Текст книги "Любава"

Автор книги: Кай Вэрди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Кай Вэрди
Любава

Выражаю огромную благодарность Софии Фоменко за предоставленные материалы для написания книги.

Пролог

Сидя в приемной епископа Павла, иерей Илия гадал, зачем его вызвали. Подозревал, конечно, что получит очередной выговор за слишком свободные взгляды, как и в предыдущие вызовы на ковер к начальству. Но также в душе молодого священника теплилась и надежда, что его все-таки переведут из небольшой сельской церквушки, в которой он служил сейчас, в храм побольше. Все-таки он приложил немало сил для ее восстановления и ремонта, и полуразрушенный сельский храм, вверенный в его ведение, сейчас радовал глаз яркими луковками куполов. Даже колоколенку возвести удалось, и каждое утро по округе разливался мелодичный звон, созывающий прихожан на заутреню.

Илия был в растерянности и, что греха таить, нервничал. Не мог он понять причин, по которым его вызвали к владыке. Службы он отправлял исправно, с документацией, благодаря его помощнику, диакону Сергию, проблем также не было… И даже вездесущим бабкам, лучше всех знающим, как быть должно, удалось объяснить, что настоятель храма он, и он не хуже их знает каноны. Стыдить и увещевать пришлось не единожды, но своего Илия добился. И хотя сверкали они глазами сердито, глядя на девушек в джинсах, увешанных пирсингом, неумело тыкающих купленные в церковной лавке свечи куда угодно, только не туда, куда надо, но сказать им хоть слово не смели – батюшка сильно осерчает, и проповедь часа на два с последующей за ней епитимьей за гордыню им обеспечена. А уж как Илия умел давить на совесть…

– Епископ Павел готов вас принять, – вывел из задумчивости священника секретарь. – Проходите.

Со смятением в душе, вздохнув, Илия зашел в кабинет. Поприветствовав владыку как положено, и испросив благословения, священник уселся на предложенный стул и приготовился слушать.

– Был я недавно в храме, вверенном в твое ведение. Хорошо храм отреставрировали, молодцы. Красивый, уютный – душа радуется, – начал архиерей. – Немало ты потрудился, и сам многое сделал своими руками. Фрески восстановлены изумительно. Впрочем, известно мне, что по образованию ты архитектор, и строительством не однажды занимался. Так ли это?

– Верно, владыко, все так. Благодарю за похвалу моим скромным талантам, – учтиво склонив голову, ответил Илия, тщательно пытаясь скрыть тревогу, против воли поднимавшуюся в душе – уж больно вступление было… мягким. – Вот часовенку достроили наконец, неделю назад и колокола небольшие места свои заняли, по утрам души людские звону колокольному радуются, – Илия говорил, а сам мысленно просчитывал варианты, зачем он понадобился владыке.

«Мягко стелет, очень мягко… Только вот что за этим кроется? Выговор? Нет, не похоже. И архитектурную академию вспомнил, и работу на строительстве… К худу то? Или к добру?» – молодой священник терялся в догадках, при этом зная, что начальство его, мягко говоря, недолюбливает за свободу взглядов. К примеру, Илия искренне считал, что важно, что человек зашел в храм, а вот что на нем при этом одето – это ерунда. И, встретив в храме не осуждение, а понимание, человек вновь вернется туда, где ему уютно и спокойно, где отдыхает душа. А там постепенно и к вере, и к канонам придет. А что поделать, если мирская мода так сильно ушла вперед от принятого в церквях? В храм не заходить? Да вот еще! Нет уж. Хоть с перьями на голове и в римской тоге пусть приходят – он слова не скажет. Сами в другой раз, на остальных прихожан глядючи и специально в храм идя, оденутся соответственно…

– Хорошо это, молодец, справился с заданием, – кивнул головой Павел. – Да только не хвалить я тебя позвал, – Илия при этих словах смиренно опустил голову в ожидании продолжения.

«Вот оно! Сейчас или наказание, или…» – сердце Илии забилось чаще, спине стало горячо, к щекам прилила кровь. «Накажут… Не единожды владыко предупреждал, и не единожды пенял, что нельзя, нельзя смотреть на мир так, как Илия. Есть устои, есть порядок, и его соблюдать должно, и людям следует в голову вкладывать то же».

– На прошедшем епархиальном совете было принято решение о восстановлении, а фактически, строительстве руинированного храма. Но сложность в том, что храм тот уникальный. Пожалуй, единственный на берегах Лены, выстроенный из полнотелого кирпича, оригинальной формы и довольно древний. Архиепископ Константин распорядился подобрать ответственного, грамотного иерея, твердого в вере и не понаслышке знакомого со строительством, к тому же молодого и активного, способного добиваться поставленных целей, – епископ задумчиво покрутил ручку в руках, положил ее на стол, и взял довольно объемную папку. – Ты великолепно зарекомендовал себя при восстановлении храма в Лунтьево, и было решено доверить это крайне сложное и ответственное дело тебе. Имея знания и опыт архитектора, опыт восстановления храма, ты, как никто другой, сможешь максимально близко к оригиналу восстановить эту истинную жемчужину веры православной. Согласен ли ты отправиться к новому месту служения? – Павел непроницаемым взглядом в упор уставился на сидевшего перед ним священника в ожидании ответа.

Илия задумчиво разглядывал узоры на столешнице, испытывая одновременно и облегчение, и настороженность. Лена… Если ему не изменяет память, это Север. Бескрайняя тайга. И сумасшедшие расстояния между поселениями… Все-таки ссылка. И в то же время он прекрасно понимал, что от подобных предложений не отказываются. Нет, он мог бы отказаться, но…

– Владыко, несомненно, я подчинюсь решению архиепископа. Но… я должен передать дела храма в Лунтьево новому священнику. Вы понимаете, что это все время. Конечно, я приложу максимум усилий, чтобы… – его задумчивую, медленную речь архиерей прервал движением руки.

– Я не сомневался в тебе, Илия, – улыбнувшись, проговорил он, и, сверившись с документами в папке, лежавшей перед ним, кивнул. – Потому уже подобран священник, который займет твое место настоятеля в Лунтьево. Не волнуйся, это хороший, грамотный служитель веры, прекрасно зарекомендовавший себя. Твой храм будет в надежных руках. Думаю, недели тебе достаточно, чтобы передать дела новому настоятелю? – Павел снова требовательно впился темными глазами в Илию. Тот молча кивнул. – Вот и отлично. За это время ты и собраться успеешь. А затем архиепископ Константин ждет тебя для напутственной беседы и благословения, – улыбнулся Павел.

Священник кивнул, поднимаясь.

– Благодарю вас, владыко. Через неделю я буду готов отправиться к архиепископу, а затем и на новое место службы. Сейчас я могу идти?

Епископ кивнул. Испросив благословения, Илия вышел из кабинета. Ему было над чем подумать.

* * *

Спустя неделю он сидел перед архиепископом Константином. Приняв очередную похвалу за восстановленный храм, от следующих его слов Илия напрягся в ожидании выговора.

– Был я с месяц назад в Лунтьево. Внимательно фрески рассматривал, лепнину, за тобой наблюдал, за прихожанами… – наблюдая за реакцией Илии, и, несомненно, заметив и слегка побледневшее лицо, и выступившую на лбу испарину, медленно проговорил архиепископ. – Лепнину, говорят, сам восстанавливал?

– Верно, – проговорил Илия, стараясь не выдавать голосом волнение. – Помогали и волонтеры, и прихожане, конечно. Но лепнину доверить никому не мог – уж больно узор на ней красив и оригинален. Ошибутся чуть, сдвинут рисунок – и видно то будет. Потому лучше сам… – Илия говорил и говорил о лепнине, о фресках, о росписи храма, о художнике, которого Господь послал – истинный мастер своего дела, и если бы не он… О волонтерах, умных, талантливейших молодых ребятах, проникшихся верой в процессе работ, о девчонках, которые до глубокой ночи выкладывали фрески из крохотных кусочков цветной керамики, по десять раз пересчитывая их, и придирчиво разглядывая получавшуюся картину со стороны – не дай Бог хоть на миллиметр отойти от оригинала…

Архиепископ слушал и с улыбкой кивал. Наконец, остановив священника движением руки, задал ему вопрос:

– Это хорошо… А видел ли храм, который восстанавливать из руин станешь? – поинтересовался епископ.

– Нет, отче, не видел. Да и откуда бы? Даже место назначения мне пока неведомо, – разведя руками, ответил Илия.

– А назначение тебе в деревню Ивантеевка, что в Алуханском районе. Места там, скажу я тебе, красивые. Тайга, недалеко совсем Лена протекает. А вот как храм выглядел, покуда в двадцать первом году прошлого века его не взорвали, – архиепископ подвинул к священнику маленькую, явно старую, обтрепанную и замятую, местами грязную картину неизвестного художника. – Ты смотри, смотри. Вот эту красоту тебе заново отстроить придется.

А посмотреть действительно было на что. Среди зеленых холмов, молодой яркой травкой покрытых, на фоне возвышающихся вековых деревьев стояло белоснежное златоглавое чудо. Храм был величественный, красивый, выстроенный в форме корабля. И этот корабль, сплошь украшенный воздушной лепниной, словно кружевами, с расписными фальш-окнами и мачтой-колокольней, сверкая позолоченными куполами, словно плыл по зеленому морю, уверенно вплывая прямо в сердце священника.

Много красивейших храмов видел Илья: и больших, и важных, и монументальных… Но такого, словно сотканного из самого света, ему видеть не приходилось. Несмотря на размеры, храм выглядел легким, воздушным, словно сплетенным из шелковых нитей искусной мастерицей.

– Изначально храм был построен в 1611 году сосланным в ссылку Кузьмой Протасовым. После пожара в 1737 году был отстроен заново, но уже не из дерева, а из кирпича и камня. Думаю, про гонения на религию после революции ты знаешь, – Илия кивнул. – В ходе восстания крестьян в Сибири в 1920–1921 годах, которое было жестоко подавлено, и после него все до единого храмы были разорены, большая часть, которую можно было использовать как помещения под другие цели, перестроена и стала служить библиотеками, горисполкомами, сельсоветами и складами, часть же была стерта с лица земли. В частности, был взорван и храм в Ивантеевке, хотя там восстания не было – и восставать после не так давно прошедшего мора было особо некому, да и люди были сыты и довольны, потому как дела у потомков Протасова шли хорошо, и крестьян они не прижимали. В результате те были довольно зажиточны, и произошедшую революцию считали делом временным, их особо не касающимся, потому как и далеко очень, да и ссылать их… а куда? Они и так уже на севере, и ссылают к ним – и то хорошо: и кровь свежая вольется, и новые знания люди несут с собой, и новые умения, да и село, практически вымершее во время мора, вновь возрождается. Да и не трогали их до сих пор – то ли забыли про них, то ли вообще не знали, то ли в тайгу лезть не хотелось… Известно ведь, что тайга – закон, прокурор – медведь, и приятного аппетита, косолапик. И только после восстания крестьян беда пришла и в их края. Известно, что после взрыва крестьяне пытались построить часовенку, но та вскорости полностью сгорела. Сегодня Ивантеевка – глухая деревушка, автобус туда редко, но ходит, другого транспортного сообщения нет. Сама деревушка медленно вымирает. Но до ближайшего действующего храма оттуда десятки километров. Алуханская епархия считает, что с возрождением этого уникального храма удастся не только вернуть кусочек истории, но и возродить Алуханский район, прежде всего за счет паломников, а Ивантеевку и близлежащие населенные пункты – за счет прибывших на строительство волонтеров и рабочих. Потому помощь тебе будет оказываться всяческая и быстро. Епархия также выделила хорошую сумму на восстановление храма, администрация города будет помогать, ну и с началом строительства подтянутся волонтеры и паломники. Так что забот хватит. Впрочем, вот документы – тут все, что удалось найти, – архиепископ протянул ему очень пухлую папку. – А здесь необходимые документы на твое имя о назначении тебя настоятелем Ивантеевского храма и деньги на первое время, – Константин подал ему папочку значительно потоньше. – Вижу, спросить что-то хочешь?

– Простите, но… откуда это? – поднял растерянный взгляд от старинных чертежей в ксерокопиях Илия. – Это же сокровище…

– Ааа… – усмехнулся Константин. – Потомки Протасова сразу после революции уехали за границу. Их дом также подвергли разграблению и перестройке, и долгое время в нем обитали различные организации. После перестройки дом был заброшен. Несколько лет назад его праправнуки выкупили усадьбу, и, проводя реставрационные работы, наткнулись на тайник, в котором находились чертежи с подробным описанием этапов строительства, а также вот этот рисунок и многие другие документы. Поняв, что именно нашли, они обратились к митрополиту и передали эти документы Церкви.

– Благодарю за доверие… – потрясенно ответил Илия. Сейчас он не знал, наказание то или награда – с одной стороны, ссылка в глухую тайгу, на руины, а с другой – храм огромнейший, и он в нем станет настоятелем, и ясно, что и церковь, и администрация ближайшего города и районного центра сделают все возможное, чтобы этот храм гремел на всю Россию… Это же какие перспективы открываются! – Я приложу все силы, чтобы вернуть это чудо людям. Это истинно благое дело. Когда я должен отправляться на место?

– Билеты у тебя на сегодняшний вечер. Надеюсь, тебя предупредили о предстоящей поездке? Но если необходимо время, дату можно и передвинуть на более поздний срок, хотя и нежелательно.

– Да, Владыко. Требный чемодан со мной, облачение так же, а мирской одежды много и не нужно.

Получив благословение и наказы, Илия, переодевшись в мирское и забрав свои вещи, в глубокой задумчивости отправился на вокзал.

* * *

Боярин Кузьма Протасов смолоду был хватким и толковым. Хорошо мальчишке давался счет да письменность, а живой ум заставлял интересоваться делами отца. Постепенно наблюдательный и любознательный Кузьма и подсказки отцу стал подкидывать, что прибыль приносить начали. Старший боярин нарадоваться на сына не мог.

Все бы хорошо, живи да радуйся, да только вот Бог единственным сыном Ивана одарил. Жена-то в тягости регулярно была – Иван от супружеских обязанностей не отлынивал, да вот выносить дитя не получалось. Раньше срока детки рождались, либо сразу мертвые, либо помирали вскорости после рождения. Как только ни берег, как ни баловал жену Иван – один сын так и рос. Хоть и радовал Кузьма батюшку своим разумением да успехами, но все ведь под Богом ходим… Страшно. Потому и старался Иван изо всех сил – авось Господь смилостивится, да еще хоть одного сына ему подарит?

Не дожив до шестнадцатой весны сына, померла у Ивана Протасова жена. А спустя пять лет и сам Иван за женой убрался. Остался молодой боярин один. И принялся приумножать отцом накопленное. Как пришло время, женился.

Все бы ничего, да только вот не нравилось Кузьме, что царь все больше и больше денег требовать начинает – война со Швецией закончилась, так Борису университет захотелось. Напустил в страну всяких иноземцев, купчин нерусских, лекарей каких-то, что по-русски и понимали-то с трудом, а уж сказать что – совсем беда. А уж что воинские люди, кои землю Русскую защищать обязаны – и те иноземцы, то Кузьме и вовсе не понятно было.

Ну а как короновался Борис, так и вовсе стал разных немчин на Русь святую тащить, должности им разные давать да земли с крестьянами жаловать. Не нравилось то Кузьме, да и многим боярам не нравилось. А кому понравится, что Русь святую, матушку, всякие иноземцы поганые в своих целях используют, тянут, кто что может, да в неметчины свои отправляют, а царь будто слепой – своих бояр, родных, русских от себя гонит, а чужих псов поганых на груди греет.

Так и попал Кузьма Протасов у царя в опалу лютую, и потому сослан был в Сибирь подальше от глаз царских. Земли его царь, осерчав, в казну забрал, а ему выделил в Сибири несколько деревень да добрый кусок тайги. По землям-то Кузьма даже и в выигрыше остался, да только вместо пятнадцати деревень и добрых шести сотен крестьян ему пять всего лишь дали, да крестьян и сотни не наберется.

Унывать Кузьма не привык, потому засучил рукава и принялся за работу. Средств у него было предостаточно, вот и устроился он недурно. Перевез жену с детьми, отстроил себе хороший дом, и принялся в Алуханске скупать у добытчиков меха. Поставил несколько лесопилок, да стал караванами возить мех да доски. Торговля ему не претила, в купеческие дела он влезать не стеснялся, а потому доход имел не маленький. А вскоре выкупил он еще и Ивантеевку и Бережки, что с другого бока от его земель находились, да обратными рейсами начал рабочих туда привозить. А с ними и семьи их ехали. На месте начали и меха выделывать, и шить из них кое-что – выгоднее так-то получалось, да и людям тоже зарабатывать надо.

А тут и голод разразился, цены на продовольствие в сто раз подскочили, и Кузьма порадовался, что вовремя его царь в Сибирь отправил, ой вовремя. Он-то с крестьян три шкуры не драл, и у него люди не голодали. А тут еще и река, и тайга под боком, а в ней и ягоды, и зверье разное, и грибы, и орехи… Дети собирательством занимались активно, старики солили грибы по старинным рецептам, мужики зверя били и рыбу ловили, а он у крестьян выкупал добытое, да и отправлял караванами по Руси великой. Спрос на то большой был, и золото в карманы Кузьмы рекой текло.

Одно томило душу боярина – храм больно далеко был. Ему бы Господа возблагодарить за удачу свою – ан нет… Хоть и выстроил он часовенку небольшую, да икон ему привезли караванами, да и батюшку к себе толкового выписал – а все не то. Душа в церковь просилась. А до ближайшей церквушки, почитай, более пятидесяти верст было. Да и то сказать – церквушка… Название одно. Маленький, неказистый деревянный домишко с плоским потолком. Дымно, душно… Летом-то он еще ездил туда пару раз, а зимой куда? Да и люди, видя барина, каждый раз его просили храм хоть небольшой поставить да батюшку сюда выписать. И жена ныла, словно зуб больной – мол, увез от людей, и в гости сходить не к кому, и даже в храм пойти не может, душу облегчить, свечку любимому мужу за здравие поставить…

Почесал Кузьма в затылке, подумал, да дал своим помощникам задание – найти ему самого что ни на есть наилучшего строителя да сюда привезти. А сам со священником своим домашним переговорил, да велел тому митрополиту прошение подать – разрешить поставить в соседнем селе, Ивантеевке, в коей на данный момент уж более ста душ насчитывалось, церквушку скромную, да батюшку толкового туда прислать – дабы было кому младенцев крестить да умерших отпевать, да людей наставлять на путь истинный – не дело это, когда столько людей без слова Божьего живут.

Ивантеевка тогда уж разрослась, самой большой среди Протасовских деревень стала. Село настоящее выросло. А прикупил ее Кузьма совсем махонькой – шесть дворов да двадцать шесть душ с младенцами и стариками. А сейчас-то! Более тридцати дворов насчитывала. Да молодое село было – стариков мало там жило, больше было тех, что на работы приехали, да и жить здесь осталися. Деток, правда, немного пока было, да в основном малые еще, но да ничего, молодость не порок, со временем проходит. Деток бабы нарожают, вон молодых сколько. И те подрастут, и сами новых народят со временем. А то, что основными жителями крепкие взрослые люди были – так то совсем хорошо, очень даже приятно для Кузьмы было. А как иначе? Почитай, половина всех душ – рабочие руки, а это очень хорошо, это очень даже приятственно. И оглаживал Кузьма бороду довольно, глядя на отчеты управляющего да на стабильно и быстро растущие деревни.

