Текст книги "Шепот тьмы"

Автор книги: Келли Эндрю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

16

Хранилище «Сделай сам» Ронсона располагалось прямо у Пайка, в двух милях от Бостона и прямо на магнитной лей-линии. Когда-то в этом очень чувствительном месте располагался бутик в стиле нью-эйдж, владелец которого был самопровозглашенным специалистом по продаже зачарованных безделушек и гаданию на таро.

Расположенный прямо вдоль энергетического потока, он был отличным местом для сверхъестественных явлений, но не для покупателей. Даже после часа пик гул автомобильного движения не прекращался в течение всего дня, донося постоянный саундтрек из торможения грузовиков и автомобильных гудков, запаха выхлопных газов и визга полицейских сирен.

Короче говоря, это было не то место, где человек хотел бы провести свою субботу. Когда магазин закрылся, на его месте вырос склад Ронсона. Годбоулу принадлежало несколько арендованных помещений, каждое из которых располагалось вдоль действующей лей-линии, и в каждом из них была распахнутая дверь. Пыль на свету. Гул в голове. Дымка и небо, открытое в зеркальный мир.

Теперь, освещенный одиноким уличным фонарем, Апостол смотрел вниз по лабиринтному коридору из стальных блоков. Двери были слишком яркими, праздничная пестрота красных, оранжевых и голубых цветов. Было что-то зловещее в его тишине, тревожное в его пустоте. Где-то в темноте что-то грохнулось на пол. За этим звуком последовал тихий звук, напоминающий скрежет волочения.

– Что бы ты ни трогал, – позвал он, – прекрати.

Медленное скрежетание затихло. В переулке раздался вздох, наполнив его каким-то неприятным запахом. Что-то гнилое. Он закрыл глаза и сжал переносицу. Час был поздний, почти рассвет, а он оставил в «Крок-Поте» тушиться свиное жаркое, мясо в котором с каждой минутой становилось все более жестким, как резина.

Его ноги теряли чувствительность. Желудок болел. Он быстро терял терпение от ожидания. Это было невероятно похоже на Колтона Прайса – мальчика, помешанного на времени, – специально опаздывать.

Словно услышав его зов, Прайс прибыл, насвистывая заунывно веселую мелодию, выйдя из-за угла. Он был излишне весел для этого чертова часа. Это, а также мысль о том, что отличное свиное жаркое пропало зря, еще больше испортило быстро ухудшающееся настроение Апостола. Он сунул руку в карман пиджака и нащупал лежащий там предмет: холодный осколок кости расположился между его пальцев. Ощущения от талисмана были такими же, как и всегда, – словно он схватился за провод под напряжением. Ток пробежал до локтя.

– Хватит, – сказал он, и свист затих. Взгляд Прайса был нечеловеческим в темноте, что резко контрастировало с абсолютной естественностью всего остального, его улыбка широко растянулась, а щеки порозовели от холода.

– Странный выбор места встречи. – Прайс постучал пальцем в широкую решетчатую дверь, расположенную ближе всего к нему. Звук разнесся по широкой аллее подразделений. Он постучал снова, на этот раз отстукивая первые пять нот песни Shave and a Haircut тыльной стороной костяшек пальцев. И снова звук отразился в темноте. Наступило затишье, а затем инфернальный призрак Апостола постучал в ответ: два бита.

Ухмылка Прайса расширилась.

– Я вижу, ты привел своего друга.

Это тривиальное прозвище бесконечно раздражало Апостола. То, что маячило вдалеке, гнилое и вонючее, было его непрошеным проклятием.

Его треклятое наказание.

И Прайс знал это.

– Не играй с ним, – огрызнулся Апостол. – Он не игрушка для твоей потехи.

– Вы защищаете его, – сказал Прайс. – Я понимаю. Вы проводите много времени вместе. – Его ухмылка была непоколебимой, а улыбка при свете – волчьей. – Знаете ли вы, что военнопленные использовали этот сигнал вызова и ответа, чтобы идентифицировать своих товарищей в плену? Мы с твоим маленьким приятелем не слишком отличаемся друг от друга.

Где-то неподалеку эта ужасная тварь невидимым образом волоклась по земле. Апостол слышал, как пальцы его ног шаркают по поверхности земли. Те сапоги, в которых он умер, были испачканы водой и разваливались на части.

– Он мне не приятель, – сказал апостол с гораздо большим раздражением.

– Вот это да. – Прайс засунул руки в карманы с полным безразличием, что только усилило раздражение Апостола. – Я просто поддерживаю разговор.

– Ну, не надо, – приказал Апостол, крепко сжимая осколок в кармане. – На самом деле, просто молчи. Говорить буду я, а ты слушай.

В ответ он получил упрямое молчание и сверкающий черный взгляд. Он на мгновение погрузился в спокойствие, зная, что оно будет недолгим.

– Пеший турист нашел Костопулоса на дне ямы. В официальном полицейском отчете говорится, что он упал, но мой источник в офисе патологоанатома утверждает иное. Мне сказали, что он выглядел так, будто его разжевали, а потом выплюнули, – факт, о котором ты мог бы знать, если бы не был слишком занят, чтобы ответить хоть на один мой звонок.

Когда Прайс ничего не ответил, Апостол потянулся в задний карман и достал свернутую папку, которую принес из машины.

Смочив слюной большой палец, он демонстративно пролистал несколько листов с примечаниями, которые Микер необъяснимым образом набрал шрифтом Comic Sans.

– Последние несколько недель у меня было особое задание для Марка. Ты же знаешь, каким он становится неугомонным, если его нечем занять.

Прайс, как и ожидалось, продолжал держать язык за зубами.

– Знаешь ли ты, – начал Апостол, чувствуя излишнее торжество по поводу этой маленькой победы, – что у Делейн Майерс-Петров есть старый семейный кот по имени Петри?

Никакого ответа не последовало, кроме доносившегося издалека воя сирены скорой помощи, которая то появлялась, то исчезала. Когда он поднял взгляд от своих записей, то обнаружил, что все следы вечной ухмылки стерты с губ Прайса. За плечом Апостола виднелось лицо, гротескное и впалое, с широкой, озорной ухмылкой.

– Марк сделал здесь небольшую заметку для себя, – продолжил он, стараясь не смотреть прямо на нее. – Он написал «любит консервированного тунца». Похоже, он заслужил доверие любимца семьи Майерс-Петров. Тебя это заставляет нервничать, не так ли? Марк время от времени может быть немного вспыльчивым.

И снова Прайс промолчал.

– Давай посмотрим, что еще. – Апостол перелистнул на следующую страницу. – Она сортирует свои книги в алфавитном порядке по авторам. Предпочитает утренний душ вечернему. Выбирает скромное нижнее белье, ничего с кружевами и оборками. – Он снова взглянул на Прайса и увидел, что лицо мальчика в темноте побледнело. Покопавшись во внутренних карманах пальто, он извлек измятую шерстяную шапочку и подбросил ее в воздух, как фрисби. – Что ни говори об этом парне, но Марк Микер неумолимо аккуратен.

На асфальт между ними приземлился берет Майерс-Петров. Прайс шумно вздохнул.

– Дело в том, – сказал Апостол с удовлетворением, проникающим в его душу, – меня не интересуют ни ее привычки спать, ни ее домашние животные, ни ее нижнее белье. Знаешь, что меня интересует? То, что почти каждый вечер Микер следовал за ней от кампуса Годбоула до станции Парк-Стрит. Может, угадаешь, куда она направилась дальше?

Прайс по-прежнему молчал. Апостол сжимал костяной осколок, стиснув зубы от напряжения. Глаза Прайса перед ним были плотно закрыты. Его руки сжались в кулаки по бокам.

– Говори, – приказал Апостол. – Я презираю однобокие разговоры.

– Оставь ее в покое. – В голосе Прайса не было и тени улыбки – ни проблеска смеха, ни капли высокомерия. Только холодная просьба, облеченная в форму приказа. Апостол должен был прийти в восторг, увидев, как тщеславный Прайс был сбит с ног. Но вместо этого черные глаза открылись, и он почувствовал, как его до костей пробирает холод от непоколебимого пристального взгляда мальчика.

– Даже не будешь ничего отрицать?

– Что отрицать? – Прайс стоял, не двигаясь, воздух вокруг него был неспокоен.

– Что ты преследуешь студентку? Мне кажется, это совершенно ясно. – Апостол был не из тех, кто впадает в ярость, не из тех, кто рвет на себе одежду или скрежещет зубами, когда становится тяжко. Его жена, лишенная эмоций, позвонила ему однажды во время ссоры. Ее глаза были украшены слезами, лицо перекошено от обиды. Его отвратили красные пятна на ее щеках, уродливая манера ее рта кривиться, когда она была расстроена. Он всегда считал, что рыдания – это пустая трата времени.

– На тебя возлагались особые надежды, – сказал он. – Ты даже не попытался оправдать их. Мне напомнить о том, в каком вы положении, мистер Прайс?

– Ну, да, пожалуй.

В темноте его одиозное привидение издало ломкий смешок. В кои-то веки этот звук оживил его, а не испугал. Согрел, а не бросил в дрожь. В этот миг он увидел себя кем-то вроде современного Авраама, готового вонзить нож в маленького, плачущего Исаака, чтобы удовлетворить своего бога. Прерывистое эхо смеха существа повисло в воздухе. Это напомнило ему, что он был человеком, который делал все, что требовалось, – принимал трудные решения, когда того требовало положение.

Сейчас, как он полагал, был именно такой момент.

Он позволил себе единственную сочувственную улыбку.

– Ты ведешь себя как князь, но ты всего лишь марионетка. Деревянная кукла, отчаянно пытающаяся убедить всех, что она настоящая. Но мы с тобой знаем правду, не так ли? Ты ни черта не можешь сделать, если кто-то не дергает тебя за ниточки.

Прайс подпер плечом металлическую панель кроваво-красного блока.

– Есть ли смысл в этой речи, или вы планируете говорить до тех пор, пока не придут все первокурсники?

– Как всегда, очаровательно. – Апостол свернул папку и засунул ее обратно в карман.

На востоке первые лучи дневного света пробивались к горизонту.

– Я не буду тебе приказывать, – сказал он. – Ты умный мальчик. И следующее решение ты примешь самостоятельно. Порви связи с девчонкой Майерс-Петров, или я позабочусь о том, чтобы ее смерть наступила от твоих рук.

17

Делейн не была готова пройти через прореху в небе.

Она собиралась бросить учебу.

Она собиралась собрать свои вещи.

Она собиралась вернуться домой, отключить телефон и проспать год.

Все остальные покидали и возвращались, один за другим, с трепетом переступали порог и возвращались с ясными глазами, кровь отступала от их лиц.

И вот Делейн стоит на подходе. Она боялась идти домой одна. Боялась ездить на скейтборде. Ее парализовала темнота. Ей нечего было показать, кроме посредственных оценок и пары неработающих ушей.

Последняя из первокурсников, она стояла посреди открытого пространства «Ронсона» и мечтала о способности превращаться в невидимку. Она чувствовала себя, как крестьянин из сказки о новом платье короля, словно все остальные видели что-то экстравагантное, и лишь она видела голое небо. Впереди нее был пустой гараж, в котором не было ничего, кроме воздуха.

По левую сторону Уайтхолл наблюдал за ней из-за планшета. Он выглядел таким же растрепанным, как обычно, в своем безразмерном твиде и очках из бутылки колы, закрученные усы были сдвинуты к центру.

Он мягко сказал:

– На вас никто не давит, мисс Майерс-Петров. Здесь нет правильного или неправильного ответа. Просто начните с того, что расскажите мне, что вы видите.

Но в этом-то и была проблема. Она ничего не видела. Когда она осталась стоять на месте, Уайтхолл вздохнул.

– Знаете, – сказал он, – моя жена была в некотором роде фольклористом. Ее приводили в восторг истории о пропаже людей в Клава-Кэрнс, в Инвернессе, – девиц, похищаемых по ночам людьми, новорожденных младенцев, вырванных из колыбели и подмененных другими. Знаете ли вы, что мы с моим дорогим другом Деваном обнаружили, когда посетили Инвернесс?

– Что?

– Небо, достаточно чистое, чтобы видеть насквозь другую сторону. Занавес, шевелящийся на свету. Возможность того, что все истории, которые нам рассказывали в детстве, были правдой. То же самое мы обнаружили у стрел Дьяволов, у мегалитов в Монтане. Все они построены на лей-линиях, все они тонкие, как бумага. Если бы обычный человек ступил внутрь одного из таких комплексов, он бы почувствовал холод. Слабый шепот невозможного бриза. Волоски вздыбились бы на затылке, и они ушли бы, так и не поняв, что стоят на самом краю пропасти другого мира. Но вы? Вы – не обычный человек. И есть другие способы увидеть. Может быть, вы попробуете рассказать мне, что вы слышите?

– Что я слышу? – она удивленно посмотрела на него.

– Да. – Его глаза были яркими за линзами. – В тишине.

Она осторожно подняла руку и отключила свой имплант. В ушах у нее звенело, звук напоминал звон бьющегося колокола. Однако, кроме этого, он сопровождался слабым дрожанием чего-то еще. Делейн закрыла глаза, и гул в ее голове усилился до крещендо. Он пронесся сквозь нее, как крик из наутофона. Звуки медленно – невероятно медленно – обретали форму, поднимаясь и опускаясь в бессмысленном шуршании тысячи неизвестных голосов.

Как будто энергия, которая трещала и выплескивалась вдоль лей-линий, пыталась говорить с ней, негромко и с мольбой.

Она снова включила свой имплант.

– Я слышу, – сказала она, ее глаза все еще были закрыты.

– Хорошо. – В голосе Уайтхолла звучало удовлетворение. – И что именно вы слышите?

– Гул.

– Очень хорошо. Теперь откройте глаза. Посмотрите еще раз.

Она повиновалась. Там, где раньше ничего не было, теперь виднелось слабое полотно. Это напомнило ей вывешенное для просушки белье, матовые простыни, развевающиеся на летнем ветерке. Гул в ее голове вырвался наружу трелью, пробирая до костей, словно она была скрипкой, а дверь – смычком.

Уайтхолл улыбнулся ей, прищурив глаза.

– Вы полностью готовы, мисс Майерс-Петров. Больше никаких колебаний. Мистер Прайс встретит вас с другой стороны. Входите.

Вот и все. Он удалился, оставив ее одну в пустом блоке.

Входите. Как будто ей предстояло выйти из одной комнаты в другую, легко, как два пальца об асфальт.

Входите, как будто это так же просто, как переступить порог.

Входите, – и она снова посмотрела на то место, где небо разорвалось на две части. Ее сердце забилось болезненным стаккато. На этот раз, когда она протянула руку, то почувствовала его. Край, мягкий, как паутина. Затаив дыхание, она шагнула вперед, следуя за непрекращающимся гулом. Звук поднялся до крещендо и пронесся сквозь нее дрожью, от которой ее зубы зазвенели, как камертоны.

Возможно, это произошло в мгновение ока. Может быть, прошел час.

Кожа будто медленно отслаивалась. Боли не было, только ощущение, что ее слишком крепко схватили, причем тысячей назойливых пальцев. В ее голове звучали тысячи шепчущих голосов. «Смотри, – говорили они. – Смотри, смотри, смотри».

А потом все закончилось, и она вышла на другую сторону.

За полшага до этого Лейн была одна в помещении. Теперь она стояла по пояс на лугу. День был ярким и погожим, солнце – ослепительного желтого цвета. Здесь не было ни склада, ни ограды из цепей, ни эстакады. Только земля, широкая и пустая. Трава вокруг нее стояла бесцветными стеблями, низко склонившись под красивыми головками с перьями. Где-то вдалеке трещала птица.

Рядом сидел Колтон, опираясь на поникшие ветви белого дуба, его предплечья были сложены на коленях, в руках мелькало что-то черное. Над его головой листья ализаринового дерева мерцали, как живое пламя.

