказала, что ненормальность ребенка, возможно, результат твоей наследственности.

Я вздрогнул, точно обжегшись. Такое способно было вмиг вымести из моего мозга засевшего там короля супермаркета. Покраснев от тревоги, нависшей черной тучей, тревоги, будто на меня обрушился неведомый враг, я постарался собрать силы для самозащиты.

– Оснований для такого умозаключения фактически нет почти никаких. Когда я учился еще в начальной школе, однажды тело мое свела судорога – вот и все. – Жена, тоже покрасневшая после того, как лицо мое залила краска, тут же меня раскусила. – Тело мое свела судорога, и я потерял сознание на школьном вечере, – продолжал я, погружаясь в глубокий покой, вернувшийся ко мне после первого потрясения, и в то же время ощущая буквально на вкус непереносимый жар злобы, разлившийся по всему телу.

Дети Дзин пронзительно расхохотались. Своим смехом они без зазрения совести обливали презрением меня и жену, восстановив в свою пользу психологический баланс; когда же я сердито глянул на них, они, продолжая смеяться, убежали к своей разжиревшей матери и рисовым лепешкам.

А мы с женой вернулись к очагу. Опасаясь, что в ее душе – она ведь будет пить и сегодня вечером – разрастется подозрение, я почувствовал необходимость подробно рассказать ей правду о злом духе, внезапно вселившемся в меня тогда, в детстве, на школьном вечере.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю