Текст книги "Архангелы и шакалы"

Автор книги: Казимир Дзевановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Находясь в Фарасе и наблюдая, как наши археологи показывают гостям обнаруженные ими фрески, можно без всяких угрызений совести воздержаться от дискуссий с невеждами. Стоит зато поговорить на эту тему с другими людьми. С теми, кто не оспаривает смысла труда отдельных ученых, но задумывается над целесообразностью работы всей экспедиции. С теми, кто говорит: зачем нам вести раскопки в Нубии или в Пальмире, когда мы сами испытываем затруднения с городским транспортом, нехватку жилищ, недостаток средств на самые насущные капиталовложения... Можно при этом оставить в стороне всех тех, кто просто завидует – нет, не деньгам, так как здесь завидовать нечему, но огласке, славе и даже самой поездке за границу. Известно, что зависть – наш национальный порок, но зависть, вызванная поездкой за границу, – это превосходит все, что привелось наблюдать когда-либо. А пришлось повидать немало, ведь находятся же у нас и такие люди, кто не прочь позавидовать иному умершему, которого хоронят за счет государства. Так оставим их в стороне. Речь идет о тех, кто говорит: зачем нам в период собственных хозяйственных затруднений вести раскопки в Судане?

Прежде всего следует отметить, что раскопки в Судане обходятся очень недорого. Соблюдается строгий режим экономии. Ставки заработной платы минимальные и в большинстве случаев складываются из стипендий, ассигнованных египетским правительством в обмен на аналогичные стипендии, выделяемые в Польше египетским студентам. Стоимость содержания Польского археологического центра в Каире не идет ни в какое сравнение со стоимостью содержания любого дипломатического представительства, а, как известно, наши представительства за границей живут довольно скромно. А ведь польские археологи играют в этих странах не менее важную роль, чем дипломатические представительства, но об этом после. Я уже писал, что наша экспедиция в Фарасе, находящемся в 50 километрах от города, в голой пустыне, не имеет даже автомобиля. Это не жалоба или выражение недовольства, а говорится лишь для того, чтобы отвести упреки в расточительстве.

Так обстоит дело с издержками. А теперь о выгодах.

Начнем с голых цифр. Сами фрески, которые после окончания работ в Фарасе окажутся в музее Варшавы, оцениваются в несколько миллионов долларов. Американцы, посетившие церковь, сразу же предложили за них сумму, в несколько раз превышающую эту, но предположим, что они преувеличивали. Ясно, что никто не собирается продавать фрески, но ведь они умножают народное достояние. «Вавельских аррасов»[64]64
  «Вавельские аррасы» – старинные шпалеры польского королевского замка Вавель в Кракове (от названия города Аррас во Франции, одного из крупнейших средневековых центров производства шпалер). – Прим. пер.


[Закрыть] также никто не собирается продавать, однако их стоимость входит в фонд общенародного достояния.

Но научные работы не ведутся только для того, или даже вообще не для того, чтобы исчислять их результаты в деньгах. Классическая средиземноморская археология входит неизменной составной частью в большой комплекс наук, которыми должна заниматься страна, причисляющая себя к современным просвещенным государствам. Средиземноморские археологические экспедиции снаряжаются также и Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки, Францией, Англией, ГДР, ФРГ, Чехословакией, Норвегией, Данией, Швецией, Аргентиной и Италией. Археологией занимаются и многие другие страны (взять хотя бы Гану). Из не названных мною стран народной демократии следует отметить Румынию и Болгарию в связи с тем, что в этих странах археология находит богатый материал на местах. Нигде в мире не оспаривают необходимости существования этой науки. А ее существование неразрывно связано с раскопками. Нельзя создать кадры археологов, не предоставив им возможности вести раскопки.