Небо здесь было другим по ощущениям – чистым и ласковым. Под ее ногами был потрескавшийся асфальт, темные реки, изрезанные толстыми клочьями мальвовой травы. Земля, возрожденная. Она двигалась по ней и размышляла о том, что за пульсации заставили этот мир так сильно отличаться от их собственного – какое событие могло превратить оживленную бостонскую суету, которую она оставила позади, в сонное затишье.

Колтон поднялся на ноги, когда она подошла, на его щеках появились яркие пятна от солнца. Медленно до нее дошло, что в руке он сжимал ее берет.

– Ты опоздала, – сказал он и одарил ее скрытой улыбкой со стальным отливом.

– Немного. – Ее ноги шатались. – Но я успела.

– В этом не было никаких сомнений.

Его непоколебимая уверенность в ней заставила ее почувствовать тысячу вещей одновременно. Это было нечестно. Даже когда он не пытался, все, что вылетало из его уст, казалось, было создано специально для того, чтобы вывести ее из строя.

Стараясь сохранить отстраненность, которую она не чувствовала, Делейн сказала:

– Это мой берет.

– Правда? – Он закрыл оставшееся между ними пространство, трава склонилась вслед за ним, Колтон надел берет ей на голову. Его взгляд был загадочным, когда он отошел назад, чтобы осмотреть ее. – Идеально.

Внезапно налетевший ветер сорвал листья с веток, и на мгновение их охватил багровый шквал. Она успела поймать берет, прежде чем ветер подхаватил и его.

– Где ты его нашел?

– Я вытащил его из куста остролиста. – Уголки губ Колтона сжались в улыбке.

В ней вспыхнуло разочарование от очевидной лжи, и она подняла на него взгляд, прикрыв один глаз от солнца.

– Ты всегда все держишь в секрете?

– Нет. – Это слово пронзило воздух между ними, как игла.

– Тогда докажи это, – сказала она.

– Доказать? – Его глаза расширились.

– Да.

– Прямо сейчас?

– Да, – повторила она, но в этот раз прозвучала решительнее. – Прежде чем мы вернемся. Скажи мне только три вещи, которые будут абсолютной правдой.

Засунув руки в карманы, Колтон рассматривал небо за деревьями. Наконец, он спросил:

– Ты когда-нибудь слышала об оболе Харона?

Вопрос застал ее врасплох.

– Не слышала.

– Речь идет о древнегреческой практике засовывать монеты за щеки умерших, чтобы обеспечить им безопасный проход через подземный мир. – Он протянул руку, и Делейн уловила мерцание никеля, исчезающего между его пальцами. – Оболы предназначались в качестве взятки паромщику. Члены семьи хотели убедиться, что умершие смогут оплатить свой путь через реки. В противном случае они застряли бы на земле навечно, оставшись бродить по дому и преследовать живых.

– О, – разочарованно сказала Делейн. – Хорошо.

Колтон положил монету обратно в карман.

– Это правда.

– Но это же был просто случайный факт, – возразила она. – Это не личное.

– Неужели? – Он нахмурил брови.

– Не надо быть загадочным, – сказала она. – Должно быть что-то, о чем ты можешь рассказать.

– Давай посмотрим. – Он сделал вид, что размышляет. – Вот еще – у меня аллергия на моллюсков.

– Ты не воспринимаешь это всерьез.

Его лицо озарилось глубоко оскорбленным взглядом.

– Аллергия на моллюсков – это ужасно серьезно. У меня может случиться анафилактический шок, если я просто посмотрю омару в глаза.

– Прайс.

– Хорошо. – Он провел рукой по шее. – Ты хочешь правды?

– Это все, что я хочу, – заверила она его.

– Хорошо. – Он выдохнул. – Хорошо.

– Это не обязательно должно быть целым испытанием, – сказала Делейн. – Я не буду оценивать тебя по качеству фактов.

– Ты уверена? – Он окинул ее взглядом. – Потому что кажется, что будешь.

– Просто выкладывай, Прайс.

– Я не хочу быть твоим другом, Делейн.

Мимо, шелестя крыльями, пронеслась птица. Делейн посмотрела на Колтона. Он посмотрел на нее в ответ с неопределенным упреком – как будто она приставила к его горлу нож и вырвала из него признание. Весь воздух вышел из нее на выдохе.

– О, – сказала она.

– Это эгоистично с моей стороны, – продолжил он, его голос был как мышьяк. – Все, что я сделаю, это причиню тебе боль. Я знаю это. В глубине души, я думаю, ты тоже это знаешь. Но ты продолжаешь оставаться рядом, и я не могу понять почему.

Ее сердце заколотилось в груди. Она знала, что настал ее черед что-то сказать, но голова, казалось, опустошилась до последней связной мысли. Ветер усилился, сгибая ветви старого белого дуба. В красном шелесте листьев послышался голос, низкий и надломленный.

«Malus navis».

Делейн вынырнула из-под тени Колтона, огляделась вокруг и увидела, что в небе нет ничего, кроме тополиного пуха. Дорога обратно домой сопровождалась лишь вздохами. Там никого не было. Только она и Колтон.

И еще что-то, что ждало неподалеку, журча на лугу.

– Ты слышал это?

– Что слышал? – спросил Колтон, в его голос вкралась нотка тревоги.

Скорее. Это снова было оно. На этот раз она не была уверена, был ли звук в ее голове или вне ее. Помогите мне.

– Уэнздей, – резко и настойчико сказал Колтон. – Прекрати.

Она и не заметила, как начала от него отходить, пока он не заговорил. Земля хрустела под ногами, когда она углубилась в заросли, увлекаясь этим непрекращающимся шорохом. Хрустнула ветка, заставив стрекозу взлететь. Стая черных дроздов с криком взлетела в небо. Их крики доносились издалека, словно она слышала их через стекло.

«Быстрее, – потребовал голос, чистый, как граненый хрусталь. – Не оставляй меня здесь одного».

Под ней что-то треснуло, и она испуганно отдернула ногу назад. Это была рука, пальцы окоченели. Крик застыл у нее в горле. Подавив его, она отодвинула в сторону заросли тростника. В земле лежал мальчик, лицо его было содрано. По костлявой впадине его щеки ползла жирная черная муха. Туловище выглядело так, словно его разрезали на куски, несколько белых ребер обнажились, как зубы.

Как будто что-то пыталось вырваться из него когтями.

Перед ним стояла Адья. Она выглядела такой же встревоженной, как и Делейн, на ее лицо падали солнечные лучи. Штаны были мокрыми от грязи, а ладони – в крови.

– Я снова видела его, – сказала Адья. Ее руки дрожали. – На этот раз прямо передо мной, а не в видении. Он сказал, что был мертв несколько недель, и никто не приходил. Никто не помог. И вот он нашел другой способ сшить себя обратно.

Желудок Делейн налился свинцом.

– Что это значит?

Но Адья, казалось, не слышала ее. Она смотрела на тело, ее глаза были расширены от ужаса. Между ними, из трупа начало уходить трупное окоченение. Тонкие красные нити сухожилий сплетались с костями. Образовались соцветия мягких тканей, волокнистых и белых. Палец дернулся.

– Он тащился на четвереньках. – Голос Адьи дрожал. – Я хотела помочь и пошла за ним. Выбралась из своей головы и пошла за ним прямо к вам.

По жилам Делейн поползла волна тревоги.

– В этом нет никакого смысла. Почему я?

– Что-то приближается, – ответила Адья голосом, похожим на голос из пещеры. Делейн испуганно подняла глаза и увидела, что зрачки ее соседки по комнате широко раскрылись. – Что-то с зубами.

Черты Адьи исчезли на фоне солнечной вспышки, а затем она пропала, как шелковый шарф, сорванный внезапным ветром. На том месте, где лежало тело, осталась лишь пожухлая трава и сине-зеленый овал одинокого пенни.

Где-то вдалеке Колтон звал ее по имени. Делейн не отозвалась на его призыв. Она застыла на лугу, уставившись вниз на монету, шепчущая темнота клубилась вокруг нее, подобно рыбам, пробивающимся сквозь тонкое спинное брюхо акулы.