Текст книги "Шепот тьмы"
Автор книги: Келли Эндрю
Жанры:
Любовно-фантастические романы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Трагическое дело Натаниэля шиллера
18
В зазеркальном мире, в зазеркальном городе, сидя на скамье из лакированного орехового дерева, Делейн Майерс-Петров засыпала. Начищенный паркет блестел до блеска, высокие стены были оклеены смелым красным дамастом, и дело было не столько в том, что она устала, сколько в том, что тусклый шум галереи погружал ее в оцепенение.
Она не спала. Уже несколько дней. Когда удавалось задремать, ей снились только кожа, разрезанная с хирургической точностью, да ребра, вырванные, как медная проволока. И голос Адьи в темноте: «Что-то приближается. Что-то с зубами».
Стояла середина октября, улицы другого Бостона были темными и бесцветными, мощеные тротуары покрыты полузамерзшими лужами. На третьем этаже музея, спрятанном в глубине, царило приятное масляное тепло. Стены украшали позолоченные рамы, сверкавшие под решетчатыми светильниками, картины старых мастеров разделяли взмывающие ввысь гобеленовые колонны. Это было бы не самое худшее место для жизни, если бы только ее не мучили воспоминания о луге.
Делейн положила карандаш в блокнот на колени и вытянула сведенные судорогой пальцы, кожа которых посеребрилась от свинца. Перед ней висела картина Николя Пуссена «Марс и Венера», бог и богиня, написанные в насыщенных оттенках красного, толстые херувимы с ямочками, собравшиеся рядом.
Она работала над своим первым заданием в мире чуть больше недели, и пока ей удалось выяснить лишь то, что этот Пуссен выглядел точно так же, как Пуссен, висевший дома, в Бостоне, в такой же галерее, под таким же прожектором. Ни одного мазка, ни одной замены цвета. За тысячу дверей и четыреста лет назад этот вариант Николя Пуссена принимал точно такие же художественные решения, как и его зеркальное отражение.
Она должна была найти различия. Уайтхолл объяснил, что для его студентов крайне важно овладеть способностью фиксировать тонкие различия между мирами. Он начал их с чего-то небольшого – искусства – с обещанием, что к концу их пребывания в Годбоуле они будут способны замечать различия гораздо более значительного масштаба.
Она должна была сдать работу со своими наблюдениями до полуночи пятницы, но все, о чем она могла думать, – это безликое тело, призрачная чернота взгляда Адьи.
Ее заметки до сих пор были в основном каракулями – набросками, которые она делала, пытаясь не заснуть. Зловещий херувим, восхищенная Венера, вздернутое лицо Марса, бога войны.
Его челюсть представляла собой твердую линию, глаза – острые, карие. Это было неудачное исполнение. По мере того как ее мысли уносились к более темным вещам, она вольно обращалась с наброском, вписывая аккуратный завиток в его брови, нож его рта – слишком острый, чтобы принадлежать мечтательному Марсу, нежащемуся под ласками Венеры.
Осознание постигло ее в порыве унижения. Хотя ей не удалось запечатлеть бога, она каким-то образом сумела обрисовать почти идеальную интерпретацию Колтона Прайса. Она вспомнила, как он с искренними чувствами стоял под деревом, обдуваемый ветром. «Все, что я сделаю, это причиню тебе боль».
– Этот набросок не так уж плох, – раздался голос прямо над ее плечом. – Хотя ты не учла некоторые тонкие детали на Марсе. – Ее карандаш замер, кончик грифеля застыл над широким контуром горла.
Она не слышала, как подошел Колтон. Когда он наклонился, чтобы лучше рассмотреть, она вырвала страницу. Звук разрыва нарушил приглушенную дождем тишину помещения. Скомкав бумагу, она засунула лист глубоко в карман сумки.
– Необоснованные действия, – сказал он, прижавшись ртом к ее уху.
– Что ты делаешь?
– Содействую. – Он отошел назад и засунул руки в карманы. Позади него огромная коллекция ганноверского серебра музея сверкала на свету, обрамляя его в алтарь из полированных кувшинов и гладких, отлитых из сплава труб. – В мои обязанности входит наблюдение за проектами первокурсников. Уайтхолл поручил вам Пуссена, верно? Ты разобралась?
– Пока нет. – Она безуспешно занималась этим несколько часов, ее нога затекла, дождь с грохотом бил по крыше. Она смотрела, не мигая, на слои перьев цвета аморетто. – По-моему, они выглядят совершенно одинаково.
– Посмотри еще раз, – сказал Колтон. – Он использовал другой оттенок желтого для неба. В противоположность кремнию и оксиду он использовал антимонат свинца.
Заволновавшись, она швырнула карандаш.
– Как я должна была заметить это? Это же мельчайшая, бесконечно маленькая деталь.
Лицо Колтона скривилось в ухмылке.
– Не смейся надо мной, – сказала она, ее раздражение усилилось. – Я сижу здесь уже несколько часов. Я не чувствую свою ногу.
– Я не смеюсь над тобой. – Он протянул руку. – Пошли.
– Куда? – отпрянула она от него, насторожившись.
– Просто пойдем со мной. Я хочу показать тебе кое-что.
Нехотя, она взяла его руку и позволила ему поднять ее на ноги. Он увлек ее за собой в сводчатый коридор, проходя одну комнату за другой, пока они не остановились в украшенной резьбой ротонде. Пустой павильон был широким и светлым, увенчанным алебастровым куполом.
Отпустив ее руку, Колтон направился к кованому железному выступу и оперся на него, опираясь на предплечья. Она последовала его примеру, железные перила впивались в ее ладони, сердце билось неровно. Она не позволяла себе оставаться с ним наедине – с тех пор, как он нашел ее дрожащей на лугу, в тенях, носившихся вокруг нее, как мыши. Не с тех пор, как она заставила его сделать поспешное признание под узловатыми руками старого дуба.
– Я не хочу быть твоим другом, Делейн.
Под ними, в фойе первого этажа, толпились туристы, шаркая сухой обувью по ковру у входа и стряхивая дождевую воду с зонтиков. Некоторое время они с Колтоном стояли в тишине и смотрели, как мать выводит своих детей под дождь.
– Там все выглядят точно так же, как и дома, – сказал Колтон. – Большинство самолетов такие же. С первого взгляда они почти неотличимы друг от друга. Но все они окрашены в разные оттенки. Взять, к примеру, вон того человека. – Он указал на крепкого посетителя в военно-морской куртке, который только что вышел из сувенирного магазина с огромным снежным шаром. – Как ты думаешь, почему он это купил?
– Может быть, он неравнодушен к снежным шарам, – сказала Делейн.
– Почему? Они немодные.
– Как предсказуемо претенциозно с твоей стороны.
– Люди покупают снежные шары из-за сентиментальной ценности, Уэнздей, а не потому, что это вершина интерьерного дизайна. Подумай об этом. Может, у него была жена. Может, ей здесь нравилось. Может, она умерла. Теперь он приезжает сюда раз в год в годовщину ее смерти, посещает экскурсию, а потом покупает шарик. Он приносит его на ее могилу и оставляет у надгробия. Он делает это для себя, не для нее – потому что так ему становится чуть менее больно. Это дает ему ощущение, что он поддерживает ее жизнь.
Она больше не смотрела на мужчину. Теперь она смотрела на Колтона. Он не отрывал взгляда от толпы под ними, его горло перехватывало.
– Дома он выглядит так же, – сказал он. – Те же глаза, те же волосы, та же ужасная синяя куртка. Но его жена все еще жива. Он приезжает сюда не один. Его дом не забит дешевым памятным стеклом. В другом мире, на другой временной шкале он все еще целый человек, а не половина.