Польша достигла очень высокого уровня в классической археологии, став теперь одной из ведущих стран в данной области. Мы не вправе загубить эти достижения. Растерять их сейчас, когда так много уже сделано, было бы непростительной расточительностью. Издержки, связанные с археологией? Я уже отмечал, что они невелики по сравнению с выгодами. Ведь занятия математикой, атомной физикой, историей, языкознанием и десятками других отраслей науки также стоят денег и не все подобные отрасли дают ощутимые выгоды. И тем не менее никому не придет в голову мысль отказаться от занятий этими науками. Жалкую картину представляла бы собой страна, следующая такой логике. Мало ли что стоит денег, но не приносит осязаемых выгод: реставрация памятников старины и охрана природы, эстетика интерьеров и городские парки, издание произведений классиков и собрания народных песен.

Замечательные результаты, достигнутые польской археологией, способствуют также развитию других отраслей науки. Например, польские научные труды по археологии Средиземноморья пользуются большим спросом за границей, чем способствуют научному обмену и ввозу в Польшу других научных трудов. Они стали обменными ценностями, на которые есть хороший спрос.

И наконец, другие выводы – не финансовые и даже не научные. Дипломатические представительства всех стран, кроме чисто дипломатических функций, обязаны выполнять и другие задачи: популяризировать свою страну, завязывать культурные связи и всесторонние контакты. А также – что, пожалуй, важнее всего – завоевывать общественное мнение и снискивать симпатии своей стране. Доказано, что никакое, даже самое лучшее дипломатическое представительство не в состоянии достигнуть на этом поприще таких результатов, каких достигает археологическая экспедиция, которая тесно связана с жизнью данной страны и ее гражданами, работает вместе с ними, повседневно соприкасается, вызывая в них уважение к себе и убеждение, что представляемая экспедицией страна достигла высокого уровня науки и культуры. Все это неоценимо, а порой в результате определенных трансформаций превращается в измеримые ценности в виде, например, заинтересованности в торговых связях. Вопрос здесь и в престиже того или иного государства. Выражение «престиж» звучит для многих негативно, однако никто не станет возражать против обычая направлять национальные спортивные команды на олимпиады, заведомо зная, что современная олимпиада – это главным образом вопрос национального престижа. Вряд ли найдется много таких олимпийских медалей, которые можно было бы сравнить (если такое сравнение вообще допустимо) с открытиями в Фарасе.

Так обстоит дело с ответом на вопрос, почему мы ведем раскопки в Египте и Судане. Не подлежит сомнению, что польское государство поступает правильно, содействуя этой работе. Почему же тогда я пустился в эти рассуждения? Думаю, что, уж коли я получил от государства деньги на поездку в Фарас, чтобы ознакомиться с ведущимися там работами и написать о них, я должен был заняться и этой стороной медали.

Письма, получаемые археологами в маленьком суданском селении, и вопрос о сардинах, подаваемых к обеду, – вот что убедило меня поговорить и об этом.

Сегодня последний день «больших работ». Кампания заканчивается, завтра рабочие разъедутся по домам. Участники экспедиции задержатся еще на несколько дней в Фарасе, начнут свертывать лагерь, обеспечат сохранность склада, в котором останутся фрески, приведут в порядок найденную керамику и фотоархив, упакуют все оборудование. Но с завтрашнего дня наступит уже тишина, никто не запоет на холме, понемногу развеется пыль.

С самого утра на холме воцаряется необычная атмосфера, настроение приподнятое и праздничное. Колонна людей, несущих полные корзины на отвалы, двигается живее, раис бегает быстрее с одного конца церкви в другой и больше обычного размахивает своей длинной палкой, которой подгоняет рабочих. Раис делает вид, что сечет их по галабиям, но удары не болезненны, это своего рода дань старине, рабочие не ставят их ему в вину.

Все работают как ошалелые. И я тоже – накручиваю фильм, меняю кассеты, делаю снимки. Небольшого роста человек с черным или, вернее, серым лицом, которого мне дали в помощь, пыхтит от натуги, таща штатив, мешок с кинопленкой и объективами или фотоаппараты. Несмотря на жару, у него на голове всегда нечто напоминающее популярные в период оккупации «намордники», то есть длинные чулки с вырезами для глаз, носа и рта, надеваемые на голову и предназначаемые для солдат, зимующих в окопах. Зачем он – рабочий на раскопках, ведущихся под палящим суданским солнцем, – носил такой намордник, я не могу понять. Быть может, Хасан считал его защитой от пыли? Я очень полюбил этого человека. Он был истинным воплощением честности и добросовестности. Всегда готовый к работе, он никогда не давал мне самому нести камеру, если я ничего не снимал. Можно было спокойно оставить на попечение Хасана всю аппаратуру и удалиться на несколько часов: он хранил ее как зеницу ока, что было нелегко в месте, где вертелось около двухсот человек. Впрочем, в лагере никогда ничего не пропадало, за исключением папирос. Видимо, на папиросы смотрели здесь как на общую собственность или считали, что коль скоро поляки всегда угощают ими (это одна из «основных» обязанностей археолога), то не грех и самому угоститься, хотя бы и целой пачкой.

Мой низкорослый помощник вообще бесподобен. Он был одним из немногих рабочих-нубийцев, которые могли объясняться по-английски, а кроме того... побывал в Польше! Хасан сразу похвастал этим. Мне трудно было поверить, но он меня убедил. Так вот, до войны Хасан работал помощником бортпроводника на самолете египетских воздушных линий. Разносил папиросы, сладости, помогал при посадке на самолет. И однажды машина, на которой он летал, направилась в Гданьск. Это произошло лишь один раз, но Хасан великолепно это помнит.

Перед дорогой в Кашм-эль-Гирбу

Хасан разбирается в технике и очень быстро освоился с моей аппаратурой. Я немало изумился, когда, желая сменить объектив в камере, потянулся к мешку, а Хасан был уже подготовлен к этому и подал мне как раз то, что я искал.

После двенадцати часов дня в церкви собирается весь состав нашей экспедиции. Завидя профессора, нубийцы удваивают темпы работы. Облака пыли, вздымающейся над отвалом, густеют. Мало что видно, только со стен в середине церкви ярко сверкает красками византийская парча. Еще около 15 корзин с песком, вынесенных с холма, и еще столько же: рабочие стремятся показать в завершение кампании образцы трудолюбия. Они не забывают также, что скоро предстоит раздача бакшиша. В нартексе (сенях) церкви обнаружен сегодня вход в подвал, подземный коридор, расположенный под собором. Из пола вынуто несколько каменных плит. Образовалось зияющее черной пустотой отверстие. Но наши люди уже забрались внутрь с электрическими фонариками и говорят, что, судя по первому впечатлению, там нет ничего интересного. Более обстоятельно подвал будет исследован лишь осенью, когда экспедиция вернется сюда, чтобы снять со стен остальные фрески.

В половине первого протяжный крик извещает об окончании работы. Внезапно обрывается монотонная песня с импровизированными в честь профессора словами, которую распевали рабочие, вынося последние корзины с песком. Ритмичное, безмятежное пение уступает место беспорядочной суматохе. Рабочие бросают корзины и мотыги и сбегаются к входу в церковь. Летят в воздух платки, чалмы, сандалии. Толпа бурлит и клокочет, все хлопают друг друга по плечам. Появление Михаловского вызывает новую овацию. Раис подбегает к нему, размахивая палкой, а приблизившись, церемонно кланяется, затем оба жмут друг другу руки. Все собираются в группу для памятного снимка у стен церкви. На первом плане профессор с женой и раис, рядом другие участники экспедиции, а за ними выстраиваются лестницей ряды рабочих, точно какая-то многочисленная футбольная команда. Снимает группу Непокульчицкий, установив аппарат на штативе: снимок, сделанный с руки, не был бы достаточно торжественным. Знак рукой, щелчок – и вот уже вновь стоит неумолкаемый гомон, так как сбоку подъезжает профессор Рогальский на ослике, подгоняя его палкой. Рабочие приходят в неописуемый восторг.

Мы отправляемся обедать, а рабочие идут в свои «хилтоны», теперь уже в последний раз. Трое владельцев шалашей деловито хлопочут, это горячий для них день: нужно угостить уходящих рабочих, а также взыскать все долги. Сегодня кредита больше не будет. Завтра перестанут существовать и сами «хилтоны». Тростниковые циновки с их стен уже закуплены казначеем экспедиции Острашом, их используют для защиты оставшихся на стенах фресок. Владельцы шалашей-кофеен носятся как ошпаренные, подавая кофе, чай и, видимо, еще кое-что, одновременно листая тетради, в которых велись записи. У двери нашего дома толчея – это Антек Остраш вместе с раисом начали выплачивать деньги. Точно подсчитываются дни работы, выслушивается мнение раиса, и наконец рабочему вручается определенная сумма, округленная бакшишем. А именно: около 30 пиастров, помноженных на число дней, проработанных на раскопках, плюс от пятнадцати до семидесяти пиастров бакшиша, а старшим рабочим – больше. Такие ставки приняты во всех экспедициях и утверждены суданскими властями. Немного, конечно, но для нубийцев это солидная сумма. Работой на раскопках они дорожат, она дает им возможность получить за зиму несколько фунтов (иногда 10), что для многих составляет весьма существенное подспорье. При условии, конечно, что этот заработок не останется в «хилтонах», что порой, к сожалению, случается. Некоторые являются на работу с сыновьями. Мне показывали человека, который получил всю сумму, заработанную им самим и сыном, но сыну дал лишь 10 пиастров.

Под вечер близ нашего дома строится колонна – люди и ослы. Это отправляются в путь жители Балланы – селения, расположенного в 30 километрах отсюда и находящегося уже на территории Египта. Их было здесь несколько десятков. Люди из Вади-Хальфы отправятся завтра, им предстоит более далекий путь. Прощание, суматоха, переклички и сборы кажутся бесконечными. Когда солнце уже склоняется низко над горизонтом, длинная колонна всадников на ослах трогается в путь на север. Люди в развевающихся галабиях едут, волоча худые ноги по песку, купаясь в багровом блеске заходящего солнца. Недалеко уедут они сегодня и будут ночевать в пути. Красивое зрелище: длинный караван, растянувшийся по песчаным барханам на фоне раскаленного неба.

У моих товарищей глаза светятся радостью. Их многомесячное отшельничество близится к концу. Вскоре они поедут в Каир, в большой город, где будут щеголять в белых сорочках с галстуками, ходить в кино, гулять при свете неоновых огней. Они уже соскучились по благам цивилизации. Я – нет. Видно, я не пробыл здесь достаточно долго. Глядя вслед исчезающим вдали всадникам, не могу отделаться от мысли о предстоящей гибели этой страны, от чувства сожаления. Так хотелось бы когда-нибудь опять увидеть Нубию, но я знаю, что это невозможно. Знаю, что уйдут под воду не только селения, пальмы, камни, памятники старины и церкви, но также и те чудесные две недели, которые я провел здесь, – столь необычные, непохожие на все другие, как мраморные стелы, покоящиеся в хмурых, каменных кладовых церкви в Фарасе.

Участники экспедиции еще вернутся сюда осенью, чтобы снять со стен остальные фрески и отправить их в свет. Половина фресок останется в музее в Хартуме, половина уедет в Варшаву. Какие? Вопрос сложный. Решено, что в первую очередь будут поделены те фрески, которые в известной мере повторяются. Стало быть, в Варшаву попадет, очевидно, часть изображений богородиц и архангелов. Но приходится считаться и с принципом неделимости ансамблей, составляющих одно целое. Так обстоит дело, например, с найденными портретами епископов. И еще один момент: памятники неповторимые, уникальные должны остаться в Судане. Задача, таким образом, весьма затруднительная: нужно сделать так, чтобы никто не почувствовал себя обделенным, чтобы все получили, что им принадлежит по праву.

А затем фрески проделают длинный путь. В 1965 году они окажутся в варшавском музее на Иерусалимских аллеях[65]65
  Название одной из главных улиц Варшавы. – Прим. пер.


[Закрыть]. Иерусалимские аллеи... Какими далекими они кажутся отсюда, как трудно их здесь себе даже представить.

Нужно трогаться в путь. Участники экспедиции еще вернутся сюда осенью. Я уже не вернусь.

Глава десятая. Река

Мое пробуждение в тот день было необычным. Я выглянул через круглое окошко-иллюминатор парохода, который стоял у берега. Уже одно то, что я спал в каюте, казалось удивительным после стольких дней, проведенных на краю самой большой пустыни в мире. Но то, что я увидел через иллюминатор, было еще необычнее: на берегу лежало множество скелетов – черепа, ребра, берцовые кости, зубы, челюсти и позвонки. Жуть, да и только. Скелеты заглядывали в мой иллюминатор, чуть ли не стучали костяными пальцами в стекло. Злобно ухмыляясь, они словно забавлялись моим изумлением. Целое кладбище скелетов. Итак, первое впечатление было тягостным, хотя я оказался в одном из прекраснейших мест, которые мне приходилось когда-либо видеть. Но об этом я скажу несколько позднее, а сейчас вернусь к событиям последних дней.

Я выехал из Фараса, расставшись с участниками экспедиции, которые были заняты завершающими работами в кампании этого года: упаковкой снаряжения, обеспечением сохранности склада, где были сложены снятые фрески, свертыванием лагеря. В безоблачном суданском небе палило летнее солнце, жара достигала такой степени, о которой мы в Польше не имеем никакого представления. В эту пору проснулись уже все змеи, скорпионы и остальные пресмыкающиеся. Раскопки вести больше было нельзя. Рабочие ушли. Первым из состава польской экспедиции из Фараса уехал профессор Рогальский. Вслед за ним – профессор Михаловский. Вскоре после отъезда руководителя экспедиции тронулись в путь и все рядовые ее члены. Непокульчицкий уехал в Дейр-эль-Бахари близ Луксора, где поляки – инженеры Домбровский, Коллонтай и магистр Домбровская – работают над реконструкцией храма царицы Хатшепсут. Остальные отправились в Каир, чтобы после нескольких дней отдыха, заполненных посещением кинотеатров и магазинов (нужно обновить износившийся за время кампании гардероб; на раскопках одежда неимоверно портится!), заняться раскопками в Дельте, в Телль-Атрибе.

В то время как наша экспедиция складывала свои пожитки в Фарасе, я отправился по следам «интернационала ученых», которые прибыли сюда чуть ли не из всех стран мира. Это не преувеличение. Район длиной в 500 километров по обеим сторонам Нила буквально кишит иностранными учеными. В период зимней кампании 1962/63 года в Суданской Нубии работали следующие экспедиции:

франко-аргентинская в Акша, где француз профессор Веркуттэ и аргентинец профессор Розенвассер работали над исследованиями египетского храма эпохи Рамсеса II, а также могильника культуры А;

Ганского университета, руководимая англичанином профессором Шинни, крупным авторитетом в области африканской археологии, и занятая в западной части Серры, где находятся важнейшие археологические памятники, относящиеся к мероитской эпохе;

университета штата Нью-Мексико (США) в Тамра;

испанская (Мадридский университет) в Аргине близ Вади-Хальфы, где были обнаружены мероитские город и могильник;

университета штата Колорадо (США) в южной части Аргины;

английская экспедиция профессора Эмери в Бухене;

польская в Фарасе;

экспедиция из ГДР под руководством профессора Фрица Хинце, который уже седьмой год собирает в Судане мероитские тексты, в Шейх-эль-Гадире;

французская в Миргиссе, великолепной египетской крепости у второго порога, которая высится на скале над рекой и некогда прикрывала вместе с близлежащей крепостью Дабнарти все пути с юга на север;

бельгийская в Семне;

итальянская, из пизанского университета, в Солебе;

скандинавская, созданная объединенными силами археологов четырех государств, в Дибейре, где находится большой некрополь культуры С;

суданская, руководимая доктором У. И. Адамсом, работающим по поручению ЮНЕСКО, в Мейнарти.

Я нанял в Вади-Хальфе такси – старое «шевроле» с удобным, широким сиденьем и кожаной обивкой, которую, казалось, искусал тигр или нубийский лев. Автомобиль был большим и внушал уважение, но только до той поры, пока не тронулся в путь. С этого момента мое уважение к нему быстро растаяло. Пока он шел по узкой полосе асфальта, ведущей к окраине города, еще можно было терпеть. Но вот асфальт кончился и началась глинистая, ухабистая дорога с твердой колеей – тут стало твориться нечто невообразимое. Когда водитель, вынуждаемый к тому крупными выбоинами, сбавлял ход и ехал на второй или первой скорости, изнутри машины, откуда-то из-под ее пола, раздавались завывание и пронзительный скрежет. Все это сопровождалось столь ужасной тряской, что у меня, старого автолюбителя, мороз пробегал по коже. Коробка скоростей «шевроле» находилась, должно быть, во власти нечистой силы, на которую переключение на первую скорость действовало как ладан на черта. Автомобиль сотрясался от отвращения, и казалось, что он неминуемо испустит дух или станет дыбом. И тем не менее... он шел. Мы выехали из города, миновали аэродром с единственной бетонной полосой, протянувшейся среди голых песков, и въехали в пустыню. Горы подступали здесь к реке на расстояние нескольких сот метров, окружали Нил тесным обручем, словно угрожая задавить его. Вскоре мне предстояло убедиться, как немного не хватает, чтобы им это удалось. Мы врезались на нашем неуемном автомобиле в прибрежный песок, в барханы, покрытые пальмами и крохотными возделанными участками, и стали с трудом выискивать тропы, по которым удалось бы пробраться дальше. В конце концов мы очутились на берегу, напротив большого острова, на одну треть заросшего пальмами, – две другие трети занимал песчаный холм, похожий на холм в Фарасе.

За островом, с левой стороны, открывалось грозное зрелище: Нил боролся со скалами за свое право на жизнь. Черные скалы обступали реку со всех сторон, хватали ее за горло, давили. Река была словно покрыта скалистой сыпью. Между остроконечными глыбами протискивались десятки стремительных ручьев. Придавленная река, однако, не поддавалась. Здесь нет, в сущности, Нила, а есть лишь множество извилистых мелких речушек, с водоворотами и водопадами, использующих каждую расщелину, чтобы вырваться на свободу. Это второй порог, прославленное препятствие, которое преградило путь галерам фараона в их плавании на загадочный юг, а также стало поперек пути канонерок лорда Китченера, когда он собирался подчинить английскому владычеству страну, кажущуюся издали дрожащей дымкой в раскаленном мареве.

Перед самым порогом, но уже на спокойной воде, как бы с облегчением вздыхающей после тяжелой борьбы со скалами, высится остров Мейнарти.

Когда в 1895 году археолог Квибелл исследовал одну из гробниц эпохи Среднего царства, находившуюся под храмом Рамессеум в Луксоре, он нашел там папирус, который вызвал немалую сенсацию в археологическом мире. Это был полный список египетских крепостей в Нубии. Папирус был, очевидно, документом, составленным для фараона или какого-то подобия древнеегипетского генерального штаба. Многие из содержащихся в списке крепостей удалось сразу отождествить с современными. Но оставались и загадки. Одной из них был Икен – название, которое в списке фигурировало вслед за крепостью Бухеи. Где же был расположен Икен? Тщательный анализ привел к выводу, что единственным местом, где мог находиться Икен, является небольшой современный населенный пункт Кор, лежащий у самого порога, у подножия горы Гебель-шейх-Сулиман, о которой я уже писал во второй главе. Именно там были обнаружены следы древнеегипетских укреплений, а также какое-то здание, бывшее, вероятнее всего, резиденцией наместника, и наконец, нечто вроде высеченного в скале искусственного порта. Сомнение вызвало лишь то, что стены укреплений в Коре слишком уж слабы и значительно отличаются от стен остальных крепостей. Не обнаружено здесь также храма, а между тем Лесли Гринер пишет: «Храм был столь же непременным атрибутом крепости, как гарнизонная церковь при современных британских казармах». Ученые выдвинули поэтому предположение, что Кор был только торговым складом, станцией на пути, ведущем через второй порог. Но тут же рядом находился остров Мейнарти. Именно здесь, скорее всего, и была крепость.

Сейчас считают, что Икен состоял из двух частей – склада в Коре и крепости на острове Мейнарти. Лишь тщательные исследования путем раскопок могут дать ответ на вопрос, так ли обстояло дело в действительности. Но остров Мейнарти, как и весь район второго порога, будет затоплен.

На остров переплывают на фелюге. Уже издали видно нависшее над холмом облако пыли. С холма доносится пение – неповторимое, монотонное пение рабочих-арабов. В сезон тут работает двести человек: они выносят песок в корзинах, вскинутых на плечо. Рабочие распевают, а когда возвращаются с пустыми корзинами, то приплясывают, несмотря на жару. Это, несомненно, снижает темпы работы и еще больше сгущает облака пыли, но помочь здесь ничем нельзя. Кроме того... это имеет своеобразную прелесть.

В нескольких десятках метров от холма стоит шалаш из тростниковых циновок. У него стены только с трех сторон и кровля, четвертая сторона открытая. Внутри стол, заваленный бумагами, планами, чертежами, а также обломками керамики. На одной из стен висят две походные фляжки. Доктор Адамс, руководящий здешними раскопками, любит подчеркивать свой спартанский образ жизни. Он в полувоенной одежде – легкие брюки и рубашка цвета хаки. Вся питьевая вода, которую можно получить у него, помещается именно в этих фляжках. Никакого кофе или кока-колы, только теплая, мутная вода. Адамс – единственный археолог на острове. Кроме него, здесь есть только рабочие и его помощник-суданец, выполняющий функции не то адъютанта, не то секретаря. Однако американец живет не на самом острове, а в Вади-Хальфе, где находится также его семья, прибывшая сюда из США. Легче, конечно, соблюдать спартанский режим в течение 10, чем в течение 24 часов в сутки, но следует признать, что Адамс, несомненно, твердый человек. Он любит говорить о себе: «I'm an Arizona boy...» («Я – парень из Аризоны»). То же самое говорят о нем и его знакомые.

Хотя Адамс ведет себя по-военному, он щеголяет, однако, и некоторыми ковбойскими замашками. Взять, например, этот огромный красный платок, наполовину высунутый из кармана брюк, который он то и дело вытаскивает, а затем вновь прячет. Типичный жест героев ковбойских фильмов! Из другого кармана торчит лопатка, всегда «на взводе», как кольт. Собственно говоря, Адамс никогда не был археологом, но всегда мечтал им стать. Он занимался этой наукой скорее как любитель. В Америке такое бывает; несколько лет назад, например, в Нубию явилась необычная археологическая экспедиция, состоящая из одних пасторов, причем ни один из них никогда не участвовал в раскопках и даже не изучал археологии. Но, располагая деньгами, они наняли профессионального археолога-египтянина и под его руководством охотно трудились, учась у него и принося в конечном счете пользу.

Иначе обстояло дело с Адамсом. Он изучал в свое время археологию, но до некоторой степени был самоучкой. Несколько лет назад ему представился случай выехать в Судан: ЮНЕСКО предложила ему работу по генеральному обследованию всех мест в Суданской Нубии, где стоило бы вести раскопки. В ЮНЕСКО, как и во всей ООН, действует – еще больше, чем в обычных национальных учреждениях, – правило предоставлять работу не столько тем, кто лучше всего разбирается в ней, сколько по знакомству. В каждом учреждении – во всем мире – существуют личные связи, противоречивые интересы, протекции. Что же тогда говорить о международном учреждении! Но выбор Адамса не был ошибкой. Обеими руками он ухватился за эту возможность. Он выполнил работу добросовестно, быстро и исправно, к удовлетворению суданских властей и самой ЮНЕСКО. Адамс летал на самолетах и делал аэрофотоснимки, разъезжал на джипах по пустыне, плавал на фелюгах, ездил верхом на ослах. Он обследовал каждый уголок в Нубии. Ясно, что это обследование делалось наспех и поверхностно, но ведь иначе и не могло быть. Кроме того, он перерыл не столько кучи песка над строениями эпохи фараонов и мероитян, сколько всю имеющуюся литературу по этому вопросу. Адамс особенно заинтересовался керамикой раннехристианской эпохи. Он стал вскоре специалистом в этой области, а через несколько лет опубликовал исследование по классификации керамики, чего никто до него еще не делал. Оно стало основой для дальнейшей работы. И все это время Адамс мечтал о том, чтобы самостоятельно вести раскопки.

Адамсу предоставили такую возможность, поручив руководство суданской экспедицией, финансируемой Управлением древностей Судана под покровительством ЮНЕСКО. Ему указали и на место работы – остров Мейнарти, песчаный холм, похожий на холм в Фарасе.

На вершине холма находились сравнительно новые арабские сооружения. Их нужно было разобрать. Под ними Адамс открыл шесть ярусов христианских и коптских строений. Польские открытия в Фарасе потрясли его. Говорят, что вначале Адамс относился несколько недоброжелательно к польской экспедиции, а поскольку он уже тогда был официальным экспертом ЮНЕСКО, то его мнение могло иметь известное значение. Но когда Адамс увидел «польские» фрески, то совершенно изменил свое отношение.

Сейчас он горячий поклонник польской экспедиции, постоянно обращается к полякам за советом, а когда у него выдается немного свободного времени, он приходит к ним в гости.

Когда я навестил Адамса в его шалаше на острове, он ковырялся в старых горшках, выкопанных сегодня утром из земли. Как пристало истинному американцу, он ничуть не удивился моему визиту, протянул в знак приветствия свою большую ладонь, пожал мне руку, вынул красный платок, затем вновь спрятал его и наконец предложил мне глоток воды из фляжки. Услышав, что я приехал из польского лагеря, он отодвинул неловким жестом черепки, и мы отправились посмотреть холм, где велись раскопки. В каждом жесте и в каждом слове этого «парня из Аризоны» сквозила гордость, хотя он все время подчеркивал:

– Ну, что ж, у меня скромнее, не то что у вас...

Но ему так хотелось всем похвастать: чудесным видом, открывающимся с острова на нильский порог, фундаментами христианских домов и церковью. Ибо здесь тоже стояла христианская церковь. Почти повсюду в Нубии на развалинах древнеегипетских укреплений и храмов построены христианские поселения и церкви. Видно, население Нубии в ту эпоху было не меньше, а может быть и больше, чем сейчас. Церковка, открытая Адамсом, маленькая по сравнению с церковью в Фарасе. На Мейнарти найдены и фрески. Их немного, и они примитивнее фарасских. Некоторые похожи на рисунки, сделанные детской рукой. Фрески повреждены мусульманскими оккупантами: Христос с выдолбленными глазами, красивое изображение голубя с изрезанной ударами ножа или сабли шеей. Но Адамс гордится фресками, что меня совсем не удивляет. Ведь это его первые самостоятельные открытия! До сих пор он только читал о таких вещах и видел лишь репродукции. Теперь же сам опубликует результаты своей работы. А это большое дело... Фрески – предмет горячей, по-детски восторженной любви Адамса. Он показывал их мне, разгребая руками песок, которым они прикрыты для защиты от солнца и ветра. Больше всего Адамс был озабочен мыслью о том, что же будет дальше? Не подготовившись, как поляки, к своим открытиям, работая в одиночку, Адамс обнаружил фрески, но не мог их самостоятельно спасти. Не мог снять их со стены. Вот почему во время моего пребывания на острове Мейнарти он постоянно повторял: