Текст книги "Песнь моряка"
Автор книги: Кен Кизи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
7. Что хочешь ты, с огнем в глазах,
С седою бородой?[30]30
Строки из «Поэмы о старом моряке» Сэмюэля Кольриджа, здесь и далее перев. Н. Гумилева.
[Закрыть]
На утрене в русской православной церкви отец Прибилов обнаружил больше народу, чем прежде на Рождество и Пасху вместе взятые. Все сидячие места оказались заняты, – когда зазвонил колокол на старой шаткой колокольне, оставались только стоячие. Люди шли, подобно пилигримам, выразить благодарность за нежданный подарок.
Большинство собравшихся были так же стары и шатки, как их молельный дом, да и сам батюшка. Осколки лучших времен: рыбаки былых путин со своими запутавшимися рыбачками, старые пра. Очень много старых пра. Кто бы мог подумать, что в округе обитает так много старых, замшелых, но вполне живых пра. Они толпой валили в церковь, как будто хотели отметить поимку огромного кита. Может, им и не досталась тисненая карта с приглашением в избранный круг китового празднества, но уж ворвань-то при такой добыче поймать всяко будет можно.
Отец Прибилов выбрал текст для проповеди за три дня до того, как явился большой, обитый железом кит, но все в этом осененном благодатью приходе были уверены, что старый хитрый батюшка кроил свою проповедь специально. Темой его свободного плетения словес стала Пагубная Сеть, а книгой – Екклесиаст. И только сам батюшка знал, что любая проповедь – дело судьбы, а не плана, ее невозможно скроить заранее, а стежки в ней прокладывает Игла Господа Всемогущего. Отец Прибилов был всего лишь скромной нитью разума. И если в прялке времени эта нить все дальше сбивалась с православного пути на пророческий, значит так было нужно пастве: перекрученный шнур ничем не хуже для нанизывания слов, нежели золотая тесьма.
– Ибо О, человек не знает своего времени! – гремел Отец, приближаясь к финалу, насколько вообще мог греметь его тонкий девяносточетырехлетний голос. – Как рыбы попадаются в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время[31]31
Екк. 9: 12.
[Закрыть].
Паства заерзала в предвкушении на тесных кедровых скамьях. Бедственное время, говорите? Тащите сюда!
– Жил-был, О, город небольшой, – воодушевленно продолжал Отец, – и людей в нем не много. И О, к нему подступил великий царь и обложил его. Но в нем нашелся добрый человек, бедный, но мудрый, и он спас своею мудростью этот город[32]32
Парафраз Екк. 9: 14–15.
[Закрыть]. И что же, кто-нибудь отблагодарил этого бедного человека? Хоть кто-то во всем городе вспомнил его в своих молитвах?
Толпа затрясла головами в довольном отрицании: ага, щас.
– Но я говорю, О, мудрость лучше силы, и, однако же, мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают. Я говорю, Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми. Мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника[33]33
Екк. 9: 16, 17; 10: 1.
[Закрыть]; О, бедственный запах!
Носы сморщились, а ноздри раздулись, готовые к добавке.
– Так говорю я вам, – и руки с набухшими венами затрепетали над золотой парчой его сутаны, точно ослепленные птицы, – пускайте свой хлеб по водам, но не мечите бисер перед свиньями. Так молю я вас, чтобы помнили: «Блаженны нищие духом[34]34
Мф. 5: 3.
[Закрыть], хоть и нет у них приглашений на слет богатых». Блаженны, О воистину блаженны. А-минь!
– А-минь! – отвечали они ему быстро, готовые к хлебу, бисеру и свиньям. – О Аминь, а-минь!
Потом на улице, греясь на слабом солнышке и принимая похвалы за вдохновенную проповедь, добрый патриарх вынужденно признался, что да, он лично получил приглашение на сегодняшний прием, и да, он, конечно, пойдет – Герхардт Стюбинс в письме специально его просил. Но он пойдет туда как священник, дабы благословить начинание, а не как местный заправила. Великим китам тоже нужно немного благословения, да и свиньям оно не повредит.
– И тем не менее блаженны нищие духом!