Но любимой все одно Ивантеевка оставалась. И кто знает, чего его так тянуло туда? То ли красивое село было – раскинулось оно на пригорке вольготно, уж и на второй переползало потихоньку, по весне утопая в цвету низкорослых северных яблонь, то ли радовали душу новые золотистые срубы крепких, теплых домов, выстроенных в ряд и радовавших глаз красивыми резными ставнями, то ли тянуло туда из-за одной красивой молодой вдовушки, что пела, словно соловей по весне, да очами темными, колдовскими, опушенными густыми черными ресницами, с ума сводила… Кто знает? Только вот любил Кузьма Ивантеевку. Всей душой любил.

Все было хорошо у боярина, вот только сыновей у него не было. Дочери – те были, аж восемь девок Господь послал Кузьме, а вот сынов не было. И сильно то печалило Кузьму – род-то прервется, похоже. Потому и молился он в часовенке усердно, потому и за полсотни верст в церковь ездил – молебен заказать за здравие супруги, да с просьбой к Господу о даровании ему наследника. Вот и сейчас жена уж на сносях ходила, да только кого Господь пошлет на сей раз? И дал Кузьма обет в храме – коль сын у него к лету родится, отстроит он огромный, самый красивый храм, какой только возможно, чтобы маковки его на полсотни верст окрест видно было, а колокольный звон над тайгой разливался. И так отстроит, чтоб века стоял тот храм во славу Божию, покуда род его жив будет.

* * *

В мае по реке пришел первый караван, с которым привезли и строителя. Кузьма пока дал ему задание по постройке у себя на подворье – мастерство посмотреть, да помощников толковых подобрать. А со следующим караваном еще двое прибыли. Боярин призадумался – что с ними тремя-то делать? А опосля, поговорив с батюшкой, да с темноглазой Марусей печалью поделившись – не жену же загружать такими проблемами? – оставил всех троих, да всех трех на одном задании. Ох, и грызня началась промеж ними! Один так изладить желает, второй этак, а третий по иному совсем. И ведь каждый свою правоту доказывает с пеной у рта! Шуму, гаму, ору – батюшки! Кузьма за голову схватился. И дела не делают, орут только, и понять он не может, кто из них хорош, а кто нет. Кому строительство храма доверить? Хотел уж было всех троих взашей гнать, да хорошо, к Марусе прежде опять наведался – о строителях рассказать, конечно, а то зачем же еще? – а та его и остановила.

– Погоди, – говорит, – маленько. Поорут, притрутся, пообвыкнутся, работать вместе научатся, еще и лучше будет, – и вдруг засмеялась колокольчиком. – А ты предложи им в драке истину поискать, мол, кто сильнее – тот и прав. Пускай дурь друг из друга повыбивают пару раз, глядишь, и договариваться научатся! – сверкая озорными глазами и выводя узоры пальчиком по его груди, насмешливо проговорила вдовушка.

– В драке? Истина? – удивился Кузьма, ловя шаловливую ручку насмешницы. – Сомневаюсь… А вот дурь выбить – эт дело хорошее, дело нужное. Да и подсобить можно – плетями, к примеру, – тоже посмеиваясь, ласково провел Кузьма по смуглой щеке Маруси. – Смейся, смейся, насмешница! Вот я тебе сейчас, чтоб не насмешничала! – добродушно ворча, шлепнул боярин дразнящую его вдовушку по тому месту, на котором сидят.

Спустя неделю на дворе Протасова закипело строительство. Мастера, сверкая свежими фингалами – до драки у них таки дошло, ну, Кузьма разнимать их не позволил – пускай пыль из мозгов повыбьют – наконец пришли к общему соглашению, и новый терем строился на загляденье – красивый, прочный, продуманный до последней завитушки – мастера друг друга сгрызть готовы были за малейшие недоделки, а уж на оплошавших помощников так и вовсе втроем набрасывались. Дружны стали, хоть и часа у них не проходило, чтоб не сцепились вновь друг с другом. Поглядев, как они работают, боярин, поразмыслив, решил так их вместе и оставить – шумно, правда, зато результат на загляденье выходит.

А вскоре девушка-прислужница от жены прибежала – у той схватки начались. Кузьме и вовсе не до строителей сделалось – в часовенку бросился, на колени перед иконой Господа нашего Иисуса Христа рухнул да земные поклоны класть принялся, от всей души умоляя Его подарить ему сына.

Жена Кузьмы Ивановича в родах в тот раз почти сутки промучилась, и все то время боярин, лелея в сердце надежду, клал земные поклоны. И лишь когда раздалось робкое «Барин…» за спиной, обернулся к сенной девушке, его позвавшей, и тогда только осознал, что на дворе уж солнце вовсю светит.

– Барин, вас барыня Екатерина к себе кличет, – теребя концы завязанного под подбородком платка, проговорила девушка. – Порадовать вас желают.

– Родила? – с надеждой во взгляде, все еще стоя на коленях, поинтересовался Кузьма.

– Ага… Родила… – кивнула девчонка.

– Кого? – с замиранием сердца произнес боярин.

– Не велела барыня говорить. Ступайте сами, – дерзко ответила девчонка и, развернувшись, побежала обратно.

Перекрестившись в последний раз и шепча молитву, Кузьма кряхтя поднялся с колен и на плохо слушающихся, затекших от долгого стояния на коленях ногах засеменил к терему.

Вошедшего встретила повитуха с младенцем на руках.

– Кто? – едва переступив порог, спросил боярин.

Повитуха молча сунула сверток ему в руки и скрылась за дверью в комнатах супруги. Кузьма посмотрел на красное личико в обрамлении пеленок из беленого полотна, вздохнул и качнул дите на руках. Оглядевшись, он положил сверток на лавку и принялся неумело и торопливо распеленывать ребенка. Недовольный подобным обращением младенец сморщился, закряхтел и вдруг заплакал. Растерявшийся Кузьма на секунду оторопел, но, оглянувшись на дверь, за которой скрылась повитуха, вновь склонился над ребенком, путаясь в пеленках. Распеленав дите, он уставился на плачущего младенца, недовольно дергавшего ручками и ножками. По щекам боярина, теряясь во всклокоченной бороде, текли слезы. Аккуратно подняв голенького младенца и держа его перед собой, неверяще глядя на него сияющими глазами, Кузьма прошептал:

– Сын… – и, вставая и поднимая его на вытянутых руках перед собой, закричал во весь голос: – Сыыын!!!

* * *

Спустя пять лет на холме чуть в стороне от Ивантеевки вырос красивый, величественный храм с золотыми куполами, гордо возвышавшимися над тайгой. Колокольню выстроили высокую, обрамленную резными деревянными перилами, со звонницы которой открывался потрясающий вид на много верст окрест. Выстроен он был на надежнейшем фундаменте из необработанного речного камня, из лучшего дерева, и должен был прослужить не один век.

Первой иконой, внесенной в храм, стала та, перед которой Кузьма молился неустанно о даровании ему сына, наследника. Вскоре пошли сперва тихие шепотки, а после и вовсе заговорили в полный голос – ежели кто искренне и сильно желал рождения сына, должен он был к той иконе пойти и молиться усердно. И потек ручеек людской к иконе благодатной.

А спустя более века вспыхнула церковь ночью. Люди кинулись спасать что могли. И ту икону благодатную из огня вытащить сумели. Чуть обгорелую, закопчёную, но вырвали из лап жадного пламени.

Потомки Кузьмы, что вовсе широко развернулись на берегах Лены, памятуя наказ прапрадеда и данный предком обет, в результате которого они все на свет появились, отстроили новую церковь, краше прежней, уже каменную.

И стоял храм, души людские радуя, почти два века, покуда не взорвали его после революции. С тех пор уж век почти прошел. И снова потомки Кузьмы Протасова, памятуя об обете, жизнь им давшем, прикладывают все силы для восстановления храма, лежащего в руинах.