Текст книги "Последний заезд"

Автор книги: Кен Элтон Кизи

Соавторы: Кен Баббс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава вторая
Сюрприз

Паровозный этот свисток был давно, чуть ли не, черт его, в другом веке. До всякой Второй мировой и Первой мировой, и подавно до «Мира спорта». Впервые кто-то из нашей семьи пересек линию Мейсона – Диксона [7]7
  Линия Мейсона – Диксона – граница между Севером и Югом США, в прошлом – между свободными и рабовладельческими штатами.


[Закрыть], а тем более забрался так далеко на север, и я гордился тем, что этот кто-то я, младший сын, семнадцатилетний, ясноглазый, как младенец, и почти такой же наивный.

Этот новый мир я наблюдал через щель между досками в открытом скотском вагоне. Путешествовал я без роскоши, но устроился с удобствами. Тощий зад мой покоился на свежей соломе, голова – на седле. Я лежал босиком и с удовольствием шевелил грязными пальцами ног в воздухе, насыщенном золой. За многокилометровый путь у меня все перепачкалось золой, кроме сапог. О сапогах была особая забота, их защищали от золы и ветра ящики и брезент. Они сияли, несмотря на зольный ветродуй. На голенищах спереди был вытиснен конфедератский флаг, они сияли от многократных чисток. Время от времени я и здесь их протирал. До Пендлтона оставалась еще ночь езды, и я хотел выступать там в блестящих.

Паровоз снова свистнул, и между досок я увидел, по какому случаю он свистит.

– Антилопы, Стони! Вилорогие антилопы! Посмотри, как бегут!

Рядом со мной стоял мой конь Стоунуолл [8]8
  Конь назван в честь выдающегося генерала южан Томаса Джонатана Джексона (1824–1863) по прозвищу Стоунуолл («Каменная стена»)


[Закрыть]. Он широко расставил ноги из-за качки вагона и смотрел поверх последней доски, заложив назад уши. Стоунуолл был большой серый мерин, шестнадцати ладоней [9]9
  1,6 м с небольшим.


[Закрыть]ростом – в самый раз для такого долговязого всадника, как я. Нрава капризного и подозрительного, но надежный на длинных перегонах – даже по железной дороге. Мы выросли и сдружились в Теннесси.

– Эй вы, попутчики! – крикнул я в переднюю часть вагона. – Видите их? Настоящие антилопы…

В другом конце вагона равнодушно стояли голубой подсвинок и лягливая лошадь. Видная пара, надо сказать. Свинья была вся разукрашена серебряными звездами, а лошадь – ярко-зелеными трилистниками клевера. Тоже ехали на большое представление. Заслуженные артисты.

Впереди загрохотало. Поезд с грохотом мчался по мосту над ущельем. Мне пришлось подтянуться на верхней доске, чтобы увидеть реку внизу. Она была далеко – узкая голубая ленточка в глубокой расселине. Когда проехали мост, я убрался с ветра и в сотый раз вынул из кармана рубахи афишку.

Экстренный * На Родео *

* Поездка в современном поезде

* Подлинная кухня Фронтира [10] 10
  Фронтир – западная граница американской территории, осваиваемая поселенцами. С 1700-го по 1890 г. она постепенно сдвигалась на запад, почти с Атлантического побережья до Тихоокеанского.


[Закрыть]

+ Салон-вагоны + Танцы + Азартные игры

Середину афиши занимала карта с маршрутом экстренного: ДЕНВЕР – ПЕНДЛТОН. Я провел по нему пальцем до реки.

– Господа. – Я улыбнулся моим спутникам. – Мы только что пересекли Снейк-ривер. Теперь мы в штате О-ре-гон. Вы рады?

Звездная свинья хрюкнула по-прежнему равнодушно, а клеверная лошадь в ответ лягнула ящик. Я пожал плечами:

– Ну что ж. На всех не угодишь.

Я смотрел на пейзаж, пока не село солнце, потом ушел с холодного ветра, проникавшего сквозь щели. Собрал дощечки разбитого лошадью ящика и на большой сковороде развел костерок. Из сумки с провизией вытащил громадный ямс [11]11
  Так на Юге США называют сладкий картофель – батат.


[Закрыть]. Несколько недель назад я заехал на ферму к двоюродной бабке, и она дала мне кроме стеклянной банки с желтым самогоном кучу ямса. «Возьми, – велела она, – Вся эта ерунда в твоем мешке кончится, а он останется». Она была права. Кофе, кукурузные булочки, сыр и рыбные консервы ушли быстро, яблоки я доел черт-те сколько километров назад. Денег у меня хватало, и кувшин оставался непочатым, но маршрут наш со Стоунуоллом пролегал в стороне от магазинов и повода выпить не давал. Вот уже несколько дней мы питались ямсом – эта картофелина была последней и самой крупной. Я заточил обломок дощечки ножом и насадил на нее картофелину. Стоунуолл наклонился и понюхал.

– Терпение, сэр, – сказал я нюхальщику.

Я знал, что он может съесть свою порцию сырой, но как церемонный южанин заставил его подождать, когда ужин подадут всем.

Я пристроил вертел над огнем, положил голову на седло и посмотрел на звезды. Долог путь от Теннесси. Как я уже сказал, я был младшим из братьев Спейн и младшим в семье, не считая сестренки. Только с ней мы и были близки. К тому времени, когда мне исполнилось десять, а ей восемь, наши братья разъехались, отправились кто куда, бродяги. Но не дальше Нового Орлеана, Галвестона и других таких городов – словом, все на юг. Я говорил сестре, что, когда уйду из дома, придумаю, ей-богу, кое-что получше. Поклялся, что на север поеду и буду странствовать, пока не доберусь до настоящей границы, если такая еще осталась в нашей, почти оседлой уже стране.

– Далекий путь, сестренка, – сказал я, улыбаясь этим северным звездам, гордый, как лягушка, съевшая светляка.

Поезд пыхтел, одолевая крутой подъем. Веки у меня отяжелели, звезды померцали, погасли. Я уже задремывал, как вдруг, ниоткуда, послышался будто бы приближающийся гром. Но между мной и звездами не было ни облачка! Гром все приближался и приближался сзади и сменился пронзительным ржанием. Только я хотел посмотреть в ту сторону, как в звездном небе прямо над моей головой пронеслось большое растрепанное черное тело. Оно с грохотом приземлилось в неосвещенной передней части вагона и затормозило со стуком, обратив в бегство свинью и лошадь. Я приподнялся на локтях, и в это время сзади снова застучали копыта и надо мной пронеслась вторая тень. Тень со стуком затормозила рядом с первой. Обе развернулись и надвинулись на меня из темноты. Я схватил палку с ямсом и, как штык, выставил навстречу громоздкой паре.

Мое смешное оружие как будто произвело впечатление на всадников. Они спешились и подошли к костру, пристально разглядывая клубень, насаженный на его конец. Один был индеец, худой, прямой, тонкогубый, в шляпе с прямыми полями, и глядел мрачно. Сапоги на нем были индейского типа с мягким верхом, изношенные почти до смерти. Он задумчиво водил по щеке странной монетой. Второй был черный и так же весел, как первый угрюм. Шляпа на нем была настолько старой и бесформенной, что невозможно было угадать ее первоначальный вид. Я ждал, что они предпримут. Индеец сдвинул шляпу на затылок, и я увидел, что глаза у него дико блестят и в них ни капли страха. Они были – голодные.

– Хороший ямс, – сказал он.

Черный наездник кивнул:

– Несомненно. А не согласится ли наш благородный молодой громобой разыграть его в картишки?

Глава третья
Настоящий десятицентовый вестерн

Не много времени понадобилось, чтобы разглядеть, какая странная пара вклинилась в мою жизнь. Даже самый неопытный глаз узнал бы в них настоящих бывалых молодцов из десятицентовых вестернов [12]12
  Десятицентовые вестерны – приключенческие романы о Диком Западе со стереотипными персонажами и фабулами, популярные во второй половине XIX века.


[Закрыть]. Черный был меньше ростом, но возмещал это зубами: они сияли не хуже луны, плясавшей со звездами за его плечом. Себя он представил как мистера Флетчера, но зови меня просто Джорджем, а своего молчаливого товарища – как мистера Джексона Сандауна.

– Можешь звать его Джек-На-Закате или Сонный Джек, все равно как, – индейцы все время меняют имя.

Я прикинул, что мистер Флетчер сантиметров на пятнадцать ниже меня и раза в три старше. Трудно сказать, что выдавало его возраст. Лицо у него было младенчески гладкое, а глаза плясали, как бесенята, у которых вообще нет возраста. У него как будто все плясало – от черт лица до ног в сапогах. Он ни секунды не мог находиться в покое, и казалось, он пляшет под скрипку, а скрипка – его рот.

– Конечно, мы поняли, что поезд едет на родео, – говорил он. – По эту сторону Скалистых гор все туда едут. Ты тут сзади сидишь, сынок, с поддельной ирландской лошадкой и звездно-полосатой хрюшкой. И не представляешь себе, какие у них там впереди развлечения! Подержи мне зеркало, будь другом. Я немного припомажусь.

Он вылез из пыльной рабочей одежды и достал из седельной сумки парадную. Расфрантившись, как павлин, он занялся своей седоватой прической. Я держал зеркало.

У индейца был свой выходной наряд – строгая тройка и крахмальная белая рубашка. По его морщинам я понял, что он даже старше Флетчера. Он был такой же узкобедрый, но прямой и негнущийся, как палка. Глаза у него блестели так же, как у его черного товарища, но они не плясали. Они не моргали даже. Они сверлили, как пара закаленных сверл. Его блестящие волосы были заплетены в косы с обеих сторон и сплетены вместе под подбородком наподобие галстука. Конец этой двойной косы он пытался продеть в золотой самородок с дырочками. Видимо, одна из них была сквозная.

– Дай мне этого жира, – сказал он.

– Ну, конечно, Закатный. – Джордж бросил ему на ладонь шматок помады и подмигнул мне. – Я ничего не пожалею, лишь бы подсластить кислое личико мистера Джексона.

Индеец смазал помадой растрепанный кончик косы, а Джордж продолжал болтать.

– Слышишь, в этом поезде пропасть возможностей, если кто готов за ними слазить и в состоянии поиграть. Ты как думаешь, ты в состоянии? – спросил он меня.

– Я в состоянии.

Настроение у меня было бесшабашное. Прикончив вместе со мной последний ямс бабушки Рут, они сразу принялись за ее самогон.

– Только покажите мне, куда лезть.

– Ты сперва обуйся, – Он кивнул на мои грязные ноги, – Нас там ждет высшее общество.

Я сел, надел носки, потом достал из укрытия сапоги. Оба спутника выпучили глаза. Впервые с тех пор, как они вскочили на поезд, Джордж Флетчер, кажется, не нашел слов. Заговорил в конце концов индеец:

– Сколько они стоят, твои сапоги?

– Точно не могу сказать, мистер Джексон. Отец купил их в Нашвилле мне на шестнадцатилетие. Знаю только, что не отдам их ни за какие деньги.

Это заявление вывело Джорджа из транса.

– В Нашвилле? В Нашвилле, Теннесси? Я знал одного коновала из Нашвилла. Ветеринар никудышный, но такого франта ты в жизни не видел. Выходил принимать жеребенка разряженный, как плантатор. Но таких, как на тебе, роскошных, даже у него не было. Мм. Нет, Джордж постарается не выглядеть чучелом рядом с вами, франтами. Будь добр, протяни мне вон ту коробку.

Я достал из-за его ветхого седла круглую коробку. Он отстегнул крышку и вынул стетсон с высокой тульей, цвета свежего масла. Теперь я выпучил глаза. Он крутанул ее на пальце и улыбнулся мне.

– Ты когда-нибудь по верхотуре бегал, мистер Нашвилл? Не думаю. Но лучше этого поезда не найдешь, чтобы поучиться, и луны такой, чтобы освещать дорогу. Только смотри, куда ставишь ногу, и делай, как я, тогда все будет в порядке.

Он надел стетсон и затянул шнурок под подбородком.

Я тоже надел шляпу и заправил шнурок. Индеец поднял свою косу на макушку и нахлобучил шляпу с плоскими полями.

– Осторожней по лестницам, – хмуро посоветовал он, – Ржавчина хорошую кожу испортит.

Приятно было знать, что мои новые друзья заботятся о моих ногах и моей обуви. Оказалось, что ржавые лестницы для меня не самое сложное. Я перешел по сцепу, влез на крышу товарного вагона и только тут почувствовал, как это высоко. Луна хорошо освещала дорогу, но уверенности мне не придавала. Я старался не обращать внимания на каменистый ландшафт, проносящийся мимо, и сосредоточиться на том, куда ставлю ногу. Когда я дошел до гремящего проема между вагонами, он показался мне глубоким, как ущелье Снейк-ривер. Джордж и Сандаун прыгнули, не задумываясь, и приземлились в золотых всплесках. Когда золото опало, я увидел, что они стоят по пояс в полувагоне пшеницы. Они поманили меня, и я знаком показал им, что прыгну, только наберусь сейчас храбрости. Пока я набирался, паровоз дал свисток.

– Прыгай, Нашвилл, – крикнул Джордж, – Давай! Сейчас же!

Худое лицо его друга было повернуто навстречу летящей саже.

Паровоз снова засвистел, и они оба легли в пшенице. Впереди под колесами снова загремел рамочный мост, более короткий, чем над Снейк-ривер, и гораздо ниже! Считанные сантиметры между трубой и поперечной балкой! Я глубоко вздохнул и прыгнул – за мгновение до того, как над нами пронеслась балка. Пшеница забилась в рот, заткнула ноздри. Я сел, отплевываясь, но они тут же повалили меня. Мы лежали навзничь и смотрели на пролетающие балки. Когда мост кончился, Джордж сел и улыбнулся мне.

– Какой-то у него пасмурный вид, а, Джек? – сказал он. – Может, пшеница ему в нос набилась?

Индеец сел с другой стороны от меня.

– У них там ямс растет. Может, он не привык к пшенице.

Наверное, он пошутил, но на лице не было и тени улыбки. Казалось, он напрочь лишен чувства юмора.

Мы проползли по пшенице вперед и перепрыгнули на крытый вагон. После пережитого страха это далось легко. Дальше была платформа с каким-то громоздким предметом, запеленутым в брезент, величиной с какую-то из этих новых сельскохозяйственных машин, которые работали на бензине. Мы спустились туда, присели у непонятного предмета и стали выгребать зерна из манжет и других щелей. Джорджа Флетчера одолело любопытство. Он отвязал угол брезента, заглянул внутрь и тихо свистнул. Затем аккуратно привязал брезент.

– Что там? – спросил я. – Комбайн?

Он помотал головой.

– Нет, если только мистер Ролле и мистер Ройс не занялись сельскохозяйственной техникой. Я же говорю, в этом поезде полно призов. Поднимайся, Джек! Время уходит.

Следующий вагон был украшен закопченной красно-бело-синей тканью, цветов государственного флага. Мы запрыгнули в маленький тамбур. За дверью слышались громкие голоса и смех – они немного пугали. Я рылся за поясом, вытаскивал зерна.

– Чувствую себя как мякина, – прошептал я.

– А я себя чувствую как картежник на миссисипском пароходе, – похвастался Джордж. – Как родное дитя фортуны, – Но сказано это было шепотом, так что не я один робел, – Джек, мумбо-юмбо твое при тебе?

Индеец, нагнув голову, заглядывал в окошко двери. Не обернувшись, он запустил палец в часовой кармашек жилета и вытащил странную монету. Она была большая, тяжелая, медная. Он потер ее о подбородок.

– Что это? – спросил я. Тоже шепотом.

– Это важный амулет мистера Джексона, – сказал Джордж. – Цент с головой индейца – с Всемирной ярмарки тысяча девятьсот четвертого года в Сент-Луисе. Бюро по телам индейцев отправило его в Сент-Луис – бесплатно!

– Я последний живой родственник вождя Джозефа [13]13
  В 1877 г. племя нез-персэ восстало из-за ограничений на охоту. Вождь Джозеф повел часть племени с тихоокеанского северо-запада через Айдахо, Вайоминг и Монтану в Канаду. На протяжении 300-километрового пути индейцы не раз наносили поражение превосходящим силам правительства, но на границе вынуждены были сдаться, оговорив условия мира.


[Закрыть],– сказал индеец. – Сын его брата.

– Да, мистер Джексон, как он говорит, – законный наследник трона нез-персэ. Если бы у них был трон, хи-хи-хи. Расскажи парню про монету, ваше величество.

Индеец отвернулся от окошка и осмотрел меня с ног до головы – достоин ли я. Потом изобразил, как засовывает медную монету в щель.

– Там была машина. Со щелкой сверху, вроде копилки. Туда суешь двадцать пять маленьких центов, а оттуда…

Он перестал засовывать, и медная монета скрылась между медными пальцами, исчезла, но не картинно, как у фокусника, а естественно, как рак уползает в ил. Индеец дернул воображаемый рычаг, и монета возникла на другой ладони.

– …выпадает один большой. В двадцать пять раз счастливее.

– Индейская арифметика, – пояснил Джордж. – Мы цивилизованные люди, мы понимаем, что так не бывает. С другой стороны, знаем, что так может быть. Лично я однажды целое Рождество играл в орлянку против этого чертова цента – и не выиграл ни разу.

Я посмотрел на них с сомнением.

– То есть в среднем, ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать – ни одного броска! Орел, решка, не угадал – проиграл. Этот чертов медяк никогда не проигрывает.

– Никогда? Это невозможно.

На лице у индейца мелькнуло что-то отдаленно похожее на тень улыбки.

– Хочешь поспорить?

– Поспорить? На что?

– На мой золотой самородок – что из двадцати пяти раз не угадаешь ни разу, – Большим пальцем он щелкнул ко мне монету, – Подбрасываешь ты.

Я поймал монету одной рукой и шлепнул на тыльную сторону ладони. Если я хочу завоевать уважение этих ветеранов, нельзя поддаваться на их блеф.

– Играем, – сказал я, – Решка.

Я поднял ладонь. При свете из окошка заблестел медный профиль индейского вождя. Я снова подбросил.

– Один раз угадываю из двадцати пяти, и самородок мой, так?

– Теперь из двадцати четырех.

– Да, из двадцати четырех. Орел… а что я ставлю – на тот невероятный случай, если проиграю?

Флетчер хихикнул. Лицо индейца ничего не выражало.

– Что-нибудь такое же хорошее, – сказал он и посмотрел на мою руку. Монета лежала решкой, – Осталось двадцать три раза.

Я сдался примерно на пятнадцатом. Устал слушать хихиканье Флетчера. Поэтому, когда мои ковбойские сапоги величественно шагнули из тамбура в вагон, они были на ногах другого ковбоя. Я шел в индейских мягких.

Мы стояли и моргали при виде неожиданной роскоши: ковры, богатая отделка, охотничьи трофеи – как кабинет важного господина в особняке.

– Черт, – огорчился Флетчер. – Это не общий вагон, это персональный вагон Оливера Нордструма.

В вагоне плавал табачный дым и теснилась на удивление разношерстная публика: туристы, игроки, ковбои, парикмахеры и просто горожане. Большинство – у черной доски в другом конце салона, и толстый человек на возвышении записывал их ставки. Записывал мелом, пил шампанское и потел, как чайник. Официантка с бутылкой на подносе заменила ему пустой бокал полным. Она была то, что в Новом Орлеане называется «французская светло-желтая» [14]14
  «Светло-желтый» – оскорбительное название светлокожего человека с негритянской кровью. Здесь – креолка.


[Закрыть]. Одета, как южная барышня, – в голубое шелковое платье с открытыми плечами и голубые ботинки на высоком каблуке со шнуровкой спереди. Наряд вполне сгодился бы для любого светского бала, если бы не кушак. Это было пестрое хулиганство – из попугайского оранжевого и павлиньего зеленого, завязанное узлом на талии. Женщина смеялась, наливала бокалы и взмахивала кушаком, как дерзкая цыганка, – пока не увидела нас. Она извинилась и направилась к нам с таким разгневанным видом, что можно было подумать, сейчас нам расшибут головы бутылкой или огреют подносом с бокалами.

– Джордж Флетчер! Ты что тут делаешь? Я слышала, ты поехал скот клеймить на состязаниях в Кулдесаке и получил заражение, когда тебя мул укусил. Надеялась – смертельное.

– Добрый вечер, мисс Джубал, – сказал Джордж, дотронувшись до шляпы, – Скончался мул, а не Джордж. Однако приятно знать, что ты обо мне думаешь, – Ослепительная его улыбка была обращена к ней, но взгляд – на шампанское. – Я тоже о тебе думал. Каждый раз, когда ставил тавро на круп хорошенькой телки, думал о тебе.

– Мне все равно, о чем ты думал или не думал. Я знать хочу, что ты делаешь в моем поезде?

– Ты не читала? Я еду в Пендлтон на родео, чтобы выиграть большой Мировой чемпионат. На первых страницах, по всему Айдахо.

Вагон дернуло в сторону, ей пришлось сделать шаг, и Флетчер смог ухватить конец ее кушака.

– Газета в Бойсе называет меня Черным Королем наездников, только еще не коронованным.

– Не жди от меня короны, черный. – Она поворачивалась то влево, то вправо, чтобы он не достал до бутылки и до подноса с бокалами, – Хватит с меня того, что ты не явился и не повез меня на ярмарку в Харни, как обещал. Я чуть не все воскресенье проторчала на станции, ждала телеграммы, что тебя зарезали или еще что-нибудь. А потом выясняется, что ты отправился на какое-то навозное представление!

Джордж крутил в пальцах конец ее шелкового кушака.

– Луиза, зачем такие грубые выражения? Тебе это не к лицу. – Глаза его смотрели искренне и вместе с тем похотливо. – Извини за это недоразумение. Я, наверное, перепутал день. Но даю тебе честное благородное: когда меня коронуют, я сделаю тебя моей королевой. Что ты на это скажешь?

– Скажу: брехня собачья, – Она круто повернулась, оставив кушак в его руке, – Тебе наденут кое-что на голову, Джордж Флетчер, только не корону.

Джордж повернулся к другу.

– Джек, почему эта женщина во мне сомневается? Надо было привезти ей газету из Айдахо…

– Она сомневается в тебе, потому что у нее правильные понятия, – ответил Джексон Сандаун.

– Правильные понятия? – Джордж широко раскрыл глаза, – Любой человек с понятием знает, что Джордж Флетчер обязательно победит.

– Нет, лошадиный король, – только не тот, у кого есть доллары. – Женщина показала на доску тотализатора.

Справа были написаны столбиком имена. Первым – «Индеец Джек Сандаун», восемь к пяти против второго кандидата «Нигера Джорджа». Джордж фыркнул.

– Нордструм и остальные простофили? Много они понимают? Половину от ничего – вот сколько! Послушать их, так еще Нашвилл нас обоих объедет. Луиза, я хочу познакомить тебя с нашим молодым джентльменом, если на время воздержишься от крепких выражений.

Церемонию знакомства прервал крик из толпы:

– Джордж Флетчер? Хо-хо, это ты, Джордж?

– Гляди, – проворчал Джордж. – Сам главный набоб.

Толстяк спустился с возвышения и заковылял к нам. Я заметил, что у него одна нога короче и на ней ортопедический ковбойский сапог.

– И Джек Сандаун здесь! – Голос его источал дружелюбие, – Вы в нашем поезде, джентльмены? Великолепно! Я понятия не имел. И вид у вас просто потрясающий, честное слово! Твоя золотая шапо просто ослепляет. А у тебя, Джек, что я вижу? Новые сапоги, изумительно, ничего подобного не видел. Слушайте, вы, двое. Окажите мне честь.

Он подозвал Луизу и взял с ее подноса два бокала. Женщина при этом не могла удержаться от иронической улыбки. Она выдернула кушак из руки Джорджа.

– Где вы расположились? – продолжал Нордструм, – Полагаю, ехали впереди, в пассажирских?

– Не совсем, – уклончиво ответил Джордж.

– Мы ехали сзади, – монотонно, без тени юмора, сообщил индеец, – В нашем личном вагоне.

Привлеченные потной суматохой вокруг индейца и негра, стали подходить другие люди.

– Ребята? – Нордструм обнял их за плечи и притиснул к себе, – Как говорится, из первых уст. Кто из вас, тузы, в субботу унесет с арены седло чемпиона мира?

Они не ответили сразу. Даже жизнерадостная болтовня Джорджа утонула в потном потоке дружелюбия. Было продолжительное молчание. Потом, словно сговорившись, Джордж и Сандаун одновременно подняли правую руку по-индейски: «Вот кто». Это вызвало хохот у окружающих, а Нордструм опять их тиснул.

– Речь настоящих тузов, – Нордструм засмеялся, – Кстати: хочу представить вам других королей, дам и валетов, которые примут участие в нашем маленьком карточном сражении. Билл? – Он махнул толстой рукой. – Вот один из тех джентльменов, которых вы мечтали увидеть. Идите к нам, сэр. Все вместе, все вместе…

Народ расступился, пропустив из плюшевого сумрака внушительную группу, движущуюся клином. Впереди шел, очевидно, «сэр», приглашенный Нордструмом: поразительный господин со снежными волосами до плеч и такой же масти усами и эспаньолкой. Одет он был в светло-коричневый костюм из оленьей кожи, скроенный по последней моде, если не считать вшитых на бедре ножен с ножом и чехла с фляжкой, висевшего на ремешке с бисером.

По пятам за ним шли не первой молодости наездница с волосами мандаринового цвета и мужчина с лицом терьера и бордовыми подвязками на рукавах. За этой парой – трио, настолько же бесцветное, насколько колоритны были трое первых, – угольно-черные костюмы, угольно-черные цилиндры и лица, как остывшая зола. Замыкал группу невероятных размеров человек или же нечто, прямоходящее, как человек, и втиснутое в человеческую одежду. Он был без шляпы и без волос, даже без ресниц. Мышечный аппарат так и выпирал из-под кожи – он весь был в мускулах, вплоть до черепа. Даже ушные отверстия почти заросли мускулами. Ростом он был с меня, если не выше, и весил, наверное, вдвое больше моих жалких семидесяти двух килограммов. Но толстым он при этом не был, наоборот, угадывалась словно бы какая-то истощенность, словно он еще рос, и телу было тесно, не хватало объема. Грудь распирала рубашку и подтяжки. Рукава были туго натянуты на длиннющих руках, фасонные полотняные манжеты едва сходились на толстых запястьях. Можно было подумать, что обезьяну противоестественно одели и обрили для циркового номера. Но было в нем нечто еще более противоестественное, только не видимое глазу, – оно окутывало гиганта, как облако заразного воздуха. Даже угольно-черные с мертвыми лицами сторонились его.

Оливер Нордструм надувал щеки и улыбался подошедшим, глаза его напоминали яичные желтки под сливочным маслом. Он походил сейчас на жирненького богатенького мальчика, необъяснимым образом принятого в шайку отчаянных ребят. Он взял седого за кожаную манжету и подвел к нам.

– Билл, пожмите руки двум лучшим наездникам в мире: Джеку Сандауну и Джорджу Флетчеру. Ребята, познакомьтесь с Уильямом Коди [15]15
  Уильям Коди (Буффало Билл, 1846–1917) – армейский разведчик, охотник, поставщик бизоньего мяса строителям железных дорог (отсюда прозвище Буффало, т. е. Бизон. Впоследствии хозяин разъездного шоу со стрелками и наездниками «Дикий Запад».


[Закрыть].

Я чувствовал, что Нордструм не просто так раздувает щеки, но не ожидал ничего такого выдающегося.

– Баффало Билл? – тихо вырвалось у меня. Я думал, он давно преставился. Но вот он сам во плоти и по-прежнему молодцом, – Буффало Билл Коди?

Джордж и Сандаун вежливо кивнули. Буффало Билл не подал им руки. А на негра едва взглянул. Краснокожего, однако, измерил долгим взглядом, словно оценивал племенное животное.

– Ну вот, Билл, когда вы увидели нашу пару тузов, что вам подскажет ваше игроцкое чутье? На кого бы вы поставили?

– Я не игрок, Оливер. Это по части мистера Хендлса.

– Без меня, без меня, – тявкнул маленький мужчина, – Не в этой глухомани с темными лошадками. Попадешь тут, как кур в ощип.

Буффало Билл обратился к великану:

– А ты, Фрэнк? Ты разбираешься в лошадиных статях. На кого ты поставишь?

Трое угольно-черных расступились, чтобы он рассмотрел соперников поближе. Сперва он остановил глаза на Джордже, голубые и холодные, как сосульки. Он произвел толстым носом тихий звук, который, вероятно, означал насмешливое фырканье, и продолжал смотреть.

– Фрэнк Готч, – театральным шепотом произнес Нордструм, загородив ладонью рот, – Отобрал пояс у Фармера Бернса в девятьсот первом и с тех пор его удерживает.

Джордж выдержал тяжелый взгляд Готча, не изменившись в лице, – он смотрел на великана благодушно и улыбался. А мне уже приходилось видеть такой взгляд – из прорезей в белом капюшоне.

– Фрэнк Готч? – сказал я, чтобы отвлечь этот взгляд. – Где же я слышал это имя…

Я прекрасно помнил где. В мой десятый день рождения отец повез меня на ярмарку в Мемфис. Мы видели, как молодой кудрявый Адонис – Фрэнк Готч – дважды за сорок пять минут уложил на лопатки Душителя Льюиса. Трудно было поверить, что эта туша и тот Адонис – один и тот же человек.

– Вы борец, мистер Готч, будете бороться?

Пока он переводил взгляд на меня, окружающие сдерживали смех. Ответ его прозвучал сдавленно и тихо, как рычание кого-то запертого в клетке.

– Толстый щенок пернет, когда его пнешь?

Тут публика взвыла. Нордстрем шлепнул себя по короткой ноге, а Буффало Билл заблеял из-под усов, как козлик. Ответил мне мистер Хендлс.

– Да, молодой человек, он борец. Очень хороший борец. Но ты не поэтому слышал имя Фрэнка Готча. Хороших борцов на свете много. Фрэнк Готч не просто борется. Он сокрушает, понятно? Сокрушает с нечеловеческойсилой. Вот чем прославлено имя Фрэнка Готча. – Мистер Хендлс повернулся к остальным. – Он крушит.Он ломает.Он размазывает.Покажем им, Фрэнк? Что мы можем сделать всего двумя пальцами? У кого-нибудь есть монета? Только большая, толстая? Серебряный доллар? Песо?

Не подумав, мы с Джорджем одновременно посмотрели на индейца. Сандаун быстро сжал кулак, но было поздно. Вслед за нами на него посмотрели все. И придвинулись поближе, вытянув шеи. Сандаун попался. Прятать монету было невежливо. Он разжал кулак – монета лежала на медной ладони. Мистер Хендлс цапнул ее, как змея – мышку.

– Эта годится, Фрэнк?

Готч взял монету и повернул ребром – убедиться, достаточно ли толста. Удовлетворенный осмотром, он шевельнул плечами и отошел назад. Кружок вокруг борца расступился.

– Вот он, почтенная публика, – кривя рот, пролаял зазывала, – ваш чемпион мира по борьбе и всемирно известный силач Сокрушитель Фрэнк Готч! С демонстрацией той самой нечеловеческой силы, о которой мы говорили! И для вашего просвещения сегодняшняя демонстрация абсолютно бесплатна! Чемпион, прошу…

Готч выпрямился и выставил два пальца буквой V. Они были большие и розовые, как сосиски. Потом поместил монету между пальцами, вдохнул сквозь зубы и начал монету сжимать. Лицо у него побагровело. Сначала ничего не происходило, потом монета стала гнуться. Она гнулась медленно и неуклонно и наконец образовала прямой угол. Зрители закричали и захлопали. Готч победоносно улыбнулся и небрежно подбросил монету. Сандаун поймал ее в дыму и зажал в кулаке.

– Бьюсь об заклад, вы никогда не видели, чтобы человек мог так сделать. – Буффало Билл улыбался зрителям, еще более походя на козла, чем прежде.

– Ну, что, друзья? – подзуживал зазывала. – Кто видел что-нибудь подобное? Всего двумяпальцами?

Люди вокруг только качали головами и бормотали: «Никогда такого не видел» или «Нужна сверхчеловеческая сила» и тому подобное… Вдруг раздался монотонный голос, и все разом смолкли.

– Один раз видел, одного человека, – Это произнес индеец. Он спрятал монету в карман брюк, – Только он сделал это без пальцев.

Готч снова помрачнел. Он резко повернулся к индейцу, но Буффало Билл со смехом отмахнулся:

– Дурацкие индейские россказни, Фрэнк. Ты не так их знаешь, как я. У них своя манера шутить.

– Это правда! – вставил мистер Хендлс. Он выскочил в середину круга и хлопнул борца по плечу. – Дурацкие индейские россказни. Ты со временем привыкнешь, чемпион.

– Я на него не поставлю, – мрачно сказал Готч, но я заметил, что он смотрит на индейца уже не так сердито, а оценивающе.

Да и вся компания Буффало Билла внимательно присматривалась к Сандауну. Прикидывают, я понял, не взять ли его в труппу, и решение отнюдь еще не принято.

– Ставки! – прервал их размышления Джордж, громко щелкнув пальцами, – За этим я и пришел – сделать ставку. И вам советую не отставать, потому что всякий, у кого мозгов больше, чем у курицы, поставит на того же, на кого я.

Он засунул руку в карман, прошел между Сандауном и Готчем и остановился в конце вагона перед столом, где принимались ставки. Он посмотрел на доску, где мелом было написано его имя: НИГЕР ДЖОРДЖ, покачал головой, недовольный эпитетом, и шлепнул на стол пыльный рулончик денег.

– Поставьте их на мистера Джорджа Флетчера, – объявил он, по-клоунски мотнув головой, и сдвинул на веселые глаза свой золотисто-желтый стетсон, – представляющего Пендлтон, штат Орегон!

Кружок со смехом распался. К столу подошел Сандаун и расправил несколько бумажек. Он положил их рядом с рулончиком Джорджа и посмотрел на доску. Он значился там как Индеец Джек.

– Джексон Сандаун, – сказал он. – Народ незперсэ.

За ним, галдя, потянулись другие, делать ставки. Джордж воспользовался суматохой и схватил с подноса еще бокал. Луиза не отвела поднос, Джордж взял второй бокал и вручил мне. Она весело улыбнулась мне и гордо отошла, взмахнув кринолином. Джордж такой же важной походкой последовал за ней. Нас с Сандауном оттеснила в сторону женщина с приятным лицом, державшая перед большой, как буфер вагонетки, грудью черный блокнотик. Она ткнулась амортизатором прямо в индейца.

– Ах, извините, – пропела она. – В поездах так качает…