Ко времени воскресного обеда весь город знал, кто из местных заправил удостоился приглашения, а кто нет. Иные граждане узнавали новости по телефону, другие слушали местное радио «Рыболовная сеть». Кто-то прочел экстренный выпуск «Маяка Куинакской бухты», напечатанный за ночь Уэйном Альтенхоффеном, а кто-то еще узнал все от читателей «Маяка». Но большинство услыхало это прямо, через акустический феномен, свойственный многим прибрежным городам Аляски. Запертый с трех сторон отвесными пиками и ледниковым утесом, звук города питает сам себя. Ему просто некуда деться. Он вихрится и кружится, как молитва в плену церковного купола. В обычные дни этот феномен воплощается простым множеством грязных шумов, но по воскресеньям, когда лодки смирно стоят на починке и наконец затихает железный протест консервных заводов, кружащийся вихрь очищается от грязи, и звуки разделяются на четко различимые голоса. Всяк, навострив уши, может услыхать кого угодно, близко и лично. На Аляске нет анонимного дорожного гула, как на более столичном юге. В запертых городках звук мотора индивидуален, он распознается и интерпретируется на каждом городском крыльце.
– Вот старуха Лероя Данестрона рвет с места, чтоб порыдать на плече у мамочки, – старого малибу так надолго не хватит!
А дебаты у дверей каждого из трех баров бывают услышаны и осуждены командами присяжных, что болтаются у двух других:
– Там, в «Потте», Лерой говорит, его старуха крепко обижена, что им так и не дали билетов. Он говорит, что она говорит, единственных хиропрактиков в городе могли бы и пригласить. А я говорю, провались этот мешок потрохов! Лероева старуха пролезет туда по-любому, как и все остальные олухи, а? Хоть билетом, хоть шевролетом.
Изредка между обилеченными и необилеченными возникали перепалки, но ничего серьезного – весь город намеревался явиться в доки с приглашением или без. Все знали, что на причале тоже будет много чего происходить. Приготовления начались с первыми лучами света, собирая толпу олухов. «Морской ворон» соорудил палатку для бинго и пивную. Местное «Орлиное братство» собрало дощатый танцпол и уже сзывало чечеточников. Не меньше дюжины девяностоваттных переносных динамиков бухтели отборными ритмами – чтобы каждому чечеточнику нашлось под что поцокать подошвами.
Омар Луп был из тех немногих, кто отказался участвовать хоть в чем-то, – оскорбленный до глубины души тем, что Бергстром не желал сажать в камеру этого придурочного сукина-сына-зятя, Омар ровно в полдень закрыл на замок парадную дверь своего кегельбана. В знак протеста он будет играть в кегли один. Сыновья, однако, не устояли. Соорудив в багажнике Омарова пикапа вертел и набросав на поддон угольных брикетов, они жарили, отрезали и продавали куски от туши огромной свиноматки, которую за неделю до того потрепал медведь; мягкая свинина и ложка фасоли – двадцать пять баксов за порцию.
Плотным потоком плыли гидросамолеты – в основном кукурузники из соседних городов, но попадались и экзотические пришельцы. Ровно в шесть вечера спикировали вниз два «Морских ястреба» – они проехались по заливу, выгрузили на веерный подъемник яхты сначала техников, потом алюминиевые ящики с оборудованием, после чего взлетели вновь, крыло к крылу, как пара водоплавающих со стальными перьями. Чуть позже явился вертолет и, повертев пропеллером, выпустил из себя полдюжины визжащих девчонок с волосами цвета красных фальшфейеров. Поднялся гвалт. Это были не кто иные, как «Вишенки», группа из Анкориджа, уже почти прославившаяся на всю страну программой «Классические хиты в Четвертом мире». Волосы у всей шестерки были натурально-рыжими, а прославились они тем, что носили костюмы с разрезами, доказывающими эту натуральность. Девчонки стремглав вылетали из-под вихря лопастей и мчались наверх, тряся кудрями под аккомпанемент воплей и аплодисментов зрителей:
– Гребаные ягодки, слопанные вишенки! Гуляем!
Гигант на верхушке сходни, отступив в сторону, пропустил девчонок на борт.
За несколько минут до семи над западным горизонтом появилось радужное зелено-желтое мерцание. Эта переливающаяся химера быстро снижалась в ореоле оглушительного воя и дыма. Над парковкой она вдруг устремила в небо клюв и зависла в воздухе, как огромная колибри; затем снова встала горизонтально и опустилась на вспученный асфальт.
Когда дым рассеялся, показалось слово «МИЦУБИСИ» отчетливыми черными буквами. По веревочной лестнице сошли три азиата в темно-синих костюмах, и им сразу спустили на веревках три чемоданчика. Выдавал им эти чемоданчики отнюдь не азиат. То был настоящий американский бич-бой в белых яхтенных штиблетах, шортах для серфинга и гавайской рубашке с узором из райских птичек. Он тоже спрыгнул на землю, и в струе горячего воздуха из мотора замерцал светлый пух его коротких волос. Лучезарно улыбнувшись и помахав кольцу зрителей, он поспешил вдогонку за тремя своими серьезными попутчиками. Когда все четверо отошли на безопасное расстояние, летательный аппарат с тем же воем завис в воздухе, потом накренил моторы и исчез из виду раньше, чем его пассажиры добрались до края парковки. Стряхнув благоговейный транс, Уэйн Альтенхоффен написал: «После явления прыгучего джета никто бы не удивился, если бы на поверхность всплыла атомная субмарина…»
В самом начале девятого из-за каната вновь показалось лицо вскормленного кукурузой истинного американца, улыбающееся на этот раз в ручной микрофон. При нем был Николас Левертов в шляпе и темных очках. Улыбчивый истинный американец сиял над толпой, кивая во все стороны; вскоре болтовня утихла, динамики замолчали, и тогда он заговорил в микрофон:
– Привет, братва! – Так приветствуют студийную аудиторию ведущие игровых шоу. – Как улов?
Смех и свист были ему ответом. Когда они угомонились, он снова включил микрофон:
– Позвольте мне представиться, люди. Меня зовут Кларк. Кларк Кларк. Кларк Б. Кларк. Теперь слушайте. Плевать, если вы забудете мое имя, плевать, если вы забудете фамилию, но вот к среднему инициалу я весьма чувствителен. Вот вам небольшой трюк для памяти, я его сам придумал. Повторяйте за мной, Кларк-как-Кент…
Они на пробу повторили.
– Б-как-бардак…
Они отозвались с большим энтузиазмом.
– Потом Кларк-как-имя. Кларк Б. Кларк. Думаю, у моей матушки после родов возникли проблемы с речью. Но не у меня. Я рот-огород, официальный спикер корпорации «Чернобурая лиса», и первым делом, чтобы настроиться на правильную волну, я хочу поблагодарить вас всех вместе и по отдельности, граждан Куинака, от всего нашего корпоративного сердца за тот теплый прием, которого вы нас удостоили. Б-как?.. Ну, вы поняли. Подтягивайтесь, подтягивайтесь поближе. Передо мной также стоит приятная задача приветствовать вас на борту «Чернобурки», друзья, поскольку – и тут я перехожу прямо к делу – у вас есть то, что нам надо. Что, спросите вы? Спрашивайте. А я отвечу. У вас есть то, что в бизнесе зовется место, превосходное место с пейзажем, но еще без рамки, – все, что на юг отсюда, уже почти полностью завалено дерьмом, если вы еще не заметили, – зато у вас небо пока чисто, а воздух сладок… если не обращать внимания на запах рыбьих кишок… а у нас есть то, что надо вам. Это большие бабки, друзья, давайте называть вещи своими именами – большие бабки, крупные сделки и движуха. Вам нужно всего-навсего пустить нас к себе. Чистая сделка или как? Подумайте сами. А пока вы думаете, друзья, – он широким жестом отстегнул канат, – добро пожаловать на борт, давайте веселиться и знакомиться. Я был бы рад сказать «все на борт», но не могу. Большой Джо приказал никого не впускать без билета, а я не знаю языка гигантов и потому не могу отменить его приказ. Но знаете, что я вам скажу… – Он быстро посмотрел по сторонам и зашептал в микрофон: – Этот бандит не отбирает карты, сечете? Вам нужно всего-навсего дождаться, пока кто-то с картой сойдет с борта, и… – он заговорщически подмигнул, – кто что узнает? Точно не Большой Джо. Мы все на одно лицо для Большого Джо: мы маленькие. Так что верьте мне, люди: всякий, кому хватит терпения, дождется своей очереди и взойдет на борт, и мы не утонем, как это едва не случилось в Бразилии. В верховьях Амазонки это было. Ладно, Кларк Б-как-бардак, хватит, заткни фонтан. Пришла пора для мууу-зыки и мууу-зама. Тащите их сюда. «Вишенки»! Привет, дорогие…
На палубу выскочили девчонки с беспроводными гитарами и микрофонами у подбородков, заверещали «На север, в Аляску» разрывающим горло фальцетом, невероятно пронзительным. Гости, обступившие группу, едва устояли на ногах под натиском усиленного звука. Прочие шумы исчезли. Люди на парковке сложили переносные динамики и унесли их прочь.
Час спустя, когда приехали Айк с Гриром, главная палуба большого судна была забита до самых поручней, а пролитое шампанское плескалось через фальшборты. «Вишенки» вскарабкались на мостик и орали оттуда свой хит «Петрушка, шалфей, розмарин и „Ньюсуик“»[35]35
Аллюзия на «Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян» («Parsley, Sage, Rosemary and Thyme») – название третьего студийного альбома дуэта Пола Саймона и Арта Гарфанкела (Simon & Garfunkel, 1956–1970), выпущенного в 1966 г. студией Columbia Records, и цитату из народной песни «Scarborough Fair / Canticle», вошедшей в этот альбом.
[Закрыть] под грязный фоновый ритм и слишком тяжелую перкуссию. Несмотря на ясный день, судовые прожектора уже включили и направили на магниевый парус. Он еще сильнее стал похож на лезвие ножа, а его длинная черная тень простиралась теперь через всю заставленную машинами парковку, доставая до «геркулеса».
– Не становись в этот бардак, мон, – сказал Грир Айку. – Если вдруг какое дерьмо, мы в жизни не выберемся. Паркуйся здесь, гулять полезно.
Две последние ночи выдули много ветра из Грировых парусов. Лицо его распухло, а глаза казались стеклянными даже после восемнадцати часов отключки. Пока они ехали, он, выпросив у Айка бинокль, все время нервно прилаживал и переприлаживал окуляры к глазам, словно высматривая, нет ли засады.
Айк остановил фургон на Приморской у выезда на Кук и вышел. Грир замешкался, хмуро высматривая что-то через бинокль и ветровое стекло. Он искал на парковке «мустанг» с огненными полосами – машину Беллизариуса, – все еще надеясь, что явится спаситель, снимет с его узких плеч тяжелую мантию ответственности и можно будет спокойно наслаждаться вечеринкой. Но никаких следов матерчатой крыши Кальмаровой машины на парковке не было. Грир, однако, нашел утешение в толчках и воплях скакавших по крыше мостика «Вишенок». Увиденное собственными глазами свидетельство того, что рыжий цвет волос у них и впрямь натуральный, прибавило ему храбрости.
– Ммм, спасибо тебе, хоспади. То, что мне надо.
– Рассмотрел что-то знакомое? – спросил Айк.
– «Вишенок», чувак, вполне знакомо. Ого. А еще тысячу пьяных Псов.
– Мы не обязаны туда идти, – предложил Айк.
– Еще как, чувак. Обязаны, – вздохнул Грир, вываливаясь из фургона. Стресс нагнал на него философского спокойствия. – Très amusée[36]36
Очень забавно (фр.).
[Закрыть], шо не? То ли чей-то буйный сон, то ль кошмар. Пошли?
Не успели они отойти от фургона, как на противоположной стороне улицы появился из дверей своего кегельбана Омар Луп. Ярко-красный кегельный мяч болтался у него на боку, как булава. Подсвеченная неоном горбатая фигура напомнила Айку борова из жаровни.
– Увидишь, Саллас, – прокричал Луп с той стороны дороги. – Он пришел домой за тем, что ему недодали, жабья холера. Помог бы ты мне лучше сломать ему шею, а не держал меня за руки. Увидишь…
Айк не ответил. Грир что-то крикнул, но слова потерялись в несущемся над асфальтом вихре усиленной динамиками музыки.
Они прошли через всю парковку, останавливаясь у открытых дверей машин перекинуться словами и пожать руки. Шутки-прибаутки. Ни слова о приглашениях. Все были слишком веселы, чтобы завидовать, притом что билетов ни у кого не было. Вслед за Гриром Айк поднялся по трапу, и гигант взмахом руки пропустил их через ворота, даже не взглянув на карты. Пока они моргали и щурились среди бликов и воплей, к ним через всю палубу устремился Уэйн Альтенхоффен. Глаза у него сверкали.
– Громковато, а, Братья? Вот, я понимаю, техника. А сладости! Ммм! Хотите? Видите хорошенького юнгу? Вам к нему. – Альтенхоффен махнул потертым блокнотом в сторону юного азиата с замотанными в самурайский узел светло-вишневыми волосами. Мальчик нес перед собой стилумный ящик, служивший ему подносом. С одной стороны на подносе стояли бокалы с шампанским, с другой – сакэ и чашечки, посередине дымился расписной чайник.
– С одной стороны подрастешь, – пропел Уэйн Альтенхоффен, – с другой – улыбнешься[37]37
Слегка искаженные строки из песни «Белый Кролик» («White Rabbit») американской группы Jefferson Airplane с их психоделического альбома «Surrealistic Pillow» (1967); сама песня отсылает, естественно, к «Алисе в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.
[Закрыть]. Он говорит, где-то под палубой у них припасен настоящий «Фиолетовый туман». Мой бедный мозг содрогается.
– Убери паруса, Бедный Мозг, – посоветовал Айк. – Грир с пятницы не может прийти в себя от их персонального приема.
Бедный Мозг пропустил это мимо ушей.
– Смотрите! – Он указал на поднимающегося по сходне человека, тоже с блокнотом. – Это мистер Клип, как там его, редактор отдела светской хроники «Анкоридж сан». О боже! От зависти позеленел, сука, – такой большой куш, а не у них. Пойду попинаю его… хотя подождите. – Он застыл и нахмурился, вспоминая, зачем вообще поймал этих двоих. – Ох да. Меня просили передать, что вас ищет Николас Левертов. Палубой выше, напротив тачки с барбекю. Русская икра и нордические сиськи. Получите удовольствие.
– Николас Левертов еще немного подождет, – сказал Грир, после того как Альтенхоффена унесло прочь вместе с блокнотом. – Мне надо промочить горло.
Они пробились сквозь толчею к вишневому самураю со стилумным подносом.
– Вот из этого, – указал Грир на расписной чайник. Мальчик коротко кивнул и застыл. Грир понял, что должен сам наполнить свою чашку. – Айк? – спросил он. – Тебе налить?
Саллас покачал головой и взял из ледника у бара бутылку «Короны». Приложившись к напиткам, они пошли через толпу, кивая и улыбаясь знакомым. Музыка была слишком громкой, не поговоришь. Хотя «Вишенки» со своим треньканьем-бреньканьем и убежали вверх на капитанский мостик, их усилители остались на нижней палубе. Этот грохот в конце концов и заставил Айка с Гриром подняться по тиковым ступенькам.
Айк только сейчас стал понимать, насколько огромной была яхта. Перед мачтой располагалась купольная крыша мостика – сейчас сцена для поющих «Вишенок». Парус казался невероятным. Он состоял из восьми выдвигающихся магниевых секций, отполированных, как пьютер. На второй секции сверху нарисована эмблема корпорации «Чернобурая лиса»: голова чернобурки в черном круге диаметром в десять или двенадцать футов переливалась в лучах прожекторов. Должно быть, самая высокая мачта в истории флота.
– Интересно, как они намалевали эту хрень, – заметил Грир, которому раньше приходилось красить высокие мачты.
– Она опускается, – указал Айк. – Видишь сегменты? Наверняка складывается внутрь себя, как антенна у машины. Понтоны по бортам такие же – выносные консоли.
Со стороны моря у металлического паруса был установлен мангал для барбекю, к которому выстроилась длинная очередь людей с пластиковыми тарелками; с другой стороны, под лучами низкого солнца устроили площадку для мини-баскетбола, и там вовсю шла игра. Команда Пра из Битых Псов сражалась с командой Круглоглазых из Битых Псов. Кольцо повесили на стандартной высоте в центре нижней секции мачты. Основание паруса как раз подходило размером под край баскетбольной площадки. Трехсекундной зоны не было, а линию штрафного броска обозначили полукругом: так сделали потому, что корабельный компьютер продолжал автоматически подставлять большое лезвие под ветер, так что и корзина, и щит – а фактически все пространство вокруг кольца – плавно поворачивались из стороны в сторону.
С юта за их спинами пропел йодлем чей-то голос:
– Йо-хо, странная пара.
Это был Кларк Б. Кларк, и он махал им из-под вздымающегося навеса, сделанного из раскрашенного парашюта. Стальные тросы, его державшие, тянулись от юта к паре выстрелов. Радуги шелка раздувались и опадали под легким бризом. В рубке – традиционный капитанский штурвал со спицами и панель с компасом, все покрыто лаком и сверкает. И штурвал, и компас выглядели как драгоценный антиквариат. Вокруг рубки на кипах из подушек и спасательных жилетов расслаблялись гости.
– Идите сюда, джентльмены. Ник хочет вас всем представить.
Николас Левертов полусидел на куче пухлых оранжевых жилетов, там же возлежали несколько девушек и один большой черный лабрадор. Он показался Айку в точности похожим на пса Луизы Луп по кличке Нерд, только этот, похоже, принадлежал самой близкорасположенной к Нику девушке – грудастой брюнетке в полупрозрачном комбинезоне-пижаме. Пес все пихал ее влажным поролоновым мячиком.
В группе было несколько мужчин: пара рыбаков, дилер «Хонды» Чад Эверт и Норман Вон; Норм старался держаться подальше от гиганта-который-больше-самого-Нормана. Остальные, примерно двенадцать, были женщины. Среди них, отметил Айк, Алиса. Как мать Николаса, она стояла на возвышении рубки, выше разгульной гаремной кучи, одетая в еще более этнический костюм, чем два дня назад. Сегодня, по особо торжественному случаю, на ней была церемониальная мантия ее бабушки – красная, с аппликациями из черных птиц и перламутровыми пуговицами по их контурам. Красивая мантия, но, руководствуясь своим дерзким вкусом, Алиса дополнила ее шляпкой-таблеткой из леопардовой шкуры. Возвышавшаяся над плечом Николаса, Алиса напоминала Айку вдовствующую королеву при каком-нибудь изнеженном владыке трех-с-половинного мира. Они поздоровались, и Ник приступил к взаимным представлениям.
– Айзек, я хочу познакомить тебя с Татьяной. – Белая рука встрепенулась, как раньше с картами. – А это Ингрид – мистер Грир, насколько я помню, уже провел несколько приятных часов в обществе Ингрид, – а это Гретхен. Стоит сказать, ты попал в штрудельную секцию корабля, кореш, – если кто предпочитает суши, тому на нижнюю палубу.
Девушки жали руки, улыбались и сипло здоровались – совсем неинформативные, как и говорил Грир.
– Вы, конечно, знаете мою мать, миссис Кармоди, и – мою бескорыстную помощницу, сладчайшую… – длинным белым пальцем ноги он указал на брюнетку в полупрозрачной пижаме, – миссис Луизу Левертову, на случай если вы не узнали ее в новом обличье.
– Миссис Луизу Луп-Левертову, – поправила Лулу, выгибаясь, чтобы продемонстрировать Айку это свое новое обличье.
– Я точно узнал черного лабрадора, – сказал ей Айк.
– Хорошо выглядишь, Лулу, – кивнул Грир.
– И хорошо себя чувствую, Эмиль. Как ты, Айк? Хорошо себя чувствуешь? Может, Ники, ты не все знаешь про своего кореша, но Айзек Саллас не любит, когда он прямо сразу очень хорошо себя чувствует. Наверное, он думает, это плохо для репутации.
– Я это помню по тем временам, когда мы вместе сидели, Луиза. Эй, пес, дай сюда!
Без предупреждения Левертов выхватил хлюпающий мячик из мокрой пасти лабрадора и забросил за поручни. Пес сиганул следом, хотя до воды было добрых тридцать футов. Грир метнулся к планширю как раз вовремя, чтобы увидеть, как лабрадор с громким всплеском исчез из виду.
– Все нормально, – мрачно сказал Норман Вон. – Это уже в шестой раз. Он достанет мячик, проплывет вокруг подзора, а там мой брат Ллойд заведет его на борт. Может, даже в седьмой.
– Когда он еще вернется, – хихикнула Лулу. – А мы пока отдохнем.
Ник уже выбросил пса из головы. Он всматривался во что-то на палубе:
– О, хорошо. Вот и фотограф. Мама… Луиза… Татьяна – двигайтесь поближе.
По трапу на миделе с трудом взбирался человек с огромной старомодной пластиночной камерой восемь на одиннадцать и штативом.
– Айзек, мы собирались делать семейный портрет, – улыбнулся Ник, – но ты и твой друг можете присоединиться. Вы заслужили на нем место, я так считаю…
– Я пас, спасибо. – Грир отпрыгнул, пропуская фотографа.
– Я тоже, Ник. Пусть на портрете будешь ты, твой гарем и твоя королева. – Айк бросил взгляд на Алису. – И конечно, королева-мать.
Он заметил, как напряглась у нее шея, но Алиса смолчала.
Потягивая напитки, Айк с Гриром и другими мужчинами отошли в сторону. Норман Вон подался вперед, склонив большую голову:
– Есть новости от Кальмара.
– Да ну? – Грир схватил его за руку. – Где он? Что случилось? Почему этот мелкий гений еще не здесь и не занимается делами? Меня уже задолбало это бремя государственных…
– Он в Скагуэйской больнице. Что-то кое с кем не поделил. Сломанный копчик, говорит. А еще говорит, что его оттуда не выпустят, пока кто-нибудь не придет и не возьмет на себя ответственность. Он просит, чтобы кто-то из членов клуба за ним прилетел.
– В Скагуэй? – засмеялся Айк. – Совсем свихнулся. Ему там, наверное, не только задницу сломали.
– Мы полетим, – вызвался Грир. – Айк возьмет напрокат самолет, и мы полетим прямо утром. Элементарно.
– Он так и говорил, – сказал Норман. – Вы с Айком.
– Подожди минутку, – сказал Айк.
– Он наш Брат во Псах, мон ами. Наш президент! Вспомни: Братство в кости, встань и спаси.
– Кто его отделал, Норм?
– Помнишь бывшего полузащитника «Медведей», который все спасал бывшую жену Грира от адского пламени? Мазила Гринер.
– Библе-мазила Гринер? – с ужасом повторил Грир. – Шесть и два, двести девяноста, черный мудак-мормон. Божий дристун!
– Он и есть. Вроде бы женился на твоей бывшей.
– У него же уже была жена, – вспомнил Грир. – Как он умудрился завести себе еще одну?
– Еще пять, – поправил Норман. – По словам Билли, Гринеру можно много, ему Бог разрешил, – так он считает.
Грира это впечатлило.
– Пять? Ммм! А где берут такие разрешения?
– Я помню Гринера, – кивнул Айк. – В Скагуэе, на том параде в честь Золотой Лихорадки, он за мной тоже таскался со своим спасением души. Божий дристун и есть. Никогда бы не подумал, что они с Беллизариусом как-то пересекаются.
– У Кальмара в Скагуэе есть подружка, которая держит бургерную точку. Говорит, зашел взять четвертьфунтовый, ну и поболтать, а тут Гринер. Наверное, давно ее обхаживал, чтоб добавить в коллекцию Родственных Душ, Спасенных от Ада. Билли, видимо, стал возражать, и Гринер сломал ему копчик.
– Zut alors[38]38
Черт возьми (фр.).
[Закрыть]. – Грир покачал головой. – Какой позор для бедного Кальмара.
– Хуже, чем ты думаешь. Он забрал у Билли все фейерверки и выбросил их в речку Скагуэй. Билли говорит, дристун запросто утопил бы и его кейс из воловьей кожи, но тот у Билли пристегнут к запястью.
– И замок наверняка взрывается.
– Ни фейерверков, ни скута? – Грир выпустил руку Нормана и вцепился в руку Айка. – Это не просто братская помощь, Айзек. Это чрезвычайная ситуация у нас в районе.
Норман мрачно кивнул:
– Билли говорит, если вы не можете, чтобы прилетали мы с братом Ирвином. А нам никак. Во вторник у предков пятьдесят лет свадьбы; все Воны соберутся, аж из Сан-Франциско.
– Алиса хотела, чтобы мы завтра были на подхвате. – Айк попытался высвободить руку. Он чувствовал, что снова попал в западню. – На случай, если вернется Кармоди…
– Кармоди в ближайшие дни не вернется, Айзек, – сказал большой Норман. – Он в загуле. Смотри. А вот и наш бедный дурной песик…
Явился потерянный лабрадор с поролоновым мячиком. Голова у него висела, а хвост был поджат между лап, словно пес стыдился, что так долго добирался назад. Из-за сильной дрожи он даже не мог стряхнуть с себя воду. Взглянув на мокрое животное, Николас решил закончить фотосессию.
– Финита, мужики. Нам только утопленника не хватало на семейном портрете. Фотограф? Иди отсюда. Айзек? Эй, народ? Давайте сюда. Фотопауза закончена, лампочка горит, пьем дальше.
Айк вздохнул с облегчением. Оставив Грира и Нормана, он бросился к бару:
– Мне нужен джин с тоником, Алиса, если не возражаешь. Наверное, я подхватил малярию.
Облегчение длилось недолго. Не успел он сделать глоток из приготовленного Алисой большого стакана, как на юте поднялся тиковый брандерщит, и из люка вынырнул Кларк Б. Кларк. Он суетливо протолкался к Николасу Левертову. Указывая на Айка пальцем, этот человек зашептал что-то, очевидно срочное, Левертову в ухо. Чем дольше он шептал, тем сильнее расплывались в улыбке помятые альбиносовы губы. Наконец он обратил эту улыбку к Айку:
– Вай-вай, кореш. Великий Герхардт Стюбинс просит вашу честь составить ему компанию в большом конференц-зале палубой ниже. Иди за Кларком Б. Джин лучше взять с собой. От лицезрения великих обычно пересыхает в горле. Между тем… – Резко выхватив мокрый поролоновый мячик из пасти лабрадора, он вновь зашвырнул его за планширь. – Продолжим.
Большой черный пес сиганул за мячиком.
Следуя за коротко стриженным затылком Кларка Б., Айк с хмурым видом спустился по полированному тиковому трапу. Он сам не понимал, почему так послушно подчиняется приказу Стюбинса. Меньше всего его заботили легенды. И он всяко не испытывал желания участвовать в грядущих съемках. Во чреве этого механического кита не было ничего нужного ему, ничего, что принесло бы ему – или еще кому – хоть какую-то пользу. Любопытство, – возможно, в нем дело.
Они проследовали по коридору со стенами, отделанными фарфоровой плиткой, мимо нескольких кают с распахнутыми дверьми. Для вентиляции или чтобы произвести впечатление? Трудно было не оценить ряды блестящего оборудования. Так могли бы выглядеть кают-компании на кораблях НАСА или на военных. В одной каюте установили настоящий трехэкранный монтажный стол «Келлер» с компьютеризированной видеосинхронизацией для семидесятимиллиметровой пленки. В другой оборудовали мини-лабораторию с рядами почти игрушечных бутылочек, трубочек и колбочек. Неудивительно, что официанты предлагали гостям столько разного добра.
Кларк Б. отступил к стене, пропуская Айка вперед.
– Вам туда, – просиял он.
Двери в конце коридора бесшумно разъехались, открыв взгляду набитую народом комнату. Это была главная кают-компания. Однажды в Монтерее, сидя в приемной у дантиста, Айк листал журнал «Форчун» двадцатипятилетней давности. Главным материалом номера было иллюстрированное эссе о двухсотвосьмидесятифутовой яхте саудовского бизнесмена Аднана Хашогги под названием «Наблия». Фотограф задокументировал глянцевую роскошь богатых судовых интерьеров, отметив огромные кровати с водяными матрасами под зеркальными потолками и прикроватные контрольные панели, чтобы регулировать силу света и переключать каналы телевизора. На центральном развороте красовалось фото главной кают-компании «Наблии» с тайскими гобеленами на стенах и замшевыми оттоманками на полу. Все это наводило на мысль о шатре великого паши, готового ко встрече с могущественными шейхами пустыни. На фотографиях были столы ляпис-лазури, уставленные подносами с фигами и гранатами; дымящиеся кальяны и самовары; золотой сфинкс с фонтаном шампанского, бьющим в миску меж его лап. Айк вспомнил название той статьи о яхте Хашогги: «Никому не превзойти этого плавучего величия».
Автор явно не предвидел «Чернобурку».
Переборки и потолок были сделаны из новомодных светящихся панелей, отчего длинная комната походила на пещеру, выдолбленную во льду. Молочно-голубые флуоресцентные лампы освещали углы и закоулки. Мебель как бы парила над ковровым полом, точно группа кожаных спутников. Даже люди в комнате словно левитировали в этом неземном сиянии, стоя или прогуливаясь по воздуху сборищем смущенных привидений.