– Колтон…
– Не всегда можно разгадать что-то, просто взглянув на это, – поспешил сказать он. – Иногда нужно немного покопаться, чтобы узнать правду.
– Мы все еще говорим о Пуссене? – нахмурилась она.
– Очевидно.
– Мне так не кажется.
Снова воцарилась тишина, и некоторое время они наблюдали за тем, как толпа растекается по фойе – все оттенки людей, разбитых на части, которых она не могла видеть с высоты птичьего полета. Она почувствовала нарастающее желание что-то сказать, но не успела, Колтон ударил костяшками пальцев по перилам и спросил:
– Ты избегала меня?
– Может быть, немного, – призналась она.
Он бросил на нее косой взгляд.
– Ты не приходила ко мне домой.
– У меня было много дел. У Адьи были трудные времена после инцидента у Ронсона.
Это было похоже на преуменьшение. Делейн и Колтон вернулись в небо и увидели мигающие огни скорой помощи, нервный Уайтхолл разгонял собравшуюся толпу студентов.
– Она потеряла сознание, – сказал он, подавая стакан воды. – Только что упала в обморок.
Но Адья не упала в обморок. Ее выбросило за пределы себя, она бежала за живым трупом. Весь этот инцидент заставил Маккензи с новой силой взяться за расследование, но Делейн это только мешало спать по ночам. Все, что она могла видеть, когда закрывала глаза, – это пустоту в глазах лица, которое медленно срасталось.
Рядом с ней Колтон все еще наблюдал за суетой в фойе.
– Скажи мне правду, – сказала она, потому что ей нужно было отвлечься.
В уголках его рта заиграла улыбка.
– Я назвал бабочку Грегором.
– Грегор?
– Она заслуживает имени, – сказал он. – Это мой сосед по комнате.
– Но Грегор?
– Да.
– Это ужасное имя.
– Это твое ошибочное мнение, – сказал он, – и ты имеешь на него право. Мы с Грегором очень довольны этим решением.
– Так странно. – Во время разговора они притянулись ближе, локти соприкасались на перилах. – Расскажи мне что-нибудь еще, – попросила она. – Что-нибудь постыдное.
– Это легко. Я хранил твои погрызенные ручки в бардачке моей машины.
У нее вырвался изумленный смех.
– Не могу поверить, что ты только что признался в этом. Это ужасно жутко.
– Смелые слова от девушки, у которой в сумочке лежит мой рисунок. – Его улыбка стала острее.
Щеки Делейн запылали. Долгое время после этого она делала вид, что глубоко увлечена приливом и отливом толпы. Она остро ощущала близость Колтона – то, как его рука касалась ее каждый раз, когда один из них хоть немного двигался. В этом было что-то странно интимное – стоять бок о бок, не разговаривая. Вместе в опустевшей нише сонного музея. Когда она, наконец, бросила взгляд в его сторону, они оказались нос к носу в бледном свете дня. В холодном коричневом свете его взгляда плавал намек на конфликт. Его рот искривился в гримасе. Он выглядел так, словно готовился к удару.
– Это касается того дня на лугу. Трупа, который ты видела.
Громкий звук из горла разнесся по мраморному куполу. Они с Колтоном отпрыгнули в стороны. Маккензи стояла на вершине главной лестницы, прижимая к груди блокнот. Адья возвышалась в нескольких шагах позади нее, кровь отлила из ее щек.
– Это был Нейт Шиллер, – сказала Маккензи. Она смотрела прямо на Колтона. – Это то, что ты собирался сказать, верно? Что тело на лугу – это друг Лейн, Нейт?
Смятение охватило Делейн, как клубок паутины.
– Это невозможно.
Рядом с ней Колтон не отрицал этого. Вместо этого его ответ прозвучал ровно:
– Да.
– Что? – По венам Делейн пробежал холод.
– Кто-то нашел его сегодня утром, – сказала Маккензи. – Он был полумертвым в общественном парке в Чикаго.
– О боже. – Желудок Делейн скрутило. – Он… с ним все будет в порядке?
– Они не знают. – Маккензи не сводила глаз с Колтона. – Его положили в больницу.
– Его фотографию показали в новостях, – сказала Адья, теребя подол своего хиджаба цвета шампанского. – Лейн, это тот самый мальчик из моих видений.
– Но это не имеет никакого смысла, – возразила Делейн. – Ты сказала нам, что видела, как того мальчика разорвали на части…
– В тот же день ты встретила Нейта, – закончила за нее Маккензи. – В Святилище.
По коже Делейн пополз холодок. Она взглянула на Колтона и увидела, что он смотрит на нее, его лицо было белым.
– Колтон?
– Мне жаль, – сказал он.
– Ты знал?
– Я пытался сказать тебе.
– Что сказать? – Ее голос поднялся на несколько октав. Она чувствовала, как у нее начинается истерика. – Это не мог быть Нейт. Адья сказала, что мальчик в ее голове был мертв уже несколько недель. Нейт был в полном порядке весь семестр.
– Лейн, – сказала Адья голосом, который был обескураживающе нежным. – Мать Нейта подала заявление о пропаже человека еще в июне.
– Он пропал почти пять месяцев назад, – сказала Маккензи. – С кем бы ты ни проводила время в Святилище, это не Нейт Шиллер.
19
Колтон Прайс не ответил на звонок с первой попытки. Или со второй. Или с третьей.
Апостол стоял на кухне, перегревшись в своем халате. Слушая в темноте, как гремит чайник на плите. Единственный источник света исходил от маленького голубого свечения под конфоркой. Он смотрел в его глубины и мечтал о том времени, когда на кухне не будет пахнуть гнилью.
– Думаем ли мы, – пропел голос в темноте, – что он играет по правилам?
– Я не хочу с тобой разговаривать, – сказал Апостол, крепко держась за свою кружку. За этот вечер он уже разбил две. Первую в ярости, когда Прайс продолжал игнорировать его звонки. Вторую – в испуге, когда его постоянный призрак заговорил прямо у него над ухом. Он не хотел пытаться разбить третью. Осколки фарфора были разбросаны по широкой каменной плитке. Кружки были подарком на свадьбу, тысячу лет назад. Разбить их было все равно что нарушить обещание, данное жене.
– С кем еще ты будешь говорить, дорогой Дикки? – пропел голос. – Есть ты, есть я, есть мы.
На плите засвистел чайник. В кармане зазвонил телефон. Он вытащил его и переставил свистящий чайник на неиспользуемую конфорку, чтобы тот остыл. Где-то позади него кошмарная тварь провела пальцем по хрустальной посуде его жены, висевшей на широком буфете. Стекло звонко звякнуло, лязгнуло, загремело, словно вилка ударилась о поверхность.
– Я бы хотел, чтобы ты прекратил это, – сказал Апостол, прижимая телефон к уху.
– Я даже ничего не сделал, – пожаловался Колтон Прайс.
– Не ты. – Он переложил телефон от одного уха к другому, раздражаясь, и прижал два пальца к пульсу на шее. – Где ты был? Я всю ночь пытался с тобой связаться.
– Я был занят. – Прайс не извинился.
Апостол щипал себя за переносицу, пока не увидел пятна.
– Ты нужен мне завтра в Чикаго.
– Я не знаю, – выпятил губы Прайс.
– Ты не знаешь.
– У меня есть планы на выходные.
– Отмени их.
Пауза на другом конце была раздражающе выразительной. В это время часть стеклянной посуды его жены разбилась о пол. Наконец, Прайс сказал:
– Это как-то связано с незапланированным воскрешением Нейта Шиллера?
– Это имеет к нему самое непосредственное отношение. Полное отсутствие осмотрительности Шиллера на протяжении всего этого процесса было отвратительным.
– У меня не создается впечатления, что он по собственному желанию воскрес посреди городского парка.
Апостол решил продолжить, как будто Прайс вообще не говорил.
– Возможно, это первый наш успех. Я хочу, чтобы ты был в Чикаго, когда он очнется.
– Мне надо подумать об этом, – сказал Колтон, и Апостол едва не разбил свою третью кружку за вечер.
Сквозь стиснутые зубы он прошипел:
– Он должен быть под нашей опекой. Мы понятия не имеем, в каком состоянии он будет, когда очнется. Он может быть в бессознательном состоянии. Он может быть агрессивным. Мне нужен кто-то рядом, чтобы убедиться, что ситуация не выйдет из-под контроля.
– Хорошо. – Прайс издал свист. – Хорошо, успокойтесь. Я поеду в Чикаго. В это воскресенье «Кабс» играют с «Сокс». Я бы с удовольствием посмотрел, как они получат по заднице на домашнем поле.
– Отлично, – сказал Апостол. Говорил он серьезно, хотя это и звучало сквозь скрежет зубов. – Я уже заказал тебе билет на свой чартер. Будь завтра в Логане в шесть утра для регистрации. И Прайс?
– Да?
– Я уверен, что мне не нужно говорить тебе, что ты делаешь это один. – Последовала пауза. Затем:
– Понятно.
Линия оборвалась. Он остался в тишине своей кухни, с пустой кружкой, остывающим чайником и запахом смерти за спиной.
– Он лжет, – пел упырь ему в ухо. – Он лжет, лжет и лжет.
– С такими мальчиками, как Прайс, нужно разбираться, – сказал Апостол. – Я с ним справлюсь.
Смех, прозвучавший в темноте, заставил его вздрогнуть. Он закрыл глаза, хотя это ничего не дало, чтобы избавить его от шлепанья мокрых ботинок по полу или от постоянного запаха разложения во всем, чем он владел.
– Посмотрим – пело оно. – Посмотрим, ты, я и мы.
20
В понедельник Лейн нашла Колтона в глубине библиотеки, скрытого в лабиринте книг. Он не поднял глаз, когда она пришла, хотя Лейн знала, что он услышал ее приближение. Семь минут она молча наблюдала, как он работает, его очертания были нечеткими под бледным светом утренней зари.
– Я хочу его увидеть, – сказала она, когда ей надоело ждать. Через несколько полок кто-то издал язвительное шиканье. Оно пронеслось сквозь ряды в виде нечленораздельного вздоха. За своим столом Колтон продолжал делать аннотации к тексту, лежащему перед ним, круглая проволочная оправа его очков сползла на нос.
– Колтон. – Она вытянула кресло рядом с ним и плюхнулась на него. – Ты меня слышал?
– Да, – сказал он, выделяя строку текста. – Я слышал тебя.
– И?
– И я не могу вести этот разговор.
– Почему?
– Уэнздей, пожалуйста. – Он снова опустился в кресло и посмотрел на нее. Колтон выглядел уставшим – его кудри растрепаны, под глазами глубокие синяки, похожие на отпечатки больших пальцев. – Не дави на меня. Только не это.
Но она не могла оставить это без внимания. Она думала о Нейте, стоявшем на коленях, о крике, рвавшемся из его груди. О надписи на латыни, вырезанной на его коже: «Non omnis moriar. Я не умру полностью». Она почувствовала гнетущую тяжесть темноты, настороженную дрожь теней и убежала от нее. Она оставила его там одного умирать. Или возвращаться к жизни.
Она не была уверена. Не была уверена ни в чем, кроме того, что Нейт приполз к ней в тот день на лугу. Он плакал. Он умолял. Пронзительный призрак его криков преследовал ее в часы бодрствования. Он преследовал ее во сне.
«Не оставляй меня здесь одного».
– У меня есть вопросы, – сказала она немного отчаянно.
Колтон снял очки и потер глаза тыльной стороной ладони.
– Чем это отличается от других наших разговоров?
Она проигнорировала это замечание.
– Все те разы, когда я видела Нейта в Святилище, был ли он на самом деле…
– Мертв, – закончил за нее Колтон, когда стало ясно, что она чувствует себя слишком нелепо, чтобы сказать это самостоятельно. – Да. Это не срослось. Я говорил тебе, что Святилище – это место сосредоточения сверхъестественной энергии. Сомневаюсь, что он первый призрак, который здесь ошивается.
Призрак.
Призрак.
Это слово казалось смехотворным, но тогда она была девушкой, которая прошла через миры. Девушка, которая провела свое детство, нашептывая все свои секреты теням. Почему бы ей не быть девушкой, которая дружит с людьми умершими, временно или нет? Воспоминание всплыло, как гребень левиафана в ровном, стеклянном море. Она подумала о мальчике в темноте за домом своего детства, о том, как просыпалась ночью, чтобы пойти за ним по траве, покрытой росой, через оголившийся зимний лес, на пути встречной машины.
«Я знаю тебя. Я знаю тебя».
Все это время она думала, что он был плодом ее воображения, но, возможно, правда заключалась в чем-то гораздо более гнусном. Может быть, он был мертв все это время. Что-то мучительное и боязливое, ждущее в темноте, когда она, споткнувшись, выйдет на улицу и увидит его.
Рядом с ней Колтон вытянул ноги, накрыв глаза внутренней стороной локтя, как будто хотел вздремнуть. Его очки болтались между большим и указательным пальцами, линзы подмигивали в свете ламп. Это должно было послужить сигналом к уходу, но Делейн не могла заставить себя отступить.
– Маккензи сказала, что Нейт выздоравливает в больнице Эмити Дженерал в Иллинойсе, – сказала она. – Я посмотрела. Лететь всего три часа. Я поеду завтра, с тобой или без тебя.
– Господи. – Колтон опустил руку и вперил в нее жесткий взгляд. – Что я могу сказать, чтобы ты оставила в покое эту историю с Шиллером?
– Ничего, – огрызнулась она, на что получила резкое «Тихо» – напутствие, прозвучавшее с дальних подступов третьего этажа. Все еще думая о мальчике на дереве, она сказала: – Я уже однажды его бросила. Ему было больно, и я оставила его там одного.
Некоторое разочарование смягчилось в глазах Колтона.
– Нет необходимости так беспокоиться о нем, знаешь ли. Он уже даже не мертв.
Он сказал это непринужденно, как будто смерть была пересаженным органом, а Нейт просто отверг его. Вытолкнул ее, как организм вымывает инфекцию.
– Тем более не стоит поворачиваться к нему спиной.
– Ты себя слышишь? – Он бросил очки на стол. – Он не родной дух; он преследовал тебя. Ты не можешь установить родственные отношения с чем-то, что не является физической материей.
– Ну, я так и сделала, хорошо. И это не в первый раз.
В своем кресле Колтон был неестественно неподвижен. Инстинктивно она провела пальцами по коленям, где под чулками бледными белыми звездочками расцветали шрамы. Колтон проследил за ее движениями, в глубине его взгляда невозможно было прочесть ничего. В коридоре группа студентов, обремененных книгами, то появлялась, то исчезала из виду.
– Знаешь ли ты, – сказал Колтон, – что «Божественная комедия» была впервые переписана на английский язык в 1802 году? За прошедшие годы на английском языке было напечатано больше переводов, чем на любом другом.
– Не меняй тему.
– Я и не меняю, – настаивал он. – Послушай, как и в случае с любой итерацией, не каждый перевод точно такой же. Но эти две книги передо мной? – Он закрыл книгу, которую аннотировал, и положил ее поверх другой в короткую, идентичную стопку. – Они обе были сделаны в 1949 году зеркальным редактором, для одного и того же зеркального оттиска.
– Я не хочу говорить о твоей домашней работе. Я хочу поговорить о Нейте.
Он продолжил, как будто она и не вмешивалась.
– Теоретически эти две книги должны быть практически идентичны. Но в этой альтернативной версии работы Алигьери последние слова в терцетах иногда расходятся. Это означает, что первоначальный материал был разным. Уайтхолл хочет, чтобы я написал работу, убеждающую его в том, что два разных Данте Алигьери пережили два разных видения Ада, но это пустая трата времени.
Она опустилась в глубокое кресло.
– И все потому, что это не имеет никакого отношения к Нейту?
– Потому что, – сказал он, – может быть бесконечное количество миров, но Ад только один.
Он сказал это так, словно это был факт. Как будто он лично посетил его, просто чтобы подтвердить теорию. Их взгляды встретились и задержались. Если он и пытался проиллюстрировать свою мысль, ему это не удалось. Длинная нить ее терпения лопнула, и Лейн поднялась, чтобы уйти.
– Проехали.
– Подожди. – Колтон повторял ее движения, следуя за ней, пока она проталкивалась в лабиринте из книг. Его плечо задело суровую бронзу бюста, едва не свалив его с колонны. – Куда ты идешь?
– Обратно в общежитие. – Сквозные двойные двери стеллажей вывели ее на винтовую лестницу, спуск по которой был обрамлен тонкими железными перилами. Осознавая, что он идет на полшага позади нее, она сказала: – Мне становится все более понятно, что ты не собираешься воспринимать меня всерьез.
– Я серьезен, – настаивал он, не отставая. – Уэнздей, посмотри на меня. Я никогда в жизни не был так серьезен.
Он подрезал ее на нижней ступеньке, бегом обогнав ее и вцепившись руками в перила. В безоконном свете атриума его взгляд выглядел почти серьезным. Почти.
– Каждый раз, когда ты открываешь рот, – сказала она, – из него вылетает очередная полуправда.
– Я знаю. – Он провел рукой по своим кудрям. – Я знаю, и мне жаль. Я не жду, что ты мне поверишь, но я бы рассказал тебе все, если бы мог. Просто некоторые секреты я не могу раскрывать.
– И что это значит?
– Это значит, что я дал обещание. – Он сглотнул. – Я дал обещание. И есть меры, чтобы убедиться, что это обещание будет выполнено.
Пара старшекурсников вошла на лестничную площадку, и Колтон был вынужден отойти в сторону, чтобы пропустить их. Делейн прислушалась к стуку их ботинок по лестнице, к затихающему гулу голосов, спускающихся по ступеням. Наверху распахнулись и захлопнулись двери, ведущие к стеллажам.
Когда они ушли, она посмотрела вниз на Колтона.
– У тебя какие-то неприятности?
Он разразился невеселым смехом, который срикошетил по пространству, как выстрел.
– Не смейся, – выдохнула она. – Я серьезно. Может, нам стоит обратиться в полицию?
– В полицию? – Его голос был жестким. – Господи, Уэнздей. Что именно, по-твоему, здесь происходит?
– Три мальчика мертвы. – Слова вырвались из нее. – Вот что происходит. Что, если ты следующий?
– Почему я должен быть следующим?
– Потому что твое имя на стене. – Когда он не ответил, она прибавила: – Я бронирую билет до Чикаго, – сказала она. – И я бы не хотела ехать одна.
В воздухе между ними повисло неуловимое приглашение. Она ожидала, что он откажется и назовет дюжину загадочных причин, почему он не поедет. Вместо этого в бездонном колодце его взгляда промелькнуло что-то без слов.
– Ты просишь меня лететь с тобой, – спросил он, – или просто ставишь перед фактом?
– Ставлю перед фактом, – ответила она, хотя на самом деле все было иначе. Она не знала почему, но ей казалось, что это правильный ответ. – Я не была знакома с Нейтом, пока он был жив. Я не знаю, как это работает. Я даже не знаю, узнает ли он меня. Но он узнает тебя. Так что ты пойдешь со мной.
– Хорошо, тогда, – сказал он, удивив ее, – давай поедем в Чикаго.
